Некоторое время назад редакция журнала писала о заключении в Бастилию Геракла де Керкабона. Недавно его личность снова привлекла наше внимание. Геракл не без помощи Монсеньера де Лувуа появился в Париже под новым именем в должности офицера. Наш собственный корреспондент во Франции узнала от г-на де Керкабона о том, как изменилась его жизнь с тех пор, как он угодил в Бастилию.
– Мсье Керкабон, как вы отреагировали на своё заключение? Помнится, в момент взятия под стражу Вы выбросили двоих провожатых в окно.
– О, да! Я был крайне возмущён. Даже воскликнул тогда в сердцах: «Так вот какова награда за изгнание англичан из Нижней Бретани!». Я не спорю, и тогда доля правоты была в моих словах. Ведь, как мне стало известно позднее, преподобный отец де Ла Шез получил от своего шпиона письмо, в котором меня обвиняли в тайном сочувствии гугенотам и в порицании иезуитов. Мало того, было ещё и второе письмо, от судьи. Он, напротив, изобразил меня как повесу, намеревающегося жечь монастыри и похищать невинных девушек.
– Эта информация разве была ложной?
– Если рассматривать исключительно факты, то отнюдь нет. Я действительно хотел открыть глаза королю на обман, искренне считая, что ему внушили ложное представление о его выгодах, равно как и о пределах его власти, и нанесли ущерб великодушию его сердца. И да, я заявил судье, что подожгу монастырь и заберу возлюбленную Сент-Ив или сгорю вместе с нею. Но тогда и отчаяние моё было велико.
– Как вы воспринимали всех тех, кто хотел Вам помешать?
– Я ясно видел и понимал, что, в отличие от моего народа – гуронов – ни англичане, ни французы не привыкли действовать естественным образом. Меня удивлял и сердил этот факт. Мои американские соотечественники ни за что не допустили бы такого варварского обращения, какое я сейчас терплю: им бы это просто в голову не пришло. Их называют дикарями, а они хотя и грубы, но добродетельны, тогда как жители этой страны хотя и утонченны, но отъявленные мошенники. Они придумали тысячу правил, церемоний, традиций, которые сложно выполнять. Я не мог обладать любимой женщиной. Я видел, что каждый день в этом обществе происходит множество вещей, о которых нет ни слова в Священной книге, и не выполняется ровно ничего из того, что в ней написано. Позже, вместо того, чтобы напрямую обратиться к королю, я был вынужден сначала быть его величеству монсеньору де Лувуа, разговора с которым ещё труднее добиться, чем разговора с его величеством. Меня проводили к Александру, начальнику военной канцелярии. Он был занят важным разговором, поэтому пришлось идти к его старшему письмоводителю. Там я просидел полчаса в приёмной, после чего мне предложили купить чин лейтенанта! Естественно, я был зол.
– С кем Вы разделили заключение? Он как-то помог Вам?
– Я оказался в заключении вместе со стариком Гордоном. Прежде всего мне было по душе то, что он не пытался выведать причину моего несчастья. Он считал, что бог предназначает меня для каких-то великих дел. Я же, напротив, не видел во всем этом благих предначертаний божьих. Гордон побудил меня глубоко размышлять над теми мыслями, зародыши которых существовали во мне и ранее. Я многое прочёл и жизнь предстала передо мной в новом свете. Я был наивен, а Гордон пытался спастись от моих мыслей, которые затягивали его в трясину, нагромождением слов. Мне даже было его жаль. Зачем отгораживаться от истины? Но ночами я всё же просыпался в слезах, вспоминая о моей Сент-Ив. И тогда он по-отечески меня утешал. За книгами и размышлениями я провёл в Бастилии больше года.
– Как же Вам удалось выбраться из заключения?
– Благодаря возлюбленной (задумывается). О, мне было невыносимо жаль её! Я назвал её женой, но Сент-Ив считала, что недостойна этого названия и смерть её заслужена. Она сказала мне перед самой своей кончиной, что любила меня, изменяя, и любит, прощаясь навеки. Ей пришлось пожертвовать своей честью, чтобы вызволить меня из Бастилии. Но цена оказалась слишком дорогой, лишив её ещё и жизни.
– Приношу Вам свои соболезнования в связи с утратой.
– Благодарю. Тогда я считал, что никто не имеет права помешать мне совершить самоубийство. Ещё как назло Сен-Пуанж, из-за которого и погибла моя возлюбленная, вознамерился меня увидеть. Я приводил его в умиление. Как бы не так! Жаль, что я был тогда безоружен. Иначе бы убил и его, и себя. Покарал же я медведя, который убил мою Абакабу. Да, это меня не утешило, но такой поступок был бы всего уместнее.
– Каков Ваш образ жизни сейчас?
– Вместе с моей Сент-Ив я потерял желание жить. Но сейчас… Увы, время смягчает всё. Монсеньеру де Лувуа удалось в конце концов сделать из меня неплохого офицера. Я сменил имя, служу в армии в Париже. Страсть моя к философии, также как и увлечённость военным делом, только укрепилась. Мне надобно было занять свои мысли чем-то другом, кроме возлюбленной и сожалений о её потере. Так мне удалось заслужить одобрение многих порядочных людей.
– Геракл, благодарю Вас за то, что смогли найти время в своём напряжённом графике для беседы со мной.
– Я долгое время говорил о былом только со стенаниями и никак более. Но не так давно осознал, что в этих беседах и есть моё утешение. Когда добрый друг, пусть и не знакомый мне, готов выслушать – это величайшее счастье. Поэтому и я благодарю Вас за беседу, мадемуазель, и желаю приятного вечера.