Он

Вадим Ирупашев
     …Он устал жить, и смерть была для него желанной. И казалось ему, что смерть уже где-то рядом, наблюдает за ним, ждёт своего часа. А почему смерть не торопится забрать его из этого чужого ему мира, было для него загадкой.
     Утром он долго лежал в постели, укрывшись с головой одеялом, и просил, умолял кого-то, чтобы бесконечно длилась ночь и никогда не приходил день. Но звуки рождающегося дня проникали под одеяло, и наступало для него страшное. Он поднимал своё старое, изношенное тело с постели, и беспощадный новый день захватывал его в свои холодные объятия, заставляя жить: есть, пить, видеть людей, говорить с ними… И казалось ему, что он не принадлежит себе, а подвластен жизни, жестокой и равнодушной к нему.
     В прошлом была у него своя жизнь. Но воспоминания о той жизни были отрывочными, смутными, и порою казалось ему, что та прошлая жизнь была не его жизнью, а жизнью какого-то другого человека. И только определённо и ярко сохранилось в его памяти воспоминание о матери. И когда он думал о матери, то чувствовал, как слёзы умиления наполняли его глаза, и что-то тёплое и нежное прикасалось к его груди.
     Дни шли бесконечной чередой, и казалось, не будет им конца. И эта загадочная бесконечность дней рождала в нём страх и непоборимое желание прервать свою жизнь.
Мысль о самоубийстве не страшила его. Но смерть представлялась ему непонятной и таинственной. Он не был верующим, но, как большинство людей, относился к вере в Бога с пониманием и уважением. Но когда он слышал разговоры о загробной жизни, светлой, безболезненной, счастливой, то не верил этому.

     … Утром он просыпался, измученный беспокойным сном. Осознавал, что ещё жив, а впереди новый день, и хотелось ему крикнуть: «Не хочу!».
     И приходила мысль о самоубийстве, и не отпускала весь день, и вечером в постели он думал о смерти. И казалось ему, что смерть освободила бы его от забот о жизни, о теле, уже более ни на что не нужном. И не пугали его ни гроб, ни похороны, ни процесс разложения трупа в могиле.
     Он знал, что прервать свою жизнь насилием над собой не сможет, но если бы кто-то предложил ему помощь в избавлении от жизни, то принял бы её с благодарностью.
     И приходилось жить. Жить жизнью одинокой, больной, бесплодной. Вокруг него умирали люди. Умирали и молодые. А почему умирают молодые, а он, старый, живёт, было непонятно и загадочно. И казалось ему, что смерть играет с ним в какие-то странные игры: прячется от него, подглядывает и смеётся над ним.

     …Недалеко от его дома находилась психиатрическая лечебница. За высоким забором с железными прутьями был большой двор, всегда безлюдный. И только два раза в день, утром и вечером, санитары выводили сумасшедших на прогулку. Бывало, ему очень хотелось подойти к забору и понаблюдать за больными, но что-то его останавливало. И думал он, что люди, лишённые ума, не чувствующие времени, живущие вне реальности, могут быть по-своему счастливы.

     …Ему повезло: после завтрака больных вывели на прогулку.
     Он притаился за стволом дерева, откуда двор был хорошо виден. Одни больные чинно, с серьёзными лицами, вышагивали друг за другом, другие семенили мелкими шажками, выписывая по двору замысловатые круги, один больной кружился на одном месте «волчком», другой, присев на корточки, кукарекал, изображая петуха. Остальные больные стояли группами и о чём-то возбуждённо говорили, не слушая друг друга.
     Его внимание привлёк больной высокого роста, в длинном до пят халате. Он стоял отдельно от всех и, воздев руки, обратив лицо к небу, громко пел.
     Он решил уйти, но увидел, как странный больной быстрым шагом пересекает двор, направляясь к нему, и вот он уже у забора, и через железные прутья смотрит на него. Это был пожилой человек с длинными до плеч волосами, с тёмным, как на древних иконах, лицом. Он был суров, но глаза светились добротой. И вдруг улыбка появилась на лице больного, и он заговорил: «Я — святой Николай. Ты видишь вокруг моей головы нимб?»
     Один из санитаров, стоявших поодаль, заметил больного-нарушителя и крикнул: «Эй, придурок, отойди от забора!» Святой Николай вздрогнул, на лице его появился испуг, он прошептал: «Приходи завтра». Убегая, святой Николай взмахивал полами халата, как крыльями.

     …Он возвращался домой в подавленном состоянии. Ему не понравились душевнобольные. Он представлял их другими. Бывало, он даже завидовал им, и не раз, приходя в отчаяние от тягот жизни, думал, а не сойти ли ему с ума. Не понравился ему и святой Николай, но из любопытства он решил следующим утром навестить странного больного.

     …Святой Николай уже ждал его у забора. Испуганно оглядываясь на санитаров, он заговорил шёпотом: «Измучили меня эти поганые язычники. А я устаю, ночами летаю по делам Господним: в Америке экономику обрушил, Европе наставления сделал, притормозил иранскую ядерную программу, израильтян вразумил, совсем уж они, любимцы Господа, разбаловались. А этой ночью лечу я к апостолу Петру для консультаций. С ним и о тебе поговорю. Крепись, не бойся и жди». Святой Николай подмигнул и поспешил присоединиться к больным, которых санитары уже уводили в здание лечебницы.

     …Он не верил в чудеса и святых, и отнёсся к словам святого Николая, как к болтовне больного человека. Из любопытства он ещё дважды сходил к забору, но среди больных святого Николая не увидел.

     Но святой Николай не забыл его. Он явился ему во сне: в облаках, в больничном халате до пят, с нимбом вокруг головы. Святой Николай был суров. Он заговорил: «Не жди меня, я не вернусь в лечебницу, у меня много неотложных дел, — лицо святого Николая осветилось доброй улыбкой, — с апостолом Петром о тебе поговорил, мы ждём тебя, но ты не торопись». Святой Николай помахал ему рукой и исчез в облаках.
     А когда он проснулся, то долго не мог понять, почему ему так легко и радостно, и впервые за многие годы не страшил его новый день. И вспомнил он свой сон, и слова святого Николая, обращённые к нему. И в этих простых словах вдруг открылся ему глубокий смысл, и поверил он, что не одинок, что кто-то там думает о нём и ждёт его. И чудилась ему впереди жизнь светлая, счастливая, без страданий и боли, но не здесь, а там, где его любят и ждут. И он умилился, и слёзы наполнили его глаза. И он прошептал: «Я подожду».