Я встретил её, тоненькую стройную девушку с большими чуть наивными серо-зелёными глазами, в своём отделе. Попала по распределению.
Сердце неисправимого романтика, израненное некогда острыми зубками прагматичной жены-львицы, встрепенулось, и его монотонный ритм вдруг стал лирически-неровным.
Мы обменялись восторженными взглядами. Меня сразу пленили её открытые миру глаза и почти невесомая фигурка, а она с любопытством смотрела на немного помятого жизнью, но ещё вполне симпатичного парня, которому ещё не было за тридцать. Да и тридцати тоже.
Нас с Ритой очень многое объединяло – брежневские квартиры-двушки в разных спальных районах города. Советские стенки с обязательными книжными шкафами, где призывно переливались разноцветьем корешков солидные издания избранных произведений могучих писателей двадцатого века, что свидетельствовало о высоких духовных запросах обитателей этих непритязательных жилищ. Все менее именитые авторы века двадцать первого скромно уместились на одной книжной полке в коридоре.
Романтические отношения неудержимо влекли нас в чудесные парки на высоком берегу Днепра, а иногда мы скрывались от любопытных глаз где-нибудь на лавочке в укромном местечке, куда проникали лишь отдельные лучики июльского солнца. Да в небольших разрывах густой листвы старых деревьев разрезали синеву Днепра белые прогулочные теплоходы.
У неё были пухлые чувственные чуть влажные губы, а нежность, искрящаяся в зелёных глазах, компенсировала отсутствие пышных форм, за фактурные выступы которых обычно цепляется голодный мужской глаз. Энергия возвышенной любви смеялась над примитивными обывательскими представлениями о пропорциях красоты.
Неожиданно в наши чистые незамутнённые прагматическими расчётами отношения, вторглась её мама Софья Абрамовна. Она поставила вопрос ребром,
- Женись или забудь дорогу к моему порогу.
В конечно счёте я признался Софье Абрамовне в любви к её дочери и, несмотря на неприятный осадок от такого бесцеремонного давления, согласился жениться на Рите.
Поначалу всё шло хорошо, и лишь постоянная грубая критика Ритиной «худобы» со стороны матери отравляла нам жизнь.
Сама Софья Абрамовна – женщина с рыжеватыми растрёпанными волосами и веснушками, маленькими карими близко посаженными глазками, которые разделял могучий мыс её носа, который указывал на активность, даже определённую агрессивность характера, была, как ни странно, душой компании на работе.
А в её конторе народ тоже подобрался боевой и на бесконечных корпоративах её наследственные пышные бёдра и бюст пользовались повышенным спросом у сексуально озабоченных мужчин. Впрочем, кто не знает, что алкоголь, красивые тосты, призывные взгляды и руки, вовремя положенные на нужные части мягких женских бёдер, являются лучшим растворителем для порядочности, супружеской верности и целомудрия.
Естественно, её материнское сердце тревожило, что дочка не соответствует эталону женской красоты, общепринятому в её среде.
Но к моему удивлению, Рита проявила твёрдый характер и героически опустошала тарелки с щедро наваленной маминой рукой снедью, лишь наполовину.
Подобная идейная стойкость худенькой неземной девушки не могла не вызывать у меня глубокого уважения и ещё сильнее разжигала мою страсть.
Как-то ночью я направился в туалет после выпитых на ночь пяти чашек чая с пирогами и заметил на кухне свет.
Сразу подумал о Василии Александровиче, тесте – фрезеровщике шестого разряда, который и был основным читателем книг в нашем доме.
Обделённый любовью и уважением законной супруги, он находил утешение у контролёра ОТК цеха Нины, женщины молодой, озорной и довольно доступной.
Иногда по ночам, получив холодный отказ в ответ на свои искренние мужские ласки, он удалялся на кухню, доставал бутылочку и вдвоём со стопкой предавался философским рассуждениям о бренности бытия. В это время его большие светлые глаза светились грустной мудростью.
Я становился в темноте возле двери и вдруг увидел за столом свою ангельски бестелесную Риту.
Но главный шок, навсегда потрясший меня, исходил от стола.
В центре его стояла суповая тарелка с крупно нарезанными ломтями белоснежного сала с трогательной красной прожилкой внутри. Гладкая поверхность ледниково-белого сала красиво контрастировала с ноздреватым чёрным хлебом. А на десертной голубой тарелочке теснились ровные зубчики чеснока и разрезанная пополам внушительных размеров очищенная луковица, с поблескивающими на ней крупными кристаллами соли.
И если чеснок нежно похрумкивал на Ритиных острых зубках весёлой ноткой «ля», то луковица хрустела низко и вульгарно нотой «ре» - хрясь-хрясь.
Заметив вдруг меня, Рита пролепетала, растерянно хлопая своими густыми ресницами,
- Я тут это, …витамины ем.
Я тупо смотрел на тарелку, заваленную крупными ломтями сала, и впервые в жизни схватился за сердце, не в силах вымолвить ни слова.
Нет, мы не расстались тогда, хотя мой романтический образ Риты, рассыпался как чудесная хрустальная ваза от удара кирпичом.
А потом гены взяли своё и она быстро поправилась. Мужчины всё чаще ласкали её ставшие неожиданно округлыми бёдра своими похотливыми глазами, и не только глазами. А после рождения второго ребёнка и бюст её наполнился живой женской силой без всякого силикона.
Жизнь наша, и так немного отравленная запахом чеснока, становилась совершенно немыслимой. Её материальные запросы росли с каждым днёми и вскоре сомкнулись огромными тёмными волнами над моей несчастной головой, утопив меня со всеми моими подработками. Она хотела всё и сразу: особняк, дорогую машину, светское общество, путешествия. А я мог предложить ей только копку картошки на дачном участке и шашлыки из ливерной колбасы. Короче, я с ней развелся, точнее, она меня бросила и ушла к бизнесмену, прихватив детей, с гордо поднятой головой. Дочки-школьницы безропотно ушли в светлое будущее, пообещав позванивать и навещать меня в день рождения.
И вот я сижу в гордом одиночестве в глубоком кресле с высокой спинкой, на меня дышит нежным теплом батарея, а на коленях преданно мурлычет пушистый тигрово-полосатый кот Котофей.
Нет, мой кот тоже любит много и вкусно поесть, но он, по крайней мере, не строит из себя эстета, не рисуется, но подобно всякой интеллигентной личности органически не выносит луково-чесночного перегара.
А за окном первый декабрьский снег, засыпающий залежавшуюся с ноября осеннюю грязь, превратился в настоящую метель.
Неожиданно из этой белой круговерти вынырнула согнувшаяся тонкая фигурка девушки в голубой длинной куртке, как у Снегурочки, которая героически пробивалась сквозь снежные заряды, трогательно прикрываясь небольшим ярко-красным зонтиком.
Неожиданно для себя я ссадил кота, который осуждающе куснул меня за ногу, накинул парадную малиновую куртку и старую шапку из зайца-беляка. С грустью заметил в зеркале первую седину в бороде, и выскочил на улицу, где ещё смутно мелькало в белесой мгле начинающегося бурана розовое пятнышко её зонтика. «Надо помочь девушке, а то унесёт ветром», - радостно догадался я и поспешил прийти на помощь.
Фото - автора (на фото - Котофей)