Арест.
Не спалось в эту ночь и Александре. Никогда не обращала она внимания на грязные сплетни деревенских баб, привыкла к прозвищу «поповская дочка». Вот и вчера на вечерней дойке сделала замечание Наталье, что грязная цедилка. Молоко-то в общую тару сливают, оно киснет быстро, всему колхозу позор. А Наталья прошипела ей вслед:
- Вумная вочень! Позор не колхозу, а мужику твоему. Слыхала я, что Антонина от яво дочку родила.
Антонина вспыхнула, опустила глаза и вышла из молоканки. «В чем же я виновата? Война проклятая отняла у меня радость материнства. Так уж вышло, что случился грех с Антоном Алексеевичем. Не узнал бы никто, если бы родила дочку дома, а то ведь на дойке до времени прихватило. Бабы Петровну позвали, а та, как приняла дитя на руки, сказала: девочка у тебя, Антонина, вылитая председатель. Счастливой будет. Услышал знать кто-то, да теплая водица в заднице не удержалась, поделился с Натальей» - думала Антонина.
Александра посмотрела на Наталью с презрением и вышла вслед за Антониной, которая ждала, что сейчас вцепится Саня в волосы, и не сможет она соврать, скажет правду. Однако Александра завернула, молча, к своим коровам. Мучила ее обида на мужа. Мысленно высказывала ему ночью всю горечь свою, только ближе к утру отпустило.
- Что делать будем Антон? Волька родня тебе. Увезут в район, трое детей сиротами останутся, - отвлекла она от дум мужа.
- Ничего Саня, может и обойдется. Скрывать такой факт я не имею права. Все равно донесут на меня. А за укрывательство еще хуже будет. Полетит с плеч в первую очередь моя голова. Животновод молодой, только что приехал в колхоз. Надо ехать в Райком.
- Уповай на Бога, может, и обойдется, - перекрестилась жена.
- Сколько раз тебе говорить, чтобы не крестилась, а при дочери и подавно про Бога не говорила.
- Мала она еще. А как же без веры жить? – сетовала Саня.
- У детей наших будет новая жизнь, в партию и правительство они должны верить.
- Пути Господни неисповедимы. Никто не знает, что там впереди.
Антон Алексеевич решил не собирать колхозное собрание. Поедет сам в райком, расскажет обо всем, пусть его судят. Не досмотрел. Однако по сводке проходило, что надой молока повысился за три дня. Доярки тайком несли молоко из дому.
У Митрия тоже выдалась ночь бессонной, дочка заболела. Криком исходит, синеет. Утром прибежала Ульяна, умыла святой водой, пошептала молитвы и сказала Алене.
- Несите срочно дитя к Харитине.
Привез Митрий бабу Харитину домой. Взяла она ребенка на руки и спрашивает:
- Дитя крещенное?
- Нет, - разом ответили родители.
- Живет она между небом и землей. К себе не принимает ее Господь, и на земле место не отводит. Не мучайте ребенка, везите в церковь.
- Алексеич, отпусти в район, дитя спасать надо, - просит Митрий председателя, - Харитина сказала, убьет дочку родимчик.
- Поедем со мной, я тоже сегодня еду в город.
- Будь крестным отцом Лоре. Не откажи, Алексеич. В крестные Галю Григория Чалого возьмем.
- Коммунист я, не могу крестным отцом быть.
Митрий обрадовался: «Там мы с Галей все уладим». Тут и про Антонинину дочку вспомнил, тоже некрещеная, растет без отца. Заехал к ней домой. Мать-старуха гремит в печке чугунками, а Тася в люльке лежит, гулит.
- Собирай, Фекла, внучку, поедем в церковь. Окрестить детей надо.
- Поедем, Митрий.
В церкви Святого Серафима народу было мало. Был обычный день. Смотрительница вынесла все необходимое для обряда. Записала в книгу. Она привыкла, что прихожане крестят детей тайно. Отец Георгий окунает Лору в купель, а она ему в бороду вцепилась двумя ручонками, не отпускает. Так и окунул ее вместе с бородой.
- Будет ваша дочь по вере и совести жить, - только и промолвил, - а кого в крестные отцы писать?
Тут Митрий не растерялся и говорит:
- Председателя, Антона Алексеевича Полина, пиши.
- Антон Алексеевич, будь крестным отцом моей внучке, - просит Фекла председателя. А ему уже и деваться некуда. Семь бед – один ответ. Вот так и стал председатель крестным отцом своей дочери. Как только закончилось крещение, Антон Алексеевич в Райком собрался.
- Ждите меня здесь.
В райкоме председатель сразу пошел к секретарю. «Начну сначала с плана на 1950 год, а потом повинюсь, насчет коров», - решил он.
- Николай Антонович, - убедительно начал председатель свой доклад о сыроварне, - колхоз наш отдаленный. Молоко возить в город несподручно: летом киснет, зимой мерзнет. Вот если мы восстановим старую Онисимовскую сыроварню, тогда прибыль пойдет в колхоз, и продукт полезный для города будет. Я уже с сепаратором договорился...
- О сыроварне потом поговорим. Лучше про коров расскажи, как целую группу отравили, - грозно прервал его секретарь райкома.
Антон Алексеевич замолчал, думая: «Все! Это конец! Такую халатность с его стороны ничто не оправдает».
- Ты что, скрыть хотел факт вредительства в колхозе? Билет партийный на стол!
Не дождавшись председателя, возвращались колхозники домой. Митрий винил себя, что втянул Антона Алексеевича на грех. Есть ли он, Бог, нет ли его, только с верой в душе спокойнее жить. Он и сам еще не разобрался в кого верить: всю войну матушка молилась за жизнь своих сыновей. И не ее ли молитвы уберегли их пятерых братьев? А партия? Она как мать и мачеха: с одного бока греет, с другого наказывает.
Галя с Феклой успокоили детей, напевая им колыбельные песни.
- Ты вот что скажи, Митрий, нежели нельзя примирить Бога и Партию, чтобы шли они в одной упряжке, как пара лошадей?
Не знал он, что ответить женщинам. В деревню Антон Алексеевич не вернулся.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/12/16/1919