Когда Олесю привезли, она была такой худой, что рёбра просвечивали сквозь кожу. Девочку долго лечили, прежде чем поставить на ноги. Собственные родители отказались от Олеси, оставив дочь под забором детского дома. Причины никто не знал, а девочка не любила об этом вспоминать, и мы не досаждали ей. У многих из нас были похожие истории. И дни наши были похожи один на другой, как наши причёски и одежда. Домашние дети часто дразнили нас «инкубаторские».
У Олеси всегда были грустные глаза. Среди нас её не было слышно.
Мы днями носились по улице, попадая в какие-то переделки, и если кто обижал, дерзко отстаивали свои права. Наша же подруга тихо сидела в сторонке и оставалась безучастной ко всему, будто ждала кого-то.
Как-то после занятий, во время ужина мы вдруг обнаружили, что Олеси нет. Из школы она не вернулась. Куда могла пойти второклассница в незнакомом городе? В тот же вечер объявили розыск.
Воспитанники нередко сбегали из детского дома. Главными причинами были несправедливость воспитателей и жестокие конфликты со старшими детьми, которые требовали от малышей полного повиновения. Как правило, убегали вновь прибывшие дети, не терпевшие жёстких детдомовских отношений. Если ребёнка возвращали в детский дом, то сурово наказывали, и, сопротивляясь, он снова совершал побег. Рукоприкладство здесь было обычным делом.
Но Олесю никто не трогал.
— Что с ней произошло? — думали все.
На поиски пропавшей девочки подключили милицию. Обошли вокзалы, больницы, морг — безрезультатно! Переживали все, особенно мы, её подруги. Назавтра к нам пришла женщина, оказавшаяся мамой одноклассницы Олеси. Передала одежду и сказала:
— Олеся хочет жить у нас дома, с моей дочерью.
Воспитательница всё поняла. Такое происходило не раз, главное — девочка жива, но, получая вещи Олеси, озадачилась: с пальто и платьем девочка передала и своё нижнее белье. Заметив удивление наставницы, женщина сказала:
— Олеся всю ночь проплакала, а утром разделась донага и попросила все вещи унести в детский дом. А когда мы предложили пойти вместе, ей опять стало плохо. Вот теперь хотим ходатайствовать, чтобы взять Олесю к себе. Вы понимаете как ей у вас плохо. Девочка хочет жить у нас. Мы будем ее родителями.
Для нас это было Чудо, что Олесю захотели удочерить.
Все дети, кто попадал сюда, ждали чуда. Во мне никогда не утихала надежда увидеть маму, и казалось, что где-то там, далеко, меня ищет она и скоро найдет. Я жила этим, как и многие детдомовцы. Детский дом — такое место, где дети всегда надеются на Чудо. Одни ждут его годами, ничего не забывая о прошлой жизни, другие забывают и родителей, и братьев, и сестёр. Судьба к ним несправедлива. В чем виноват ещё не поживший на свете малыш? За что ему такое? К детскому дому очень тяжело привыкнуть, и особенно новичкам. Есть дети, которые просто не могут жить без родителей, и если они выживают, то страдают неимоверно.
Тем, кто имел старших братьев и сестёр, было намного легче. Под защитой старших дети быстрее привыкали к новой обстановке. Иногда старшие братья и сестра забывали о младших. И некому было напомнить о моральном долге, который в семье прививают родители. Среди нас были только две сестры, которые очень бережно относились друг к другу. Но это были взрослые девочки, которые жили здесь всего год. Они-то и были для нас примером.
Олесю все же вернули в детдом. После этого случая учителя разъясняли родителям, что нежелательно приглашать детдомовских в свои семьи, но мнения разделились.
Я тоже побывала дома у своей одноклассницы Марины. В просторном зале стоял телевизор, тогда это было большой роскошью. Подруга делала уроки, а я смотрела мультики «Ну, погоди!». Мы занимались своими делами и нас ни разу не побеспокоили. Никто не стоял над душой и не диктовал, что надо делать. На обед мама пожарила котлеты. На кухне, как и в комнате, было уютно и тепло. Мы сели за стол, нам разложили на тарелки еду. Марина есть не хотела и попросила только компот, её мама без всяких причитаний налила в бокал компот.
В еде я была привередлива и отказывалась есть жир, кашу, пить кисель. За это наказывали. Меня спасал Серёжка Неизвестный, он с удовольствием съедал мои порции. Но по вторникам на завтрак нам давали вареное яйцо и хлеб с маслом. Это лакомство все дети обожали. Намазывать масло на хлеб, а сверху на масло желток варёного яйца, все это прямо таяло во рту — блаженство какое! У меня получался просто кулинарный шедевр. Я делала его обстоятельно, не торопясь. Дети уходили, а я, забыв обо всем на свете, помаленечку откусывала и смаковала, и мне казалось, что нет ничего вкуснее. Но подзатыльником меня грубо опускали на землю, отбирали мое произведение искусства и выгоняли из столовой.
...Наконец все поели. Отец Марины, уходя на работу, поцеловал жену и дочь.
— Всем пока! До вечера, — сказал он.
Тут мама спросила:
— Доченька, ты уроки сделала?
— Да, мама!
Никто не проверил её дневника, чему я сильно удивилась, всё было на доверии. Какая же Марина счастливая, думала я.
...Как-то за забором мы услышали странную музыку. Играл похоронный оркестр. Был слышен громкий плач. Кто-то крикнул: «Бежим!
Там хоронят кого-то!». Мы выскочили за ворота. На улице было много народу. Впереди несли гроб с покойником. Оказывается, прямо на сцене умер артист. Тут я услышала шепот подружек за спиной:
— Если подержишь покойника за палец ноги, то будешь счастлива, и в твоей семье больше никто не умрет.
Детдомовские, как ни пытались это сделать, ни у кого не получалось: то родственники отгоняли маячившую малышню, то страх не давал.
Наконец, я изловчилась и ухватилась за палец. Какой он был холодный!
Тех, кто бегал за пределами детского дома, наказали и поставили в угол. Расстроившись, наша воспитательница Мария Ивановна стала спрашивать, что мы на чужих похоронах потеряли. Мне, как всегда, хотелось справедливости, и я дерзко ответила:
— Мы счастья искали!
— Боже! Какие вы глупые — ответила наставница. — Что вам еще нужно? У вас все есть. Накормлены, одеты, обуты. Вы не видели, как в войну люди жили, сколько детей на моих глазах умерло — при этих словах у нее от горьких воспоминаний появились слезы. Права была Мария Ивановна — от добра-добра не ищут! И все же, что ни говори, я все бы отдала, чтобы у меня были мама и папа. Где они сейчас? Почему забыли обо мне? Наверное, я одна на свете. «Где это счастье живет?» — задавала я себе вопрос. Я с грустью смотрела на дома, что высились над нашим забором, и понимала, что счастье живет там, где есть мама и папа.
...Марина одевалась со вкусом, как и мама, и держалась с достоинством, подражая отцу. Я же беспричинно, по пустякам смеялась, чувствуя себя не в своей тарелке. Смеяться, когда тебе горько, — есть такая особенность у детдомовских детей. Марина мечтательно расчёсывала свои красивые длинные волосы. Наверное, моя подруга мечтала о Славке Кильдибекове, нашем отличнике. Его имя постоянно было на ее устах. Он нравился не только ей, но и многим девочкам из нашего класса. Я же смотрела в зеркало месяц назад. У меня не было мечты и не было мамы, которая бы сейчас сказала:
— Доченька! Ты будешь просто красавицей, если наденешь сегодня это платье и заплетёшь косу.
Тонкие и деликатные нюансы воспитания даёт семья. С какой жалостью смотрели на меня родители моей одноклассницы! Что во мне было не так? Я часто задавала себе этот вопрос. Но жизнь постепенно ставила всё на свои места.
Сегодня я увидела другой мир, и этот день, как светлая картина, остался в моей памяти. По вечерам я тихо произносила услышанные слова, точь-в-точь повторяя интонацию Марининых родителей. Я теперь знала, что в моей семье будет такая же атмосфера взаимопонимания. Теперь мне был понятен поступок Олеси, ведь она просто хотела жить дома...