На следующее утро Авиталь снова проснулась раньше других, но снаружи уже вовсю светило солнце. «Доброе утро, Господи! Что-то сегодня будет...»
Привстав на четвереньки, она потянулась к вещам Ципоры, у которой — единственной из них — было маленькое серебряное зеркальце. Авиталь глянула в него и ужаснулась. Она так много и долго вчера плакала, что лицо страшно распухло. Губы, и без того полные, расплылись на пол-лица, окаймлённые тёмно-бордовой линией. Глаза едва видны из-под набухших век. Даже веснушки на носу поблекли, потому что он тоже распух и покраснел. Утешало одно: всё лицо было одинаково отёкшим, и не было уродливой кривизны как после укуса осы. Только бы не увидел её сейчас он, Коль Корэ.
Авиталь выбралась из шалаша и поспешила к реке умываться. Ледяная вода должна помочь при таком ужасном безобразии на лице, а потом... «Вот бы встретился потом он, один...» Она шла и в каждом шаге, в каждом хрусте веточки слышала: Коль-Корэ, Коль-Корэ, Коль-Корэ...
Вчерашнее не было мимолётным безумием. И раскаяние, и молитвы её были настолько искренними, что и сегодня проснулась она с ощущением, что Бог держит её в руках.
А он... Всё самое женственное, желанное загорелось в ней при его появлении, томилось и жаждало внимания, но после его проповеди... Нет, это не тот, с кем можно ломаться и кокетничать. Ещё ни разу в жизни не встречала она такой стальной силы воли, такой духовной возвышенности и вместе с тем невероятной проницательности и чуткости, как в ледяных этих синих глазах. Дважды встретились они вчера взглядами, и начисто слетели с неё глупые уловки очаровать его внешним, обманчивым. Этот человек ищет и видит душу. И сердце её почувствовало это, отозвалось и затрепетало, как дрожит нетронутая рукой струна в ответ на родной ей звук.
И с другими случилась вчера перемена: без тени усилия, одной лишь глубокой верой в то, что говорил, подчинил Коль Корэ их мысли своим словам. И хотя слова эти несли обвинение и осуждение, простота и искренность, с какой они были сказаны, сумели сломить недоверие и насмешку молодых, заносчивость и спесивость старых людей. Как семя запало его спокойное твёрдое слово в души, чтобы прорасти любовью к Господу. И ещё сильнее потянуло её к этому сильному духом человеку — и не было в этой тяге ничего плотского, ничего нечистого. Ей хотелось только, чтобы он узнал, как благодарна она ему за вчерашнее, как счастлива своим раскаянием.
Никто не встретился ей по пути. С наслаждением опустила она ладони в ледяную воду, затем всё лицо, и не отпрянула, когда вода лизнула пальцы ног и намочила подол платья и сандалии. С сегодня начинается у неё всё чистое, всё новое!
От реки она пошла по тропинке к кострищу. А вдруг он до сих пор — или уже — здесь? «Господи, помоги мне, пожалуйста...»
У высокого куста, который огибала тропинка, она чуть не столкнулась с тремя парнями. Те, приметив её, шарахнулись в разные стороны и скрылись прежде, чем она сумела сообразить, что они там делали. И тут ноздрей её коснулся едкий запах конопли. Она видела на рынке, как смесь этой травы и ещё каких-то снадобий измаильтяне засовывали за нижнюю губу и сидели недвижно в тени, пока глаза не начинали стекленеть, а речь не становилась бессвязной. Авиталь остановилась в замешательстве, но троих уже и след простыл. У кострища было пусто; лишь куча золы и опрокинутые скамьи напоминали о вчерашней ночи. Нехороший дымок обволок ей на миг сердце: «Как же они могут так... после вчерашнего?»
Она вернулась в шалаш, где уже просыпались девушки. Снова сходила с ними к реке. Проснулись и побрели умываться и парни, но рослой фигуры Коль Корэ нигде не было видно.
Авиталь казалось, что уже давно наступил полдень, что она много часов ждёт, как Ицка с Мариам причешутся, соберут постели. Разожгли огонь, достали припасы, принялись готовить завтрак. Где он?..
Увидела его Авиталь неожиданно — под кустом, где вчера училась играть на рожке. Они с девчатами жарили на горячих камнях ячменные лепёшки с изюмом, и она всё искоса оглядывала поляну, по которой туда-сюда ходили ненужные и неинтересные ей люди, и вдруг там оказался он, один. Она вся задрожала.
Подойти к нему сейчас, пока к нему никто не подсел. Но как? При всех — немыслимо. Девушке подойти первой к мужчине — стыдно. Да и что сказать? О чём-нибудь спросить? Но о чём... И потом, вдруг... Авиталь даже выпрямилась от внезапно пришедшей мысли. А если он женат!?
Но эту мысль она, пораздумав, отбросила, окинув взглядом его одежду. Хана ни за что не позволила бы Шамаю показаться на людях в таком рванье. Кроме того, вчера Иоав ни словом об этом не обмолвился. Нет, не женат. Но если помолвлен?
Она снова украдкой обернулась. Сейчас или никогда. Будь что будет. Она было привстала, но к ногам её словно кто-то подвязал две каменные глыбы, а по тропинке прямиком к ней шёл Элам.
***
Элам! Человек из прошлой жизни... И руки, и глаза, и слова его — всё это вылетело из её мира вчера при первых звуках голоса Коль Корэ. Теперь же вот возвращается, и возвращается с целой вереницей нехороших, тяжёлых предчувствий.
Элам сел рядом. Лицо его было сумрачно, брови сдвинуты, заметнее стали морщины от носа к углам губ.
— Мне нужно с тобой поговорить, — хмуро сказал он, не заботясь о том, что его слышат другие девушки.
— Говори, — отозвалась Авиталь и поразилась тому, как грубо прозвучал её ответ.
— Не при всех, не здесь. Иди за мной, — он резко встал и пошёл прочь. Она тоже встала.
На неё словно нашло сумасшествие. Ей было всё равно, что девушки примолкли, увидев мрачное лицо Элама, что провожают их осуждающими взглядами, что сам Элам не похож на себя. Как тень шла она за ним следом. Её лишь жгло сознание, что он, Коль Корэ, всё это может видеть.
Элам шёл, не обходя попадающиеся на пути корни деревьев, камни. Дважды ветки, которые он зацепил плечом, с размаху хлестнули Авиталь по руке и лицу. Наконец он остановился и круто повернулся к ней. Лицо его побелело от боли и гнева. Она же молча стояла перед ним, и безразличие, с которым она сквозь него посмотрела вперёд, сразило его. В глазах Элама заблестели слёзы.
— Что случилось, Тали?
Она вздохнула и опустила глаза. Только не это. Если бы он только знал, какой камень вешает ей на шею этим вопросом. Как ответить, что отвечать... Она не знала, не умела, не понимала.
Элам не дождался ответа и предложил:
— Давай помолимся вместе.
— Что? — глухой звон — бессмысленный отзвук; её ли это голос?
— Я хочу помолиться с тобой Богу. Вместе.
И тут она заставила себя посмотреть ему в глаза. На такую просьбу нужно ответить, нельзя отделываться молчанием.
— Элам, прости. Не могу я сейчас с тобой молиться. Не знаю, что со мной, затмение какое-то... Пожалуйста, только не говори со мной теперь ни о чём. Всё равно я не смогу ничего тебе объяснить.
Элам опустил голову; лицо его посерело.
— Я пойду, Элам...
И она скорым шагом пошла обратно.
Элам подобрал с земли прут, развернулся и с размаху крест-накрест стал хлестать им кусты.
***
В лагере заканчивали есть. Вся красная села Авиталь рядом с Ицкой и отщипнула кусочек лепёшки, но толком не могла его прожевать. Ицка, заметив, как дрожат её плечи и руки, бережно набросила на неё свою накидку. Авиталь мельком глянула в сторону Коль Корэ; тот, как и вчера, сидел к ней спиной, рядом с Иоавом и Захарией.
После завтрака пошли к реке. Авиталь затащила Ицку в шалаш и попросила заплести ей волосы по-гречески. Ицка согласилась, но скоро пожалела:
— Ави, если ты будешь и дальше так вертеться, я всё брошу. Оставь в покое зеркало! Можно подумать, ты там что-нибудь новое увидишь.
— Ты не понимаешь, Ицка. Мне нужно, чтобы всё было так аккуратно, как никогда.
— Да зачем, глупенькая? Элам и так вон ходит вокруг тебя как верный пёс. Он к тебе уж точно никого не подпустит. Нет, Авиталь, я правда сейчас брошу твои волосы, — в сердцах воскликнула Ицка, всплеснув руками, когда Авиталь, держа между коленками зеркало, снова стала хлопать себя по щекам и тереть нос.
— Ицка, я сильно опухшая?
— Всё хорошо, с чего ты взяла?
— Так, ни с чего...
«Она ни о чём не догадывается, —подумала Авиталь и добавила про себя, — душа душой, но снаружи тоже надо, чтобы красиво».
У реки ребята удили рыбу. Иоав, Коль Корэ и ещё пятеро сидели на большом камне у тропинки. Девушки подошли к ним.
— Отчего вы не купаетесь? — звонко спросила Авиталь и тут же пожалела об этом: на её голос обернулись Иоав и остальные — все, кроме Корэ — но лица у всех были серьёзные, и ей никто не ответил.
«Что же так... Он и взглянуть на меня не хочет, — смутилась она и покраснела. — И опять, как будто нарочно, повёрнулся ко мне спиной». Но что это... Авиталь мельком оглядела широкие плечи, на которые была наброшена вчерашняя шкура: тёмные волнистые волосы Корэ — или ей показалось? — были аккуратно причёсаны. Ей стало досадно. Вот сейчас столкнуть бы эту каменную статую вниз, в реку, уж тогда он не изображал бы равнодушие, сцепив руки вокруг колен. Она схватила Ицку за руку и потащила в сторону, подальше от этих непонятных мужчин.
Они сели на тёплые камни. Долго молчали, греясь на солнце и разглаживая на платьях складки. Ицка вдруг призналась:
—Това хочет выдать меня замуж.
— Как? За кого?
— За какого-то своего дальнего родственника.
— «Какого-то»? Ты что, его не видела?
— Почему же, видела. Когда отец женился второй раз, он был на свадьбе. Так, во всяком случае, Това говорит. Сама я смутно помню. Самое ужасное, что он больной. Что-то у него не так с руками и ногами. Он трясётся почти всё время.
Авиталь глядела на подругу во все глаза.
— И сколько ему?
— Не знаю; кажется, далеко за тридцать.
— И везёт же тебе, Ицка, на стариков! — попробовала пошутить Авиталь, но тёмные глаза Ицки смотрели серьёзно и грустно; Авиталь перестала улыбаться. — Но ведь ты же можешь отказаться, так? И вообще, почему именно этот родственник?
— Ави, Това меня терпеть не может, она никак не дождётся, когда я уйду из дома, а этот родственник — страшная обуза для своих родных. Им нужен кто-то, кто бы за ним ходил. Если я выйду за него, Това от меня отделается, и ему будет присмотр.
— Подожди, а отец... Он что, тоже на это согласен?
— Что отец... Если и не согласен, отец — один, а она несгибаемая, и у неё куча родственников, которым это на руку.
Авиталь вздохнула. Она вспомнила отца Ицки, он очень ей напоминал собственного: оба мягкосердечные, оба подчиняются жёнам беспрекословно. Но Хана, несмотря на вспыльчивость и упрямство, любила и Шамая, и детей, а Ицку мачеха не просто не любила — ненавидела.
— Ицка... А тот римский солдат, Титус... Он что?
Ицка опустила глаза, потом посмотрела вверх, в небо.
— У него скоро кончается здесь служба, он едет домой, в Ригию.
— Куда? Что это такое — Ригия?
— Я точно не знаю, где это, где-то недалеко от Рима. У него там мать.
Ицка замолчала, а Авиталь почувствовала, что она ещё что-то хочет сказать, но не решается. Бедная Ицка! Но одна гора с плеч долой — Титуса скоро не будет рядом, и можно не опасаться за это её римское приключение.
— И что ты думаешь делать?
Ицка пожала плечами, вздохнула.
— Не знаю... — Тут она откинулась назад и неожиданно улыбнулась: — Пойдём купаться, а?
Вот она какая, Ицка, с восхищением подумала Авиталь. И зря Элам как-то сказал, что она безголовая. Никакая она не безголовая. И вообще — редко кто мог бы вот так, как Ицка, под гнётом такой, как Това, радоваться жизни. А Ицка может. И она, Авиталь, тоже очень может, несмотря ни на каких там Коль Корэ, которые не хотят замечать стройных девушек с горящими глазами и волнистыми волосами. И пусть он сидит там где-то себе на камне с важным видом и на всех вокруг наводит тоску, а вот она какая есть на свете Авиталь — и красивая, и добрая, и душа у неё богатая, и сейчас она пойдёт с Ицкой купаться, потому что сегодня солнце, и жарко, а завтра — а завтра будь что будет, мы не будем сидеть и бояться завтра!
Авиталь вскочила на камень рядом с Ицкой, разомлевшей от солнца, и принялась вытягивать в стороны руки и ноги, как в каком-то загадочном танце. Вытянулась вверх, потом вдруг согнулась пополам, потом подняла кверху локти и приподняла край платья, по очереди легко вытягивая босые ноги носками вперёд, потом обернулась кругом, расхохоталась и снова принялась выделывать эти то нарочито угловатые, то женственно манящие жесты. Смеяться и танцевать, пока есть силы — вот как нужно!
И вдруг взгляд её скользнул на камень, где были парни. Они уже не сидели, а стояли на нём, и в середине — он, Коль Корэ. Только она остановилась, он резко опустил глаза и даже отвернул голову. Она замерла от неожиданности. Во-первых, она не думала, что их с Ицкой было видно посторонним. Во-вторых, он наверняка наблюдал за ней, раз так скоро убрал глаза. Или ей опять показалось? Она посмотрела пристальнее — нет, высокий человек о чём-то разговаривал с Иоавом.
И снова взбушевались в ней те самые противоречивые чувства. И досада, и злоба, и надежда, и робость перед его силой — всё смешалось, всё спуталось, и опять заныло сердце. Всё утро хотела она видеть его, рвалась к нему — и словно натыкалась на стену холода и безразличия. Но вот только стоило ей на миг забыть о нём, заняться Ицкой, как опять врасплох застали её холодные синие глаза, и спрятались, погасли, как только она в них заглянула.
Девушки спустились с камня с той стороны, где их не могли бы видеть мужчины, окунулись в ледяную воду. Ицка сразу вышла на берег, а Авиталь нырнула и поплыла под водой в сторону парней. Вынырнула, спряталась за камень, стала приглядываться. Они всё так же окружали Коль Корэ, а лица их — странное дело, лица у всех были серьёзные; ни шуток, ни смеха. Кто внимательно слушал, другой кивал головой, а один даже вытирал рукавом глаза. Затем они стали спускаться к реке.
«Как же сильно влияет он на людей, этот Коль Корэ...»
***
Было далеко за полдень. Ицка лёжа отдыхала в шалаше. Авиталь несколько раз под разными предлогами выходила к навесу, обходила шалаши. Она видела, как парни вернулись с Иордана. Видела, как некоторые в стороне чистили рыбу и насаживали её на деревянные шпажки. Видела, как девчата встряхивали и развешивали на кустах подмокшие накидки. Его же она не видела нигде. Где может он быть в этом маленьком лагере?! Надо всё-таки поговорить с ним. Да что поговорить! Хотя бы просто снова увидеть эти глаза, искренние глаза, в которых отразится всё, что он чувствует. Только бы взглянуть в них, и они расскажут, чт; она для него. Эта душа, эти глаза, как бы холодно и неприступно они не смотрели, были ей понятны. Где он?
Солнце опустилось к холмам; по поляне потёк запах свежесваренной ухи и печёной рыбы. Молодёжь заторопилась к ужину.
Авиталь так часто за этот день ходила туда-сюда от шалаша к костру и куще, что наизусть выучила, где торчит из земли каждый сорняк, каждый куст и каждый камень.
Неожиданно узнала она невдалеке рослую фигуру. «У этого человека просто поразительная способность исчезать и появляться как из-под земли». Побежала по телу знакомая нервная дрожь: Коль Корэ шёл с Иоавом к навесу с обратной стороны лагеря.
Всё. Будь что будет. Всё равно, что она ему скажет. Всё равно, что подумают Ицка, Ципора, Иоав и все вообще люди на свете. Да она и не видела уже никого. Она видела только его: неспешную твёрдую походку, серьёзный взгляд, обращённый к собеседнику.
Авиталь набросила на голову шаль, отделилась от девушек и пошла прямиком к тем двоим, которые уже стояли рядом с навесом. Ещё три шага — три мгновения, и вот она перед ними. Иоав глядит на неё и замолкает на полуслове. Она смотрит прямо на мужественное лицо, на опущенные синие глаза, набирает воздуха в лёгкие, чтобы сказать заветное «мир Вам»...
И тут взгляд её невольно упал влево.
Там, чуть позади, опустив руки вниз и прямо глядя на неё, стоял Элам.
***
Никогда не видела она такого лица. Это было не лицо — это был камень, которым заваливают вход в гроб. И с этой серой мрачной плиты глаза Элама глядели на неё как глаза мертвеца.
Авиталь в ужасе отвернулась и как оглушённая, ничего не видя и не слыша, бросилась обратно.
«Что я делаю? — как птицы в силке, беспорядочно заметались в голове мысли. — Элам! Я же связана с ним, с Эламом! Я же для всех для них — для Иоава, Захарии, Ицки, Ципоры, для всех, для мамы и папы, и его самого и себя — его невеста. Элам! Я же ему говорила «люблю», и то, что я сейчас делаю, то, что я чувствую — предательство».
Она вспомнила своё жалкое «люблю» Эламу у дома Элиава и покраснела от стыда. Быстро-быстро замелькали в памяти картины: его признание, её ответ, его дрожь, поцелуй после смерти Элиашива... От последнего ей стало до невыносимости стыдно. Поцелуй тот был немногим чище того мерзкого взгляда, которым её на ипподроме раздевал Луций. Какое же это было никчёмное подобие той чистоты, той благодати, которой исполнилась вчера её душа от проповеди Коль Корэ!
Как опрометчиво и дёшево продала она себя человеку, чувства которого к ней были ей чужды. «Да я не только не люблю, я ведь даже не уважаю его, Элама! — в ужасе и отчаянии кляла она себя. — Я не могу принять его сближения с римлянами, его желание союзничества с нашими врагами... Да для меня вся жизнь его чужда и неприемлима! Зачем брала я его подарки... Для чего, как, зачем я сказала «люблю»? Тщеславиться, что победила в его сердце черноглазую?! Для того, чтобы не быть одной, не скучать, глядя на Хатифу и её счастливое замужество? Я и виновата, что загнала себя в эту западню.
Оттого-то и чуждается меня Коль Корэ, и не хочет разговора, потому что знает, что я обручена с Эламом, почти жена. “Не желай жены ближнего” — каждый подросток знает эту заповедь наизусть... Ай...
Но ведь не было помолвки! Элам меня не сватал — и никто, никто об этом не знает! Что же тогда... Идти к Корэ? Идти к Корэ — предать Элама. Пусть без помолвки, но я связана с ним; так нельзя. Подлость к Эламу — это ли не грязь, о которой говорит Корэ? Пусть я не люблю, он-то ведь любит, и любит по-настоящему... Нельзя предавать его, нельзя так поступать с ним после всего, что у нас с ним было. Значит... Значит, нельзя и думать о Корэ больше!», — при этой мысли сердце её сжалось так больно, будто попало между жерновами.
Как же быть? Сегодня последний вечер у реки, завтра все уйдут домой, и невозможно ей, новой, другой, переменившейся, вернуться в старый свой мир; немыслимо заставить себя забыть Коль Корэ. Надо улучить момент, и...
Неожиданно со дна души поднялась и зашипела мелкая змейка расчёта: «Нельзя поговорить с Корэ, а потом, при неудаче, снова вернуться к Эламу. Погонишься за одним — потеряешь другого». Другой голос, звенящий и гордый голос задетой чести гневно завторил: «Что будет, если ты подойдёшь к Корэ, а он отправит тебя обратно? Что, если пристыдит, унизит — как это сделал с Саломеей на стадионе Децимус? Ведь он и не смотрит на тебя!». «Если от тебя откажется Корэ, ты потеряешь и Элама, — шипела змейка, — и тогда останешься ни с чем».
Авиталь обхватила голову руками, замотала ею, словно прогоняя худых советчиков: ну и пусть. Пусть будет предательство; если бывает предательство прямым и открытым, это будет таким; потом она объяснит Эламу всё. То, что случилось с ней вчера — это искреннее раскаяние перед Господом и этот бушующий в её чувствах пожар: духовное влечение к другому существу — это не временное умопомрачение. Такое не повторяется. Впереди только одна ночь, и в эту ночь нужно решиться на отчаянный шаг.
***
Она очнулась одна в шалаше. Было уже темно, и судя по отдалённому шуму и голосам, ужин уже заканчивался. О еде она и не вспомнила, хотя за весь день съела только кусочек хлеба с сыром. Её всю трясло, как в лихорадке; наугад она приглаживала в темноте растрепавшиеся волосы, накидывала на голову покрывало, закутывалась в него. Скоро у костра начнётся служба. Совсем рядом от шалаша прозвучали голоса: мимо прошли люди. Значит, ужин закончился. Пора.
Авиталь выбралась из шалаша и пошла к заветному месту. Десяток шагов показался ей тысячью.
У огня лицом к тропинке сидел Коль Корэ, с ним бессменная свита: Иоав, Захария, четыре приятеля. Авиталь робко опустилась на скамью напротив, потупилась. Её заметили, и говорившие примолкли.
Словно не на скамью, а на острые копья села здесь среди малознакомых грубых мужчин тоненькая дрожащая девочка. Бычьими глазами мельком оглядел её Иоав и отвернулся. Захария не посмел и взглянуть на неё, отпугнутый Эламом, только часто заморгал и тоже отвернул голову. Другие четыре безликие фигуры словно четыре фантастические птицы со сложенными крыльями сидели по сторонам, а в середине, освещённый огнём — он, Коль Корэ.
И не смотрел на неё.
Кто-то из четверых прервал неловкое молчание, и разговор возобновился. Говорили о Вефсамисе, о недавно пойманной там шайке грабителей. Авиталь прислушалась: в Вефсамисе жила прабабушка и та часть родни Ханы, с которыми родители поддерживали отношения. Авиталь хорошо помнила этот городок: когда прабабушка была жива, она девочкой гостила у неё каждое лето.
Иоав пересказывал услышанные от кого-то подробности о том, как ловили разбойников, какую придумали засаду, и как в неё заманивали злодеев. Когда он дошёл до места, в котором «наши засели в роще и принялись ждать», Авиталь нерешительно возразила:
— В Вефсамисе нет рощи, там вообще три дерева на весь город.
Иоав поднял брови и умолк. На неё уставились его собеседники. Коль Корэ поднял на неё глаза, молча посмотрел и увёл взгляд в сторону. И это безразличие хлестнуло её больнее, чем утром ветка, которую плечом задел Элам. Иоав продолжил, а Авиталь, вжав голову в плечи, красная, сидела на скамье не двигаясь.
«Зачем я сказала это? Как вышло бестолково... И как пренебрежительно он посмотрел на меня! Будто я пустое место. Но ведь правда про Вефсамис, переврали всё или напутали и передают друг другу небылицу. Или я что-то недопоняла... Что он теперь подумает... Как глупо, как стыдно».
К огню подошёл Маттафия и что-то шепнул Иоаву. Тот оборвал рассказ и спросил сидящих:
— Кто может сходить к реке за водой? У нас закончилась.
Авиталь скованно поднялась:
— Давайте я...
Ей хотелось сбежать отсюда, и теперь вот сам нашёлся подходящий предлог. Иоав подхватил:
— Авиталь! Вот с Маттафией и сходите. Маттафия, возьми ещё кого-нибудь в подмогу, и наш мех наполните.
Освещённая огнём, Авиталь кивала Иоаву и не знала, как вести себя под тяжёлым взглядом серьёзных синих глаз Коль Корэ.
«Если бы ты был сейчас Исаак, ожидающий, когда Элеазар приведёт Ревекку... Я весь Иордан вычерпала бы и принесла по кувшину к твоим ногам, если бы только знала, что ты ждёшь меня...»
***
Они с Маттафией прошли под навес, затем к реке. У реки Авиталь поняла, что держит что-то в руках и что мальчик уже в который раз о чём-то её спрашивает. Опомнилась, переспросила. Из темноты выплыло не по-детски вдумчивое лицо Маттафии. Тот молча взял из её рук мехи, передал ей факел и стал набирать воду.
Когда они вернулись, молодёжь у костра слушала старого ребе. Авиталь присела на краешек скамьи и уставилась в огонь.
Впереди — одна ночь, один разговор, единственная надежда... отчего так темно в глазах?
Кружатся по сторонам оранжевые расплывчатые круги. Извивается над дровами раненый огненный левиафан, раздирая рыжими лапами воздух. Наползает на лицо и шею Авиталь невидимая жаркая масса. А из монотонной речи раввина изредка выскакивают в воздух отдельные слова, ударяются о безликие фигуры, гудят и затихают под новым приливом бессмысленных для неё слов. И сквозь все эти видения и звуки проступает в её сознании один только освещённый огнём силуэт.
Она не сдержалась, метнула на Коль Корэ взгляд. Ответного не поймала, но изумилась: не вчерашний хладнокровный незнакомец сидел сейчас у костра — и твёрдо прижатые к земле ступни, и руки, сцепленные вокруг колен, и косой мускул шеи, и немигающие синие глаза, устремлённые в пламя, напряжены были так... ей чудилось — прикоснись она к нему рукой — раздастся звон. Да, этой ночью всё должно разрешиться, всё должно быть сказано между ними.
И вдруг над самым её ухом раздался тихий, но отчётливый голос.
— Собирайся, мы уходим домой.
Авиталь обернулась: сзади стоял Элам, в руках у него был узел с вещами. Она оторопела, привстала со скамьи и зашептала:
— Элам... Как — домой? Когда — домой? Сейчас?
— Да. Я собрал свои вещи. Иди собери свои, и мы уходим.
Она не ослышалась и не ошиблась. С решительного лица Элама злые глаза глядели прямо через костёр, скулы были сжаты. Авиталь резко села на скамью, повернулась к нему в пол-головы и шёпотом бросила:
— Никуда я не пойду.
Он присел на корточки и как змей зашипел в ответ:
— Я сказал, пошли.
Авиталь снова обернулась. В глазах Элама бесновались неистовые огни, на шее вздулись желваки. Разъярённый зверь это был, а не Элам. Она попробовала уговоры:
— Элам, ты хоть понимаешь, что говоришь? До дому много часов ходьбы... Ночь, холодно, волки...
— Я сказал, пошли.
— Элам, это безумие...
На их шёпот стали оборачиваться. Авиталь вглядывалась в искажённое злобой лицо Элама; ничего он не слышал и не понимал из её слов, только твердил своё озверелое «я сказал пошли». Кто знает, на что он сейчас способен.
— Хорошо, как скажешь. Дай только мне досидеть до конца. Как только все пойдут спать, я пойду с тобой домой.
Ноздри его раздулись, он рывком поднялся с корточек и исчез в темноте.
«Спаси меня!» — взмолились её глаза, впиваясь в сидящего напротив. Коль Корэ, Коль Корэ... Неужели дашь ты ей вот так уйти? Неужели не вырвешь её из страшных лап действительности? Один взгляд, один только взгляд — и она станет твоей рабой, всё бросит, всё отдаст... Ну же... Авиталь задыхалась от волнения.
Ещё ниже склонилась тёмная голова над сцепленными руками, ещё напряжённее выступил мускул на шее, ещё упорнее глядели в пламя синие глаза. Да знает ли он, что сейчас она уйдёт?
Ребе закончил. Запели псалом. Позади Авиталь снова возник Элам.
— Я собрал твои вещи. Всё здесь со мной. Пошли.
— Нет! — полушёпотом простонала она.
— Пошли, — прорычал зверь.
В последний раз взглянула Авиталь туда, через костёр...
Нет!
Только вверх к звёздам рвались из огня маленькие смелые искорки; одна взлетела выше других, замерла, вспыхнула на прощанье и, угасая, стремглав полетела вниз, в ненасытную огненную пасть.
На глаза Авиталь навернулись слёзы, она медленно встала, повернулась к Эламу, выдохнула ему в лицо: «Я тебя ненавижу!» — и слепо шатаясь побрела прочь. Элам рывком поднял узлы и пошёл за ней.
Костёр уже превратился в небольшое пятно позади, когда она опомнилась, ринулась к шагающему за ней Эламу и сквозь рыдания быстро заговорила:
— Элам, оставь меня, иди домой один... Мне нужно остаться, я вернусь завтра со всеми, с Ицкой... Иди, иди один, я прошу, я умоляю, оставь меня...
— Я обещал твоим родителям привести тебя домой, я тебя и приведу, — глухо ответил он, отстраняя от её волос факел и всё так же шагая вперёд.
Ещё трижды, пока не вышли на дорогу, и позади ещё видны были промельки костра меж ветвей, Авиталь умоляла его разрешить ей остаться на ночь со всеми. Раз она развернулась и пошла обратно, но упала, разбив о камень колени. Элам вернулся и поднял её; во второй раз он даже не остановился, унося факел с собой, и ей стало страшно змей и шакалов.
Когда же и заветная красная точка огня исчезла вдали, Авиталь перестала оборачиваться, слёзы подсохли, и она покорно побрела вслед Эламу. «Да будет воля Твоя, Господи... Он найдёт меня... Он найдёт...»
***
Уже светало, когда Авиталь, стуча зубами от холода, ввалилась в дом и сбросила узел прямо у порога. Элам, должно быть, довёл её до дверей дома; а может быть, по Иерусалиму она шла уже одна — она не помнила. На шум из комнаты со свечой в руке вышла Хана, увидела дочь и всплеснула руками.
— Авиталь! Что случилось? Где Элам? Почему ты вернулась одна и ночью?
Авиталь не ответила, скинула сандалии с холодных грязных ног и принялась обтирать их тряпкой. Вытащила из узла почти пустой мех с водой, намочила тряпку, выжала её за порогом и снова стала оттирать грязь. Мать молча наблюдала за дочерью.
— Авиталь, где Элам?
— Не знаю, мама... Он довёл меня до дома... наверное.
Хана поднесла лампу к лицу Авиталь, потом потрогала ладонью лоб.
— Да ты вся горишь!
Мать захлопотала, повела дочку под руку в кровать.
— А я и заснуть сегодня не смогла. С отцом твоим ругалась. Собрал, называется, с поля урожай! Всю весну, всё лето, всю осень люди пашут, чтобы в доме достаток был, а он, видите ли, книги переписывает! Ладно бы платили хорошо, а то ведь... Тьфу! Чем всю зиму жить будем, ума не приложу. — Хана ворчала, взбивая подушку на постели Авиталь.
— Мама... — слабо позвала Авиталь, натягивая одеяло на плечи.
Мать примолкла, поглядела на дочь:
— Что?
— Мама, я влюбилась...
Брови Ханы прыгнули вверх.
— В кого?
— В ангела... — Авиталь улыбнулась, и из глаз её полились слёзы.
Мать вздохнула, снова приложила руку ко лбу дочери, покачала головой:
— А Элам?
Авиталь закрыла глаза, из которых всё стекали по вискам капельки. Хана ещё раз вздохнула и, взяв свечу, вышла из комнаты.
http://www.proza.ru/2017/12/17/208