Часть 3
Утром следующего дня Воронцов проснулся слабым, едва ли не больным. После вчерашней прогулки и под впечатлением от своего повествования он долго не мог прийти в норму. Адреналин не позволял уснуть или хотя бы, просто расслабиться. Часа в три ночи, под утро, Егор всё же забылся в полудрёме. Однако в восемь зазвенел будильник. Нужно было вставать, так как Егору предстояло в первой половине дня пойти по одному адресу. Там нужно было собрать шкаф. Одна знакомая купила новый шкаф родителям старикам, и попросила Егора собрать этот шкаф за тысячу рублей, и так сэкономила незначительную сумму и помогла заработать небогатому знакомому писателю. Умывшись, Воронцов пошёл на кухню поставить чай, посмотрел в окно и сказал вслух
– Снова зима.
За окном и в самом деле шёл снег.
Путь предстоял не близкий, но Воронцов решил пойти пешком, ведь холодный ветер и снег уже много раз помогали освежить восприятие.
Через полчаса в незнакомом под'езде Воронцов позвонил. Звонок мелодично и громко пропел дин-дон, дин-дон. После некоторой паузы из недр жилища донёсся слабый старческий голос – Иду! Иду, подождите!
Послышались долгие шаркающие шаги. Пока хозяин добирался до порога, Егор решил получше разглядеть что ни будь, например железную дверь.
- Самодельная – вслух отметил Воронцов.
Такие двери, стали появляться у всех и у каждого в самом начале девяностых. Тогда по стране покатилась волна квартирного воровства. Молодые люди залезали в квартиры среди бела дня и выносили всё что ни попадя. Даже мыло и стиральный порошок, даже сосиски из холодильника. Впрочем, всё это тогда было дефицит, всё было по талонам. И тут вдруг, выяснилось, что двери советских граждан дверями можно назвать с большой степенью условности. Что сделаны они из спрессованных отходов древесины и совсем не защищают от молодых, окуренных коноплёй, проголодавшихся бездельников. Так вот, в те далёкие времена и начался бум на железные, фактически бронированные двери и решётки на окнах. Так же пошла и мода держать в доме собак бойцовских пород. Железные двери изготовлялись кустарно предприимчивыми сварщиками, месяцами, вместе со всей страной, сидевшими без зарплаты. Изготавливались на производстве из толстенных листов ворованного же металла и с молчаливого согласия начальства, потом, за небольшую плату вывозились через проходные на казённом транспорте и в рабочее время устанавливались напуганным клиентам.
Пока дед добирался до порога, громко шаркая тапками, Егор не отводя глаз, любовался дверью. Смотрел, с какой заботой её красили не реже чем раз в пол года, какую красивую ручку, прозрачную с розой внутри, прикрутил старик. В сознании Воронцова, тем временем, точно, репортаж по первому каналу, шли картины из жизни девяностых годов. Очереди, превращавшиеся в горячие дебаты. Голодная и горькая от разочарований молодость, ровесники, спортсмены и комсомольцы, как по волшебству превратившиеся в рэкетиров. Вспомнился, даже мужик, спускавшийся по ступенькам крыльца винного магазина. Уставший, заводской мужик с бутылкой в руке, а на бутылке этикетка со строгой надписью " Спирт питьевой ".
Воронцов не сдержался, он погладил дверь ладошкой и прошептал
- Артефакт…
И дверь тут же стала медленно открываться.
Воронцов перешагнул порог и поздоровался за руку с хозяином, отметив, какое крепкое у того рукопожатие. Пока он снимал обувь, из дальней комнаты послышался женский слабый, но очень любопытный голос
- Андрей, кто это там?
- Мастер пришёл. Валя которого послала. - ответил старик жене, снова протянул руку и представился
- Андрей Афанасьевич.
- Егор.
Сразу стали возиться со шкафом.
Андрей Афанасьевич не отходил. Он пытался помогать, советовал что-то, подавал инструменты. Егору сразу стало ясно – дед целыми днями сидит тут как взаперти, кроме жены и поговорить не с кем, а человек он открытый, общительный. Мужского общества ему сильно не достаёт. Егор спросил
- Вы кем работали?
Андрей Афанасьевич замолчал. Егор прервал работу и посмотрел на старика. Тот молча глядел в окошко. Это продолжалось так долго, что пауза становилась неприятной. Наконец старик ответил
- Я на заводе работал. В литейном цеху.
« Как он это сказал! – подумалось Воронцову – Твёрдо, с гордостью. И даже торжественно, словно не мне ответил, а перед Богом. Кстати, интересно, в Бога-то он верует?»
- Долго работали?
- А всю жизнь.
- Ни чего себе… - искренне удивился Воронцов.
- Ага! – сказал Андрей Афанасьевичь, и тут же стал рассказывать Егору свою, в общем, не хитрую историю.
Родился в деревне в тридцатые годы. После войны перебрались сюда в город.
- Я тут сразу понял, техника нужна, лошадиной силой не справиться.
Сначала жили всей семьёй в бараке. Окончил семь классов и пошёл работать на завод.
- Я ещё школу рабочей молодёжи заканчивал!
С завода ушёл в армию. Вернулся обратно на завод в литейный цех.
"Хороший мужик – почему-то подумал Егор – надо на следующий уровень общения переходить."
Для такого перехода у Воронцова всегда почти, была с собой маленькая металлическая фляжка со ста пятьюдесятью граммами коньяка. Приглушённым голосом, так, что бы не услышала жена в соседней комнате, Егор спросил
- Андрей Афанасиевич, хотите выпить?
- Можно..
И на столе, как-то вдруг, чудесным образом, появились две хрустальные стопки.
- Я не буду. - твёрдо сказал Воронцов
- За рулём, небось?
- Нет, пешком пришёл.
- А не пьёшь тогда почему?
-Я работаю ещё. – сказал Воронцов, наливая только деду, но до краев.
- Коньячок! – произнёс Андрей Афанасиевич торжественно и уважительно, хотя и шепотом, и сутулые плечи его, как-то сами расправились. Он выпил. Коньяк был хоть и не очень хороший, но все таки много лучше тех, какие могли себе позволить советские рабочие. Андрей Афанасьевич даже облизнулся от удовольствия, и посмотрел на Егора. Теперь уже, как-то серьёзно и внимательно.
- А машина-то есть?
- Есть машина.
- Да, - сказал старик, поставив рюмку на стол - сейчас у всех машины… Разбогатели люди. Давно не было войны.
"Вот это мысль! Простая и точная, до гениальности! Ну, где ещё такое услышишь?!"
- Давайте ещё.
- Давай ещё одну, а больше уже не надо. А у тебя с Валькой – то было? - вдруг, спросил старик, и Егор от неожиданности так смутился, что не нашёл что и ответить.
- Вот какие вы пошли теперь… Мы-то с Галей всю жизнь прожили, пятьдесят лет. Галя у меня бухгалтер. Воспитывали двоих. Старший Серёжа путём живёт. Семья у него. Тоже развёлся, правда, раз. А Валька вон, одна всё - самостоятельная. Красивая девка, умная и одна. Дочку воспитывает, сама за мужем не была. И кого воспитает?
Егор ещё больше смутился. Он, конечно, был не виноват, что внучка Андрея Афанасьеивича растет без отца. Все равно, было очень неловко. Вот, перед ним стоял старик, отец женщины, с которой они были близки. И выходило так, что Егор бросил его дочь, хотя, они просто расстались тогда, почти без ругани, к стати сказать.
Валя, и правда, очень самостоятельная ни на кого не рассчитывает, ни к кому старается не привязываться. От того-то и была у них с Егором в отношениях какая-то холодность, не нормальная для Егора упорядоченность, рутина даже. Воронцов тогда порвал эти отношения, Валя, при всей ее деловитой прагматичности была, всё же, несколько раздосадована, но, тем не менее, остались друзьями, и потом ещё встречались несколько раз. Не забывают друг друга и теперь. Вот, она Егору халтурку подбросила, он её дочке как-то книжки отдал, Фета и по истории что-то. Всё, вроде хорошо, но отцу ни как не объяснишь, что так и должно быть.
К счастью работа была закончена, шкаф собран.
- Всё, Андрей Афанасьевичь, готова работа!
Старик подошёл к новому шкафу, надел очки и окинул внимательным и вдумчивым взглядом примитивную прямоугольную конструкцию, точно это была скульптура. Несколько раз открыл и закрыл дверцы, и громко произнёс
-Пойдёт! Галя, мы всё сделали. Есть настоечка-то, человека угостить?
-Подойдите ко мне, молодой человек! – донеслось из другой комнаты.
- Не вставала ещё сегодня. – шепотом озабоченно сказал Андрей Афанасьевич - Хворает. Иди.
Егор вошёл в комнату и тут остолбенел от удивления. Так и остался у порога стоять. Перед ним на стареньком полосатом диване … Да, кто это? Сама Валя! Только много старше. Но она! Вылитая она!
Егор пробубнил, запинаясь
- Как вы на дочь похожи, Галина…. Как вас по отчеству, простите?
- Можно, просто, Галина. – ответила та улыбнувшись, и стала долго-долго и строго расспрашивать о погоде, о шкафе, хорош ли он, не хуже ли старого, поинтересовалась, даже самочувствием и настроением а сама разглядывала стоявшего перед ней Воронцова внимательно с нескрываемым любопытством, всего, с ног до головы и, кажется, осталась очень довольна увиденным.
- А настойка вон там, на полке за шторкой, - изучив, наконец таки Воронцова, сказала Галина- возьмите, молодой человек. Вишнёвая. Андрей сам делает. Возьмите, возьмите.
Отказываться было бы совершенно неуместно…
Через четверть часа нетрезвый Воронцов шёл дворами в обратный путь. Шёл до краёв переполненный впечатлениями и эмоциями, кроме того с тысячей рублей в нагрудном кармане рубашки. Андрей Афанасиевич собственноручно положил Егору в карман десять сторублёвок и похлопал сверху тяжелой ладонью со словами благодарности и пожеланиями лучшей доли. Егор в свою очередь записал деду свой телефон и сказал
- Вы, если что, звоните. Если помочь что надо будет. Я помогу. Бесплатно.
Выйдя из подъезда, Егор немедленно достал огрызок карандаша, маленький блокнот и с удовольствием записал для памяти про лошадиную силу и о том, что давно не было войны и люди богатеют. Выпитая настойка так же заслуживала особого внимания. Егор только попробовал первую стопку и сразу опьянел от вишневого дурмана, от аромата вишни, так неожиданно нахлынувшего терпкой и сладкой волной. Дед с удовольствием рассказал, что ставить надо не на ягодах, как все, а на побегах вишни. В июне он срезает в лесу вишнёвые ветки. В одном ему только известном месте, где раньше были генеральские дачи. Спирт, правда, был технический и не самой подходящей для питья фракции. Впрочем, советская водка была ни чем не лучше и ни чего, вон какие люди возникали на водке той и на чёрном хлебе.
« Совсем другие люди – думалось Егору – не такие как мы. Всю жизнь вдвоем прожили. Из нашего поколения кто так смог? Единицы. Чёрт знает, как же, все таки, лучше жить? То, как мы свои жизни проживаем, это безобразие, конечно, блуд сплошной и разрушение самой идеи семьи. А с другой стороны, как она меня разглядывала, а! С удовольствием не скрываемым. И не меня одного. Всех кобелей Валькиных, безусловно. Смотрит, точно на себя примеряет. Думает, наверно, раз у дочки такой парень был, так и у нее у самой бы мог. Похожи-то они с Валей абсолютно, как близняшки обе худые, кареглазые и обе бухгалтерши. Эта вышла за красавца, судя по фотографиям в рамочках на стенах. За высокого крепкого залихватского вида парня в пиджаке, за сталевара, короче говоря, и командует им всю жизнь. Валька, тоже, любит порядки устанавливать. И мужики у неё все метр восемьдесят, не меньше."
Без особых на то причин, Воронцов почувствовал прилив сил и хорошего настроения. В нетрезвой голове его не то что шумело, скорее там звучала едва различимо бравурная , беззаботная музыка. Что то такое, что вполне могло бы стать красивым гимном во славу хорошего настроения и хороших людей, знай Воронцов хоть несколько нот. К тому же, вокруг, был тот редкий метеорологический случай, когда светит яркое золотое солнце и валит белый пушистый снег.
От полёта снежинок у Егора даже чуть закружилась голова, а ноги той порою сами пошли к Вершину. Егор понял это лишь когда шагнул через порог уже вершининского жилища и удивлённо сказал
- А ты, ни как, ремонт затеял?! Я глазам своим не верю!
Егор удивился вполне искренне. Ремонта не было действительно ужасно давно. В старину, во времена молодости родителей, бытовала такая, с позволения сказать, технология. Прежде всего стены оклеивали газетами. И уже потом, через день, а кто и через неделю, в следующие выходные, поверх газет клеили обои. Теперь же Вершинин старые обои ободрал. Получилось вместе с теми самыми советскими газетами, которые еще родители наклеили. Вся комната теперь была устлана мокрыми изорванными газетными фотографиями со строек, из заводских цехов, с полей совхозных и обрывками длинных и умных, почти научных статей о новой жизни. Такой жизни, которая хороша настолько, насколько это вообще возможно в нынешней, чрезвычайно непростой политической ситуации. А будет и ещё лучше. Очень скоро.
Вершинин уже довольно сильно устал, но , всё же предложил другу
- Тогда, раз пришел, давай и я тебе историю расскажу про судьбу человеческую – он надел большие квадратные очки в роговой оправе и взял с подоконника несколько листов бумаги исписанных от руки синими чернилами. Егор заметил, что в этих очках его друг похож на казенного человека. На какого-то инспектора, или даже на судью.
Вершинин, между тем, продолжил. В пустой и душной комнате его уставший голос звучал, действительно, официально и строго.
- Сразу скажу, мой герой ещё, покамест, жив. Не то, что твой. А познакомился я с ним удивительно и ужасно давно. Было мне тогда, поверишь ли, восемнадцать лет. И вот как-то раз, моя столь же юная невеста мне и говорит
- К маме приехала сестра, тётя Груша с мужем. Он работает в милиции. Зовут нас сегодня в гости посидеть - познакомиться.
В силу своей молодости, её обязательного максимализма и подспудного стремления производить на всех и каждого впечатление страшной силы, я сделал серьёзное лицо и суровым голосом произнёс
- Не надо мне с ним знакомиться – он мент!
На это моя будущая супруга мягко возразила
- Он не мент, он собачку дрессирует. Пойдём, ладно?
Мы, конечно же, пошли.
И вот такая картина возникла тогда в моём чутком юношеском сознании после длинного разговора с отдыхающим в отпуске жирным и довольным жизнью прапорщиком милиции.
Я тогда зачем-то всё записал.
Вот, представь и ты себе.
Вершинин взял старую рукопись и, сидя на табуретке, стал неторопливо читать вслух, сухо и не выразительно, как читают материалы уголовных дел
- Когда-то, лет двадцать назад, шли по улице далёкого города паренёк с военкоматовской повесткой в кармане и с ним собака. Овчарка. В это же время пухлый и румяный, лысеющий военком посмотрел в зарешёченное окошко военкомата, меж раздёрнутых грязноватых шторок, мимо наскучивших цветов герани, которыми жена, все двадцать лет украшала и семейную жизнь, и рабочее место. На улице была весна. Только что прошёл лёгкий, чуть заметный дождик. Он только слегка обрызгал тротуары, прохожих и траву на газонах, казалось только лишь для того, что бы погожий денёк стал ещё веселей. Военком достал из кармана кителя расчёску, посмотрел на неё удивлённо и не расчесавшись, убрал обратно. Затем он встал. Предстояло пройти по коридору вверенного ему учреждения с тем, однако, что бы оказаться на крылечке и там с удовольствием закурить папиросу.
И тут, на крыльце, он услышал
- Разрешите обратиться, товарищ военком!
Перед ним стоял наш паренек, рядом с которым сидела собака и оба смотрели на него точно на царя батюшку, подобострастно, с трепетом и с надеждой.
Вершинин отложил свои мальчишеские рукописи и сказал
-Вообще, загадочный он человек. Чем больше я о нём думаю, тем сильней недоумеваю, почему он вообще считается военным, какого чёрта он офицер? Женился на полковничьей дочери и просидел все 25 лет то в штабе округа, то военкомом. В тылу, как говорится.
А паренёк наш, конечно же, попросился в пограничники и куда просился, туда и попал – на границу с Китаем вместе с собакой и отслужил там два года и вернулся домой сержантом и вместе с псом.
Вернулся и стал гулять положенные пару месяцев. Но не успело и трех недель пройти, опять повестка, на сей раз в милицию. Так всегда в старину было, всех солдат по возвращению со службы приглашали повесткой в РУВД, и предлагали им стать милиционерами. И что же наш герой? А, не трудно догадаться, он опять пошёл по повестке с собакой, и его (и пса, конечно тоже) немедленно приняли на службу как, действительно, ценных специалистов.
И вот, как сказал классик, двадцать лет спустя, сидел я с ним, уже не сержантом, но старшим прапорщиком, за накрытым столом. Я тогда совсем не пил, а он поддал, конечно, и не торопясь, запивая и хорошо закусывая соленьями и колбасами,с удовольствием стал рассказывать про всех своих собак, какие только были у него за многие годы службы. Одни отлично брали след, а другие имели свирепый нрав и так они рвали преступных негодяев, что ужас и загляденье. А как раз в те времена наркотики стали широко появляться в кругах постсоветской молодёжи. Горбачёв! Перестройка! Помнишь? Вот, опять прапорщику моему работёнка - натаскивать сабачат на гашиш, на опиумный мак.
Я, честно говоря, слушал, смотрел и восхищался этим мастером своего дела. Даже завидовал ему. Любимая работа, спец высокого класса полезный людям, уважение, одним словом – молодец! Что-то я даже попытался спросить у него тогда про собак. Как он с ними общий язык-то находит. Он ухмыльнулся и сказал
- Я их сразу всех вижу, характер у кого какой.
- А они тебя?
- Ну, они ко мне сразу бегут, хвостами виляют. И звать не надо.
С тех пор пошло ещё лет двадцать. Я почти забыл этого человека. И вот, представь себе, третьего дня, как нарочно, для того, что бы я тебе эту историю поведал, встречаю я на улице бывшую мою тёщу. Раскланялись. Оказалось нам по пути. Идём. Я поинтерсовался из приличия, как дела, что нового, как родня? Та стала что-то рассказывать, а я вспомнил этого дрессировщика и, обрывая тещу на полуслове, спросил
- А как там милиционер поживает Грушин муж?
- Вышел на пенсию. Болеть стал. Пьет-то, как раньше, а пенсия маленькая!. Туберкулёз начался. Ой, Грушка мучается с ним! Хорошо ещё, он собак сам ловит...
То есть, теперь, писатель ты мой, прозаик, теперь он собак ест! Постоянно, регулярно. Понимаешь? Туберкулез лечит сабочатиной. Только этим и жив. Тёща моя бывшая - баба простая, обобщать не приучена. А я даже запнулся слегка, когда она сказала
– Хорошо – говорит - он с детства с собаками. А то бы помер.
Понимаешь, они к нему, по прежнему, сами бегут. А он их домой – под нож и в суп.
Вершинин замолчал и после долгой нехорошей тишины сказал казенным тоном
- Вот вся история. Скажи мне, а вот ТАК должно быть?
От духоты и сырости, или от технического спирта Воронцову сделалось нехорошо и он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Вершинин это заметил и нарочно, дабы еще больше усилить впечатление спросил
- А ты, к стати, сам-то ел собак? Хотя, где уж там, ты же не сидел, да и в армии не служил...
После этих слов Егор почувствовал сильную тошноту.