Что стоит знать об авторе.
Пару слов о себе.
Я работал на большом пароходе матросом. Частенько, вахтенным, на руле.
Почти на всех судах капитанская каюта находится сразу под мостиком. В этом есть большой смысл. Ему слышно, что происходит на мостике. И кроме, всего прочего наш кэп постоянно умудрялся захлопывать дверь, оставляя ключи в каюте. И, что бы не выбивать филенку, я регулярно проникал в каюту через иллюминатор, спустившись по веревочке. И каждый раз, с удовольствием, в рабочих ботиках, проходился по капитанскому столу и дивану.
Иткин. Живой роман.:
#1 Введение, оно же предисловие.
Я думал над этим много лет. Сначала над содержанием, потом над формой. Затем над формой и содержанием.
Много лет сдерживаемый инстинкт писания букв просился наружу.
Все вокруг писали. Как ненормальные. Жюли Верны в детстве. В первых классах Ильфы и Петровы. Классики, мать их! Дома отец. Каждый день строк 250! Или целую неделю что нибудь длинное.
Я принципиально писать не хотел. Но за все сочинения мне упорно ставили пять, не смотря на мою дисграфию и абсолютную безграмотность.
Тогда, я решил, буду моряком - кроме вахтенного журнала ничего писать не буду.
И я стал бы большим флотоводцем, если бы не стабильная двойка по математике и красивый трояк по физике. Розовая мечта о лаврах Тура Хейердала развеялась в тумане.
Куда? На Журфак МГУ. А там пишут все, как бешеные. Графоманы. Многие пишут очень хорошо. И если честно, то я со своей пятеркой, чуть ли, не единственной на всем курсе за творческое сочинение на вступительных экзаменах, в подметки не годился и не гожусь многим однокурсникам... но это так, к слову.
Пришлось браться за фотоаппарат. Тут я конечно блистал талантами, но снимки выходили так себе.
И я сбежал.
Но роман не об этом.
Сначала меня мучила его форма.
Дело в том, что:
а) писать за деньги отсебятину я не могу. Репортаж там, очерк, заметку по заказу редакции с превеликим удовольствием! Но свое и про себя - нет! Что я Гоголь какой-то?
б) и писать в стол как "великие" советские графоманы, тоже не могу. Зачем это нужно, если никто читать не будет! Все равно не накропаю того с чем будут бегать самоиздатовские машинистки тряся слепыми копиями.
Одним словом, тюкать по клавишам пишущей машинки в до интернетовскую эру смысла не было.
Зато сейчас... читайте меня все и совершенно бесплатно. (Еще и иллюстрации будут).
И еще о форме. Не будет тут связанного повествования, когда одно перетекает в другое. Как получится так и будет.
И самое главное. У меня дисграфия. Это ужасно. Думаю одно, а пишу с ошибками. И конечно перфекционизм. Буду все редактировать и править. Постоянно. Перечитывать и править, править и перечитывать. Одним словом, кошмар. И если вам вдруг понравится меня читать, то не обращайте внимания. Или наоборот, перечитывайте, смотрите, как раз от разу текст становится лучше, красивей, буковки ровнее, знаки препинания вам улыбаются. Стоп!
И, да самое главное. Мой роман с жизнью длиться пока... длится.
Потому и Живой роман.
Теперь о содержании.
Самое сложное.
Дальше будет как обычно, экономия слов и букв. Но здесь должен я сказать важное, не знаю получится ли?
Уже третий день как застрял тут. Кручу и так и этак. Завтра.
Измучался. Не буду ничего. В процессе постараюсь.
Одним словом сюда войдет большей частью предыдущий "Дурак и море". Его мало кто читал, зря писал, что ли? Рассказки, конечно. И еще всякая херня.
Все это про меня, конечно, самого любимого, но все же и лирического героя. Ну вы поняли, если собак вешать - то это лирический герой. Но, если славный, добрый стеснительный, добрый человек, то это конечно тоже лирический герой.
Живой роман - это не мемуары, а так ... самопознание, как говорил один очень умный дядя! Тем более, что имеет смысл поторопиться...
вот уже кокетничаю.
Можно я посвящения в конце напишу?
Иткин. Живой роман.:
#2
Это называлось салазки. Не санки какие-нибудь купленные в магазине, а солидная конструкция из кованных полозьев, основательной рамы дна и бортиков из цельного дерева (ни о каком ДСП тогда и речи не шло). На таких салазках можно было перевезти тонну, а возили меня.
Судя по фотографиям, на салазки стелили сначала одеяло, клали подушку, потом меня в шубейке и шапке из чебурашки в валенках и огромном шарфе, сверху накрывали еще одним одеялом. И везли к врачу. Было мне год - два, и не за Полярным кругом, вполне себе не самой холодной Саратовской области.
Родился я Запорожье, откуда родом мой отец. Мои веселые родители прогуливая институт несколько застряли в этом славном городе (который я на дух не перевариваю) продолжая праздновать свое бракосочетание, тут раз и месяца через 4 - я! И не надо думать, что я недоношен, нормально доношен, правда сильно невполне здоров. (В этих историях будет много странных несовпадений, но вполне объяснимых человеческими слабостями и силостями)
И повезли младенца к маминой маме, ибо бабушка была медиком, глядишь и вытянет младенца, а детям надо учиться, учиться и еще раз учиться… Так я и осел в славном городе Балашове, Саратовского уезда, аж на 6 лет, до московской школы и каникулярной Одессы.
Символ моей жизни всегда был ободранный ржавый борт плавбазы. Вонючей плавбазы, покрывающей рыбными внутренностями все вокруг, приводя в экстаз тысячи чаек, жуткое подвижное облако орущее детскими голосами…
Но самое главное - это движуха: нервный свет люстр на палубе, крики сигнальщиков, вой лебедок, бесконечная смена добытчиков и мотоботов под бортом и вода. Потоки воды из всех шпигатов, с палубы, чтобы смыть рыбьи внутренности, из гальюнов с говном, из рыбного цеха соленый тузлук с уксусом, из РМУ с рыбной мукой и рыбьим жиром.
Мы редко работали со всем флотом, всегда чуть в стороне. Мы не плавбаза, которой нужна первосортная рыба на засолку и полное говно на рыбную муку для клея и удобрений. У нас такой гонки нет. Мы аристократы, плавзавод, консервы. Мы можем принять лежалый товар, консервам в томатном соусе совершенно все равно, сколько рыбка провела в трюме добытчика. И кальмару все равно и прилову, всяким там кукумариям и гребешку. В пределах разумного конечно. Но все равно - на красной, или на сайре в собственном соку, но это не рыбалка, это адреналин.
Я к чему, нам как аристократам промысла, постоянно приходилась мотаться к флоту, забрать, привести больного, поменться фильмами, книгами, картошкой на лук, мясом на творог, коньяком на шампанское (если начальству припрет) привезти увезти ихтиологов или рыб инспекторов. Короче, часто надо.
А это на мотоботе 3 - 4 часа в одну сторону, а на рабочей шлюпке и того больше. И, бля, это - север Тихого океана, уходишь в три бала, возвращаешься в 6, а то и в семь. Или не возвращаешься. Ждешь погоды…
#3
На самых ранних фотографиях я лысый, как мой отец в возрасте. Но без бороды, конечно. Мне мать говорила, что бабушка меня спасла перелив свою кровь. Что с венами было плохо и их нашли только на голове. Потом она говорила, что была не совместимость резусов. Черт его знает. На всех детских фото я лысый и лет до 12 никогда не улыбаюсь. И вот уже 56 лет у меня анемия, которой врачи почему-то пугаются, а я нормалёк так. Но все же, что то было. Мне думается, я умирал и меня оживили. Есть смутные ощущения, непонятные образы и страхи преследующие всю жизнь.
Теперь о бабке. А о деде потом, дальше.
В нашей некогда большой семье только я честный еврейский папаша и в прошлом примерный семьянин.
Для начала математический этюд, затем перейду к подробностям.
Моя мать родилась в 1939 году. Есть документы.
Ее мать, моя бабка ушла на войну в 1941 году, приписав себе два года до 18. Есть документы. Считаем. Значит в 1941 ей было 16. А в 1939? Правильно 14! И мужа ее, типа моего деда звали Сергей, а отчество матери Алексеевна. Ну и так далее... еврейские штучки.
У бабки было еще две сестры, и у каждой как минимум по три мужа! Черт ногу сломит.
Но что точно, что предок кантонист, привез жену из Турции и ее мрачный черный портрет всегда весел в бабкином доме в спальне отсвечивая единственным светлым пятном - непонятным и загадочным украшением на шее. Которое, как я узнал много позже, называлось Маген Давид. Зато все знали, что у нас в роду была ведьма.
Первым с кем я подружился на Сахалине, был татарин Ханануев, кажется, Леша. Такой не крупный мужичок, серенький. Любил кофточки типа кардиган. Мы жили с ним в одной каюте в МДМе (Межрейсовом Доме отдыха моряков, более известным под именем Дурдом). Потом в одном бараке на силосе и картошке. Мужик он был незлобивый, даже добрый. Всегда готов помочь. Выпимши вел себя исключительно спокойно - бродит по каюте, болтает тихонько на своем и ложится спать. На флот он попал с зоны, долго сидел за то что изнасиловал по-пьяни тещу на собственной свадьбе.
Просто, он до свадьбы никогда не пил. И не курил.
В море он всегда работал в цехе ликвида, а значит, обладал недюжей физической силой. Потом он ушел па Кронид Коренов. и мы потерялись
#4 (Дурак и море)
Есть такое место. Мыс на острове Шпанберга, более известным, как Шикотан. Остров в Тихом океане, от него до самой Америки одна вода.
Если разлечься на травке, при хорошей погоде, на нее можно смотреть вечно. Вот так, обыденно разглядывать волны, лениво размышляя, добегут они до Америки или тихо растянутся где-то мертвым штилем.
Собственно и все, что нужно знать о Крае Света.
В следующий раз будет мыс Горн.
Иткин. Живой роман.:
#5 Боцман (Дурак и море)
Боцман был в запое. Жил он в отдельной каюте, как комсостав. И был типичным драконом, прямо по уставу Петра Первого. "Боцмана считать за офицера, но в кают-компанию не пускать!"
У него в каюте всегда был образцовый порядок, вне зависимости от состояния организма. Был и рукомойник с раковиной на тумбочке. В ней, в тумбочке, под раковиной, всегда стоял стакан для принятия одеколона во внутрь. Все хорошо пьющие знают, что отмыть стакан после мутно белой молочной жидкости - разбавленного водой одеколона - невозможно. А каждый раз выбрасывать за борт - стаканов не напасешься.
Пить один он не любил, но мог. Видимо не получал того жизненного заряда, что давал собутыльник, или просто поговорить во время принятия этой молочной жидкости.
У боцмана был любимец - я. Воспитывая из меня моряка, больше того - рыбака, он видимо получал громадное удовольствие и цель в жизни. Вообще-то, он был из капитанов и довольно известных на Сахалине, но лет 5 назад он утопил свой (говорят, по пьяни) МРТ и его смайнали до матроса с условным сроком. Восстанавливать диплом он не стал, предпочитая оставаться моряком. Был он здоров и рыж. Носил под робой цветастые рубашки без пуговиц, широченный пояс мотоботчика с громадным ножом выкованным из поршня. Ну и свайка, конечно, в сапоге.
Где он брал одеколон в рейсе неизвестно. То есть, мне то хорошо известно ибо добывал его я в судовом магазине, используя интимные связи с магазинщицей. Благо запои у него были не долгими - не больше недели и только 1 - 2 пузырька в день.
Выпить он мог всегда и везде, если было что. Но одеколонные запои случались только на нудных недельных переходах или стоянии в "болоте" напротив Щикотана на добыче морской капусты. Тогда, когда, работа на палубе сводилась к бесконечной уборке, просушивания пожарных шлангов или учениям по заводке кольчюжчетого пластыря на воображаемую пробоину.
Короче, с утра он вламывался в нашу каюту и не смотря на отдыхавших вахтенных, требовал меня на выход.
Мы шли к нему, где уже кипел чайник для кофе (громадные кружки бурды с Ленинградским растворимым), стояла банка красной икры и свежеиспечённый хлеб с камбуза. Дверь запиралась, доставался заветный стакан куда шло пол пузырька одеколона разбавленого водой до молочного состояния. Выпить это надо было одним глотком. Потому что вкус был специфическим. Потом кофейной бурды, пару ложек красной икры и можно было идти завтракать в кино-столовую.
А уж потом переодевшись в робу тащиться на палубу в сырой вязкий туман Курил или мокрую жару тропиков.
Да, забыл сказать, что боцмана звали Петрович и спустя много лет его смоет за борт где-то во Вьетнаме.
#6 Мой первый медведь (Дурак и море)
Есть в походах выходного дня, выездах на рыбалку и прочих культурно-массовых мероприятиях сопряженных с сидением у костра и принятием горячительных напитков (штамп!) такой жанр беседы, как охотничье рассказы.
И обязательно кто-то знал кого-то, кто ходил с рогатиной, а то и с голыми руками на медведя. Лично я с медведЯми
встречался не раз, но больше всего мне запомнился мой первый.
В бытность свою на Сахалине, и в ожидании направления на пароход, был послан свершить трудовой подвиг в подшефный поселок Костромское, помочь вечно пьяным крестьянам с заготовкой силоса. Поселок чуть севернее Холмска, прямо под лесистыми сопками. Жили мы в, понятное дело, в бараках и отхожее место - по-морскому гальюн - располагалось где-то метрах ста пятидесяти от них. К нему вел деревянный тротуар, ибо земная твердь представляла собой сплошное болото, по которому даже в рыбацких сапогах было не пройти. На половине дороги помойка - несколько пробитых бочек из-под мазута - куда сваливают отходы с камбуза. И все эта красота ночью освещается фонарем на здоровенном столбе. Типичный вид на гальюн и помойку из барака на Дальнем востоке. Ну все кто бывал в студенчестве на картошке хорошо себе этот вид представляют.
Итак, ночь, на ужин несколько стаканов компота, до утра не дотерпеть. В тапочки и в чем был на улицу. А там позднее лето, Южный Сахалин, заморозки. Не идти же ночью в туалет системы сортир с дырками, да в котором еще и света нет. Если вдруг соберетесь - не советую.
Короче, добрел я до фонаря и пристроился под ним у помоечки.
Вот тут Дядя Миша, спустившись с гор, и пришел ужинать на свалку. Что, надо сказать, в тех краях дело обыденное. Этакий симбиоз дикого зверя и глупого человека. Увидав Топтыгина или, скорее даже, почувствовав его рядом, я не застегнув ширинку на трениках, показал чудеса ловкости взметнувшись на совершенно гладкий фонарный столб, настолько был удивлен и напуган буйством дикой сахалинской фауны. И сидел я на нем обняв, как коала, не менее трех часов, пока кто-то тоже не решил отлить. Говорят, еще минут двадцать уговаривали меня спуститься.
Вот так то. Я еще с Топтыгами встречался и с бурыми и белыми. И от них бегал и они от меня.
Но до сих пор начинаю тихо незлобливо смеяться, стоит услышать очередной треп про рогатину.
Иткин. Живой роман.:
#7 Мирон (Дурак и море)
Мирон
Мне подумалось, много в моей морской жизни было Петровичей.
У нас на плавбазе только среди большого начальства было трое. Про боцмана я уже говорил. Мастер, он же папа, он же кэп, он капитан-директор - Роберт Петрович. Но, про него отдельно и не раз. И, конечно, Мирон Петрович, первый помощник, он же замполит, он же помпа. Вот колоритная личность была.
Из военных моряков, тоже помполитом ходил. Не то что эти сухопутные идиоты: секретари и инструкторы натянувшие фуражки с крабами и рванувшие за длинным рублем в моря, пополнять анекдоты про себя же. Так, после ремонта и смены экипажа в Советской гавани, идем на уничтожение девиации, это такая фигня, компас настроить, что бы не врал. Я на руле, на мостике все - мастер, чиф, четвертый, дед и даже боцман. И тут без стука вламывается новенький помполит, в форменном кителе и фуражке с громадным крабом (прикиньте на плавбазе в форме...) и орет с порога:
-Рулевой, курс?
Я тут же:
-780
-Хорошо. Отвечает!
Тут всех, включая капитана, на крылья мостика так и сдуло от смеха!
Но, вернемся к Мирону Петровичу. Был он роста не высокого, напоминал колобок, гладко выбритые щёчки розовые, годов 50-ти, но когда бывал в форме, она сидела на нем как влитая. Голос имел ровный, спокойный, но влегкую мог построить толпу пьяных мотоботчиков. До нас работал на самом денежном пароходе - Кронид Каренов. И самое главное, он не мешал жить. Отписывал свои бумажки и не достовал с идиотскими делами. Одним словом, мужик был хороший и уважаемый.
Встретился я с ним на силосе, в поселке Костромское, через который проходили все настоящие мореманы Холмской Базы Производственно Транспортного флота. Был он там помполитом при глубоко пьющем командире. А было это не просто, силос - не картошка, за него платили как за рыбу, то есть много. И это на берегу при доступности алкоголя острых предметов, а так же женщин самого разного поведения. Короче, держать всю эту толпу в узде было не просто. Но он справлялся.
Однажды, после моего очередного безобразия с небольшим кровопролитием, в ожидание милиции запер он меня в своей каюте, где мы и разговорились. Я трепался, а он слушал и ухмылялся.
Дело кончилось хорошо. Я обещал (и почти выполнил) не шалить, а он взять меня к себе на пароход и сделать кем-то вроде помощника помполита, то есть работать мало а получать как все!
Так вообщем то и произошло. Спустя некоторое время он прибыл на пароход, на котором я к тому времени уже трудился матросом-обработчиком. И тут же был произведен в инспекторы по спецработе.
Вот тут поподробнее. В те времена было на плавбазе (плавзаводе) несколько очень специальных должностей. Конечно, это Первый помощник капитана, это понятно - помполит. Затем секретчик, человек у которого была секретная машинка, на которой он секретно что-то зашифровывал и расшифровывал. И инспектор по спец работе - совсем не понятная штатная единица, которая де факто превратилась в освобожденного секретаря комсомольской организации судна. То есть - в массовика затейника. Которым я при Мироне и стал. Но пробыл им я всего несколько месяцев и подделав документы перешел в матросы палубной команды. Но дружить с Мироном Петровичем не перестал.
Рейс, работаем на селедке, ласковое Охотское море, штормит баллов шесть - семь. Изматывающие будни: надо рулить, всегда на ходу, принимать добытчики, бегать швартовать, на лебедку - поднимать людей и опускать людей и грузы, давать шланги под воду. Да и просто приглядывать за МРТсом пока народ на нем отсыпается часа три - четыре. И все это на не слабой волне. Хорошо хоть рыбой занимается обработка.
И тут Мирон пропал. В смысле на мостик не поднимается, в кают компанию не ходит, буфетчицу с едой к себе в каюту не пускает. И так уже неделю.
А однажды по спикеру: "Иткину явиться в каюту первого помощника!" У меня глаза на лоб. Иду.
А надо сказать наш Сов. Сахалин был моим ровесником. Это значит никакого долбаного пластика - благородный шпон и красное дерево. Медные дверные ручки, медные задрайки на иллюминаторах, медные аксессуары (какое красивое слово)! И все это надо надраивать!
Я это к чему, в кают
edited
е у него полный порядок, чистота, медяшки блестят, сам он в кителе, белой рубашке, в тапочках, щеки розовеют.
-Садись, говорит. И лезет в девственно чистый холодильник за трех литровой банкой и вазочкой с печеньем.
Появляются два стакана и из банки себе две трети стакана и мне на два пальца. Спирт. Хороший, чистый, а уж какой там, медицинский или пищевой, то я вам не гурман.
-Пей, говорит, и закусывай печеньем.
Вы по-молодости чистый спирт пробовали? Так, махнуть и не запить? Печенькой заесть? Так и я, свои два пальца выпил и припал к рукомойнику икая.
А Мирон нормально, почти стакан принял, печенькой занюхал и в вазочку аккуратно ее, печеньку, положил.
-Все, говорит, свободен. Я радостно и свалил спать, пока не развезло.
Продолжалась эта история долго, недели три. В кают-компанию Мирон не ходил, в каюту никого не впускал, кроме меня. Там идеальная чистота, на нем всегда свежая рубашка, печенек в вазочке не уменьшается, а вот спирт в трехлитровой банке кончился.
Потом он появился и в кают-компании, стал ходить на подвахты, проводить беседы с нарушителями дисциплины, вошел в колею.
Вот скажите, с чего мужик так погружается в банку со спиртом? От баловства и безделия? Нет, не думаю.
А вот лет Мирону Петровичу явно было меньше чем мне сейчас. Да и где при нынешних делах найдешь трехлитровую банку спирта?