Вопрос

Говорили, будто бы недавно Деду стукнула сотня.
Может, врут. Может, нет. Дед давно дошёл до того возраста, когда “плюс-минус десяток лет” уже ничего не решают. Разве что помрёшь раньше.
Его все так и называли – Дед. Он сам просил так его называть – может, имя забыл? Документов у него, кажется, не водилось вовсе, а дряхлая халупка на окраине города, в которой Дед обитал, стояла на ничейном участке, права на который никогда не предъявляли.
И жил-поживал себе Дед спокойно, и никому до него не было дела.
Точке было лет пятнадцать (вроде), когда он встретился с ним впервые. В тот день он слинял с двух последних уроков (первым была физкультура, вторым… вторым какой-то факультатив, кажется, по алгебре) и бесцельно бродил по лицам, опасаясь появиться дома слишком рано и, тем самым, вызвать подозрение матери. Ноги постепенно уносили его всё дальше от центра, а цивилизация прямо на глазах ослабляла свою стеклянно-бетонную хватку – высотки, офисы, магазинчики и торговые центры уступали место кирпичным и деревянным домикам, крохотным рынкам, на которых, кажется, обретались только пенсионеры, старинным лавкам с фигурными табличками на входе, и прочим динозаврам от архитектуры.
А потом город неожиданно раскрылся, будто занавес театра, и Точка оказался лицом к лицу со степью. Степь дохнула на него холодным ветром, пахнущим травами, безмолвно уставилась бледно-серыми глазами-озёрами, чьи очертания далеко впереди Точка едва мог различить – и застыла, словно ожидая чего-то.
В тот же миг его окликнул Дед.

Дед сидел чуть поодаль, на древнем, как он сам, стуле с высокой резной спинкой. Стул, стоило Деду сделать хоть малейшее движение, скрипел так, будто проклинал всё на свете, начиная с Большого Взрыва и заканчивая внедрением в производство ортопедических кресел на колёсиках. Точка подошёл ближе, застенчиво глядя на внезапно заинтересовавшую его колючую траву под ногами.
- Что ты тут делаешь? – спросил Дед. Голос его оказался неожиданно приятным – никакого старческого дребезжания, хриплости или грубости – только ощущение великой усталости.
- Да так, гуляю, - промямлил Точка, краснея.
- Здесь? Один? А друзья твои?
- Они в школе все, - соврал Точка. – У нас сейчас физра, а у меня это… Освобождение.
- А-а… Тогда понятно.
Некоторое время они молчали. Дед смотрел куда-то в серо-голубую даль, и Точка последовал его примеру.
- Красиво, - неожиданно для самого себя произнёс он.
Дед искоса взглянул на него.
- Ну да. Хотя раньше лучше было. Тут был лес… - он раскинул руки в стороны, - везде, насколько глаз хватало. Теперь уж ничего нет…
- Вырубили? – сочувственно спросил Точка.
- Сгнило всё. – помрачнел Дед. – Порча, страшная порча. Плохим это место стало.
- Почему?
Дед промолчал. Стул ритмично поскрипывал – будто в такт его мыслям, обгоняющим друг друга в бесконечной гонке по извилинам мозга.
- Когда-то тут шла битва. Страшная битва, которую никому из людей видеть не дано. Все, кто сражались в ней, пали – каждый по-своему. И место тоже почти что пало. У него теперь только одно предназначение. Оно всё ждёт и ждёт…
- Чего?
Дед закрыл глаза.
- Однажды, - очень тихо произнёс он после ещё одной паузы, - сюда, прямо в эту степь, придёт Чудовище. Оно задаст мне один вопрос – и, если я отвечу неправильно, оно уничтожит мир.
Теперь уже пришла пора Точке замолчать. Потом он много раз думал – что заставило его тогда серьёзно отнестись к словам Деда? Он ведь из ума выжил, это точно! Любой другой посмеялся бы и ушёл – да ещё бы растрепал об этом всем на свете.
Но Точка вместо этого спросил:
- А… что это за вопрос?
- Не могу тебе сказать, - ответил Дед, аккуратно поднимаясь со стула. Тот скрипнул снова – как будто с облегчением.
- А если вы ответите правильно?
- Это уж и я сам не знаю, что будет, - улыбнулся Дед и медленно побрёл в сторону города. Точка же так и остался на месте. Он переводил взгляд со стула на удаляющуюся спину Деда, потом – на степь, потом снова на стул… и вдруг крикнул:
- А можно я завтра приду?
Внезапно налетевший поры ветра заглушил его слова – Точке показалось, что старик не расслышал его, и он уже был готов крикнуть снова, но тут услышал ответ:
- Приходи, если хочешь. Только стул захвати.

С тех пор каждый день после школы (а иногда и во время её) Точка доставал из специального тайника под лестницей своего дома складной табурет и шёл к дому Деда. Что-то манило его туда – он никак не мог объяснить себе, что именно. Ему нравилось сидеть рядом с ним, слушать его рассказы о прошлом, вглядываться в контуры холмов на горизонте, гладь озёр и равнины, ожидая, что вот-вот, в этот самый момент появится то самое Чудовище… Ему нравилась дорога по старым улицам, где люди, как ему казалось, жили куда спокойнее и не утратили способность улыбаться и радоваться простым вещам.
Конечно, в этом были и свои опасности. Нельзя было попасться на глаза родителей и соседей, когда он доставал табурет. Нельзя было попасться на глаза одноклассникам, которые непременно привязались бы к нему с ненужными расспросами под аккомпанемент из дебильных шуточек и столь же дебильного гогота над ними. И, конечно, нельзя было заявляться домой на полтора-два часа позже обычного времени без соответствующего объяснения. Однако Точка справлялся.
Позже он почти что не мог припомнить ни одного их разговора. Помнил только голос Деда, скрип стула да шум ветра в ушах. Но тогда всё это казалось каким-то… волшебным, что ли?
Словом, никак нельзя было позволить Чудовищу разрушить всё это!

Но Чудовище всё не появлялось, а Точка всё неизбежней рос.

На уме у него теперь были экзамены и поступление в институт – его шанс выбраться из этого города, его счастливый билет в новую жизнь. На уме у него был выпускной и девочка, которая ему нравилась (а он, вроде бы, ей). На уме у него были проблемы в семье – безнадёжно пьющий отец и всё равно что безнадёжно больная мать. На уме у него был целый мир – Его мир, которому каждый день грозило Его Чудовище.
Про Чудовище же Деда он почти и не вспоминал.
А когда вспоминал, стыдился… но не приходил.

Прошли годы. Из института его выперли за неуспеваемость – учиться там оказалось куда труднее, нежели поступить. Ту девочку он застукал в постели со своим бывшим одноклассником – тот часто колотил маленького Точку после школы, в соседнем переулке, или на перемене, в туалете или у кладовки. Мать сгорела в топке болезни – и отец вскоре последовал за ней. Его последние слова были: “Оно всё-таки пришло. Я дождался”.
Так Точка вернулся в родной дом, из которого всю жизнь хотел выбраться. Но теперь здесь хозяйничали призраки – отца, матери, прошлой жизни. Они не желали ему зла – но ясно давали понять, что ему здесь не место.
Однажды, решив разобрать копившийся годами хлам и навести хоть какое-то подобие порядка, Точка вспомнил о своём тайнике под лестницей. Просунув туда руку, он достал из пропитанной пылью темноты табурет – ещё один призрак. Держа его в руках, как сокровище, Точка долго смотрел на потемневший брезент и проржавевшие пружины… потом встал, закрыл на ключ дверь дома и зашагал по маршруту, который и сейчас мог пройти с закрытыми глазами.

Дед ждал его. Спустя столько лет он, ничуть не изменившийся, всё так же сидел на своём стуле и смотрел, как солнце медленно опускается за холмы, заполняя всё вокруг своим багровым сиянием. Услышав шаги Точки, он обернулся и засмеялся – звонко и радостно. И Точка засмеялся – впервые за многие месяцы.
Их смех звучал так долго, что его, наверное, услышал каждый житель города.

Потом они сидели до поздней ночи в доме старика, пили чай и разговаривали… так ли уж важно, о чём? Дед не расспрашивал его – наверное, сам всё прочитал по лицу Точки. Тот был только рад этому. Но не мог сам не задать вопрос:
- Так Чудовище всё же пришло?
- У него много забот, думаю, - ответил Дед, глотнув из кружки с треснувшей ручкой, - Но скоро уже… скоро. Нутром чую.
- А как так получилось, что вы…
- Ещё жив? Ха! – Точка покраснел, как мальчишка, но в голосе Деда не была и следа обиды, - Кто ж мне помереть-то даст? Пока человеку есть что ждать, он ждёт!
Да, ждёт…
Точка сам не заметил, как уснул.

Ему приснилось Чудовище.
Оно было огромно, как сто городов. Исполинские лапы взрывали землю, как фугасные снаряды; семь глав Его злобно зыркали семью парами чёрных глаз, изрыгали чёрный огонь из семи утыканных клыками пастей. Семь хвостов шлейфом тянулись за Ним, срывая до основания холмы, вырывая редкие деревца, выдавливая воду из озёр.
А напротив него стоял Дед – гордо, точно рыцарь из сказки. Ветер трепал его волосы, а иссохшее тело так и полнилось силой, невидимой глазу и непостижимой разуму.
Чудовище подползало всё ближе – и вот остановилось. Ужасающий рык пронёсся по миру, и в такт ему звенели стёкла в окнах и плакали дети. Семь глав склонились вниз, к деду; дохнули, заключая крохотную фигурку в пылающий круг.
- ПОЧЕМУ? – пророкотало Чудовище, грянув лапами по стонущей земле, - ПОЧЕМУ?!!
Дед ответил.
Яростный вопль, полный досады поражения, вспорол Вселенную, вытеснив из неё все посторонние звуки, вытеснив само понятие Звука вне Его, Чудовища, воли.
А затем всё исчезло.

Солнце разбудило Точку мягким прикосновением; зевнув и протерев глаза, он замер ровно на то время, которое потребовалось его памяти, чтобы достучаться до разума. Вскочив, Точка стремглав помчался к выходу.
Дед лежал рядом со своим стулом – руки его были прижаты к груди, губы застыли в вечной счастливой улыбке. Выжженный на земле круг когда-то успел зарасти травой. Ветер, подувший как-то особенно сильно, извлёк из стула странный звук – не скрип даже, а что-то вроде тихого плача.
Может, по прошлой жизни, когда он точно знал, чего ждёт?
Точке казалось, что он тоже должен заплакать – но вместо этого он почему-то улыбался. Вернувшись в дом Деда, он потратил несколько минут, чтобы найти лопату. Вырвав из черенка несколько потенциальных заноз, он вышел на улицу и прислушался.
Да. Ветер говорил обо всём куда лучше, чем он.
Несмотря на промёрзшую землю, копать было очень легко.