Может показаться странным, что исторические сдвиги прошли, казалось бы, мало коснувшись меня. На самом деле они тоже полностью изменили мою жизнь, как у всех, но кто с удовольствием перечитывает «Доктора Живаго» заметил, что больше волнения и повода для стихов у Юрия вызывала внутренняя жизнь, несмотря на происходящее вокруг. Я никогда не осмелюсь даже на приближение к своим личным отношениям: частная жизнь неприкосновенна. Мне жаль публичных людей, на которых это не распространяется. Но ведь не только отношения составляют тайную, невидимую жизнь человека. Глядя на него, мы не знаем, чем он живет, что заполняет его мысли день за днем…
Предысторией этого сюжета может быть разъяснение, какое место в жизни заняли для меня языки. Английский долгие десятилетия был первой страстью. Играя с детворой в гадания во дворе (уже московского огромного дома), я всегда загадывала на вопрос «куда поедешь» - «в Лондон». Туда я так и не попала. Первый (но не последний) знак пришел, когда долгие месяцы меня оформляли на работу секретаря Торгпредства, на смену Оле, которая возвращалась, отработав три года. Накануне отъезда в «центральных кадрах» на Смоленской мне объявили, что заменили страну. Развернувшись, я ушла, не дослушав, на какую.
Никому я не смогла бы объяснить, сколь болезненна была для меня вся эта ситуация. Отказаться от Лондона самой было бы выше моих сил, а в Москве был роман и мама осталась бы одна. Это разрывало меня. Ничто другое, кроме Лондона, не смогло бы соблазнить меня на то, чтобы сломать себе жизнь отъездом на два - три года.
В офисе после Смоленской меня ждали разъяренные боссы.
- Как ты посмела лишить нас загран-точки!? У нас же люди в очереди стоят на замену на сто лет вперед, а теперь – все!
- Речь шла о Лондоне. Остальное – не мои проблемы.
Перст судьбы не совершил перелома в моей личной жизни, но спас маму. Через пару месяцев она занемогла, терпела боль в животе, пока не начала стонать, и я вызвала скорую. Аппендицит, перитонит. Одна она бы так и терпела до конца.
…Английский, тем не менее, понятие более широкое, нежели Лондон. Оставалось море книг, радио, живые носители языка в Питере и на выставках. Но как каждой любви однажды приходит конец, так и моя страсть к этому языку была однажды грубо убита.
Но прежде чем быть убитой, страсть должна была разгореться и вылиться не в одно лишь потребление, но и самовыражение: случайно я перевела Цветаевское
На заре морозной
Под шестой березой,
За углом у церкви
Ждите,Дон-Жуан!
Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в мой отчизне
Негде целовать!
Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц –
Строгие глаза.
…
Так вот и жила бы.
Да боюсь – состарюсь…
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу…
Ах. В дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!
Получилось следующее - незамысловатее и простительное из-за понимания убогого уровня:
Early in the morning
At the seventh birch tree
Near the ancient chapel
Don Juan, please, wait.
But, alas, I swear
By my life and bride-groom
That in our country
There’s no place to kiss
Here we have no fountains,
All the wells are frozen,
And the painted Virgins
Have severe looks.
…
Thus, I would be living,
Thus, grow old I fear
And for you, my dandy,
Our parts are wrong.
Oh, you look so different
In your heavy bear coat
By your lips I can though
Tell you, Don Juan.
Случались и более ядовитые куплеты на известные мелодии, адресованные коллегам из разных стран, среди которых пьянство было нормой жизни.
Everybody loves to booze somehow,
Doesn't matter where, why or when.
You get pissed, then comes hangover
And over again…
Нужно сказать, что к этому моменту «Земфира неверна» уже случилось: французский, который вызывал у меня презрение и отвращение в школьные годы, - в основном из-за бесконечных ссылок на перевод в «Войне и мире», - неожиданно раскрылся совсем с другой стороны. Благодарить за это нужно приятельницу по работе, юристку, рабочее место которой было оклеено клочками с цитатами из Сент-Экзюпери и прочих тонких авторов. Передо мной стоял вопрос выбора второго языка. Испанский, который я достаточно хорошо успела выучить с Пакитой в последние школьные годы, оставался невостребованным и забывался, о чем я даже не подозревала вначале. Немецкий я не любила. Приятельница яростно отговаривала связываться и дальше с испанским. Единственным аргументом было то, что французский намного веселее, более клевый по всем параметрам и удовольствия будет масса. Я поверила и не проиграла. Теперь я могу подтвердить, что без французского я лишила бы себя половины жизни.
Учеба была упоительной, никогда ни раньше, ни потом у меня не было таких идеальных тетрадей, таких выученных уроков и таких круглых отметок. Майя Валерьевна, учившая нас три года, была замечательным педагогом. В группе постоянно стоял хохот. Самым смешным был Андрюша, жеманный, ядовитый и строивший юмор на этой фишке. Чувство юмора у него было отменное. Он был знаток и любитель балета, ходил в бархатном костюмчике, сам себе шил шелковые галстуки и волосы красил в рыжевато-песочный цвет.
Андрюша был прелесть до того момента, когда вдруг показал свое иное лицо. Однажды поздно вечером он позвонил и лихорадочно попросил взаймы мою тетрадь с контрольными для какого-то мальчика, попавшего в трудную ситуацию. За тетрадью он примчался в полночь, бледный и лишенный юмора. Больше я не видела ни своей тетради, ни Андрюши. Существует легенда, что геи - отличные друзья. Возможно и так, - ведь другом его была не я, а мной он лишь воспользовался…
Через шесть лет я вынуждена была признать, что редких командировок и чтения недостаточно, чтобы сохранить французский , который начал уходить в песок. Наступила двухлетняя эпоха учебы на языковых курсах ИНЯЗа. Тех самых, где папа много лет назад реанимировал свой английский. Это было также упоительно, как и первая встреча с французским. В конце я защитила диплом о «Поиске контекстуального эквивалента», заработала приз, книгу, за лучший перевод и поцелуй от любимого преподавателя за выступление на конференции – деловой игре, где изобразила сюжет международного французского радио РФИ.
Любовь к языку спроецировалась на преподавателя, и стало проще и конкретней писать и переводить. Начало положили русские напевы.
Quelqu’un descend de la colline :
Je vois , c’est mon amour qui vient
V;tu d’une chemise militaire
Qui ; ses yeux va tellement bien...
Il porte aussi des pattes d’;paule
Et d’ordre rouge est d;cor;...
C’est le malheur de toute ma vie
Ce que j’ai d; le rencontrer.
Pourquoi alors quand il me passe
Il me salue et me sourit ?
Pourquoi venu dans notre village
Il m’a port; de l’insomnie ?
Вот кто-то с горочки спустился –
Наверно милый мой идет.
На нем защитна гимнастерка
Она с ума меня сведет
На нем погоны золотые
И красный орден на груди.
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненно пути???
Зачем когда проходит мимо,
С улыбкой машет мне рукой?
Зачем он в наш колхоз приехал?
Зачем нарушил мой покой?
(Технические возможности сайта не позволяют напечататься правильно французским
буквам, заменяя их на крокозябы)
Затем настал черед драматического произведения. Условия для этого были располагающие. С нынешней Ильинки, где год за годом я смотрела на маковку Собора Василия Блаженного, нас переселили на задворки Экспоцентра. Основная масса задыхалась под эстакадой, пропитанная электричеством от синтетических ковров, а самые низшие в иерархии, - транспортный и рекламный, - были посажены в длинный двухэтажный барак выставочной таможни, сейчас подпирающий золотой небоскреб Сити возле развязки Третьего кольца. В то время трудно было предположить, что здесь начнется строительство многоэтажных башен, автострад, торговых центров. Место было глухое и заброшенное, примыкавшее к промзоне. Я проводила дни одна в
крохотной коморке на два стола. Коллеги, пользуясь удаленностью, редко появлялись на работе, а я неожиданно постигла эффект медитации: сама собой написалась пьеса.
Перечитав ее спустя десятилетия, я удивилась обилию орфографических ошибок. Успокою себя тем, что несовершенная пишущая машинка сама насажала их, а я тут – не при чем. Неоспоримое достоинство пьесы – ее краткость.
T A N G O
A N.K.V. avec reconnaissance
« C’est une chose anormale de vivre...
les morts sont plus nombreux que les
vivants. Leur nombre augmente.
Les vivants sont rares ».
(« Rhinoc;ros » Eug;ne Ionesco)
PERSONNAGES :
Monsieur Nico - un homme admirable
Madame Nico - une dame sans d;fauts
Mademoiselle Dubois - une vieille fille
Acte 1
(Au centre de la scene se trouve un ;norme appareil t;l;phonique transparent mais sombre dedans. Le fil du t;l;phone coule vers l’extr;mit; de la sc;ne o; une femme v;tue du noir tient dans ses mains nerveuses un r;cepteur, aussi transparent. Elle s’approche de l’appareil et compose un num;ro, puis s’;loigne au bout de la sc;ne et s’assoit sur un divan. Le r;cepteur et l’appareil s’illuminent et on aper;oit dans le t;l;phone un homme en tablier qui est en train de cuisiner. Ses r;pliques ult;rieures viennent du haut-parleur.
M-lle Dubois - All;, Monsieur Nico ? Bonsoir ... Qu’est-ce que
vous fa;tes ?
M.Nico - Bonsoir, Mademoiselle. J’aime ma femme.
M-lle Dubois - Je suis morte, Monsieur Nico...
M.Nico - Pas grave. Ma femme n’est pas morte.
M-lle Dubois - Vous ;tes bien exp;riment; dans les
conventions sociales, personne ne les respecte
avec plus de ferveur, saveur et pudeur que
vous. J’ai besoin de votre conseil. Qu’est-ce que je dois
faire pour m’enterrer ? Je crois, on commence par se
faire faire un cercueil ?
M.Nico - Voulez-vous me rappeler demain, ou bien lundi,
m;me mardi. Je suis en train de pr;pare mille-
feuille pour ma femme.
M-lle Dubois - Oh, mille pardon, Monsieur Nico, je suis mille
fois impertinente de vous avoir d;rang; pour
une chose tellement inopportune au moment
si important. Je raccroche, je raccroche, je
raccroche pour ne pas accrocher ; vous, cher
Monsieur. J’attendrai lundi dans le frigo, pas
de probl;mes
Acts 2
(Chez les Nico)
M.Nico - Ma choute, je t’ai fait mille-feuille, parce que je
t’aime mille fois. Tu te souviens, quand nous
nous sommes mari;s, je t’avais fait une feuille.
C’est parce que je te simplement adorais. La
grande passion ne s’exprime que par une seule
feuille. Vois-tu comment mon amour a grandi ?
Dans dix ans je te ferais un dix-mille-feuille,
dans vingt ans un milliard-feuille.
Mme Nico - Merci, mon lapin. N‘oublie-pas d’y mettre assez
de sucre en poudre.
M.Nico - Absolument, mon amour ! J’y mettrai tout le
sucre en poudre du monde pour te faire
heureuse ! Es-tu heureuse avec moi ?
Mme Nico - Oui, mon petit p;tissier, personne ne m’aurait
fait manger aussi bien que toi ! On ne vit qu’en
mangeant . Celle qui mange est toujours
heureuse. Tu m’a fait heureuse !
M.Nico - Non, tu es trop g;n;reuse, da douce. C’est toi
qui m’a fait heureux ! Tu manges si vite tout ce
que je cuisine. Gr;ce ; toi ma vie n’est pas
gaspill;e, je fais de la cuisine et tu manges,
nos enfants mangent, nos amis mangent, nos
parents mangent ! Nos enfants surtout... ils te
ressemblent si fort, ils vont devenir bons
mangeurs. Ca, c’est du bonheur r;el! Jamais
je ne songeais ; te tromper avec une autre
femme, car elles ne sont pas capables de
m;cher comme toi ce que je te pr;pare. Oh,
comme je t’aime ! Viens, viens...
Acte 3
(Chez l’;picier. M.Nico est en train d’entasser les paquets sur un caddie. Entre M-lle Dubois sur un fauteuil roulant. Elle est emball;e d’un grand sac plastique)
M-lle Dubois - Bonjour, Monsieur Nico. J’ai d; venir vous
chercher ici parce que je d;compose plus
vite que je ne l’esp;rais. Vous voyez, je sors en sac
plastique.
M.Nico - Bonjour, Mademoiselle Lacroix. Ma femme
pr;f;re les tissus naturels.
M-lle Dubois - Je suis Mademoiselle Dubois, Monsieur,
vous vous-rappelez ? Vous voyez,
Monsieur Nico, je n’ai personne ; qui je
puisse parler, sauf vous. Quand j’;tais
encore vivante, je n’ai jamais pu faire
connaissance, car les gens ne voulaient
pas retenir mon nom. Vous le confondez
aussi.
M.Nico - Je ne confonds rien. Jamais. C’est l’opinion
de ma femme et son opinion est l’unique
opinion correcte. Elle est unique.
M-lle Dubois - (R;veuse) Que c’est bon quand on aime
des femmes.
M.Nico - (Indign;) Je d;teste les femmes. J’aime
ma femme!
M-lle Dubois - Vous devez avoir raison pour une telle
haine...
M.Nico - Oui, j’ai raison pour les d;tester. Elles
gardent la ligne et ne mangent rien. Une
femme doit manger ce que son mari lui
pr;pare. Si elle ne le fait pas elle doit
mourir.
M-lle Dubois - Mais si une femme n’est pas mari;e ?
M.Nico - Elle doit ;tre mari;e si elle n’est pas folle,
et si elle est folle elle doit mourir tout de
m;me.
M-lle Dubois - Mais, Monsieur Nico, la situation
d;mographique, vous la connaissez ...
M.Nico - L’exc;s de femmes doit mourir pourque le
reste mange mieux, ma femme avant
toutes.
M-lle Dubois - Votre femme doit vraiment vous aimer...
M.Nico - Oui, elle m’aime, pour mes p;tisseries.
M-lle Dubois - P;tir... p;tir ... p;tir : moi, je p;tissais
aussi, Monsieur Nico ... Nous avons
quelque chose en commun. J’avais des
d;pressions atroces et j’en suis m;me
morte...
M.Nico - Contrairement ; vous, je suis un homme
mesur;. Ma femme dit que je suis un
g;nie de mesurer les ;pices.
M-lle Dubois - Je ne connais pas ce mot « me-su-r; ».
Il faut que je consulte Larousse.
M.Nico - Et moi, je connais beaucoup de mots.
C’est aussi mon occupation, comme
la cuisine. Une femme doit conna;tre moins
de mots par rapport ; un homme. En fait,
une douzaine en suffit. Par contre, elle
doit savoir bien compter pour calculer les
feuilles dans les mille-feuilles.
M-lle Dubois - Oh, Monsieur Nico, vous aimez aussi des
fleures! Je ferais planter des mille-
feuilles sur ma tombe en votre honneur.
D’abord je voulais que ce soit chardon,
mais des mille-feuilles, ;a sera comme
votre souffle l;ger...
M.Nico - Mais qu’est-ce que vous dites,
Mademoiselle Dupont ? Qu’est-ce que
mon souffle a ; faire avec vous? Voulez-
vous me s;duire?! Allez-vous en avec
vos gratte-culs!!!
M-lle Dubois - Gratte-culs, ;a c’est des ;glantines, moi
je parlais de chardon, voulez-vous
consulter Larousse...
M.Nico - Allez-vous en, cadavre !!!
Je suis impr;visible !!!
M-lle Dubois - Pardonnez-moi, Monsieur Nico, je ne
voulais pas vous insulter.
Je vous aimais, quand j’;tais vivante...
* * *
Не буду мстить сносками с переводом…. Упоение французским языком и далее не раз заводило меня в дебри проекций, порождая сочинения типа:
Il fait trop soleil. Il est trop ;ph;m;re.
En vain l'harmonie cherche mon coeur amer
Il fait trop de lune sur mes nuits sans sommeil
Quand je songe en vain au pays de merveilles.
Il fait trop de lune qui ne s;che pas mes larmes,
La belle absorb;e par ses p;les charmes
Est-ce la Voie Lact;e qui me portera la paix
Par son infinie, par son oubli parfait ?
Столь же много, как английский и французский, мне дал итальянский язык, поначалу тоже отвергаемый. Не будь нужды по работе, я никогда не стала бы учить его, но так сложилось, что пришлось осваивать его на ходу, в процессе, а уже потом доучивать теорию за партой. Безумное увлечение итальянским тоже вылилось в наглый перевод Бродского, правда – с купюрами, причин которых теперь не вспомню: то ли переводила особо понравившиеся куски, то ли не получилось перевести все.
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне.
Зеркальце там не слыхало ни о какой царевне.
Речка тоже рябит ; а земля в морщинах
и думать забыла, поди, о своих мужчинах.
Amica, la tua bellezza partita con anni,
Vai vivere alla campagna.
Lo specchio che ci troverai
non abbia sentito della principessa di prima.
Il fiume coperto di rughe..La terra in grinze
che non pensa pi; agli uomini suoi, gli amanti.
Знаешь, лучше стареть там, где верста маячит,
где красота ничего не значит
Vai vivere l; dove non pi; importa
la tua bellezza partita con anni
И я приеду к тебе. В этом “и я приеду”
усмотри не свою, но этих вещей победу,
….
Езжай в деревню, подруга. Знаешь, дурнея, лица
Лишь подтверждают, что можно слиться
разными способами: их бездны,
и нам, дорогая, не все известны.
Se vengo da te, non sar; la vittoria tua.
Oh no, ma di cose che cerco e trovo intorno a te.
…
Vai vivere alla campagna, amica.
Vedrai che i visi dimostrano quando diventano vecchi
migliaia di modi diversi di come unirsi,
ma sono abissi che mai apriremo al fondo.
Признаюсь, поначалу мое отношение к итальянскому было достаточно снобистским и высокомерным. Я считала, что он ниже языка Мольера, полагая, что французская литература и философия более интеллектуальны. Близкое знакомство показало, насколько это было поверхностно и несправедливо. Итальянский язык, будучи намного моложе французского, создал и прекрасную современную литературу разных жанров и стилей, и великолепные поэтические тексты, в частности в том жанре, который у нас представляли Окуджава и Высоцкий. «Кантаутори» - авторы и исполнители своих текстов и музыки – в Италии очень многочисленны. Это уровень профессионально более высокий, нежели бардовская песня. В этой области, пожалуй, Италия опережает Францию, также богатую авторской песней. Более того, Франция обязана Италии целым рядом всемирно известных имен : по крови, а иногда и по культуре, они – итальянцы, как например, Ив Монтан, Брассенс, Нугаро, Реджани, Адамо, Калоджеро.
Любопытно иногда наблюдать ревнивое отношение итальянсцев и французов друг к другу. Взаимные обвинения сводятся к тому, что французы презрительно шипят:
«Итальянцы – это сплошной фольклор», а итальянцы морщат нос в парижских ресторанах и потом взрываются: «Французы все у нас украли, блюда, идеи ! Мы – творческая нация, а они лишь упаковывают наши идеи к красивые обертки и наживаются на них!». Мне кажется, что я - наиболее справедливая третья сторона в этом споре, в равной степени отдающая должное достоинствам и недостаткам тех и других. Они восхитительны, но… люблю я их потому, что они далеки и достижимы в любую минуту. Более двух недель пребывания среди этих ангелов вызывает удушье. Но как хороши они в закатных лучах!
Я легко общаюсь с любыми людьми. Успокойтесь те, кто испытывает трудности в контактах с европейцами: вас оболгали не один век назад, слепили клише, а вам остается биться за его разрушение или смириться и стать на колени перед богатеньким соседом. Не испытывая языковых барьеров, и даже имея друзей – приятелей в европейских странах, я всегда ощущала, что ко мне относятся снисходительно, как к забавной зверушке. Это не породило во мне комплексов, но заставило обратить внимание и задаться вопросом, почему? На фоне обильных комплиментов, оставалось предположить, что причиной были не мои личные качества, а русское происхождение и принадлежность. Для себя я сделала вывод, что это – на подсознательном уровне живущее предубеждение, как антисемитизм, как отношение русских к азиатам и кавказцам, как отношения между расами. Касается это европейцев, - в Штатах было иначе. Там, вместо глубоко скрытого высокомерия, было желание показать, кто круче, т.е. богаче: поразить рестораном, предложить подарок, от которого можно лишь в страхе от его цены отказаться, или похвастаться квартирой в элитном доме. Соперничества не получалось: что с меня взять? Поэтому личностностные отношения с американцами своей бесхитросностью и запредельной простотой напоминали детские.
Живя во все сужающемся от скоростей мире, я рада, что моя христианская религия - православная - никогда не гнала русских в "крестовые походы", как католиков, и не назначала низших антиподов.
Национальные различия не упоминались в моей семье, поэтому я начала замечать их очень поздно, не придавая им значения. Отсутствие языкового барьера сделало меня гражданином мира, но не космополитом. Оно лишь помогло формированию моей идентичности как русской. Она была слаба и беззащитна в советские годы отделенности от мира железным занавесом. Слишком много усилий уходило на добывание недоступных книг, музыки, фильмов. Контакты с живыми людьми были редкими и недостаточно естественными.
Все резко изменилось после девяносто первого года. Рухнувшие границы заставили меня определить свое индивидуальное место в широком мире. На это ушло несколько лет и много настоящих встреч с его представителями - уже вне бюрократического присмотра, как в советские времена. Кое-что из этой новой жизни я описала во второй и третьей частях этой книги. Большая, нежели раньше, свобода и независимость развеяли иллюзии, но появилось и более глубокое знание о прекрасных сторонах заморских стран и живущих там людях. Мне кажется, лишь сейчас уравновесились полюса моих представлений о мире.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/01/05/2021