честный свидетель полного безобразия (Анатолий Апостолов) / Проза.ру

      ЧЕСТНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ ПОЛНОГО БЕЗОБРАЗИЯ

   В 2017 году исполнилось 80 лет со дня рождения замечательного художника, иконописца и писателя Алексея Глебовича Смирнова (1937-2009). Вот уже 8 лет прошло с тех пор, как нет с нами страстного пророка-обличителя, оригинального носителя сокрушительной, безупречной свободы духа и высокой мысли. И как то бесприютно и скучно стало жить без него.


         – Я-то пью, а как вы всё это б……. (безобразие) терпите?

            ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ,
            «блокадная Мадонна», советская мученица и святая

   Он был одним из тех, кто вовремя узрел истину, а вместе с ней – прекрасный и ужасный лик Демона-искусителя ХХ века. Мир всю жизнь пытался поймать его в свои сети, но так и не поймал в свои сети. Он чудом не впал в соблазн и не стал жертвой очередных социальных иллюзий. Обретя свой голос и силы, он старался всегда давать отпор злу, старался быть честным Свидетелем того страшного, что происходило с ним и с его народом. Издатели и редакторы его литературных трудов правы: для Алексея Смирнова не существовало границ – он легко переходил их и в литературе, и в искусстве (Михаил Гробман). И в общественной жизни, и в межличностных отношениях тоже, добавлю я на правах младшего друга и единомышленника Алексея Глебовича.
   В мире культуры ему омерзительны были пошлость, ложь и трусость, в сфере общественно-политической любой культ личности и мания величия. Здесь для него не было авторитетов, ив своей публицистике он был беспощаден как к лютым политическим звероящерам недавнего прошлого, так и к выродившимся звероящерам настоящего. Он был беспощаден к порокам других людей, но с большей беспощадностью к своим грехам и порокам. Концентрация в его текстах лютой ненависти и нетерпимости к «империи душегубов», и населяющим её разрушителям русско-славянского мира была запредельной и убийственной, сродни древнеславянскому проклятию братоубийц и осквернителей могил, священных рощ и ручьёв. Сегодня такой испепеляющий (и исцеляющий) луч духовной энергии не всякому человеку под силу, ибо «отдав на врачевание много яду, аз умираю» (Рукописный лечебник XVII века).
   «Осуждая других, осуждаю себя», – часто повторял он, намекая нам на то, что заповедь «не судите и судимы не будете» в условиях современной России морально устарела ещё в середине 90-х годов прошлого века и звучит сегодня как издевательство властительных насильников-грабителей над их несчастными ограбленными жертвами.
   Я знал не один год этого человека, и по мере своих сил и возможностей, продолжал делать с ним, как с писателем и публицистом, наше общее дело – просветительское служение в условиях духовно-нравственного кризиса в России в конце ХХ века.
   Алексей Глебович был первым строгим и взыскательным читателем рукописи моего романа «Княж-Погост» (М., 2014) и автором пространной и страшной по своему содержанию вступительной статьи к нему в первом варианте - «Хроника Красной ямы» (2004)
   Он принадлежал к тому типу оригинальных литераторов, кто при жизни не издал ни одной книги и, тем не менее, вошёл в новейшую историю русской литературы. Алексей Глебович обладал таким мощным литературным даром, что даже несколько написанных им эссе, рассказов, социальных, историко-философских очерков и культурологических статей ставят его в один ряд с классиками этого жанра.
   Он почти никогда не писал на злобу дня, считал, что безудержный поток обезличенной информации скоро погубит человечество, отучит людей сопереживать друг другу. Легче всего слиться с толпой в общем экстазе восхищения вождём или тесно сплотиться в общем гневе против его реальных, но чаще – мнимых врагов, «и все как один умереть за вождя». Легче всего быть бездумным оптимистом, смиренным и всегда «очарованным странником», разделять философию жизни так называемого простонародья, «жить как все». Легче всего слиться с толпой и побеждать в едином порыве всех слабых, одиноких и беззащитных, «всегда быть в боевом строю». Но очень трудно самому бросить вызов бесноватой толпе и быть на поле боя одиноким воином, и до конца оставаться здравомыслящим и трезвым пессимистом!
   Трудно и сложно пристально и придирчиво всматриваться в реальную жизнь во всей её полноте окончательного безобразия, стараясь понять азимут её течения, чтобы хоть немного    изменить русло реки Жизни в обход очередного социального Ада, с его кругами, филиалами и надстройками. По своему мировоззрению и складу характера Алексей Глебович был скорее разумным пессимистом и страстным, беспощадным обличителем пороков эпохи. Без страсти в голосе и без боли в душе, считал он, невозможно достучаться до бетонных сердец молодых, трудно разбудить совесть и гражданское мужество снулого простонародья. Он очень любил свою страну, но то, что происходило в ней в последнюю четверть века, вызывало у него горечь и гнев.
   Алексей Глебович писательством стал заниматься приблизительно с 1991 года, в момент зарождения третьей великой Смуты на развалинах СССР, в год полного краха тоталитарного режима и зарождения нового, не менее зловещего и губительного. Некоторые из написанных им эссе и статей по новейшей истории русской церкви были опубликованы в разные годы в журналах «Зеркало» (Тель-Авив) и «Символ» (Париж), но большая часть писалась в стол при весьма слабой надежде, издать хотя бы избранные труды отдельной книгой.(1)
   Он, как и глубокоуважаемая им Марина Попович, с болью в сердце переживал повсеместный мор региональной творческой и научно-технической интеллигенции, глубоко страдал, когда в очередной раз видел на помойке чью-то домашнюю библиотеку или семейный архив, оказавшиеся никому ненужными после смерти их владельца.
   Он и сам, будучи сердечником, был обеспокоен судьбой своих книг, архива и рукописей. Боялся, что после смерти многие его труды сгинут без следа, так и не увидев свет. Но Бог был милостив к нему – нашлись добрые люди, помогли друзья, и в 2015 году в Тель-Авиве издали мемуары и эссе Алексея Глебовича Смирнова (1937-2009), этого замечательного московского художника, иконописца, писателя и публициста, участника Второго русского авангарда в одном солидном томе под весьма интригующим названием: «ПОЛНОЕ И ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ БЕЗОБРАЗИЕ», книгу во всех смыслах замечательную, увлекательную, страшную, беспощадную и весьма поучительную. (2)
   Здесь я хочу выразить глубокую признательность редакторам-составителям и издателям этой замечательной книги – Михаилу Гробману, Ирине Врубель-Голубкиной и Ирине Гольдштейн, которые с великим тщанием и любовью составили и оформили это уникальное издание. Тот из любознательных читателей, кто прочтёт эту замечательную и страшную книгу Памяти, будет знать советскую историю во всех немыслимых ракурсах и отчаянном её безобразии.
   Надо признать, что Алексей Глебович был одним из немногих, кто не стеснялся и не боялся обсуждать самые тёмные стороны бытия постсоветской России. Он не боялся касаться тем как строго табуированных, так и тем недостойных широкого обсуждения по причине их мелкотравчатости или же из-за    интимных сторон отдельных исторических личностей. Ярый противник всяких телевизионных ток-шоу, он, обсуждая только СЛОЖНЫЕ МОРАЛЬНО-НРАВСТВЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ, старался в своих эссе и мемуарах публично срывать маски с дутых авторитетов и ложных кумиров.
   Он особой любовью любил Россию и русский народ, перемежая её с лютой ненавистью к тем, кто целенаправленно и подло способствует самоуничтожению славянского мира. Беспощадный сатирик и критик, враг любого культа личности, всякого насилия и унижения человека человеком, он между тем был безгранично и очарованно влюблен в живую русскую Природу.
   Презирая почти все общественные устройства на Земле, он любил Мироздание и все живое в нем – валуны и скалы (мыслящий кремень), озера и ручьи (живые передатчики и хранители информации) деревья и цветы (которым тоже больно!) животные и птицы (которые безгрешны!). Он считал, что умом Мироздание до конца непознаваемо, что почувствовать мир можно только через страдание и нежную благодарность за всё, что уже случилось в жизни с человеком. Эпиграфом к его жизни и всему его творчеству весьма подходят строчки из стихотворения Иосифа Бродского:
            Что сказать мне о жизни?
            Что оказалась длинной.
            Только с горем я чувствую солидарность.
            Но пока мне рот не забили глиной,
            Из него раздаваться будет лишь благодарность.

      Он часто говорил, что иногда благодарность одного человека. дороже сотен благодарностей и похвальных грамот со стороны государства. Признавая, что путь христианина – это путь от поражения к поражению, а путь безбожника – в бездну и пустоту, Алексей Глебович продолжал верить в высокое предназначение человека, что на постсоветских людях ещё рано ставить крест. При всеобщем процессе гниения общества и повального вырождения его членов, он верил в чудо самосовершенствования, возрождения и самостоянье настоящего Человека. Ведь человек – это всегда многоточие, и только иногда – знак жирного вопроса.
   Он считал, что каждый мыслящий и честный человек должен оставить после себя не только плоды рук своих, но и своё особое свидетельство об эпохе. Жанр исповедальной, мемуарной литературы он ставил выше всех литературных жанров, ибо по его собственному признанию, с детства мечтал быть не художником и не литератором-философом, каким был для него Даниил Андреев, а врачом-невропатологом, психологом и психиатром в одном лице. Он считал, что все беды человечества таятся внутри человека, а посему из всех главных научных знаний, самыми насущными и полезными являются знания о человеке.
   Он считал, что детей войны и ГУЛАГА, благополучно пережившим войну, послевоенный голод и нищету, переживших распад СССР, страшную Смуту 90-х годов и доживших до 80 лет надо всех поголовно считать Героями России. Он считал, что их, изложенный в мемуарах страшный жизненный опыт и уникальный метод выживания в запредельно нечеловеческих условиях, обязательно пригодится на практике многим подрастающим поколениям.
   Именно на уровне исторического документа и практических пособий он оценивал автобиографические произведения и мемуарную публицистику Алеся Адамовича, его «Блокадную книгу» (1981), «Мы - шестидесятники»(1991), «Vixi» («Я прожил», 1993). При этом, Алексей Глебович ставил на особое место «житие советской мученицы и страстотерпицы» Ольги Берггольц, её скорбный мученический путь, полный ошибок и потерь, отраженный ею в автобиографической книге «Дневные звёзды» (1959), в «Ленинградской поэме» и «Февральском дневнике», всегда ссылался на её знаменитые дневниковые тетради, которые после её смерти были строго засекречены чекистами и писателями-доносчиками до самого 1991 года.

            Я встану над жизнью бездонной своею,
            Над страхом её, над железной тоскою…
            Я знаю о многом. Я помню. Я смею.
            Я тоже чего-нибудь страшного стою.

      Алексей Глебович считал, что бывают случаи, когда молчать грех. Когда несправедливость, весь ужас и всё безумие мира достигают крайних пределов и непостижимых размеров. Когда к горлу подступает удушье от страшного кошмара, тогда не надо молчать, ибо молчание в данный момент – это измена долгу человека и христианина. Надо обязательно громко крикнуть, не думая о последствиях, иначе потеряешь самоуважение: сначала долг, а потом всё остальное.
   О чем писал Алексей Глебович, о ком свидетельствовал, каких запретных тем касался?
   О нашем жутком прошлом и о нашем страшном настоящем свидетельствовал он. Он писал о мире тотального насилия и запредельного зла, не писать о котором – великий грех для каждого активно мыслящего и совестливого человека. Он писал о русском славянстве, о древнерусской иконописи и новом московском искусстве, о русском тоталитаризме и легальной церковной жизни Москвы 1960-х годов, о Катакомбной церкви и Союзе русских офицеров. (3)
   Он рассказал нам о том, что не всякий способен нам поведать. О гробовых саванах шестидесятничества и заговоре недорезанных времён художника Фалька, о заветах Даниила Андреева и новом московском мистицизме, о красном мраке оппозиции и новой жажде насилия, о необратимом вырождении русского народа и о русско-еврейской народности.
   Особое место в его литературном творчестве занимали социальные «портреты с натуры», по праву достойные быть в одном ряду с героями Гоголя и Салтыкова-Щедрина. «Воинственные феминистки», «Герой Наум Ромашкин», «Калитниковское кладбище», «Нос», «Около склёпов и могил». «Памятное место» - далеко не полный перечень многих его, написанных в духе Кафки, эссе-воспоминаний и литературных портретов с натуры.
      Многое нам помнится в его пересказах, много осталось в рукописях и пока не издано, но то, что мы помним и о чём читаем в его главной книге, впечатляет, ужасает и заставляет задуматься не только о своей судьбе, но и о судьбе потомков. И как страшны, ядовиты истоки наших нынешних бед и страданий, стыда и позора. Икак поучительны они всем тем. Кто продолжает жить по лжи, измене и предательству.
   И совсем не случайно, что простонародный стриптиз эпохи хрущёвской «оттепели» виденный молодым художником в «столовой для избранных» близ Калитниковского кладбища, этого одного из массовых могильников перебитой ОГПУ-НКВД московской элиты, так жутко и страшно перекликается с эпохой сексуальной и номенклатурно-буржуазной революции 90-х годов. То, что когда-то в дни молодости автора было делом подпольным и постыдным, в старости стало обыденным и вполне приемлемым явлением. Стриптиз, школьная и семейная проституция в новой России (Эрэфии) стали бизнесом, ростовщичество, работорговля, сутенёрство и сводничество – уважаемыми профессиями, и сексуальная ярмарка под открытым небом разместилась прямо близ дачи автора в посёлке «Дружба» на Ярославском шоссе. Некоторые из живых героев сексуального бизнеса под небом Московии стали героями моего романа «Княж-Погост».
   Многие из героев Алексея Глебовича являются потомками прославленных и не очень славных отцов и являются наглядным подтверждением окончательного вырождения советского человека. Среди них и спившаяся соседка по даче, дама из «благородного сословия» со следами былой красоты. За стакан водки, в знак благодарности за угощение, она писает на крыльцо дома автора. Здесь же и другой сосед, внук маршала Тухачевского, помешанный на идее убить из охотничьего ружья своего соседа – отставного чекиста, служившего при Сталине в колымских лагерях…
   «Тухачевский! Прекратите шуметь на всю улицу! Вы дворянин или не дворянин?! Прекратите этот дешёвый спектакль! Прошу Вас, повесьте ружьё на стену! Оно не для этой пьесы»
   На этой же улице живёт ещё один советский человек, праправнук барабанщика Великой армии Наполеона, взятого казаками в плен в стычке при Тарутино и ставшего дворовым слугой одного тульского помещика. Праправнук унаследовал от славного предка бодрый галльский дух и высокое либидо, и поражение СССР в «холодной войне» воспринимал как собственную победу над потомками подлых царедворцев русского императора-отцеубийцы Александра I Благословенного. Выпив на рассвете свои заветные 250 водки, он надевает на себя из выброшенного на свалку театрального реквизита. треуголку с кокардой и белый жилет, мундир наполеоновского солдата, берёт в руки пионерский горн и барабан и идёт будить от социальной спячки глупых и жирных советских пингвинов-обывателей.
   «Во Францию два гренадера из русского плена брели. Вперёд, сыны Отечества! Вив ле-император! Я помню битву при Маренго! Свой шрам на лбу добыт мной в битвах! При Аустерлице был я ранен. Меня отметил сам император! Шрам на лбу мой настоящий! Палаш прошёлся по скользящей! А у гусара Гафта шрам нарисован! И это большая лажа, и киношная ложь!»
   Но, увы, на фоне весёлого французского барабанщика особо зловеще смотрится Адель Розенкранц, уникальная чекистская садистка, женщина-палач, ставшая жуткой легендой и проклятием добротного, кирпичного дома начала 1950-х годов. Довольно мрачными и нравственно неизлечимыми являются и другие его героини, жертвы большевистской эмансипации и прочих социальных экспериментов, дочери войны и ГУЛАГА. А среди них особый ряд женщин трезвых и непьющих, но ожесточённых реальной, подлой жизнью,    женщин муже - и детоубийц…
   «Я всю семью газом удушила. А я пожар устроила, избу ночью подожгла. А я мужа и троих детей топором зарубила. А я мужа и пятерых детей зарезала кухонным ножом. Зря мы их родили, но вовремя одумались, нечего нищету плодить» (с.480)
   Читаешь эссе «Воинствующие феминистки» и вспоминается своё голодное, послевоенное детство, переполненные детские дома, беспризорники и та самая пресловутая великая амнистия Лаврентия Берии, освободившая из лагерей сотни тысяч женщин-узниц и лагерных мамок-одиночек, которые на ходу поезда выбрасывали своих младенчиков из окон вагонов. Сколько трупиков было обнаружено тогда обходчиками и ремонтными бригадами на обочинах железных дорог СССР! Так проходило второе возрождение великой и могучей сталинской империи под звучным названием – СССР.
   Было бы ошибкой видеть в творчестве Алексея Глебовича только один негатив и черно-белую графику так нелюбимой ему страны Эрефии. Его глубоко волновали судьбы молодых поколений, и он всю жизнь искал более совершенный социальный проект, более конкретный план социального строительства.
   Какой бы общественный строй ни рассматривал Алексей Глебович, в перспективе столетий ни один его не устраивал. Даже платоновский «идеальный» государственного строительства он воспринимал как прообраз тоталитарных режимов ХХ века, в их казарменных регламентах: от лагерей ГУЛАГА до безумных, супрематических квадратов Малевича.
      Алексея Глебовича не устраивала ни одна современная ему система воспитания. Его одинаково не устраивала как буржуазная, так и пролетарская (советская) система подрастающих поколений, будущих строителей коммунизма («гомо советикус»), Но ещё больше его огорчало отсутствие в его Эрэфии (РФ) вообще системы воспитания. Чтобы воспитать в гражданах потребность быть честными в отношении других и хотеть равенства для всех, Алексей Глебович предлагал изменить систему воспитания – исключить из него понятие «ВЫБОР» и оставить понятие «ДОЛГ».
   Жизнь человека – всего лишь долг, а никак не успех, ни карьера, ни богатство, считал он. А посему, когда мы слышим от новоявленных советско-буржуазных миллиардеров и нуворишей весьма распространённое в гнусные 90-е годы хамское выражение «если ты такой умный, то почему ты такой бедный?», то всегда должны помнить рассуждения об уме и богатстве, о Законе и Благодати древних учителей нравственности. Они, как мы видим, никогда ошибались. По их представлению, умный и мудрый – это тот, кто не нуждается в богатстве, как не нуждается умный в торжестве за счёт унижения другого. Богач, торжествующий над ограбленными и униженными согражданами – это человек глубоко порочный, а потому и глупый. Торжество постсоветского миллиардера-гадёныша Сергея Полонского над менее удачливыми и везучими согражданами есть проявление социального разврата, который пустил свои метастазы во все слои больного общества.
   Порок есть нездоровье, предпочесть болезнь здоровью – глупость запредельная! Сколько государств подпав под обаяние роскоши, успеха и гедонизма, превратились в нравственную помойку, а их правящие элиты были прокляты и убиты разъярёнными революционными массами. Любое проявление нездоровой воли ведёт в неравенству. Неравенство ведёт к разврату, разврат к войне и вырождению. Однако, война, тем более гражданская, возникающая вследствие соревновательной алчности богачей, была бы невозможной между равными гражданами, которым по сути нечего делить. Общество, где соревнования в достижении богатства и власти укрепляются корпоративными (номенклатурными) браками, безвозвратными ссудами на основе лояльности, политическим доносительством добровольных сексотов-«сикофантов» (граждан, которые через донос завладевали имуществом неблагонадёжных) – такое даже самое демократическое общество глубоко порочно и долго ему не жить.
   В этих условиях самодержавие и демократия, «реальный коммунизм» и маоизм из-за своей грубой имитации равенства обречены на общественную деградацию и превращаются в душную, зловонную казарму. Но, как и что нужно сделать, чтобы казарма стала хоть немного привлекательной, а её жильцы более человечными? И как быть с тем «затмением ума», тем ужасающим психологическим парадоксом (тягой к равенству и тягой к превосходству), который обрёк на смерть тысячи и тысячи «борцов за лучшую долю, за народную волю», выбравших казарму как трагически неизбежный идеал. Ведь всякий раз, когда мы пытаемся проектировать своё будущее, строить макет нового общества, которое исключает развитие индивидуальностей вопреки целому, на чертеже у нас получается казарма и лагерный барак.
   Алексей Глебович призывал нас не отчаиваться и через обновлённые статьи Основного Закона всякий раз учреждать стабильное собрание людей взаимной ответственности. Он советовал хотя бы на уровне местного самоуправления создавать «перпетуум мобиле» общественных связей равных граждан, которые не желают меняться к худшему, и тем самым постоянно (стабильно) упреждают насилие власти жестоких особей над слабыми индивидами…
   Наивным было бы считать его проект нового общества новым и оригинальным, что его так уж легко воплотить в реальность. Не так легко в современной России, в условиях острого духовно-нравственного кризиса, сделать проект совершенного сообщества людей, где каждый участник выполнял бы свою необходимую генеральному плану миссию. Пока нам даже трудно представить себе конструкцию общества, где был бы достижим идеал взаимной ответственности на уровне жизни и смерти. Трудно даже вообразить иную, более щадящую систему управления, которую нельзя опровергнуть, не опровергая прежних моральных принципов. Трудно представить такое общественное устройство, где царит система отношений, которая не даёт всем ветвям власти сосредоточиться в одних руках и творить тотальное насилие. Трудно, но вполне возможно, если не отвлекать усилия народов мира на строительство великих пирамид и небоскрёбов, на ведение войн за мировое господство разного рода маньяков-антропофагов, считал Алексей Глебович.
      Чтобы идея справедливого государства стала реальностью, а социальная сказка относительно терпимой былью, нужна самая малость – всем в стране должен править Закон (правительство анонимно); Закон должен быть выше всякой морали и не может зависеть от личности и связей в обществе. Правитель страны – это рачительный хозяин и пастырь добрый в одном лице. Он не правит, а служит Отчизне наравне со всеми гражданами Правитель страны, допустивший по своей воле (или капризу) социальную катастрофу, подлежит уголовному наказанию наравне с водителем, сбившим насмерть двух и более пешеходов. В новом обществе личное богатство не должно быть целью человека; олигархия невозможна в принципе; воины суровы к внешнему врагу, но милосердны к мирным гражданам, поэты воспевают идею равенства и красоту совершенного человека, но не личность правителя. Культ личности, считал Алексей Глебович – это один из мерзких пережитков пещерного прошлого и одно из самых общественно опасных психических заболеваний
   Редко кто соглашался с планом Алексея Глебовича по кардинальному переустройству мира в лучшую сторону. Некоторые образованные оппоненты считали этот план старым как мир. Они находили в нем элементы социального строительства Платона и Аристотеля, а скептики и циники считали, что такого рода глобальные проекты социального строительства при отсутствии в стране гражданского общества невозможны в принципе, ибо титульный русский народ окончательно выродился (Сергей Доренко).
   Но на это у него всегда были готовые ответы как в свете законов биологического выживания видов, так и в контексте высшей социологии: «Захочешь жить – откажешься от всего, от многих своих дурных привычек, от пещерного людоедства, от трона и золотой короны отречёшься Захочешь ещё немного пожить – станешь смиренным козлом с овечьим сердцем в груди, вместо прежнего –львиного. Забудешь всё божье и человечье, на любые уступки пойдёшь. (4)
      История знает много тому примеров. С тем, что основная часть этнических русских деградировала и выродилась, согласен, но я не согласен с Александром Зиновьевым, что последний русский умрёт к середине двадцать первого века! На чём основаны эти прогнозы? (5) Какая-то часть вполне умственно нормальных и психически здоровых русских останется (страна наша огромна). Но моя надежда не на них, а на ту интеллектуальную и социально активную часть, которая выкристаллизовалась в ходе большевистского эксперимента из многонационального гомо советикус – русско-еврейскую народность. Русско-еврейский народ – это около государственное, а точнее, государство образующее формирование, которое вывелось, в общем-то, добровольно, само по себе, но в условиях крайней несвободы и чудовищной тирании русско-еврейский народ, создался в очень жёстких, экстремальных условиях, когда людям надо было выживать и размножаться. Скоро русско-еврейская советско-бюрократическая народность станет основным социокультурным ядром небольшой национальной России и главной хранительницей русской и советской культуры, и уже сегодня внушает нам некоторый исторический оптимизм. Без признания существования русско-еврейской народности нельзя говорить ни о судьбе русских евреев, ни о судьбе, казалось бы, исчезнувшего русского народа. Этнически русских осталось не более 10 процентов от общего числа славян (т.н. малый русский народ). Кроме них существует ещё и русско-еврейский или еврейско-русский народ как отдельная национальная сущность. Между русским советским народом и русско-еврейским народом существую мировоззренческие и религиозные различия. Их нельзя сливать в один сосуд. Хотелось бы конечно, чтобы из «русской мышеловки» вышел целым и малый русский народ, и несколько очеловечился советский народ. и обрела бы самостоятельность русско-еврейская народность» (с.350-357).
   Ужасы молодой советско-буржуазной России он считал прямым продолжением большевизма 30 годов, когда советская власть решала свои глобальные, международные проблемы за счёт страданий одного (своего) титульного народа.
   Алексей Глебович был согласен с Карлом Поппером и Александром Зиновьевым, что коммунистический строй («реальный коммунизм») и весь негативный опыт социального строительства ХХ века есть всего лишь серия злых карикатур на идеальное государство Платона.
   Платон хотел правления философов, но в жизни всё вышло иначе, наоборот – к власти приходили диктаторы, «избранные навечно», dictator perpetuum, а философы-наставники и учителя нравственности были в их идеологическом услужении. Непременно получалось так, что тираны как всегда подавляли демократию, народные собрания и референдумы и тогда «Государство» Платона становилось злым памфлетом на демократию. Так, например, первые созывы большевистского Политбюро до 1922 года (до «парохода философов») можно считать недолгим, идеальным воплощением мечты всех известных авторов утопий. Такие «красные философы» как Ленин, Свердлов, Троцкий, Луначарский и Бухарин начинали с красивых декретов о мире, земле и всеобщем равенстве, а закончили указами о «красном терроре», репрессиями против несогласных, и расстрельными списками всех инакомыслящих, что привело к произволу и социальному разврату. Алексей Глебович никогда не идеализировал «реальный коммунизм» философа Александра Зиновьева, но и не презирал его так сильно, как демократический строй России. Он понимал, что глубоко человечное общество, за которое землянам было бы не стыдно, построить почти невозможно, но стремиться к этому надо.
   Ведь со времён Платона мыслящие и совестливые люди, рискуя жизнью, бились над созданием проекта гуманного общества, лишённого внутренних конфликтов, унижения человека человеком. Людям всегда стремились создать такое неизменно человечное общество, в котором процесс превращения демократии в тиранию практически был невозможен. Алексей Глебович с омерзением видел неизбежность мутации современного ему общества в авторитарный строй, а во вчерашних комсомольских вожаках узрел самых свирепых и беспощадных хищниками на планете Земля. «В белых лилиях райского сада будет трудно заметить волков» - писал Николай Гумилёв в дни Февральской революции. В отличие от поэта Серебряного века участник второго русского авангарда Алексей Смирнов весьма легко обнаружил хищников в постсоветском овечьем стаде. Вместо гармоничного, социального государства перед его глазами возник монстр дикого российского капитализма с его торжествующим монетаризмом и поклонением Желтому дьяволу. На развалинах СССР бурно расцвёл чертополох расчеловечивания. Вместо классической системы воспитания человека человеком возникла система платных образовательных услуг. Вместо платоновской пайдейи, с её восхождением к доблести возник тотальный разврат. Вместо совершенных во всех отношениях людей возникло несколько поколений педагогически запущенных и нравственно неизлечимых молодых людей, обреченных на одичание и полное вырождение. Следствием такого понимания и видения Алексеем Глебовичем окружающего мира, результатом критического анализа демократического строя современной России и стала его вся социально-нравственная публицистика последнего времени.

Авторские примечания:

1. СИМВОЛ – журнал христианской культуры при Славянской библиотеке в Париже. № 40, декабрь 1998 Париж – Алексей Смирнов Угасшие непоминающие в беге времени. сс.159-245; Алексей Смирнов. Союз русских офицеров и непоминающие –сс.246-269
2 Смирнов А. (фон Раух) Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе. /
Алексей Смирнов (фон Раух): (И. Врубель-Голубкина. М.Гобман) – Тель-Авив – Екатеринбург. Кабинетный учёный.. 2015.- 584с.:илл.
3 Данный исторический очерк о тайном Союзе русских офицеров в Москве лёг в основу одной из глав моего романа «Дом разбитых зеркал» (М.2017), которая так и называется «В Союзе русских офицеров» - сс.243-286
4. Здесь Алексеем Глебовичем даётся вольный пересказ стихотворения поэта Русского Зарубежья Георгия Иванова о юном рыцаре-крестоносце, умирающим от лихорадки у стен Иерусалима:
            «Зароют, зароют в глубокую яму,
            Забудешь, забудешь Прекрасную даму,
            Забудешь всё божье и всё человечье…»
            И львиное сердце дрожит как овечье…
5. Александр Зиновьев. Когда умрет последний русский // Анатолий Апостолов. За Храмовой стеной. Книга памяти. (М.2013) - сс. 50-55. Цитируется по газете «Подмосковье» за январь 2001 года.