Зелёнка

Посвящается моему брату.


Спят такие смирные, хорошие,
В целом свете лучше нет ребят.
Одеяла на сторону сброшены,
И зелёнки яркие горошины
На коленках содранных горят.


А.А. Булычёва


Глава 1. Страсти раннего детства.


Если бы мне дали выбирать: населить землю такими святыми, каких я только могу вообразить себе, но, чтобы не было детей, или такими, людьми, как теперь, но с детьми, – я бы выбрал последнее.


Л. Н. Толстой


Песня, которую поёт мать у колыбели, сопровождает человека всю его жизнь, до гроба.


Генри Уорд Бичер


Городок (вместо предисловия).

Когда Сергея Петровича спрашивают: «Вы откуда родом?», он всегда кокетливо отшучивается, мол, я родом из детства! А иногда загадочно добавляет: «Я жил, где не родился, а родился, где не жил».

Его отец в 1960-м году был курсантом-выпускником военно-морского училища. Попав под хрущёвскую реформу «миллион двести» и окончив краткосрочные курсы, он с женой и новорожденным сыном Серёжей уехал к новому месту службы в глухую уральскую тайгу в ракетную часть.

«Десятая» (так называется посёлок городского типа недалеко от Верхней САлды, города в Свердловской области, районного центра) стала «малой родиной» для Серёжи. Жители посёлка, почему-то неправильно называют этот город с ударением на последнем слоге, не так, как произносят его сами сАлдинцы.

Странное название: «Десятая», дала этому посёлку стартовая площадка стратегических ракет, находящаяся где-то неподалёку в густой тайге.

Военный городок – несколько пятиэтажек, детский садик-ясли, амбулатория, офицерское кафе, магазины, гарнизонная комендатура и где-то дальше в лесу госпиталь, казармы, штаб и прочие элементы военной инфраструктуры – всё это стоит окружённое хвойными и лиственными лесами, а с севера – заболоченными берегами речушки Северки, поросшими чахлыми деревцами.

С запада от военного городка – большой живописный пруд с пляжем и дамба, с верха которой шумит небольшой водопадик; под ним в летнее время охлаждаются отдыхающие.

С юга к домам посёлка примыкает бетонная дорога. Она ведёт к автобусной остановке и, через КПП* – к выезду из гарнизона.

Прямо за этой дорогой, напротив окон серёжиной квартиры, за дощатым забором располагается военная комендатура – одноэтажное деревянное крашеное здание, и небольшой плац перед ним для развода гарнизонных караулов. Каждый день ровно в 19 часов оркестр играет «Встречный марш» Д. Перцева, и Серёжа с интересом всё это наблюдает.

Справа от комендатуры начинается еловый лесопарк, за ним – уже не видимая из окна насыпь железной дороги.

«Железка» проходит вдоль всего городка куда-то с запада на восток. По ней часто прогрохатывает чёрный паровоз, «запряжённый» вагонами или с одним только тендером на сцепке. Паровоз дымит, пыхает паром и иногда издаёт резкие гудки и свисты.

За лесопарком, за железнодорожной веткой по топкой низине аэродромными плитами выложена ещё одна трасса. Когда по ней едешь автобусом, колёса издают глухой и монотонный звук: «Тутук-тутук-тутук-тутук». Говорят, что эта дорога идёт от самого Нижнего Тагила. А куда? Миновав городок, она уходит куда-то в глубь лесов…

Левее комендатуры, дальше по дороге, находится автобусная остановка – ничего особенного: рядом с выщербленной пыльной бетонкой – сваренный из труб железный навес с наклонной крышей, видимо для защиты от дождя или солнца. Сам не зная почему, Серёжа называет это сооружение: «карЕна». Наверное, потому, что слово это такое же колючее и острое и «выкрашенное в грязно зелёный цвет», как и само остановочное сооружение.

*КПП – контрольно-пропускной пункт. (здесь и далее примечания автора)

Карибский кризис.

Серёжа не может помнить события октября 1962 года, когда драматичное противостояние СССР и США чуть не привело к ядерной войне. О них он знает из рассказов отца, который лично пережил их, находясь за пультом управления шахтной пусковой установки межконтинентальной баллистической ракеты.

Когда в конце октября им приказали отстыковать боеголовки, отец наконец понял, что самое страшное для его семьи, для его детей, для его Родины, для Мира – уже позади!

Он сдал дежурство и поднялся на лифте вверх, на воздух. Долго дышал осенней свежестью и не мог надышаться. В суконной шинелке без подклада с расстёгнутыми отворотами ему было не холодно. Он глянул в ночное небо. Вечные звёзды шептали ему, что жизнь – продолжается! Тогда он достал из кобура свой ТТ, который нужен был офицеру РВСН, чтобы застрелиться в час, когда всё (!) закончится, передёрнул затвор и… высадил всю обойму в воздух.

За этот проступок молодому лейтенанту ничего не было – просто задержали на сорок лет орден Красной Звезды, и всё.

Таким был фон для начала жизни мальчика Серёжи – сына офицера-ракетчика РВСН.

В то время Серёжа посещал ясли. А его мама носила на последнем месяце второго сына.

Маленький братец.

Братик Боря родился ровно через две недели после того, как Президент США Джон Кеннеди снял блокаду с революционной Кубы.

Накануне во время схваток маму на санитарном УАЗике увезли в роддом в Верхнюю САлду.

Серёже в то время было два с половиной годика.

Он очень болезненно воспринял рождение брата. Такое бывает. В скором времени приехала бабушка Тося.

Пока бабуля гостила, помогала маме, ревность старшего братишки к младшему не была такой уж острой. Но вскоре она уехала. И Сергей в одночасье вдруг осознал, что время, когда он был одним-единственным у мамы и папы, когда вся нежность и любовь родителей дарились лишь ему одному, вдруг прошло. И причиной этого был маленький братец, появление которого на свет с Серёжей почему-то не согласовали.

Он страдал, наблюдая за тем, как моют, пеленают, кормят грудью кого-то другого, но не его! Он страдал оттого, что он был не готов к тому, что надо было становиться взрослым!

Тяжёлая ревность.

Весна 1963 года. Мама отправляет сына на улицу погулять. Он выходит из подъезда, чтобы куда-нибудь идти. Рядом со скамейкой стоит чья-то коляска. Тяжёлая ненависть душит его. Ненависть ко всему маленькому, пищащему, беспомощному.

Серёжа не видит, есть ли кто-нибудь в этой коляске или нет. Он испытывает лишь острое желание… перевернуть её.

Он подходит, трогает, потом пытается покачать массивное сооружение – оно не поддаётся.

Когда кто-то выходит из подъездных дверей, Серёжа отдёргивает ручки и уходит.

Он идёт вдоль дома. Ему надо срочно сделать что-то плохое для человечества, иначе он может просто лопнуть от внутреннего переизбытка злости! Ближе всего к нему – окна первого этажа, и тогда он… берёт камень.

Он представляет себя этаким громилой-великаном (в тёмных шортиках, коричневых чулочках на пажах и клетчатой рубашке), который спрятавшись за стену дома внимательно оглядывает подступы к «объекту атаки».

Вроде бы никого поблизости не видно. Выскочив из-за угла, Серёжа с «чудовищной силой» запускает «увесистым булыжником» в ближайшее окно и мигом прячется обратно.


Маленький камешек размером с пол пальца, по невысокой (меньше метра) траектории, улетает куда-то в угол отмостки, тонко звякнув о бетон.

Серёжа идёт дальше по дорожке, украдкой оглядываясь в сторону места «преступления». Мир продолжает стоять незыблемо, но дело сделано – зло отомщено и «валяется у его ног»!

Почувствовав моральное удовлетворение и острую любовь к маме и папе, он возвращается домой.

Единственное средство от горя – уйти в себя и заняться любимыми игрушками.

Но обстоятельства и пространство совместного проживания вновь и вновь выводят его взгляды на деревянную кроватку, в которой спит или стоит, держась маленькими пухлыми ручонками за перила ненавистный Бориска.

Кошмар!

Детская психика насколько пластична, настолько нежна и хрупка. Порой она выдаёт сюрпризы, непонятные и неожиданные для родителей. Серёже надо как-то переключать внимание мамы и папы на себя, и у него вдруг начинаются… ночные кошмары.

Видения являются ему сначала во сне, а потом и наяву в тёмных углах спальни, слабо освещённых настольной лампой.

Он вскакивает с постели и, показывая куда-то на шкаф, кричит:

– Мама, мама, там птица!!

Тёмно-серая сова таращит огромные глазищи и смотрит на него. Мама подходит к шкафу и показывает сыну, что на шкафу никого нет. Потом она садится рядом с Серёжей на кроватку, поправляет одеяльце, что-то поёт и рассказывает; птица «испаряется», и он засыпает.

Несколько ночей Серёжку никто не беспокоит. Немного успокаивается и мама.

Но вот приходят… «колючие дядьки». Они явно и нагло (как у себя дома) располагаются под кроватью в своих обтягивающих трикушках, шутовских колпаках и мягких чёрных чулках-ботинках с длинными заострёнными носами и берцами, похожими на отогнутые лепестки чёрных тюльпанов.

«Дядек» он увидел случайно в детской книжке в гостях у соседского мальчика с верхнего этажа.

Серёжа пришёл к нему поиграть. Мальчик показал привезённые из Германии чудеса: пластилин аж двадцати или тридцати цветов, массивные детские санки с рулём и тормозами и, приведшую его в восторг, небольшую коллекцию моделек автомобилей с открывающимися дверями, багажником и капотом, с настоящим рулём и рычагами.

На полу лежала раскрытая книга, наверное – учебник истории средних веков. Репродукция старинной гравюры, изображавшей трапезу аристократов, почему-то поразила Серёжу. Обычная бытовая сцена: за столом сидят разодетые феодалы, пьют вино и едят; а слуги в обтягивающих одеждах и характерной обуви разносят подносы с яствами. Обувь, больше похожая на носки с длинными концами, не нравится ему и сразу вызывает смутную тревогу… Эти дядьки с крючковатыми носами почему-то зловеще улыбаются накрашенными губами, глядя куда-то мимо своих хозяев…

Мимолётное впечатление, казалось, улетучилось, не оставив в памяти следа. Но переживания ревности накладываются на него и быстро выливаются в невроз.

…И дядьки, почуяв детское смятение, пришли…

Мама снова вынуждена включать свет и показывать, что под кроватью тоже совсем никого нет…

Страх темноты… Он, почему-то, долго преследует Серёжу вплоть до позднего юношества, когда первая любовь вытесняет его из отроческой головки…

Клешня!

Вечером Серёжа за чем-то заходит на кухню.

На внезапный истерический крик ребёнка, мама прибегает мгновенно. Сын стоит, как вкопанный в дверном проёме и орёт, показывая рукой на пол рядом с печкой, из-под которой торчит рыбий хвост.

Копчёную скумбрию ели с картошкой как раз накануне и отрезанный её хвост почему-то оказался на полу.

Серёжа прижимается к маминым ногам и базлает, как «скаженный». На шум приходит отец. Глянув на источник кипеша, он поднимает хвостик с пола:

– Ну. И чего ты орёшь? Это же: просто хвост от рыбы, – говорит папа с укоризной.

А Серёжа продолжает с ужасом глядеть на то, что вызвало его испуг, постепенно успокаиваясь, и только всхлипывая с судорожным придыханием. То, что лежало на полу, он принял за клешню какого-то жуткого существа, вроде гигантской медведки, которое скрывается под дровяной печкой. И, судя по размерам «клешни», существо это могло быть величиной с кошку или собаку, и совершенно непонятно, что от этой «твари» можно ожидать!

Мазохист.

Серёжа играет в детской, когда Боря, взобравшись на подоконник, выкидывает через открытую форточку круглую пластмассовую коробочку с иголками, опрометчиво оставленную мамой без присмотра.

Серёже вдруг становится до боли жалко несчастных прохожих, которые могут наступить на эти иголки и пораниться; но больше всего ему жаль надувные шины его трёхколёсного велосипеда. Он рассказывает об этом происшествии маме и вызывается сходить под окно – надо срочно собрать иголки.

Под окном ребёнок ничего не находит. Может быть он перепутал место?

Стоит жаркий, солнечный летний день. Побродив рядом с домом по газону, Серёжа идёт прогуляться. Он пересекает дорогу и кювет на той стороне; на углу возле дощатого забора комендатуры останавливается возле глубокой воронки, до краёв наполненной мутноватой водой, под которой видно конусообразное дно, покрытое жёлто-коричневым глинистым налётом.

Старшие мальчишки рассказывают, что эта яма может засосать, и остерегают всех детей к ней подходить. Осторожно посмотрев в неё с безопасного расстояния, и поёжившись от страха, Серёжа взбирается на отвал земли, вынутой когда-то строителями из придорожного кювета.

Думая о своей несчастной доле, он всё чаше и чаще отрывает или отгрызает зубами заусенцы, образующиеся возле ногтей. Боль ненадолго отвлекает его от тоскливых мыслей. Во время этой нелепой экзекуции растрачивается и куда-то улетучивается часть накопившейся в детской головёнке отрицательной энергии. Однако, заусенцы на пальцах быстро кончаются, а невротическая потребность в отгрызании лоскутков кожи остаётся.

Со временем энергия детской ревности постепенно сошла на нет, но привычка «грызть» свою кожу в минуты душевных переживаний осталась у Сергея до седых волос...

Серёжа стоит на верхушке глинистого бугра, вытянутого вдоль кювета и «колупает» пальцы. Некомпенсированная обида не даёт мальчику переключиться на какие-нибудь игры со сверстниками.

Он видит лежащее на верху бугра донце стеклянной бутылки с вытянутыми вверх заострёнными концами. Подойдя к бутылочному донышку, он с размаху садится на него, как он рассчитывает, попой. Но стеклянные выступы впиваются ему в левую коленную впадину.

Серёжа, как сирена, взвывает от боли и неожиданности. Идущая по дороге женщина, мигом подбегает к плачущему ребёнку и поднимает его на ноги. Разорванный в двух или трёх местах трикотаж набухает стекающей по икре кровью.

Он не помнит, как его приводят (а, может быть, приносят) домой, как перепуганная мама снимает с ноги окровавленный чулок, обрабатывает ранки и перевязывает бинтом.

Нога заживает быстро, потому что порезы небольшие, хотя шрамики от той первой травмы видны до сих пор.

Серёжа ещё несколько дней ходит в детсад с перебинтованной коленкой, а потом повязку снимают, и только пятна зелёнки напоминают о происшествии недельной давности.

Отметины детства.

Шрамы детства. Эти «дневниковые записи» на языке, порой понятном лишь только их обладателю и невольному «автору».

Вот на ладони, у корня большого пальца, след от торчащего из крышки сундука острия заверченного изнутри шурупа.

А это на затылке – шрам от железки подвального люка (Серёжа, зачем-то, кубарем скатился по наклонной поверхности и поранил голову до крови).

Кисти рук – эта универсальная защита для бестолковой детской головки – столько приняли на себя…

Однажды на Чёрном море, вблизи Херсонеса, папа и Серёжа, лет одиннадцати, решили немного понырять с невысокого изъеденного морскими прибоями известкового берега в прогалы между подводными нагромождениями. По неопытности он ныряет, вслед за папой, взяв слишком близко к обрыву. Чиркнув ладонями и локтями по неровным краям подводного выступа, и даже слегка даванув по сложенным кистям головой, он подплывает к берегу и вылезает из воды. Он не замечает, что обе его руки, от локтей до ладоней, залиты кровью. Это замечает отец.

– Мама моя! – восклицает он. – Ты как это так умудрился?! Надо же было нырять чуть дальше. А ты пошёл отвесно вниз!

Серёга стоит, оглядывая окровавленные ладони и локти, и не знает, что делать.

– Залазь в воду, – командует батя, – обмойся и посиди немного – морская соль всё сразу живо затянет.

Так оно и получается. Даже перевязывать и прижигать не пришлось.

А вот, похожие на едва заметные следы от язвочек, последствия взрыва, посвятившего паренька в настоящие химики, когда после уроков в кабинете химии он помешивал в фарфоровом тигле гремучую смесь красного фосфора и бертолетовой соли.

Больше всего отметин – это порезы от ножей. Они разбросаны по ладоням как созвездия и кометы.

А эта белёсая точка недалеко от ногтя большого пальца… Когда он вспоминает эту занозу, до сих пор испытывает какой-то холодок под ложечкой. Он зачем-то взял в руку не оструганную штакетину, выпиленную из лиственницы, а потом разжал ладонь (видимо просто хотел бросить палку обратно на землю). Тонкий, упругий и острый ощепок впился в мякоть пальца и вышел с другой стороны. Это было больно!

Прибежав домой, Сергей попытался вынуть из пальца инородный предмет, но он так крепко удерживался в нём и не хотел выходить, что пришлось бросить эту затею. Ночью Серёже заснуть так и не удалось, потому что боль была просто дикая, изнуряющая и не отпускающая ни на минуту. Как ни странно, полегче стало, когда заноза начала нарывать. Мама приложила к ранке лист алоэ и с такой перебинтованной «блямбой» Сергей ходил ещё парочку деньков.

Сняв, наконец, повязку, он увидел окружённую бледным гнойником, завёрнутую в гной, как в кокон, маленькую щепочку размером с кончик булавки – причину его недетских страданий, и свободно, без боли удалил её…

Каждый шрам – это строчка из инструкции по технике житейской безопасности.

Радио.

Из всех существовавших в те годы советских «девайсов» семья лейтенанта могла себе позволить: электрическую духовку, электроплитку на ножках с открытой спиралью, радиолу «Latvija», торшер, этажерку для книг, старенький ФЭД* и фотоувеличитель с набором прибамбасов для печатания фотоснимков. Стиральную машину заменяла волнистая стиральная доска, таз и кусок хозяйственного мыла (а также папины и мамины руки); а холодильником служил встроенный в наружную стену кухни шкафчик под подоконником с круглой отдушиной, выходящей на улицу. Зимой в этом отсеке, действительно, довольно холодно и мясо сохраняется в замороженном виде. Летом же этим «гаджетом» не пользуются, готовя пищу прямо «с колёс».

Когда папа включает радио, Серёжа наблюдает, как нагревается главная радиолампа и зелёный луч на маленьком (размером со спичечную коробку) сером экранчике постепенно расширяется и, наконец, распадается на «букет» из нескольких тонких лучиков.

Папа крутит ручку и стрелка за стеклянной панелью, на которой написаны названия разных городов, находит нужную радиостанцию.

В основном слушаются новости, песни и трансляции опер. Иногда отец припадает к приёмнику, когда передают футбольный или хоккейный матч. Он внимательно слушает диктора, задумчиво завивая пальцами непослушный вихор. Когда назревает острый момент, батя бросает свои волосы и весь напрягается. Гол в ворота соперников он, вскакивая с табурета, отмечает бурным восторженным криком и «идиотским» смехом. Дети при этом от неожиданности пугаются, а мама папу ругает на чём свет стоит.

Прослушивание последних известий – неукоснительный ритуал во время сборов на работу и в детский садик.

Ребёнок, конечно, мало что понимает в том, о чём говорят дикторы. Текст сливается в одну монотонную «музыку», связанную воедино каким-то потаённым смыслом, понятным лишь взрослым.

Из всего массива даюшейся Москвой информации в детской головке цепко откладываются лишь три, чаще всего звучащие фразы: «цикака поисэс»**, «последние известия» и «последняя гидрамедцентра***».

– Пап, – спрашивает сын отца, – а почему они последние?

– Кто?

– Известия. Их что, больше не будет?

– Нет. Это на сегодня они последние. А завтра будут новые известия.

– А-а. А кто такая «гидрамедцентра»?

У радиолы под полированной крышкой, имеется покрытый круглым резиновым ковриком диск для грампластинок. Пластинки лежат здесь же рядом в тумбочке на одной из полок. Трогать их категорически запрещено по причине их хрупкости и во избежание царапин на звуковой дорожке.

По выходным дням или вечерами родители проигрывают пластинки и тогда звучат советские или зарубежные песенки. Прежде чем поставить звукосниматель на пластинку, её осторожно протирают от пыли специальной круглой щёточкой – пластмассовым диском, с плоской бархатной подушечкой по низу и выступом-ручкой для пальцев.

*ФЭД – марка советского плёночного дальномерного малоформатного фотоаппарата, названного так работниками харьковской фотоартели имени Феликса Эдмундовича Дзержинского (ФЭД).

** «ЦК КПСС»

*** «По сведениям гидрометцентра…»

Музыка.

Как-то на детском новогоднем утреннике молоденькая женщина с красивым голоском исполнила незатейливую песенку про неуклюжего медведя, который зимой не хотел спать, но любил слоняться без дела по лесу. И однажды, задумавшись о чём-то, он отдавил хвост лисе, которая, зачем-то, спала на мосту. Серёжа не понимал: почему и чем «зашумел тёмный лес» после истошных воплей травмированной лисы; как большой и тяжёлый медведь, испугавшись шума, взобрался на дерево, на котором весёлый, но очень мудрый дятел зачем-то конопатил чужое жилище (калымил что ли?), да ещё умудрялся учить косолапого уму-разуму (а чего бояться – лапы-то всё равно заняты!); что двигало поступками гордого и независимого топтыгина, если он внял доводам какого-то «дятла» и, наконец, на радость и спокойствие всех, решил спать зимой – Серёжа не вникал в хитросплетения фабулы, ему очень понравилась песенка, которую он с удовольствием поёт (как говорит папа) «по се порЫ».

Песни как-то органично и просто, с лёгких рук папы и мамы, поселяются в серёжином сердце. Всё, что связано с музыкой, очень привлекает маленького мальчугана.

Когда на экраны вышел фильм Ю. Чулюкина «Девчата», Серёже был всего один годик, но, будучи трёхлетним, он уже поправлял отца, который, на гитаре подбирая песню «Старый клён», неправильно выводил мотив в одном месте.

Отец потом, когда Серёжа уже и сам был отцом семейства, рассказывал ему:

«Сижу на диване, пою под гитару. Тут подходит этакая «загогулина» и, поправляя меня, подняв кверху пухленький указательный пальчик, начинает напевать: «Асиво, асиво, а-асиво-сиво-сиво» (Отчего, отчего, отчего…). Я даже, – говорит он, – опешил сначала. Но смех берёт – в чём душа, а гляди ж ты – батьку поправляет: в том месте, где я брал не ту ноту (по оригиналу надо было брать «до», а я играл «ля»), делает акцент. И что б ты думал – я потом кино ещё раз посмотрел и проверил – прав сынуля оказался!»

Но первая песня, которую Сергей осознанно услышал, и которая его просто очаровала своим «неземным» мелодизмом и особым колоритом, стала незабываемая пахмутовская: «Главное, ребята, сердцем не стареть!». И хотя он почти совсем не понимал некоторых слов, дух её, задор, бодрость и оптимизм буквально заряжали позитивом. Для него и до сих пор песенка эта – символ его далёкого детства!

Где и откуда так явственно взялись в его головёнке виды «моря» зелёной тайги под крылом самолёта, он до сих пор не может понять! Когда он её (зелёную тайгу) мог увидеть в то время? Может быть, когда они летели из отпуска бортом Ту-104 до Свердловска, и там он рассмотрел её через иллюминатор при заходе на посадку?


У Серёжи три самые любимые игрушки: конь-качалка, жестяный грузовик ЗиЛ-150 и сделанный из серебристого лёгкого металла реактивный истребитель МиГ-15 с красными звёздами на хвосте и крыльях. Самолёт барражирует по дому над крашеными коричневой краской деревянными полами, над полосатым цветастым половиком под песенку о «зелёной тайге».

Нижний Тагил.

Воспоминания. Они едут по городу на старом фронтовом «Виллисе», по дороге у них всё время открывается дверь, и папа с мамой, сидящие на заднем сиденье, её всё время ловят.

Не проспекты и не дома врезаются в серёжину память, а постоянно открывающаяся по дороге дверца, проезжающий прямо через улицу паровоз, да танк, выскочивший из ниоткуда на промышленной окраине, чтобы прошмыгнуть перед носом машины и умчаться куда-то по пыльному танковому тракту. А ещё – разноцветные дымы из труб заводов: «Вот, смотри, – говорит папа сыну, показывая за окно, – дым какой разноцветный: там вон красный, а дальше – зелёный, синий, жёлтый». Это выглядит красиво! Ребёнок, да и мало кто из взрослых не задумывается ещё, что вся эта «химия» оседает в лёгких местных жителей. Обитатели же военного городка живут в лесной глуши и дышат воздухом свежим и таёжным.

Таким он запомнил этот промышленный город, из которого они ехали домой по бетонной дороге, и который взрослые называли: «Тагил».

Он так и поёт, рассматривая, сидя за столом, картинку из детской книжки, на которой много самых разных красивых разноцветных машин, мчащихся по широкой улице, заставленной домами со скатными крышами; а за домами до самого края страницы простирается зелёное море: «Па крылом самолёта о чём па-аёшь, зелёное море – Тагил?».

Любовь к строю

Отец чем-то занимается в большой комнате, и слышит из детской какие-то мелодичные звуки. Он тихонько, приоткрывает дверь, и наблюдает настоящий… развод караулов: расставив на полу строй игрушечных солдатиков, Серёжа в точности имитирует весь этот ритуал, причём сопровождая его реальным «саунд-треком».

«Я-Ня! Смирна! – «кричит» из-под серёжкиной ладони «командующий парадом» и, повернувшись направо, под встречный марш, строевым шагом марширует к «вышедшему начальнику»: «Пам-пам-парам. Парарам-пам-пам-парарам-пам. Пам-пам-парам…», музыка смолкает, и раздаётся доклад: «Авава-авава! Вавава ва вававава. Ля-ля-ля-ля».

Затем оба «командира», вышагивая под торжественные звуки марша на середину строя и остановившись, поворачиваются к нему лицами: «Ав-ав!», мямлит самый главный. «Гав-гав-гав-гав!» – грубым басом отвечает строй.

Кто бы тогда мог подумать, что когда-нибудь Серёжа сам станет командиром и будет подавать команды по-настоящему.

Разбандил!

Папа скрупулёзно заносит в блокнот все детские «перлы», которые успевает записать и запомнить:

«Серёжа раскидал по полу все свои игрушки и я спросил его, зачем он это сделал?

– Я их разбандил. И они все на полЕ.

Реминисценция определений: однажды за подобное действие я в шутку назвал сына бандитом.»

Почему дым.

«Построил из кубиков высокую башню.

– Что это у тебя такое, Серёжа?

– Труба.

– А зачем?

– Чтобы дым делать.

– А-а.

Труба не устояла и рухнула, раскатившись кубиками по полу:

– О-о! – воскликнул Серёжа, – и дым вместе с ней упал!»

Запахи детства

За остановкой в деревянном госпитальном бараке мама работает дезинфектором. Поэтому от неё часто тоненько пахнет карболкой и лизолом.

Запахи, почему-то, играют в жизни Серёжи какую-то особую, не всегда позитивную, но какую-то почти сакральную роль. Подъезд пахнет ароматами готовящейся у соседей еды: оладьев, картошки на сале, жареной рыбы; квартира – компотом из сухофруктов, холодцом и хозяйственным мылом; папины щёки – хвойным одеколоном «Русский лес», его дыхание – здоровыми зубами; а детский садик, в который Серёжа определён чуть ли не с пелёнок, отвратительно воняет хлорированным туалетом и проросшим луком, с которым варится детсадовский суп. Надо ли говорить, что за эти четыре первые года своей жизни в серёжкиной памяти почти не осталось никаких ярких воспоминаний, связанных с нянечками и воспитателями, а только хлорка и варёный лук.

Человек – пук.

«Папа вышел из уборной, навеяв на сына не очень приятный запах:

– Папа из туалета пук принёс!»

Что он ест?

«Папа спрашивает Серёжу, когда в очередной раз забирает его из садика:

– Серёжа, что вы кушали сегодня?

– Суп с голохами и с луками. Я голохи ел, а луки не ел.»

Мощное впечатление.

«Идя по дороге к дому, Серёжа замечает, как невдалеке между домами два бульдозера тросами (вереницей – один за другим) вытягивают засевший в вязкой грязи третий, натужно ревя моторами и работая всеми шестью гусеницами:

– Папа, смотли: тли тлаклы застъяли!»

Бессилие волшебного искусства.

Новогодний утренник. Детишек, после традиционного хоровода вокруг ёлки, рассаживают по кругу вдоль стен в большом зале для музыкальных занятий с вытянутыми вперёд руками. (Теперь-то в, без малого, шестьдесят лет Сергей Петрович понимает, что зал был совсем небольшой, но тогда он казался ему просто огромным, как кремлёвский дворец). Дед-Мороз, облачённый в ярко красный халат и монохромный колпак с белой опушкой, предупреждает доверчивых малышей, что, мол, сейчас он будет пытаться своим посохом дотронуться до ладошек, и кто не успеет их вовремя убрать, того посох «заморозит».

«Старый» стремительно бежит вдоль рядов сидящих малышей с длинной палкой, обклеенной фольгой и ватой, а те, визжа от восторга или страха, убирают руки за спины. Одна девочка так переживает, что начинает плакать – видимо она не уверена, что ей удастся вовремя спрятать свои ручки, и её обуял ужас такой возможной вечной разлуки с любимой матушкой и батюшкой.

«Карачун» проворно минует бедного ребёнка, которого бросаются успокаивать.

Вариатива.

Судьба подсовывает Серёже на пробу разные занятия: авось вспыхнет «искра» интереса? На предновогодний утренник в гарнизонном клубе его (в составе ансамбля) заставляют танцевать матросский танец. Зрители-родители только потешаются над тем, как трёхлетние неуклюже прядают пухлыми ножками, двигаясь в разных направлениях. Музыкальный руководитель ещё не доиграл первую цифру, а на сцене уже… валяется куча мала из незадачливых моряков в бесформенных бескозырках и сбившихся на бок гюйсах.

Яблочное пюре.

Сегодня воскресенье. Мама и папа выходные. Собираются прогуляться. День солнечный и тёплый. Родители идут вдоль дома, взяв сына за обе руки. Время от времени они поднимают его и несут несколько шагов. Летать над дорожкой очень нравится Серёже; он просит ещё и ещё.

Пройдясь по посёлку, они возвращаются. Ребёнок просит воды. Как назло, с собой молодые неопытные родители ничего не взяли. Решили зайти в офицерское кафе, что-нибудь купить.

Ничего из напитков нету. Серёжа капризничает. На стеллажах только яблочное пюре в поллитровых банках. Взяли пюре, попросили открыть, присели за столиком:

– На, Серёжа, попей это. – Он прикладывается прямо к открытой банке, густая масса не похожа на сок, и пить её не получается, и он хныкает ещё больше.


Взяв сына на руки, папа несёт его до дома – там есть кипячёная вода. Хорошо, когда у ребёнка есть дом, в котором есть кипячёная вода!

Медвежий уголок.

Иногда, во время нечастых промежутков между боевыми дежурствами, папа берёт Серёжу на прогулку по лесопарку. Они ходят по едва заметным дорожкам, засыпанным еловой хвоей. Серёжа забирается на разные сооружения для детских игр: бум, качели, горка, бегает между деревьями. В глубь леса заходить одному категорически запрещено. «Там есть медведи, – говорит Серёже папа, – они тебя заберут».

– Папа, – докладывает Серёжа после игры в прятки, – а у меня под ёлочкой была запрячка, и я под ней прятался.

Однажды, во время прогулки с бабушкой Тосей, Серёжа всё-таки «встретил медведя».

За лесопарком, метрах в ста, виднеется открытое пространство. На его фоне вдоль железнодорожной насыпи неуклюже, чуть наклонившись туловищем вперёд, бежит какая-то тёмная фигура: то ли мужик, то ли военный в ватных штанах и зимней куртке. На фоне ярко освещённых промежутков между деревьями, почти чёрная, фигура и впрямь напоминает косматого «мишку».

«А-а! – кричит ребёнок, хватая бабушку за пальто. – Там медведь!!». Приходится идти домой, потому что прогулку сорвал не вовремя появившийся «косолапый». А мальчуган наотрез отказывается дальше прогуливаться.

Все папы – «отЕцы»!

«Мама, о чём-то разговаривая с папой, называет его: «отец».

– О, «отец», – услышав, иронизирует Серёжа, – он не отец, он – папа.

– Так отец – это и есть папа, – с улыбкой объясняет мама сыну, – твой папа тебе – отец.

Задумывается… А затем резюмирует с посветлевшим взглядом:

– Все папы – отЕцы!»

Защитник.

Лето. После обильных дождей, асфальт уже просох, но большие непролазные лужи ещё стоят тут и там по суглинку между домов. Серёжа выходит погулять в резиновых сапогах. В закрытых военных городках родители не боятся отпускать малолетних деток на прогулку одних, потому что в таких населённых пунктах живут люди, которые все друг друга знают и «чужих» тут, по определению, не бывает.

С удовольствием побродив по всем лужам, он, наконец, решает преодолеть обширную водную преграду между домами. Осторожно ступая по жёлто-коричневой жиже, Серёжа наблюдает за погружением в мутную воду своих сапог и за тем, как от его ног вправо и влево улепётывают жирные головастики. Когда до выхода на сушу остаётся шагов десять, он… увязает. Ребёнок стоит посреди грязной лужи и безрезультатно пытается выдернуть ноги из глинистого дна. От обиды и страха он горько плачет.

Мимо проходящий солдатик добирается по вязкой грязи до горемычного гуляки, берёт его на руки и переносит на берег. Серёжа, стоя в одних носках на сухой земле, рыдает ещё горше, показывая на сапоги, которые остались в луже. Солдат, вернувшись, вытаскивает детские обутки, облепленные, как коконом, лоснящейся глиной и, водрузив пацана обратно в обувь, энергично топает своими ногами по бетонке, разбрасывая коричневые комья, а затем обмывает в луже солдатские кирзовые сапоги и идёт дальше по своим служебным делам.

А Серёжка приволакивает домой жирный комок грязи, наверное, на память; однако мама, не разделив его креативности, долго смывает вязкую глину в раковину.

Мама никуда не денется.

Серёжа очень привязан к маме и всякий её уход из дома воспринимает болезненно.

Папа отдыхает после дежурства, мама куда-то собирается по делам, и Серёжа просит, чтобы она взяла его с собой.

Маме надо срочно уйти. Собирать сына уже некогда, а потом торчать с ним в каком-то скучном заведении в ожидании какой-то справки не в её планах, да и незачем. И она уходит, сказав ему, что скоро вернётся.

Когда дверь закрылась, Серёжа скуксился, чтобы горько заплакать. Но передумал, перехватив папин недовольный взгляд.
 
– Мама никуда не денется, – убрав с лица плаксивое выражение, говорит он отцу назидательно, подняв кверху указательный пальчик, – а ты пока… поиграйся.

«Крушение мироздания».

Однажды летом, придя домой с прогулки, Серёжа не застаёт родителей дома. Минут десять он безрезультатно колотит руками, а потом и ногами в крашеную дощатую дверь, каждый раз крича на весь подъезд: «Мама! Мама!».

– Серёженька, – подходит к нему поднимающаяся снизу соседка с третьего этажа, – у тебя никого нету дома? Мама, наверное, в магазин пошла?

– Да. – отвечает он, всхлипывая.

– Пойдём, я тебя молочным супом накормлю. Ты любишь молочный суп?

– Да. – Улыбнувшись, говорит он. Серёжа очень любит молочный суп – это единственное блюдо, в которое не кладут варёный лук.

Войдя в тётушкину квартиру, он скидывает сандалики. Соседка, имени-фамилии которой он даже не знает, провожает его в ванную комнату и, включив тёплую воду, помогает вымыть руки.

Усадив Серёжу за чистенький кухонный стол, покрытый клеёнкой, она наливает в глубокую фарфоровую тарелку, почти до самых краёв, рисовый суп на молоке и, дав ему мельхиоровую ложку и кусочек батона, подбадривает, чтобы он, наконец, подкрепился с прогулки.

Зачерпнув первую ложку, Серёжа подносит её ко рту и пробует: суп тёплый, вкусный и сладкий, как он любит, с всплывающими тут и там разваренными рисинками.

Вторую ложку он запускает поглубже; но, открыв рот, с ужасом замечает в ней торчащее из молока… перо варёного репчатого лука!

Рука останавливается. Серёжа, опешив, не знает, что с этим делать? Вселенная в один миг переворачивается! Он опускает ложку обратно в суп, еле-еле сдержав рвотный рефлекс. Сбросив содержимое обратно в тарелку, «для порядку», собирает с поверхности и пьёт небольшими глоточками сладкое варёное молоко.

– Спасибо, я не хочу больше, – говорит он наконец доброй тётушке, которая почему-то сильно удивляется тому, что ребёнок не стал есть такую вкуснятину.

Ну, нет так нет! Она помогает ему надеть сандалики и провожает в подъезд, где снизу уже слышен голос мамы, разговаривающей с соседкой.

«Лук в молочном супе, – думает он, спускаясь по ступенькам, – разве такое может быть?! Как жаль, что испортили вкусный супчик!»

Железный аргумент.

«Хвастается:

– Папа, а я могу самосвал на велосипеде перегнать!

– Нет, не сможешь.

– Почему?

– У тебя на велике сколько колёс?

– Три.

– А у самосвала сколько?

– Четыре.

Сынок задумывается. Аргумент железный – у самосвала колёс больше!»

Потешка.

Вечером папа играет с сыном: сидя на диване, он берёт его за руку и, поплёвывая в его ладошку, и мешая в ней, как в кастрюльке, начинает детскую прибаутку:

– Сорока-ворона, кашку варила, деток кормила, – а затем, загибая с каждой новой строкой очередной пальчик, добавляет:

– Этому дала.

Этому дала.

Этому дала.

Этому дала.

(и, держась за большой палец) – А этому не дала – ты дров не колол, воды не носил, каши не варил!

Сходи по водичку на криничку,

Твоя кашка в рукавичке.

Кто твою кашку поел, тот на море полетел.

(Папа легонько шлёпает ладонью по его запястью):

– Тут пень,

(Затем – по локотку):

– Тут колода,

(Потом – по локтевой ямке):

– Тут криничка,

(И, наконец, щекоча его под мышкой):

– А тут – холо-о-одная водичка!

Серёжка хохочет от щекотки и просит повторить. Хотя по смыслу прибаутка абсурдна, она ребёнку очень нравится, потому что весёлая!

Кто лазил в печку?

«Родители заняты своими делами. Боря ползает по всей квартире, и папа наказывает старшему брату за ним последить.

Оставленный на минуту без присмотра братик забирается в кухонную печку и вымазывается сажей.

Наконец, папа замечает это. Сыновьям устроен допрос:

– Кто в печку лазил?

– Борька.

– А ты куда смотрел?

– На Борьку.»

Корь, ветрянка, свинка, далее – везде.


Когда температура немного спадает, мама уводит Серёжу в медпункт и добрая моложавая женщина-педиатр осматривает его гланды и мажет их люголем. Ангина привязывается к его горлу основательно. Не проходит месяца, чтобы он не оказывался в постели. Мама даёт сынку горячее молоко с топлёным маслом и заставляет полоскать горло ромашкой.

Однажды Серёжа даже попадает в детское отделение, где с ним занимаются врачи. Мама приходит в палату каждый день и приносит что-нибудь вкусненькое: то конфетку, то яблочко, то печеньку.

Родители всегда с тревогой и озабоченностью воспринимают малейшие признаки простуды: кашель означает, что боль в горле снова наступает и матери опять надо будет брать больничный.

Однажды папа дал детям по кусочку чёрного хлеба, посоленного солью «Экстра». Серёжа поднёс краюшку ко рту, глубоко вздохнул, и мелкие, как пыль, крупинки попали в горло. Он закашлялся довольно неожиданно для себя. А потом, как будто предваряя возможную тревогу отца, успокоительно сказал:

– Это я не от ветера – это от соля.

В театр!

К садику подъезжают автобусы и детишек рассаживают по местам. Они едут в театр, который показывает детский спектакль.

Серёжа не помнит, о чём представление. В памяти остаётся какой-то чёртик с красными рожками, который мешает действию и главным героям, и сцена в двух уровнях: нижний изображает подземный мир зла, а верхний занимают силы добра и справедливости.

Он впервые наблюдает настоящее лицедейство и на всю жизнь запоминает эту атмосферу волшебной сказки, яркие краски костюмов, нереальность грима и освещённых декораций, а ещё сценическую речь, так не похожую на ту, что окружает его в жизни… Театр покоряет его. Едва ли не самое яркое воспоминание раннего-раннего детства – это спектакль.

Сундук.

В маленькой кладовой стоит сундук. Подрастающим братикам этот деревянный ящик с откидывающейся крышкой становится почти что другом. Сундук заполнен вещами и пахнет нафталином. Если часть вещей вынуть, а остальную примять, то в нём можно прятаться.

Для взрослых – это просто предмет домашнего обихода, а для братьев он – партнёр по играм.

На него можно залезать и прыгать на пол. Можно открывать и закрывать крышку, прятаться в нём, свернувшись калачиком. Он позволяет делать с собой всё, но иногда, всё же… огрызается.

Воскресным утром Серёжа встаёт мокрый. Ночью ему снился интересный сон, как будто он наблюдал за рабочими на стройке, а один из них – газосварщик – колдовал со своим аппаратом над какой-то железкой. Пламя горелки шипит и разгорается всё сильнее и сильнее и, почему-то, нагревается не труба, а… у Серёжки между ног!

Он просыпается от ощущения неприятной сырости в постели и кричит маме, что опИсался. Мать, ворча, снимает с него трусики, и отправляет в стирку простыню с расползшимся жёлтым пятном. Бабушка Тося подшучивает.

Голожопый Боря вылезает из своей постели, и пацаны начинают бегать по квартире в чём мать родила.

– Эй, бесштанная команда! – подтрунивает над мальчишками отец.

Ребята прячутся в кладовке. Боря, как самый маленький, забирается в сундук и просит Сергея закрыть его там. Крышка опускается на серёжкину письку, которая случайно оказывается… не там. На крики и плач сбегаются перепуганные домочадцы. Бабушка озабоченно осматривает полиловевшую крайнюю плоть бедолаги. К счастью, всё обходится лишь «лёгким испугом» и поводом для едких подколок и весёлых историй с её стороны на всю жизнь.

Зелёнка.

Кто, завывая со слезами, не приплясывал в детстве от боли, когда мама, намазывая очередную ранку, дула на неё, чтобы охладить и утолить боль?!

Щипучие краски детства! Стрептодермия, обметавшая золотистыми чешуйками кожу возле губ, или стоматит, не дающий есть из-за боли в нёбе и на дёснах – мама приносит из аптеки метиленовую синь и наносит первые красочные мазки.

Ветряная оспа покрывает всё тело ребёнка красными язвочками с белёсой каёмочкой, а мама дорисовывает «картину» малиновыми горошинами краски Кастеллани.

Самый болючий – коричневый йод: «Мама! Только не йодом, лучше – зелёнкой!».

Да что там?! Зелёнка ничем не лучше. Но ты, рыдая, подставляешь под неё ссадины и порезы. Благословенна будь, зелёнка!

Дети и книги.

В большой комнате, кроме упомянутой уже радиолы, торшера, этажерки и тумбочки, прямо напротив входной двери раскладной диван-кровать, на котором спят родители. Стены оклеены простенькими бумажными обоями коричневато-розоватого оттенка с мелким цветочным рисунком.

Слева на стене – самодельная полочка для книг. Полку сделал отец своими руками. Две оструганные и покрытые тёмным лаком сосновые доски соединены четырьмя бамбуковыми столбиками. Между столбиками – ряды книг: Маяковский, М. Горький, Вересаев, Пушкин, Лермонтов, Белинский, Л. Леонов, И. Уткин, Виссарион Саянов, Паустовский, Томас Манн, Майн Рид, Джек Лондон, Сат Ок, Стефан Цвейг, Дюма, Виктор Гюго, Новиков-Прибой и Станюкович, Л. Толстой, Герцен, Мамин-Сибиряк, Твардовский, маленькие сборники Есенина, Блока и Кольцова.

Книги собраны в небольшую семейную библиотеку и подписаны рукописными экслибрисами.

Мама и папа – большие любители чтения. Сыновья пока ещё не читают, но слушать любят.

Детские книжки расставлены на этажерке: Агния Барто, Борис Заходер, М. Пришвин, Э. Мошковская, И. Токмакова, Ян Бжехва, Самуил Маршак и Сергей Михалков, Корней Чуковский, Николай Носов, Арк. Гайдар, Дж. Родари, рассказы о Ленине и о пионерах-героях, стихи В. Маяковского.

Яркое весеннее солнце улыбается в окна и заливает всю квартиру золотом. Воскресный день, мама дома – возится на кухне.

Серёжа с братом Борей играют в детской.

Папа ушёл в магазин, но очень скоро (папа хороший спортсмен и, поэтому, до магазинов всегда добирается только бегом) из коридора раздаётся нетерпеливый звонок.


Прихожая, а за ней и вся квартира наполняется весёлой суетой: мамуля принимает у отца авоськи с овощами: картошкой, репчатым луком, кочаном капусты и морковью.

Братья по очереди напрыгивают на него, чтобы он их покидал «в небо». Сначала летает Сергей, за ним – Бориска. Серёжка просит ещё.

«Хорошего понемножку», – как всегда отшучивается папа и, надев тапки, направляется к радиоле.

У Серёжи хорошее настроение, ему хочется порезвиться. Он подходит к книжной полочке и виснет на ней. Полка со всеми книгами падает со стены на него и заваливает шедеврами мировой и советской литературы с головы до ног.

Наступает мёртвая тишина. Из спальни выбегает Боря и с любопытством смотрит. Папа поворачивается на шум, и на лице его застывает гневная гримаса. Из кухни озабоченно выглядывает мама.

Серёжа не на шутку перепугался – он знает крутой нрав отца – порой сыну влетало под горячую руку. Поэтому он затих, боясь взглянуть в его сторону.

К удивлению, батя даже не стал ругаться, как бывало, а просто подошёл к Сергею и выволок его из-под книг. Потом он молча отвёл его в детскую и вышел. Зашла мама и с укоризненной полуулыбкой негромко сказала: «Чё? Доигрался?!».

Серёжа сидит, потупив взор.

«Иди ка ты погуляй, – придумала мамуля, – а то ещё что-нибудь поломаешь. На, одевайся». Она протягивает ему шаровары с начёсом и байковую рубашку.

Серёжа молча, стараясь не глядеть на возящегося в углу отца, прошмыгивает в коридор и, напялив вязаную шапочку и суконное пальтишко, заталкивает ноги в резиновые сапоги.

На улице скучно – пацанов почему-то в песочнице нет. Немного побродив вокруг дома, он возвращается с прогулки.

Удивительно – полочка с книгами висит на стене на том же самом месте как ни в чём не бывало…

Первые книжки.

Мама, укладывая детей спать, читает эти удивительные жемчужинки Агнии Барто:


«Зайку бросила хозяйка.
Под дождём остался зайка.
Со скамейки слезть не мог –
Весь, до ниточки, промок.»


– Жалко зайку! Какая нехорошая хозяйка! И ниточка промокла!


«Наша Таня громко плачет –
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не плачь –
Не утонет в речке мяч.»


– Конечно не утонет – он же надувной!


«Я люблю свою лошадку.
Причешу ей шёрстку гладко,
Гребешком приглажу хвостик
И верхом поеду в гости.»


– А у нас тоже есть лошадка… (трут глазки кулачками)


«Матросская шапка, верёвка в руке –
Тяну я кораблик по быстрой реке.
И скачут лягушки за мной попятам,
И просят меня, «Прокати, капитан!»


(Зевают оба)


«Спать пора. Уснул бычок,
Лёг в коробку на бочок.
Толстый мишка лёг в кровать,
Только слон не хочет спать.
Головой кивает слон –
Он слонихе шлёт поклон.»


Последние строчки мальчишки уже не слышат, потому что погрузились в сладкий сон.


Молоточный гвоздь.

«Серёжа нашёл где-то короткий толстенький гвоздь; пропорции его длины, диаметра шляпки и толщины рукоятки такие же, как у молотка ;1/4/12. Он показывает его папе:

– О! Смотри – молоточный гвоздь!»

Готовимся к переезду.

Серёже – скоро четыре года. Весна 1964 года. Мама собирает сына и ведёт к автобусной остановке, той самой, выкрашенной в грязно-зелёный цвет.

Подходит новенький ПАЗик и они едут в сторону КПП. Перед выездом из городка машина останавливается; в салон заходит военный в серой шинели и шапке, и с красной повязкой на рукаве. Он проверяет документы у пассажиров.

Вскоре другой боец высвобождает шлагбаум из зацепа, и захватанная верёвка плавно скользит по его ладоням. Автобусик выезжает на шоссе, выложенное бетонными плитами. «Тутук-тутук, тутук-тутук», – запевают колёса.

Серёжа стоит почти что рядом с водителем и заворожённо глядит вперёд на юрко скользящую под машину ленту дороги. Лесные чащобы справа и слева как бы нехотя расходятся в стороны и пропускают ПАЗик всё дальше и дальше в глубь тайги. Мама стоит рядом с сыном, держась за поручень.

– Мама, а куда мы едем?

– На улицу «Зелёную».

– А зачем?

– Скоро мы будем там жить.

Название «Зелёная» очень не нравится Серёже. Он ещё слишком мал, чтобы понять задумку тех взрослых дядь и тёть, которые этим названием подчеркнули красоты тайги и зелень елей, пихт, берёз и черёмух, в изобилии произрастающих здесь. Для него «Зелёная» – это значит выкрашенная, как железная остановка, в грязно-зелёный цвет, а ещё болючая бриллиантовая жидкость для прижигания ран.


При въезде в посёлок «Улица Зелёная» КПП нет. Автобус разворачивается и высаживает пассажиров.

Найдя нужную панельную хрущёвку рядом со школой, они поднимаются на пятый этаж. В 39-й квартире их уже ждёт папа. Он колдует над деревянными полами, уплотняя, чтобы не было щелей.

Осмотрев будущее жилище и передав отцу обед, мама с Серёжей отправляются в обратный путь.

«Зелёнка!»

Сегодня в садик идти не надо. Сегодня воскресенье. Серёжа выходит во двор в своём суконном пальтеце, шароварах с начёсом и резиновых сапожках. Кепка на голове вовсю гармонирует с ярким весенним солнышком и ещё не просохшей землёй.

Мальчишки возятся в песочнице.

– Ты где был?

– А… Мы ездили на «Зелёнку», – с нескрываемым пренебрежением отвечает он.

– Зачем?

– Мама сказала, что мы скоро будем там жить.

Глава 2. Зелёная улица.


Пока мы ставим наших детей на ноги – сколько раз они успевают поставить нас на голову!


Бауржан Тойшибеков


Только то в человеке прочно и надёжно, что всосалось в природу его в первую пору жизни.
 

Ян Амос Каменский

Знакомство.

Улица «Зелёная» – это посёлок городского типа среди тайги. В нём живут, в основном, офицеры-ракетчики со своими семьями.

Пять пятиэтажных домов, детский сад, амбулатория, трёхэтажная школа, два магазина, кочегарка, баня, солдатские казармы, столовая и клуб.

В один из тёплых апрельских дней они приезжают в обставленную и отремонтированную квартиру на пятом этаже.

Дети впервые видят мир с балкона (на «Десятой», в их квартире, балкона не было).

Окна выходят на живописный сквер и небольшую центральную площадь, оборудованную трибуной для приёма парадов и демонстраций. За сквером ещё одна панельная хрущёвка, за которой торчит подъёмный кран.

А слева – ещё три таких же пятиэтажки в ряд. Жилые дома, расположенные фасадами на юго-восток и северо-запад, все вместе, напоминают, если взглянуть на них сверху, серп месяца или летящего сокола, головой которого служит здание магазина на южной окраине.

Бетонированная дорога, по которой люди движутся от остановки до посёлка, идёт с северо-востока (от трассы) и проходит прямо под серёжиным домом до самого края посёлка и магазина, параллельно скверу и центральной площади.

Если выйти из квартиры и спуститься по лестнице во двор, то взор неизбежно упирается в здание школы, до забора которой каких-нибудь двадцать шагов. Фасад школы смотрит строго на юго-запад и от её центрального крыльца начинается вторая дорога посёлка, которая, проходя между пятиэтажками, пересекает первую (она же главная) под прямым углом и ведёт до северо-западной окраины, до детского садика и амбулатории. За ними простирается широченная прямоугольная поляна, обрамлённая густым еловым лесом. От амбулатории до опушки леса метров сто пятьдесят – двести (сейчас точно вспомнить расстояние трудно – в том возрасте у них любая стометровка была с версту).

Эта поляна, больше похожая на расчищенное от деревьев и поросшее густой травой колхозное поле, окружает посёлок с северной и западной стороны.

С юга к школе примыкает десятка два заброшенных четырёхквартирных одноэтажных домов, непонятно, для каких целей построенных, и когда оставленных жильцами. За ними – снова зелёная тайга, прорезанная единственной просекой, уходящей куда-то вглубь леса.

Теперь мы вместе с мальчишками пройдёмся к выезду (он же въезд) из посёлка. Если встать на трассу, выложенную бетонными плитами (по ней они, как вы, читатель, помните, добирались автобусом от «Десятой»), лицом к посёлку, то мы увидим, что центральная дорога военного городка идёт от этой трассы под прямым углом.

За спиной у наблюдающего стоит и пугает взор, как призрак, заброшенная старинная железнодорожная стация. К ней подходит несколько заржавленных путей, на одном из которых стоят в сцепке два старых и разгромленных шпаной пассажирских вагона (они, судя по внешнему виду, ездили ещё при царях).

На другом пути, поближе к такому же «разбомбленному» (когда-то даже красивому) вокзалу – пара старых паровозов, соединённых воедино железным мостком и служивших когда-то кочегаркой, отапливавшей это здание.

Полазив по развалинам, мальчишки не идут дальше путей, потому что сразу за ними начинаются топи, поросшие чахлыми деревцами.

Они возвращаются назад, к автобусной остановке и направляют свои сапоги по бетонке в посёлок, справа при въезде созерцая кочегарку красного кирпича, правее которой (ближе к лесу) – какой-то прямоугольный котлован, заполненный до самых краёв болотной водой.

Слева же от дороги (торцом к ней) – здание клуба, напоминающее своей трубовидной формой ангар и, одновременно, паровоз, поскольку у этого «ангара» и спереди, и сзади – кирпичные пристройки (для кинобудки, кабинетов и кассы, и для сцены). В этом храме искусств, если не считать школьного актового зала, проходит вся поселковая культурная жизнь.

Идя по бетонке дальше, справа по ходу мальчишки пропускают скучное здание бани, чудь дальше – магазинчик, а слева – длинный деревянный барак, в котором часть помещений занята всевозможными кружками по интересам для мам: вязальным, кройки и шитья, кулинарным. За бараком, чуть поодаль – такое же одноэтажное здание солдатской казармы и столовой.

Дальше, после ряда ржавых гаражей, начинается жилая зона, ДОСы*.

*ДОС (аббр.) – дома офицерского состава.

Инструктаж.

Серёжа и Боря выходят на балкон. Мама дала им по яблоку, и они грызут фрукты, оглядывая просторы. Совсем недавно прошёл дождь и лужи в обозримом пространстве поблескивают пёстрыми зеркалами. На улице уже тепло.

Папа загоняет пацанов в дом и начинает с ними вводный инструктаж: во-первых, ходить в лес без взрослых строго запрещено, потому что здесь в обилии водятся дикие звери: волки, рыси и медведи, во-вторых, нельзя пробовать на вкус ни грибов, ни ягод, потому что некоторые из них могут быть смертельно ядовитыми, в-третьих, в поле и в лесу водятся змеи, поэтому глядите под ноги.

Инструктаж действует. Ребята напуганы и стимулированы на осторожность.

Детсад.

Ходить в детский сад не внове. Правда, воспитательница строгая, но к этому быстро привыкаешь.

В группе много интересных игрушек, настольных игр и книжек. В установленные часы проводятся разные занятия: по рисунку, по гимнастике, по пению, работе с клеем и лепке из пластилина.

А ещё каждый день воспитательница усаживает деток и начинает читать книжки. Все слушают, раскрыв рты про Машу и трёх медведей, про Красную Шапочку и Серого Волка, про Старика и Золотую Рыбку, про семерых козлят и про трёх поросят. Серёжа очень переживает за героев, но каждый раз сказки заканчиваются хорошо.

Первое взыскание.

Однажды Серёжа перед обедом так увлёкся интересной игрой, что забыл сходить в туалет: всё думал – вот ещё немножечко потерплю, ещё немножечко… Обоссался. Нянечка, конечно, заметила:

– Ты что это не просишься на горшок? А? Вот будешь теперь наказан.

Она снимает с него трусики, чулочки и шорты, и выводит на центр зала. Детишки, рассаживаясь по своим стульчикам, начинают кушать, позвякивая ложками.

– Будешь тут стоять на позорном месте! – сказала нянька и пошла в туалетную комнату простирнуть вещи.


Серёжа стоит и тоскливо смотрит на детишек; из-под рубашонки, розовой верёвочкой выглядывает писюн; дети не обращают на него никакого внимания (чего там смотреть? надо кушать скорее!). Смысл этой «экзекуции» Серёже не понятен, но он послушно стоит в центре зала, отбывая наказание.

Наконец, смилостивившись, нянечка ведёт его за руку и усаживает за свободное место.

Самое любимое блюдо.

В детском садике тоже могут вкусно готовить. Самое любимое блюдо у Серёжи – это нежное и вкусное картофельное пюре с кусочком селёдочки и ломтиком солёного огурчика.

Послеобеденный сон – самое скучное занятие.

Днём спать никогда не хочется. Пока воспитательница ещё не зашла в спальню, детишки резвятся: кто прыгает на кровати, кто колотится подушками, а кто напяливает эту подушку на голову, изображая Наполеона. Но с появлением «мэтрессы» в дверном проёме, бедлам помаленьку успокаивается, и дети укладываются. Строгая воспитательница бдительно следит за тем, чтобы все закрыли глазки и положили руки поверх одеял.

Кое кто уже послушно начинает сопеть в две дырочки; некоторые же продолжают бодрствовать и это видно по тому, как моргают закрытые веки.

– Вова! (или: Гриша!) Я всё вижу! Ну ка быстро спать!

Наконец, после десятка «разоблачений», скованные садовской дисциплиной воспитанники погружаются в сладкий сон.

Дружным строем – в туалет.

Ритуал побудки…

Воспитательница, стоя у входной двери спальни, следит за тем, чтобы ребятишки аккуратно заправили одеяльца, взбили пуховые подушки и, загнув один уголок внутрь, поставили их торчком в виде белоснежного паруса.

Нянечка приносит Серёжке высохшие на батарее вещи; и все строем заходят в пахнущий хлоркой туалет, где в нетерпении томятся два десятка эмалированных горшков. Горшки холодные и противные, но приходится садиться, завершая регламентированный побудочный ритуал.

Молодняк на площадке.

Игры на свежем воздухе на присадовской детской площадке – это когда можно делать всё, что пожелаешь, только в установленных границах и под бдительным присмотром воспитателей.

Обычно детишки не подходят к сеточному ограждению, это не принято, да и родители, случайно оказывающиеся в районе детского садика во время прогулки, стараются обходить ограду стороной, чтобы не быть замеченными, а то реакция ребёнка может быть непредсказуемой.

В этот же раз с той стороны подошла девочка, которая была года на три старше малышей, и они, подбежав к ней, стали кричать: «Лариса! Лариса!».

Может кто-нибудь из ребятишек был ей младшим братиком или сестрёнкой, и детишки общались с ней, пользуясь моментом, когда можно было на несколько минут отвлечься от монотонных и предсказуемых игр?

Серёжа тоже подошёл к сетке и поприветствовал Ларису, хотя её совсем и не знал. У них ведь тут так заведено!

– Рариса, ты пришра? – он совсем недавно научился выговаривать звук «Р» и теперь вставляет его, где надо и где не надо…

Окружающий мир.

С наступлением тёплых дней ребят регулярно и организованными группами выводят на природу. Вот, сегодня – поход на обширную поляну, которую они обычно видят только из-за ограды.

Поляна (больше похожая на поле) поросла высокой сочной травой. Двигаясь по тропинке, взявшись за руки попарно, дети осматривают окрестности: опушку леса, просеку и просёлочную дорогу в самом углу поля, которая уходит куда-то вглубь чащи.

Здесь впервые Серёжа увидел незабудки – эти малюсенькие голубенькие, с красноватой серёдкой цветочки с тонким, едва уловимым ароматом. А, может, этот тонкий запах всего лишь почудился ему, но он на чём хочешь может поклясться, что его слышал.

Ведь не зря у этого цветка такое чудное название! Незабудки становятся его любимым цветком на всю жизнь.

Детей рассаживают на мягкой траве-мураве, чтобы они смогли понаблюдать за небом, безоблачным и синим. В этой глубокой синеве ребятишки вдруг замечают белый воздушный шар, который улетает ввысь всё дальше и дальше, становясь всё мельче и мельче, и не исчезая окончательно, а превращаясь в бесконечно маленькую точку. Этот обычный метеорологический зонд, который запускается где-то там за непроходимыми дебрями, для малышни – символ бесконечности вселенной. От волнения и почти что религиозного экстаза и благоговейного испуга кружится голова. Немного жаль этого резинового шара, который больше никогда уже не вернётся на землю…

Откуда-то сбоку небо прорезает инверсионный след высотного истребителя или бомбардировщика. Он врезается тонким лезвием в голубизну и распускает её на две половинки, постепенно расширяясь к своему хвосту и распадаясь на белые пушинки-кудряшки.

Это зелёное поле и лес, эта дорога, уходящая куда-то в чащу, эти незабудки, это синее-синее «незабудочное» небо с белым шаром, спешащим ввысь и белоснежный след летящего где-то в стратосфере сверхзвукового самолёта – одни из самых ярких воспоминаний раннего детства.

После прогулки – неизменный контроль отсутствия клещей. Детей по очереди осматривают взрослые, потому что Свердловская область – энцефалитноопасный регион.

Солярий.

На севере мало солнечных дней. Потому всем советским детям положен солярий. Его проводят один раз в год, наверное, зимой или ранней весной. Всю группу в одних трусиках заводят в специальный зал, в котором посредине стоит массивная железная стойка с цилиндрической лампой на верхушке. Всем на глаза одевают чёрные очки и расставляют по кругу спинами к источнику света. Эту лампу называют «кварц», и она служит для них солнышком, как летом на пляже. Через десять минут детишек поворачивают к свету лицом.

Пирке.

А ещё детишкам делают «пирке». Это неприятное слово такое же острое и колючее, как железный скребочек, которым царапают кожу под капелькой прозрачной жидкости на руке. Приходящим вечером родителям сообщают, что детей нельзя мыть три дня, и это радует, потому что мало кто из ребятишек любит мыться, особенно когда мыльная пена лезет в глаза.

И, всё же, «пирке» не так страшно, как уколы. Кабинет медсестры в садике пахнет йодом и спиртом, которым протирают перед инъекцией плечо или лопатку. На уколы идти очень боязно, но Серёжа делает вид перед сверстниками, что ему совсем не страшно.

У каждого из них на левом плече два округлых рубца – это прививка от оспы – наглядное свидетельство заботы пролетарского государства о здоровье детей.

Коматозники.

Выходной день. Выйдя из подъезда, Серёжа обходит дом. На другом конце сквера возле перекладин для белья ватагой стоят мальчишки, среди них и Андрюшка Крылов, его одногруппник.

Серёжа подходит, чтобы посмотреть, чем они занимаются.

– О! – кричат «старшаки», – Иди сюда, мы сейчас опыт будем проводить.

– Что?

– Мы набросим тебе верёвку на шею и будем тянуть. – Они накидывают ему петлю и перебрасывают другой конец через перекладину. – Да не дрейфь ты! Как только будет трудно вздохнуть, ты нам скажи, и мы её отпустим.

С этими словами пацаны натягивают свой край верёвки. Серёжка инстинктивно двигается ближе к перекладине, затем, следуя за ней, поднимается на носки; петля пережимает горло, останавливая дыхание. Он пытается сказать: «Хватит», но… не может произнести ни слова – гортань пережата; а они тянут всё выше и выше.

Краешки ботинок чуть оторвались от бетонной площадки; он, в отчаянье выкатив глаза, вертит головой и махает руками, пытаясь ухватиться за шнур. В какой-то миг ему кажется, что мальчишки уже никогда не остановятся.

– Отпускай, – доносится до него, и натяжение ослабевает…

Согнувшись пополам, Сергей натужно кашляет и, заплакав, кричит что-то обидное пацанам. Те, как ни в чём не бывало, уходят за дом играть на стройке.

Улётный дом.


Есть в городке ещё один пятиэтажный дом. Правда он не заселён ещё. И не будет заселённым уже никогда. С виду это обычное панельное здание. Но оно ещё не имеет ни окон, ни дверей, а представляет из себя серую бетонную коробку с четырьмя подъездами, рядом с которой стоит подъёмный кран на рельсах и, прислонённые друг к дружке, ещё не смонтированные, железобетонные плиты.

Строго говоря, возведено только четыре этажа – пятый ещё только собирались собирать, но стройку остановили.

Пацаны, естественно, облюбовали этот объект и носятся по нему, рискуя свалиться с неогороженных ещё балконов, тем паче, что дом не охраняется.

Особенность у этой (с виду) типовой стройки заключается в том, что по чьей-то оплошности (то ли проектировщиков, то ли производственников), приквартирные площадки на всех этажах на, без малого, целый метр не доходят до входов в квартиры и зияют провалами до самого подвала. Пацанам такие преграды – не проблема. Они перескакивают через них и играют дальше в свои рискованные пацанячьи игры. Если бы родители знали…

Клептомания.

У Серёжи новая волна стихийного протеста. Жажда мести постепенно проходит и её место занимает мания мелкого воровства.

Магазин разделён на два отдела: слева вход в продуктовый, а справа – в мебельно-хозяйственный. Справа не интересно, зато слева можно рассматривать красивые упаковки, банки с консервами или яркие фантики конфет.

Серёжу манит коробок спичек, лежащий рядом с правой рукой пожилой покупательницы. Пока она разговаривает с продавцом, Сергей пытается дотянуться до коробка, но у него не получается. Тогда он выходит на улицу и встречает приятеля:

– Пошли кильку воровать, – говорит тот.

– Пошли, – охотно соглашается Серёжа. Они идут обратно к магазину. Там в тесном тамбуре стоит деревянная бочка, накрытая крышкой. Приятель открывает бочку, засовывает туда руку и сразу же вытаскивает.  Из сжатого кулачка торчат несколько серебристых хвостиков. Мальчик убегает, следом за ним бежит Серёжа. Они добегают до каких-то бетонных панелей, и там паренёк начинает поедать добычу.

Серёжа просит угостить.

– Сам иди возьми, – отвечает мальчишка, отводя ладонь в сторону.

Серёжа возвращается к магазину. У крыльца нет никого. Воровато озираясь он поднимает увесистую ослизлую крышку и глядит внутрь. Бочка наполовину заполнена солёной килькой. Он запускает ладонь в серебристую массу и убегает.

Рыбка вкусная.

– Пошли ещё, – предлагает приятель, и они снова, замирая от страха воруют рыбу.

Трансформатор не игрушка!

Трансформаторная будка стоит напротив соседнего дома. Идя от магазина, непременно проходишь мимо неё.

На выкрашенных в ядовито жёлтый цвет железных дверях электродомика нарисованы жуткие чёрные черепа и молнии. Серёжа уже умеет читать по складам: «Опасно для жизни!».

Движимый любопытством, он подходит, взбирается по ступенькам и прикасается рукой к зловещей надписи.

Резкий звонкий металлический стук заставляет его от неожиданности отдёрнуть руки и буквально отпрыгнуть от дверей. Он испуганно оглядывается. Метрах в пяти от будки, за его спиной, стоит, улыбаясь, высокий худощавый подросток в синих шортах и футболке, вертя в руках сварочный электрод.

– А-а. Это ты камешек бросил? – догадывается проницательный Серёжа.

– Ничего я не бросал, – говорит мальчик продолжая щериться.

Как дают сдачи.

Мама даёт Серёже десять копеек и посылает в магазин, чтобы купил пачку соли. Сергей стоит в торговом зале, ожидая очереди. Взрослые, завидев смущающегося малыша, пропускают его вперёд.

– А сколько стоит соль? – спрашивает он продавца, привстав на носочки ботинок.

– Шесть копеек, мальчик.

У него нету шести копеек, у него есть только десять. И он идёт обратно домой.

– В чём дело? А где соль? – недоумённо спрашивает мама.

– Тётенька сказала, что соль стоит шесть копеек, а у меня шести копеек нет – есть только десять.

– Ах ты, мой дорогой! Так тебе надо было дать тёте десять копеек, и она бы отдала сдачу.

Серёже всё ещё не верится, что тётенька-продавец, отдаст денежки назад. Он протягивает ей монетку:

– Дайте, пожалуйста, соль. И сдачу…

Продавщица молча выставляет на прилавок перед ним помятую картонную пачку, на которой синими буквами напечатано: «Соль поваренная пищевая», и кладёт два медяка.

Боров.

Серёжа изучает окрестности. На этот раз он исследует заброшенные одноэтажные дома. Всюду за выбитыми дверьми запустение и в беспорядке разбросанные фрагменты сломанной мебели, старые журналы и мусор. Тут и там насрано, стоит смрад, и Серёжа, не найдя ничего интересного, собирается идти домой.

Проходя через поваленные дощатые заборы и огороды, он чуть ли не натыкается на… огромного, как гора, борова, покрытого блестящей чёрной щетиной; боров подаётся в его сторону. Из жуткого кроваво-красного рта торчат коричневые загнутые в стороны клыки.

Страх мгновенно сковывает ноги, но Сергей скрывается за оградой и, не помня себя от ужаса, даёт стрекача в сторону школы и бежит до самого своего дома.

«Пятка».


Пятая площадка находится примерно на полпути до «Десятой». Однажды летом отец забирает пацанов с собой, чтобы показать, где он работает. Там же в офицерской столовой трудится поваром и их мама.

Площадка – несколько деревянных бараков – находится среди густого соснового леса. Между зданиями штаба, общежития, казарм, столовой и прочих хозяйственных построек проложены асфальтированные дорожки, разбиты усаженные цветами и кустарником, газоны и клумбы.

Пока отец находится по служебным вопросам в штабе полка, Боря и Серёжа гладят вислоухого, разомлевшего от жары пса тёмно-коричневого окраса.

Потом папа отводит сыновей к маме в столовую. Там она выносит им целый тазик с варёными сухофруктами, оставшимися от компота и показывает, как это нужно есть.

Они поначалу капризно куксятся – они бы лучше выпили компота – в садике всегда радовались стакану компота, в котором плавало бы поменьше ягод.

Как бы нехотя, начинают они поедать варёные абрикосы и груши. Наконец им это нравится, и в ход идут яблоки, которые надо обгладывать, чтобы не подавиться чешуйками, и кислые вишни.

Поход в Бобровку.

Осенью пацаны узнают, что к югу от «Зелёной», за лесом, примерно в километре пути, есть большое село, которое называется Бобровка. К нему по просеке ведёт просёлочная дорога.

Сегодня воскресенье, папа на дежурстве. Погода хорошая: ярко светит солнышко, тепло и сухо. Мама идёт в село за картошкой и берёт детей с собой.

Пацаны во дворе говорили, что когда-то в этом лесу убили школьную учительницу, которая жила в посёлке и ходила в село на работу.

Лес шумит кронами и вселяет смутную тревогу.

Село, как село: старинные просевшие избы, пыльные улицы с вывороченной глиной по колее и бурьян. Между домами ходят ленивые свиньи и куры. Сельские пацаны внешне отличаются от поселковых: какие-то замызганные, неопрятные, нечёсаные, нестриженые источающие спонтанную агрессию по отношению к «городским» – «Зелёная» по почтовому адресу: «Нижний Тагил-40» – город.

Когда поют солдаты.

Примерно в десять часов вечера в городке начинается захватывающее представление. По-военному оно называется романтично: вечерняя прогулка. Отдельный дивизион солдат строем в колонну по шесть с песней марширует по улицам посёлка.

Боже! Как это красиво, когда поют солдаты!

«Шагает ночь к рассвету,
Труба зовет в поход,
Солдат Страны Советов
О Родине поёт.
Безусые комбаты
Ведут своих орлят...
Когда поют солдаты -
Спокойно дети спят.»


Люди выходят на балконы или на улицу, смотрят в окна и слушают, как заворожённые…


«Подхватим песню, братцы,
В поход возьмём в друзья,
Нам с песней расставаться
Сейчас никак нельзя.
Послушны автоматы,
Машины держат ряд.
Когда поют солдаты -
Спокойно дети спят!»

После такого действительно засыпается легко и спокойно.

Курильщик.

Зима. Игры на воздухе. Знакомый мальчишка, Гришка Рябенко, предлагает зачем-то сходить на чердак. С площадки пятого этажа пацаны гурьбой лезут по лестнице, и Серёжа впервые видит чердак изнутри.

Гришка достаёт спички и «веник» из конского щавеля, усыпанный коричневыми семенами. Из старой газеты он крутит трубу и крошит в неё семена, затем достаёт спички и поджигает самокрутку с одного конца, другой засунув в рот. Он набирает полные лёгкие белого дыма и выпускает его. Затем предлагает малышне сделать то же самое.

Серёжа вдыхает едкий дым и, кашляя с густым белым выхлопом, отдаёт дымовуху Гришке. «Сигара» идёт по кругу.

Дома папа почувствовал от сына запах какой-то гари:

– Ты что это делал? Почему от тебя пахнет дымом?

– Мы курили.

– Где?

– На чердаке.

– Кто этому вас учил?

– Гриша Рябенко.

Папа с укоризной качает головой. Он спокойно разъясняет сыну, что вдыхать дым – это плохо. Да сыну и самому это не очень понравилось. Он решает, что больше курить никогда не будет.

Похороны.

Морозно. Декабрь. На улице. Где-то за домом звучит грустная музыка оркестра. Серёжа бежит за угол, чтобы поглядеть, что там?

Похоронную процессию он видит впервые. В гробу лежит дедушка с бледным восковым лицом. Его долго-долго несут на руках по всей улице. За гробом, еле волоча ноги, идёт бабушка. Её поддерживают люди, она громко и жалобно завывает так, что хочется плакать:

– Ой, да на кого ж ты нас, родименький, покинул? Ой, да что же мы теперь будем делать без тебя-а?

Наконец его грузят в кузов машины и куда-то увозят. Народ расходится. Отец оказывается рядом:

– Папа, а от чего дедушка умер?

– У него случилось кровоизлияние в мозг.

– А почему?

– Он в мороз вышел на улицу без шапки, и всё…

Ёлка.

Перед самым Новым Годом папа приволакивает в квартиру огромную ёлку. Она пахнет хвоей, и от неё веет зимой.

Пока ёлка оттаивает, отец мастерит из двух обрезков крестовину: он работает ножовкой, молотком и долотом. Потом отпиливает комель по высоте потолка, состругивает круглый шип и устанавливает ель в гнездо.

Начинается подготовка к встрече Нового Года.

Самый ответственный момент – это, конечно, наряжание ёлки стеклянными игрушками. Папа очень ценит эти старинные украшения, многие из которых достались семье от дедов.

Самое нежелательное во всём этом действе – это разбить хрупкую вещь.

Перво-наперво на ёлку навешивается электрическая гирлянда. Её отец сделал сам – спаял из множества лампочек от карманного фонаря. Гирлянда подключена к распределителю на основе шагового двигателя, который по очереди смыкает и размыкает контакты и два её крыла поочерёдно включаются. Для пацанов – это больше, чем чудо!

Последней, после игрушек и мишуры, на макушку водружается алая пятиконечная звезда. Батя вмонтировал в её прозрачный корпус лампочку, и она горит, как кремлёвская!

И, наконец – окончательный штрих: мама прикрывает крестовину белоснежной ватой и ставит под ёлочку большие, сделанные из прессованной ваты и папье-маше, фигуры Деда Мороза и Снегурочки.

Ощущение новогоднего праздника и чуда, с тех пор, связано с наряженной и ароматной ёлкой, а ещё с запахом апельсинов и мандаринов.

Валенки под ёлочку Боря и Серёжа ставят каждый свой. А на утро 1-го января в этих валенках лежат удивительные подарки от Дедушки Мороза.

Серёжа хотел увидеть, когда же Дед Мороз кладёт в валенок подарок, но никогда не дотягивал до этого момента, засыпал…

Первый холодильник; телевизор почти не виден.

В начале 1965 года родители купили в кредит* холодильник «Юрюзань». Он белоснежный. У него дверца захлопывается, а вверху – небольшой морозильник. Верх холодильника, как и было модно в те годы, покатый.

Папа заволок его со своими бойцами на пятый этаж прямо в заводской упаковке на деревянной станине. Долго читал инструкцию, потом откручивал какие-то болты, потом выравнивал изделие, ставя на верх блюдце с водой (в качестве уровня) и выкручивая или закручивая регулировочные винты. 

В то время как автор пишет эти строки, на дворе второе десятилетие 21-го века, а старенькая «Юрюзань» до сих пор работает! Вот это качество было в СССР! Ничего личного, только констатация факта.

Первый же телевизор взяли подержанный, с рук. К этому чёрно-белому «Старту» прилагался трансформатор для регулировки напряжения. Вращая ручку потенциометра, надо было выводить стрелку вольтметра на 220 вольт, иначе изображение начинало искажаться и куда-то уходить.

*Что такое покупка товара в кредит в советское время? Покупатель, который желал приобрести ценный товар в рассрочку, заключал с торговой организацией договор кредита, по которому цена товара делилась на две или три части и деньги выплачивались равными долями в последующие месяцы. Какие проценты? Какая страховка? Какие банки? Только номер паспорта, да место жительства по прописке. И всё.

В бане.

В середине мая городок отключают от горячей воды – ремонтируют котлы и сети. Люди ходят в баню.

Папа с Борей уже уехали в Крым в отпуск. Мама берёт четырёхлетнего сына и идёт с ним мыться. Он ещё достаточно маленький, чтобы не интересоваться особенностями устройства женского тела.

Мама помыла его, и он сидит, ждёт её на скамеечке возле шайки и разложенных мыльных причиндалов.

Некоторые из окружающих маму тёток не разделяют её парадигму и ворчат на неё. Серёжа не понимает, из-за чего мать переругивается с окружающими и злится, но вовсе не антагонистично, а так – для порядка.

Она обливается из тазика и, наконец, уводит сына в раздевалку. Обтершись махровыми полотенцами, мать с сыном одеваются и выходят на улицу.

– Мам, а почему тётеньки ругались? – спрашивает сынок.

Мама ничего не отвечает, и Серёжа переключается на созерцание окрестностей…

Смерти нет!

Задержался в отпуске на целую жизнь…

В июле 1965-го накануне дня ВМФ Серёжа внезапно… умер.

Когда они с мамой ехали в отпуск, папа с Борей уже ждали их в Севастополе. На аэродроме Свердловска Сергей закапризничал. Он хотел есть и случайно увидел в буфете творожные сырки. Мама купила, а в самолёте ему стало плохо: поднялась температура, открылась диарея.

Серёжу уже три или четыре раза мама водила в туалет, но изнуряющая боль в животе не проходила. Он сидел на полу у её ног и завывал:

– Мама, мне плохо. Я не могу. У меня болит живот.

– Ну потерпи, родной, – уговаривала мать.

Он пытался улечься на пол, потом снова садился – это не помогало как-то успокоить боли и рези.

На подлёте к Симферополю дизентерийная интоксикация у Сергея была такой, что он находился в почти бессознательном состоянии.

Папа их встретил и отвёз домой, но из дома Серёжу пришлось срочно доставить в инфекционку, которая, по счастью, была в нескольких кварталах от дома.

Была клиническая смерть. В реанимации его сердце… остановилось и врач сделал в него прямой укол адреналина.

Очнулся Серёжа в палате через день или два. Он глядел на белоснежные стены, на висящую на стенке радиоточку, на синее небо за окном. Болей в животе не было. Последствий пищевого отравления (какой-нибудь вялости, тошноты, головокружения) – тоже.

Он встал с постели и подошёл к окну. Оно выходило во двор, наполненный зеленью деревьев и цветущей сиренью. Из-за густой листвы выглядывали тут и там крыши каких-то зданий.

– Что, зайчик, проснулся? – услышал Серёжа за спиной и повернулся, – Вот и хорошо.

Тётенька-санитарка, открыв настежь дверь бокса, занесла тарелку с кашей и кружку чая:

– Кушать хочешь? – она поставила приборы на тумбочку, не получив ответа.

– Хочу, – немного запоздало ответил Серёжка.

– Ну, тогда ешь. – С этими словами она вышла. В открытую дверь Серёжа увидел, как санитарочка взяла с подноса, стоящего на кухонной каталке, ломтик хлеба и, вернувшись, положила его на край тарелки. 

После завтрака Сергей снова подошёл к окну, потому что он услышал гудение самолёта, всё отдаляющееся и приглушающееся от того, что он, где-то там, высоко, улетал вдаль, прочь от Серёжи. Этот тоскливый звук навеял на него грусть по маме и папе, и на лице его появилось кислое выражение.

Он ещё стоял, глядя в окно и провожая ищущим взглядом невидимое и недостижимое воздушное судно, когда ему навстречу на довольно большой высоте, построенные «шевроном», пролетели три военных самолёта.

– Летят самолёты! – пропел выздоравливающий.

Следом за ними, тарахтя выхлопами, таким же «орнаментом» проплыли три военных вертушки:

– Летят вертолёты! – продолжил рефреном Сергей и улыбнулся. Он не мог знать, что в это время на приморском бульваре во всю шёл морской парад с показом техники и выучки офицеров, мичманов, матросов и старшин на мощных военных судах и юрких катерах, на гребных шлюпках и парусных яхтах. Ему понравилось то, что он только что сочинил первый свой стишок.

В это время, совсем в другом крыле инфекционного отделения находились в палатах на наблюдении его родители, и в одном из соседних боксов – братишка Боря.

На следующий или позаследующий день врачи разрешили Серёже выходить на прогулку. Они: мама, папа, Борик и Сержик встречались во дворе, сидели на лавочке, играли и разговаривали. Бабушка Тося приходила их проведывать почти каждый день. Она приносила в маленьких бумажных кулёчках клубнику, крупную и ароматную, и скармливала её детишкам по очереди.


Болезнь и экстренное лечение привели к какому-то функциональному расстройству в ушах, и доктора заставили Серёжу перед прогулкой одевать на голову что-то вроде косынки, из-за чего он был похож на девочку в больничной пижаме.

Вскоре Борю, папу и маму выписали, а Сергей ещё несколько дней проходил лечение. Каждый день приходил папа и приносил необычной формы (снизу, до половины, цилиндрическую, а сверху – коническую, с мелкими пупырышками, похожими на капли воды) банку виноградного сока. Он открывал её, и Серёжа пил этот сок прямо из банки.

Лето благоухало ароматами Крыма!

Этот вкус винограда и этот аромат цветущей сирени навсегда остались в памяти у Серёжки, как символ юга, лета и выздоровления.

В день выписки пришли все. Уже переодетый в шортики, лёгкую рубашечку с короткими рукавами и обутый в сандалики на босу ногу, Серёжа вместе с братом вышел на больничную аллею. Счастье буквально распирало его, и он, смеясь, побежал по асфальтированной дорожке, Боря бежал следом, чуть приотставая, на своих коротких пухлых ножках.

В конце аллейки их уже ждал папа со своим верным ФЭДом и делал снимки.

Кино.

В кино дети ходят часто. Они точно знают, когда в клубе начало сеанса и собираются гурьбой. Они точно знают, какой будет фильм. Пацаны смотрят кино про индейцев, про войнушку и, конечно же, сказки и кинокомедии. Детский билетик стоит пять копеек, взрослый – десять.

Пацаны никогда не садятся в кресла, они размещаются на покатом дощатом полу прямо перед экраном.

Сегодня показывали «Полосатый рейс» и дети обмениваются свежими впечатлениями:

– А тот – на корачках, зырь, убежал задом наперёд!

– А у толстого глаза (показывает, как зрачки актёра Алексея Смирнова сходятся у переносицы) и говорит: «Мама».


– А тот на пляже, такой, сидит в кресле и говорит жене: «Здорово плывут!». А она: «Кто?». «Да вон та группа в полосатых купальниках». А потом: «А-а-а!!».

Мальчишки покатываются со смеху.

Они смотрят приключенческие сказки: «Королевство кривых зеркал», «Снежная королева», «Морозко» и «Три толстяка», тайком влюбляясь в красивых и мужественных девчонок: близняшек Олю и Яло, Герду, Настеньку, Суок.

Они учатся честности, мужеству и благородству у гайдаровского Мальчиша-Кибальчиша, у неуловимых мстителей, у «Армии «Трясогузки», у героев приключенческого детектива «Акваланги на дне»: Ромки, Володьки, Тимки и Лёшки.

Они сжимают кулаки и переживают за Ихтиандра и его невесту, красавицу Гуттиэре, попавших в клешни подлых интриг Дона Педро.

«Эй, моряк! Ты слишком долго плавал! Я тебя успела позабыть! Мне теперь морской по нраву дьявол – его хочу любить!» – звучит из всех окон легкомысленная песенка всех влюблённых в романтичную Настеньку Вертинскую.

Они до колики в животе, до изнеможения хохочут над приключениями Шурика в нетленных комедиях Л. Гайдая и над великой троицей: «Бывалым», «Трусом» и «Балбесом», которых почему-то знают только по фамилиям актёров:

– А Моргунов, зырь, спит за рулём и ездит между деревьями: виу-виу!

– А Никулин, такой, на кровати сидит и руку протянул аж до самой пятки и почесал; а Вицын глаза выпучил!

– А Вицын, зырь, стоит, такой, на дороге, и его Моргунов и Никулин за руки держат, а он… (это надо показывать, как он, извивается, теряя сознание перед нининой машиной).

– А Моргунову в жопу вот такенный шприц врач воткнул, зырь!

И пацаны ржут, как полоумные. Это такой заряд позитива – гайдаевские комедии!


Серёжка никогда так здорово не смеялся, как над героями чёрно-белой сатирической комедии «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён». Надо же – на экране уже надпись: «Конец фильма», а люди все ещё сидят. И тут этот дурачок с сачком снова появляется в кадре и говорит им, зрителям: «А чего это вы тут сидите? Кино-то уже кончилось», и зал снова взрывается хохотом!

«Айболит-66» – это особенный случай. Сначала не интересно: какие-то условности и стилизации, какие-то непонятные клоуны и девушки в белых париках… Пока действие не выходит, наконец, на природу. И тут – юмору и смеху становится тесно! Три «Дон-Кихота» советского кинематографа: Ролан Быков, Фрунзик Мкртчян и Алексей Смирнов, своими уморительными интермедиями буквально разводят аудиторию на бесконечный ржач и сопереживание мужественному, но такому непрактичному доктору и его друзьям.

«Отважные герои всегда идут в обход…»               

Зыкенско!

Всегда находятся ребята, которые именно этот фильм ещё не посмотрели, и они расспрашивают тех, кто уже вернулся из клуба: «Ну, как кино?».

У «посвящённых» только два варианта ответа: «Во, зыкенско!» или «А. Не интересно». А на вопрос: «Про что фильм?» ответ всегда один: «Да, так. Сходишь, сам посмотришь». Обсуждать только что просмотренную кинокартину можно только с теми, с кем её только что увидел и пережил, пока не улеглись эмоции, не сгорел адреналин и не потускнели впечатления.

Откуда взялось это словечко: «зыкенско», никто не знает. Да это и не нужно знать. Просто надо уметь вставлять его, где надо в разговорах.

Бобровские.

Мальчишки из Бобровки тоже приходят в кино. Они приходят всегда компанией, потому что в посёлке их не любят, так как они первыми задираются и ведут себя грубо и неуважительно.

После фильма поселковские выходят гурьбой, обсуждая увиденное. Бобровские всегда садятся сзади и на улице оказываются раньше, и, отойдя к дальнему краю клуба, обзываются. Местные тоже спуску не дают и огрызаются в ответ; по кличу: «Атас! Бобровки-пердовки!» они, схватив камни, бегут атакой в их сторону.

Сельские трусливые, потому что они на чужой территории, и они дают стрекача, хотя их никто преследовать не собирается. Покидав каменья в «неприятеля», поселковские пацаны идут по домам.

Уральская считалочка.

Эни-бэни, лики-паки,
Тюль-буль-буль, калеки-смаки,
Энс-пэнс-тумаленс,
Клёкс!


Эта считалка аутентичная (если не сказать: эндемичная) свердловская. Ею пользуются в детских играх только на Урале.

Кто остался последний, тот ляпа! Он должен всех догонять, а остальные – пытаться от него убежать. Бегать можно только по детской площадке, с невидимыми, но вполне реальными границами.

Прятки! Играть в прятки берут только тех, кто уже умеет считать до ста. Водящий пытается разыскать прячущихся и притом не отходить слишком далеко от застукалки – какого-нибудь столба или стены, у которых он, закрыв глаза, считал, пока другие ныкались.

Следит за тем, чтобы «водя» не открывал глаз, только тот, кто не играет.

Если «водя» отошёл слишком далеко, кто-нибудь из игроков выскакивает из укрытия и бежит, что есть прыти к стукалке. Задача – добежать раньше водящего и застукаться: «Туки-туки – за себя!». Если «водя» не ходит, а крутится рядом с застукалкой, вышедшие уже из игры начинают дружно кричать: «Кто по городу не ходит, то четыре кона водит!». Бывали случаи, когда пассивных «водей» так наказывали…

Видя, что «водила» направился в сторону ещё не обнаруженных, ребята орут: «Топор-топор, сиди, как вор!»; а если он уходит прочь от них, то: «Пила-пила, лети, как стрела!». Иногда, чтобы сбить его с толку – это всё кричат совсем невпопад, и некоторые «покупаются». Задача водящего – найти и застукать хотя бы одного: «Туки-туки – Коля (или Серёжа)!» и тогда он переходит в статус  свободного игрока.

Мастер.

Боря, чуть не оставил нас без телевизора. Виноват был папа, который после регулировки не вернул назад защитный кожух. Днём, когда контроль за ребёнком на несколько минут был ослаблен, он забрался в святая святых – заветный треугольник между телевизионным приёмником – стареньким ламповым «Стартом», стоящим на тумбочке, и углом, образуемым двумя стенами комнаты.

Электронные лампы маняще поблескивали, и Боря, задрав вверх ручонки, начал их вынимать одну за другой. Не заморачиваясь прямыми углами, он выдёргивал деликатные детали на себя, загибая длинные тонкие контактные штыри.

Хорошо, что телек был выключен и Борю не шибануло током!

Когда отец заметил наконец, что сын шкодничает, на полу, возле его ног, уже валялось штук пять хрупких электронных приборов, и Боря тянулся за следующим.

Несмышлёнышу, конечно, попало! После того, как папа осторожно вытащил сына из-за тумбочки и осторожно собрал радиолампы, он отлупил его ремнём! Телевизор в то время был очень ценной вещью! И лампы были довольно дефицитным и дорогим товаром.

Немного успокоившись, отец начал разглядывать их. С виду, кроме погнутых штырей, особых повреждений не было. Повозившись, папа как смог, выровнял контакты и, глядя на надписи на платах, стал осторожно вставлять лампы на свои места. Телевизор ожил и довольно долго ещё показывал и радовал всех телевизионными передачами, пока не ушёл на заслуженный отдых, заменившись на более современный «Садко».

Банан.

Борю забрали родители. Серёжа гуляет один.

Дяденька из соседнего подъезда, возвращаясь откуда-то (наверное, из магазина) говорит ему, что его родители у них дома, и чтобы он заходил к ним в гости.

Серёжа поднялся вместе с дядей на третий этаж. Там весело и шумно. Хозяева, судя по всему, только что приехали из отпуска, делятся впечатлениями. Они привезли настоящую экзотику – гроздь бананов – и угощают Борю.

На счастье, остался последний маленький кусочек, размером с фалангу большого пальца. Серёжа никогда не пробовал банан. Он рассматривает его на срез. В середине желтоватого цилиндрика коричневая сердцевина, похожая на повидло.

Вкус кажется ему просто божественно-сказочным и, действительно, похожим на вкус грушевого повидла.

ДТП.

Сергей гуляет возле школы. Он идёт по дороге в сторону дома. Вокруг обычное суетливое пришкольное движение. Кто-то кричит, кто-то смеётся, кто-то идёт молча. Какой-то мальчишка катается на велосипеде по просохшей дороге.

Сильный удар сзади сбивает Серёжу с ног. Он падает вперёд, и по нему прокатывается на велике жирный пацан, и уезжает дальше, громко регоча.

Что это было?! Серёжка плачет от полной неожиданности и нереальности происходящего.

«Жиртрест», как ни в чём не бывало, продолжает колесить вокруг, издевательски похохатывая.

Серёжа встаёт, ревя, отряхивает пальто и поднимает упавшую кепку. Из глаз текут слёзы, он размазывает их по заплаканному лицу.

Откуда-то появляется молодой парень. В руке у него штакетина. Он с размаху запускает её прямо в заднее колесо обидчика. Жирдяй на всём ходу сваливается с внезапно остановившегося велосипеда и растягивается на бетонке. Его очередь плакать! Он ругается на парня. А тот невозмутимо идёт дальше по своим делам.

Штакетина, попав между спицами и вилкой, согнула и то, и другое, а «восьмёрка» на колесе была видна даже с приличного расстояния. Поделом!

Боря потерялся.

Однажды, часиков в девять вечера, Серёжа пришёл домой с прогулки. Мама была чем-то взволнована. Папа успокаивал и урезонивал её, как мог. Пропал Бориска!



Родители разделяются для поисков: мама берёт с собой Сергея, и они уходят влево, в сторону заброшенных домов и выезда из городка, а папа – вправо, в направлении леса и западной окраины.

По пути они заходят ко всем знакомым: может засиделся ребёнок в гостях. Нигде никто его не видел.

Мама опрашивает и Серёжу, но тот ничего вразумительного сказать не может, потому что сам его не видал.

Отец позвонил в комендатуру. Для поисков комендант направляет на Зелёную дежурный взвод солдат. Подъехал на машине наряд милиции. Старший разделил район поиска на сектора. Пошли прочёсывать лес и окрестности. Тайга – дело серьёзное, шуток не любит!

Обойдя все возможные закоулки, искричавшись до хрипоты, родители возвращаются к подъезду, надеясь на то, что Боря уже там. Его нет…

Стемнело. Мама в панике! Малышу три года. На дворе ночь. Где он может пропадать? В голову лезут самые страшные мысли.

Решают снова обходить территорию и кричать, звать – может кто-нибудь откликнется?

Около одиннадцати мама с сыном неожиданно натыкаются возле дома на солдатика, несущего на руках спящего ребёнка. То был Боря…

Мать подбегает, берёт сына на руки. Её всю трясёт!

– Где же было это «сокровище», – сдерживая волнение спрашивает она у воина.

– Да мы там, возле казармы, в лесочке жарили в бачке картошку на костре. Тут к нам вышел пацанёнок… ваш (на запах что ли пришёл?). Он захотел полакомиться. Я его на колени-то посадил, а он, не дождавшись, уснул. А тут стемнело уже. Спросить – не спросишь, где живёт, не знаем; что делать? Тут кто-то сказал, что вроде кричат где-то, зовут ребёнка, ищут. Ну, я его – в охапку и пошёл на голос…

Мама, поблагодарив бойца и немного успокоившись, идёт к дому. Подходя к подъезду, Серёжа видит возвращающегося озабоченного отца. Тот, в свою очередь замечает их, и, разглядев спящего Борю у мамы на руках, облегчённо выдыхает: «Слава Богу!».

– …А где был?..

Мама рассказывает то, что узнала от солдата.

Дома Боре влетело по первое число. Мать с таким остервенением лупила его шёлковой сеткой-авоськой за то, что без спросу ушёл гулять за пределы двора (что категорически запрещалось), что даже папа боялся вмешиваться.

А утром началось такое, что до сих пор вспоминается очень эмоционально!

Мама собирает маленький чемоданчик. Она складывает туда борины трусики, маечки, одежду, обувь, мыльницу, зубную щётку, зубной порошок. Боря стоит в центре комнаты, обутый в сандалики, чулки, шорты, фланелевую рубашку, кофту, кепочку и плачет – мама сказала, что повезёт его сдавать в детский дом…

Серёжа с тревожным интересом наблюдает за происходящим.

Наконец, она, надев плащ и повязав платок, обувает туфли и берёт одной рукой чемоданчик, а другой – Борю за руку. Она ведёт рыдающего Бориску из комнаты в коридор. Тот упирается, горько, сквозь дикий рёв крича ей: «Мама! Не надо меня в детский дом! Не надо! Я больше не буду!»

«Нет, – кричит обозлённая мать, – такого сына мне не нужно! Пусть воспитатели чужие тобой занимаются!»

Серёжа… бросается матери в ноги, и плача не меньше брата, умоляет её оставить Борю дома и не сдавать в детский дом…

Мама колеблется. Злость на её лице не уходит. Но она всё же отпускает руку сына. Затем ставит чемоданчик на пол и… плачет.

Сыновья тоже плачут, обхватив мамины колени:

– Мама, мамочка, мамуля! Прости меня! Я больше так не буду! – горько причитает Боря.

Наконец мать сбрасывает туфли. Освободив ноги от сыновних рук, она, не раздеваясь, присаживается на диван. Мальчишки обнимают её, продолжая дружно всхлипывать. Она гладит их по головам. На лице по-прежнему тоскливая досада и не просохшие ещё слёзы. Но что-то смягчается в её взгляде…

Оружие возмездия.

Мальчишки шаловливы и иногда не слушаются мать, когда папы нет дома.

Мама очень любит своих детей и прощает им многое.

Но иногда и её ангельскому терпению приходит конец. Потерявшие чувство меры пацаны ещё не знают, что мама сейчас «взорвётся», и тогда в ход может пойти «оружие возмездия».

Хозяйственная сетка-авоська, сплетённая из суровой шёлковой нити, страшнее папиного ремня, а, тем более – его тапка, подшитого толстой войлочной подмёткой.

Разозлившись на не в меру расшалившихся сыновей, она идёт на кухню и снимает сетку с гвоздя возле раковины. Горе тому, кто вовремя не увидел её в маминых руках и не угомонился по доброй воле!

Чудище болотное.

На дворе ранняя осень. Сергей гуляет в окрестностях гарнизонной кочегарки. Он идёт в «резиняках» по раскисшей дороге мимо заполненного водой котлована. Он идёт просто для того, чтобы посмотреть, что там? Дальше – только топкое место: какие-то поросшие ивняком озерца, чахлые берёзки – ничего интересного. Серёга возвращается назад и вдруг слышит справа какое-то бульканье и фырканье. Повернув голову, он видит торчащую из воды волосатую морду. Морда смотрит на него, он останавливается как вкопанный, от испуга не знает, что делать? От неожиданности она показалась ему огромной и жуткой. Такого монстра он видел впервые!

Чуть погодя, «чудище» скрылось под водой и куда-то исчезло, только воздушные пузыри лопались на поверхности.

Это сейчас Сергей Петрович понимает, что, конечно же, это была обыкновенная выдра или ондатра, а, может быть, какая-нибудь другая водяная живность вроде бобра или нутрии…

Всей семьёй за грибами.

Сегодня воскресенье. Тёплый солнечный день. Родители – на выходных. Все с утра собираются по грибы. Мама достаёт какие-то корзинки, ведёрки, холщовые сумки. Родители берут с собой кухонные ножики, а папа – ещё и фотоаппарат.

Выйдя на трассу, грибники прочёсывают смешанный лес слева от дороги. Желтолистые берёзки, краснеющие осины и черёмухи, зелёные ёлочки – лес радует глаз и благоухает запахами грибов, прелой листвы и разнотравья.

Грибов в уральских лесах видимо не видимо! Дети впервые учатся собирать съедобные и обходить ядовитые.

Гладкие подберёзовики, красноголовые подосиновики, липкие маслята и рассыпанные по пням опята – всё идёт в корзины и вёдра. Отец обращает внимание ребят на ярко-красные пятнистые шляпки мухоморов и мервенно-белые бледные поганки.

На полянках среди травы тут и там краснеют ягоды земляники, костяники, выглядывают глазки голубики, фиолетовой ежевики, лесной чёрной и красной смородины. Черёмуха уже покрыта чёрными, сладкими и терпкими на вкус костянками.

На полпути до «двадцать первой» площадки все переходят на другую сторону и садятся отдохнуть на широкой поляне, поросшей ромашками и голубенькими колокольчиками. Дети в восторге! Они собирают полевые букеты и дарят маме.

Мама плетёт себе ромашковый венок и украшает голову.

Кто любит ходить в лес и собирать грибы, тот ценит замечательный вкус и аромат блюд, приготовленных с этими дарами природы!

Мама не любит отваривать грибы. Она лишь ненадолго помещает их в солёную воду, чтобы повылазили червячки. Затем, ополоснув их, крошит на шипящую сковородку.

Когда грибы дают сок, по квартире носится такой аромат, что слюнки текут! Через несколько минут, выжарившиеся грибочки смешиваются с жареной на сале картошечкой и выставляются на стол рядом с закусками: болгарским лечо, маринованными: огурчиками, патиссонами или кабачками, кабачковой икрой. Божественный ужин!

Таинство печатания.

Когда фотоплёнка полностью отснята, папа перематывает её обратно в кассету, расстопорив катушку фотоаппарата. После этого кассету можно вынуть – она герметична, и свет не может повредить нежную фотоэмульсию.

Скоро отец будет печатать фотокарточки. Всё необходимое для процесса у него есть: проявитель, закрепитель (или фиксаж), фотоувеличитель, лампа с красным стеклом, ванночки (или кюветы) для проявки, закрепления и промывания фотографий водой, даже плоский пинцет для захватывания снимков при «купании».

Но сначала надо проявить плёнку. Для этого у папы есть круглая гетинаксовая ванночка со специальной спиралевидной канавкой внутри. Процедура заправки плёнки проводится в полной темноте. Папа приспособил для этого… пальто из плотной ткани с подкладкой.

Он садится на диван, берёт кассету и засовывает руки в рукава задом наперёд (со стороны обшлагов) так, чтобы они оказались внутри пальто. Потом он просит кого-нибудь дать ему в левую ладонь «купальню» для фотоплёнки и навернуть пальто на руки так, чтобы свет не попадал внутрь. Обычно эту несложную работу делают дети. Получается такой вот плотный кокон – camera obscura*. 

Отец долго сидит в таком положении, манипулируя руками внутри «кокона». Он, постепенно выпрастывая плёнку из кассеты, вправляет её в ванночку. Когда работа закончена, пальто разматывается с рук и папа несёт ёмкость в ванную комнату, где уже всё приготовлено для работы. Через круглое отверстие, в серёдке которого торчит маховичок для вращения, из бутылки в устройство вливается раствор проявителя. Затем папа минут десять вращает маховичок, чтобы плёнка равномерно обрабатывалась химикатом.

Когда серебро наконец высвободилось из эмульсии и осело тонким отпечатком на целлулоиде, его необходимо закрепить в этом положении, чтобы негатив со временем не испортился. Отец сливает раствор и промывает ванночку водой. Ту же процедуру он проделывает с кислым фиксажем, который вслед за отработанным проявителем тоже идёт в унитаз.

Теперь промытую водой плёнку можно вытаскивать и сутки сушить на верёвке.

Это только первая часть таинства.

Выбрав свободный день, папа приступает к печатанию фотокарточек.

Ванная комната хорошо приспособлена для этого – у неё маленькое окошечко, которое легко задрапировать одеялом.

Положив на края ванной лист толстой фанеры, покрытый клеёнкой, папа расставляет на нём фотоувеличитель, кюветы с проявителем, закрепителем и тёплой водой и большую ванночку для готовых снимков, а также хромированный пинцет-захват.

Сегодня Серёжа с братиком напросились к отцу в святая святых, чтобы в первый раз в жизни увидеть, как делаются фотографии!

Детки сидят на табуретках рядом с папой, освещённые красным фонарём, висящим на стене. Цвет лиц у них кажется мертвенно бледным. Все привычные предметы приобретают загадочную окраску, а всё, что имеет в обычном виде красные оттенки, сливается с общим фоном.

Папа начинает действо с того, что достаёт из светонепроницаемого конверта лист фотобумаги. Он может по своему желанию увеличить или уменьшить снимок: сделать его во весь формат листа или только его доли. Для этого он манипулирует фотоувеличителем, поднимая или опуская его то вверх, то вниз, и разрывает лист на две, четыре, восемь частей – по желанию.

Уложив будущий снимок под стекло (чтобы он получился ровным, без искажений) в специальную рамку, он на несколько секунд включает фотоувеличитель. Образы, которые видны в это время в светлом прямоугольнике, не похожи на себя – всё, что в жизни светлое, на негативе – тёмное и наоборот. Ребята не могут угадать, что же будет на снимке, но они помалкивают – отца отвлекать нельзя – он сосредоточен на процессе, и малейший сбой может привести к порче дорогостоящих расходных материалов.

Наконец, после проявки, на почти готовом снимке видны сцены совсем недавних событий: в отпуске в Крыму; в походе за грибами; в детских играх на свежем воздухе или дома в кругу семьи; на фоне наряженной ёлки или в пожухлых мартовских сугробах возле дома. Это так удивительно и восхитительно, что захватывает дух от мгновенного перехода от полной интриги к развязке «сюжета».

Наконец, когда плёнки и фотобумага заканчиваются, можно включить и обычный свет. Папа выносит ванночку с водой, в которой «купаются» фотографии, в большую комнату. Здесь, прямо на полу на расстеленных старых газетах им предстоит сушиться до утра и дольше, пока они не высохнут полностью.


Утром те снимки, которые решено сделать блестящими, будут пропускаться через глянцеватель. Здесь же отбирается и уничтожается брак.

Полностью готовые к помещению в фотоальбом или к отправке родственникам снимки ещё подлежат обрезке на специальном резаке прямым или фигурным ножом.

Кто не занимался любительской фотографией, тот разве может оценить по достоинству тот труд, который затрачивается на изготовление снимков?! то ни с чем не сравнимое единение душ в семье между родителями и детьми, занятыми совместным формированием визуальных свидетельств событий прошлого?! Разве плёнка (или флэшка), отнесённые в фотоателье, могут выдать фотографии такие же тёплые и родные, как изготовленные совместно и своими руками (и большими, и маленькими)?!..

*camera obscura (лат.) (букв. «темная комната»), светонепроницаемая конструкция для работы со светочувствительными материалами.

Новый год.

Перед Новым Годом в садике утренник. После игр и хороводов воспитательницы раздают новогодние подарки: в прозрачных целлофановых пакетиках среди обилия конфет и шоколадок – пачка печенья, пачка вафель, два яблока, апельсин и мандарин.

Подготовительную группу уже отпускают домой без родителей – скоро в школу и детей заранее готовят к самостоятельности.

Запрыгнув в валенки, Сергей закрепляет тонкой белой резинкой «уши» цигейковой шапки и надевает пальто. Наскоро повязав шарф вокруг воротника, он спешит поскорее похвастаться перед мамой своим подарком. Его он держит рукой за самый верх, сложенный вдвое и скреплённый металлическими скобами.

Серёжа выходит на улицу, и от мороза целлофан лопается. Конфеты и шоколадки рассыпаются, яблоки, апельсинчик с мандаринчиком катятся по снежному накату. Давясь злостью с досады, он собирает фрукты и рассовывает их по карманам. Туда же запихиваются конфеты с шоколадками. Часть угощения идёт в рот, а пачки с печеньем и вафлями Серёжа уносит в руках.

Дома он рассказывает о произошедшем маме и долго выкладывает содержимое карманов ей в руки.

Братишку тоже уже привели из садика, и он теребит свой лакомый пакетик, сидя на диване.

Скоро новый 1967-й год, и неприятный инцидент Серёжка быстро «зажёвывает» душистыми фруктами и великолепными конфетами: «Кара-Кум», «Белочка», «Мишки в лесу», «Мишка на Севере», загадочными «Ананасными» и «Гусиными Лапками»; шоколадки «Алёнка», «Бабаевские» батончики и огромный вафельный «Гулливер» – всё поглощается с большой скоростью.

Зимняя дорога и берёзовые почки.

Февраль. Уже отпустили морозы. Близится первая оттепель. Серёжа гуляет с приятелями по заснеженному полю и заходит в лес. Зимняя дорога петляет по просеке, уходя вдаль.

Справа и слева от просёлка вековые ели, густо покрытые пушистым белым «ковром». Под ними снега почти нет, а только мягкая подушка из перепревшей хвои. Дальше в лес идти боязно – легенды про кровожадную рысь, которая подстерегает человека, сидя на ветке, срабатывают лучше любого запрета.

Пацаны выходят из чащи и возвращаются по накату, скользя валенками. Серёжка, обернувшись, смотрит в таёжную даль, туда где белёсая колея теряется где-то в тайге.

Гуляя вдоль опушки по глубоким сугробам, они набредают на раскидистую многоствольную берёзу.

Один из приятелей откусывает почки с тонких веток. Он с удовольствием жуёт и глотает их.

– Ты зачем это ешь?

– Это берёзовые почки, они вкусные, попробуй.

Сергей обгладывает несколько веточек. Почки и впрямь съедобные и чем-то напоминают гречневую кашу.

Солнечное затмение 9 мая 1967 года.

Сегодня двадцать вторая годовщина великой Победы. В каждом доме она отмечается по-разному. В воинских частях и рабочих коллективах проходят собрания, на которые приглашают не старых ещё ветеранов, в посверкивающих боевыми наградами пиджаках или в парадной форме при всех регалиях. Многие из офицеров или сверхсрочников, которые служат в частях, участники боевых действий. Они выступают перед молодёжью со своими немудрёными рассказами. Фронтовики не любят вспоминать войну…

Сергей, гуляя с пацанами в районе бани, впервые видит солнечное затмение. Среди ясного дня на несколько минут вдруг наступают глубокие сумерки.

Люди, извещённые заранее об этом астрономическом явлении, уже приготовили: кто сварочные, кто просто закопчённые над спичками стёклышки. Они вышли на эту более-менее открытую площадку, не закрываемую пятиэтажками и, прикрыв один глаз, наблюдают.

Пацаны, не знавшие о предстоящем затмении, сначала обескуражены. Потом они уже и сами пытаются накоптить стёкла и посмотреть на наше заслонённое такой «нерасторопной» Луной светило. На Солнце самые ушлые различают несколько пятен, но всем всё же интересно увидеть, как оно постепенно больше чем на половину «откусывается» Луной.

Школьный учитель, преподаватель физики и астрономии, стоит, окружённый стайкой старшеклассников, около школьного телескопа и по очереди приглашает их поглядеть в окуляр.

Коровы, пришедшие, судя по всему, из Бобровки попастись в окрестностях посёлка, вдруг все в голос тревожно и как-то обречённо заревели, глядя в небо. Вместе с ними тревога охватывает и ребят.

«Представление» скоро оканчивается, и народ расходится по своим делам, обсуждая событие, чтобы тут же забыть о нём.

На убое.

Жарким солнечным днём папа привозит Серёжу на «Пятую». Пока он занимается делами, Сергей гуляет по окрестностям.

За бараками сосновый лесок. Вылезшие из-под рыжевато-коричневатой хвои, торчат на хрупких ножках разноцветные сыроежки: красные, розовые, фиолетовые, зелёные, жёлтые и даже чёрные. Рядом с ними лоснятся блестящими тёмно-коричневыми шляпками маслята и краснеют лисички. Это так весело! Настоящая грибная радуга!

Прогуливаясь и исследуя пространство, он забредает на свинарник. Около деревянного приземистого строения – огороженный жердями загон. Боец-свинарь в замызганной робе тянет за верёвку, привязанную к задней ноге, упирающуюся и визжащую свинью.

Сергей забирается на загородку и садится сверху. У солдатика за поясом огромный длинный тесак.

Не зная, зачем все эти манипуляции, Серёга с любопытством смотрит.

Свинарь доволакивает чушку до широкого отштампованного из нержавейки лотка, лежащего на земле. Лоток немного наклонен в одну сторону, в ту, где из него выступает слив.

Работнику нет никакого дела до Серёжи, и он делает свою работу: прижав вырывающуюся свинью коленом и придерживая ноги левой рукой, правой – вонзает лезвие между рёбер.

Алая кровь бьёт из раны пульсирующей мощной струёй и стекает по ножу, руке и лотку прямо на землю. Рой чёрных мух тут же облепляет зловещее красное озерко.

Чушка продолжает надрывно визжать, постепенно ослабляя сопротивление.

Серёже очень жалко её. Таинство убоя ошеломляет мальчугана! Оказывается, свиная котлетка в его тарелке – это предсмертный истошный визг, зловещее матово поблескивающее лезвие ножа, пробивающее сердце животного, и алая жизнь, стремительно вытекающая из слабеющего тела.

Свинья затихает, только изредка ещё вздрагивает в агонии, продолжая жалобно визжать. Солдат разжигает паяльную лампу. Сергей сползает с жердины и идёт обратно к штабу, где его уже разыскивает папа.

Он всё рассказал отцу. Тот немного смущён тем, что приходится как-то объяснять ребёнку жестокую (порой) неоднозначность жизни.

«Да и ладно, – думает он, – всё равно когда-то детям надо рассказывать о некоторых деликатных моментах нашего бытия».

Высоцкий.

Песни Владимира Высоцкого появляются в доме как-то сразу и неожиданно просто. Отец, приезжая с дежурства, нет-нет, да распевает под гитару, усевшись на диван и подражая… неподражаемому голосу, необычные песенки.

Истории про сказочных персонажей: «дикого вепря» и «нечисть» муромских лесов органично перемежаются с романтичными балладами: «Спасите наши души», «Здесь вам не равнина», «Песня о друге». Пацаны, не видевшие ещё «Вертикаль», никогда не слышавшие записей самого Высоцкого, слушают заворожённо захватывающие истории.

Необыкновенно красивый и ироничный рассказ про цветы на нейтральной полосе вообще очаровывает филигранной отработкой стиха и необычностью сюжета.

Удивительное дело – песни «хрипатого горлопана» никто никогда не продвигает и не популяризирует. Но они пробиваются и пробиваются в толщу народа, звуча с заезженных плёнок, переписываясь от руки в замызганные тетрадочки. Они просачиваются «в люди» сквозь толщу замалчивания и цензуры, только благодаря высоченному качеству «материала» и флёру «запретного плода».

Популярность песен Высоцкого подогревается необыкновенными слухами о его «зековском» прошлом, о конфликтах с власть предержащими, об «античных» любовных приключениях. Эти слухи не доходят до детских ушей. Эти уши впитывают фабулу и делают «прививку» Высоцким, чтобы он органично врос в их души на всю жизнь.

Скоро в школу!

Сегодня в детском садике необычный день. Сегодня воспитательница объявила «подготовишкам», что они пойдут знакомиться со своей будущей школой.

– Ур-ра-а!!! – кричат хором будущие первоклассники.

Одевшись, они выходят вслед за воспитательницей и идут по дороге. Они идут уже не так организованно, взявшись за руки, как в младших группах, а растянувшейся толпой. Воспитательница больше не делает попыток призвать их к заведённому в детском саду порядку. Это уже ни к чему. Они для неё – уже не её.

В школе ждут будущих питомцев, и будущая первая учительница Лариса Сергеевна проводит краткую экскурсию: она показывает детям их учебный класс, мастерские, спортивный и актовый залы, столовую и пришкольный участок.

Скоро-скоро ребята появятся здесь не как гости, а в качестве полноправных учеников.

В первый класс.

1-е сентября 1967-го. С утра дом напитан необычной суетой. Серёжа впервые надел школьную форму. Блестящий коричневый портфель из искусственной кожи заполнен необходимыми и непривычными ещё ему предметами: деревянным пеналом с перьевыми ручками, карандашами, стёркой* и счётными палочками; чернильницей-непроливайкой; тетрадями в косую линию и в клетку; пресс-папье**, изготовленным из прочной светлой древесины; учебниками: букварь, арифметика, русский язык, родная речь; акварельными красками и альбомом для рисования.

Сегодня – первый урок! Папа фотографирует сына у подъезда дома. Тот щурится от яркого солнца.

Серёжа уже давно умеет читать и считать, он даже пишет немецкими буквами, которым научил его отец.

Но первыми уроками становятся: «Чистописание» и раскладывание счётных палочек. Палочки ему не интересны, потому что это пройденное.

Зато чистописание превращается в настоящую пытку – наклонные палочки, крючочки и чёрточки никак не хотят быть параллельными линиям в тетрадке! Предательские чернила так и норовят соскользнуть с кончика пера и шлёпнуться в тетрадный лист. Для очистки перьев от налипающей пыли и соринок у Серёжи есть специальная перочистка***, но всё равно, к концу уроков пальцы рук фиолетовые, а в тетрадках тут и там – большие или маленькие кляксы.


Чернила в тетради высыхают медленно, поэтому после каждого предложения их приходится промакивать. Через месяц-другой промокашка, закреплённая в пресс-папье похожа на загадочные письмена Леонардо-да-Винчи.

К концу первой четверти ребята уже освоили букварь и умеют писать. А по арифметике – складывать и вычитать цифры, решать простые примеры.

Самый любимый урок – это перемена!

*Стёрка – стиральная резинка, ластик.

**Пресс-папье – один из нескольких предметов письменного набора, представляющий собою полукруглый брусок с рукояткой сверху и с прикрепляемым снизу листком промокательной бумаги; служит для промакивания того, что написано чернилами.

***Перочистка, эссюи-плюм (essuie plume) (фр.) – приспособление для чистки пера в виде сшитых или скреплённых между собой посередине одёжной кнопкой нескольких лоскутков ткани (обычно округлой (или в виде цветка) формы); любой лоскуток ткани, используемый для этой цели.

Первые каникулы.

Конец октября. Скоро первые осенние каникулы; первоклашки ещё об этом не знают, поэтому Лариса Сергеевна рассказывает им о новом для них явлении:

– Итак, дети, скоро у вас будут осенние каникулы. Это значит, что вы будете отдыхать целую неделю. – Учительница мягко улыбается, глядя на притихший класс.

Серёжа поднимается из-за парты и начинает складывать учебные принадлежности в свой портфель. Закончив сборы, он берёт его в руку и идёт по классу в сторону выхода…

Учительница, немного сменившись в лице, наблюдает за его действиями:

– Серёжа, а ты куда пошёл?

– Вы же сказали, что каникулы начинаются?!

– Серёженька, каникулы начнутся послезавтра… – Она чуть насмешливо смотрит на него.


Класс взрывается язвительным смехом! Смущённый Серёжа садится на своё место.

Сирена.

Тёплый август 1968 года. Перед первым сентября отец привёз Сергея на двадцать первую площадку. Он всегда брал детей с собой, если была такая возможность. Боря был в садике, а у Серёжи – летние каникулы – дополнительные приключения и впечатления никогда пацану не помешают.

Отворот на Двадцать Первую – примерно на полпути до Пятой. Бетонка километр с лишним несётся вглубь густого леса и замирает перед КПП.

Пока у папы служебные дела, Серёжа привычно ждёт его у штаба, оглядывая окрестности.

Он уже, было, собрался немного прогуляться и осмотреться, как вдруг громко и протяжно завыла мощная сирена!

Серёже стало вдруг страшно, когда по дорожкам и напрямик, мимо него, подгоняемые тревожным рёвом, огибая деревья, забЕгали солдаты и офицеры.

Не зная, что делать и не получив от отца никаких инструкций, Сергей стоит среди этой организованной сутолоки.

Тут к нему деловито подходит какой-то сухощавый капитан в летней рубашке с накладными погонами:

– Ты – Серёжа?

– Да.

– Твой папа попросил отвезти тебя домой. Пойдём.

Они проходят через проходную к стоянке. Дядя показывает на мотороллер «Вятка» возле бордюра:

– Садись сзади.

Серёжа, не отошедший ещё от «сюрпризов» сегодняшнего дня, неуверенно подходит к длинному, обтянутому дерматином, сиденью с пластиковым пояском посередине. Подождав, пока офицер надел каску и снял машину с подножки, он взбирается на сиденье и садится.

– Держись за ручку! – сквозь рёв мотора кричит капитан и срывается с места.

Серёжа успевает схватиться за рукоятку и чувствует, что его мышцы так напряжены, что кажется – ладони вот-вот разожмутся и он улетит назад. Но мотороллер быстро набирает скорость и держаться становится полегче.

Освоившись, Сергей смотрит вперёд, с любопытством выглядывая из-за спины мотоциклиста, и с восторгом наблюдая, как дорога стремительно несётся им навстречу!

Ветер полощет его волосы и раздувает веки глаз, мешая смотреть, и тогда Сергей разглядывает пробегающий мимо него пейзаж.

Они быстро доехали до дома. Ляжки стали влажными от пота, а пальцы еле разжались от напряжения. Серёжа соскочил с седушки и поблагодарил дядю за поездку. Тот деловито кивнул и тут же исчез, оставив только звон в ушах и сизоватый дымок выхлопа.

Это было 28 августа, когда в связи с вводом войск Варшавского договора в Чехословакию, всем частям и соединениям СССР была объявлена повышенная боевая готовность.

Второй класс.

«Все трудности привыкания к новым условиям жизни позади» – полагал, наверное, Серёжа, когда уходил на летние каникулы. Надо сказать – учился он неплохо, не получив ни одной тройки в четвертях и за учебный год. Папа, конечно ожидал от него большего, но смирился – троек он терпеть не мог, потому что сам был почти что круглым отличником в своё время. Мама в этом плане была более либеральной, но сыном гордилась.

Новый класс, новые высоты знаний, новые требования к учёбе, более сложные задания…

Задачки и примеры по арифметике особой сложности для него не представляли, как и письмо – буквы постепенно выровнялись и стали послушно наклоняться и нажиматься так, как требовали правила чистописания и косые линии тетрадей. Рисование, пение, физкультура, труды вообще проходили фоном для основных предметов.

Во втором классе родители купили Серёже настоящую чернильную авторучку с пипеткой для заправки чернилами из бутылёчка. Теперь в прошлое отошла непроливайка и перочистка. Громоздкий папье-маше остался дома – надписи промакивались обыкновенными промокашками, вложенными в тетрадки ещё на заводах Полиграфпрома.

Реальной же трудностью (с самого первого класса) стало обязательное ежедневное делание уроков, которое отрывало ребёнка от более интересных занятий. Но… был непреодолимый фактор строгого папы, который следил за тем, чтобы все задания были выполнены согласно записям в дневнике. И отсутствие троек было прямым следствием такой семейной парадигмы.

Родная речь.

Уроки чтения поначалу были не сложными – надо было дома прочитать заданное, а в классе пересказать содержание.

По традиции, после первых летних каникул все детишки читали небольшое стихотворение М. Смирнова (которое, на самом деле написали в соавторстве Агния Барто и Самуил Яковлевич Маршак, но это – к слову):

«Вспомним нынешнее лето,
Эти дни и вечера,
Сколько песен было спето
В теплый вечер у костра.


Мы на озеро лесное
Уходили далеко.
Пили вкусное парное
С легкой пеной молоко...


Огороды мы пололи,
Загорали у реки.
И в большом колхозном поле
Собирали колоски.»


Это стихотворение как-то мало напоминало то, чем занимался Серёжа летом, но детская интуиция подсказывала ему, что это всё – творческие условности.

Дело в другом – Серёжа слабо себе представлял, что такое пена у молока. Он не мог знать, что при дойке прямо в ведро, парное молоко по верху покрыто мелкими воздушными пузырьками – пеной. Другое дело – пенка, которая образуется при кипячении, она ему известна. А что такое пена?

С другой стороны – он видел пену на поверхности озёрной и речной воды, чем-то похожую на молоко. Глубинами разума он, конечно сомневался, что дети эту пену могли пить, но – всё в жизни бывает! С этими мыслями он и вошёл в урок чтения.

– Серёжа, расскажи, пожалуйста, о чём заданный вам стишок? – подняла его Лариса Сергеевна.

Он встал и с места начал рассказывать, что знал:

– Дети жгли костёр, пели песни, купались в озере, пили пену…

– Какую пену? – спросила учительница, удивлёнными глазами глядя через очки.

– Ну, на озере, на воде, – уже подозревая, что «молотит» что-то не то, промямлил Серёжа, оглядывая класс.

Обескураженный, было, педагог, взял себя в руки и спокойно сказал: «Нет. Не правильно. Вот Марина нам ответит. Садись».

Серёжа сел за парту. Марина Неклюдова добросовестно рассказала про парное молоко и про колоски на поле, и инцидент замяли…

Басня Крылова.

Наконец наступила пора серьёзных испытаний – ученикам впервые задали учить наизусть серьёзное произведение. Оно мало походило на те четверостишия, которые некоторые из них зубрили в садике на Восьмое марта или на День СА и ВМФ. Надо было выучить басню Крылова «Стрекоза и Муравей».

Глянув на текст, Серёжа впал в полную фрустрацию от ощущения невозможного. Отец, видя паническое настроение сына, поспешил его твёрдо заверить, что всё получится.

Серёжа обречённо читал басню от начала и до конца, но ничего не мог воспроизвести.

– Ты всё делаешь не так, – сказал отец, – стихотворение надо учить по две строчки, постепенно наращивая их количество.

– Я ничего не понима-аю! – рыдал сын. Длинный-предлинный текст расплывался перед глазами.

Папа присел к письменному столу, взяв стул:

– Учи первые две строчки, пока не повторишь их наизусть.

– «Попрыгунья Стрекоза, – начал сын, всхлипывая, – Лето красное пропела…». Повторив строчки несколько раз, он закрыл текст рукой и без труда произнёс их наизусть.

– «Оглянуться не успела, Как зима катИт в глаза.» – Приступил он к следующим строкам, – Папа, а что означает «катИт»?

– Ну, это образное выражение. Оно означает, что зима уже надвигается на землю и скоро будет холодно. Понял?

– Да. «Помертвело чисто поле…»

– Подожди, – остановил отец, – Вторые две строчки ты выучил?

– Да. – Сын повторил и их, не глядя в текст.

– Молодец! Теперь расскажи на память все четыре строки. Не без запинок, но Серёжка выполнил и это.

– Хорошо. Переходи к следующим двум строчкам, учи их…

Через десять минут первые две строфы уже были разучены. Через час дело подходило к морали басни. За окном была глубокая ночь. Глаза начали слипаться. Зевота воротила скулу.

В общем, горе-школяр кое как добрался до окончания… и тут выяснилось, что он совершенно ничегошеньки не может вспомнить из первых строк!

Помучавшись с сыном некоторое время, папа вдруг сказал:

– Ладно, иди спать. Утром встанешь, доучишь.

Снедаемый смешанным чувством смущения от невыполненного долга и желанием спать, Сергей вымыл ноги и лёг.

Ночью ему не снилось ничего.

Отец разбудил его чуть пораньше обычного. Начищая зубы, Сергей вдруг через зубную щётку начал распевно декламировать бессмертные крыловские строки про «попрыгунью Стрекозу» и язвительного «Муравья».


Строки одна за другой легко и свободно изливались вслед за потоком воды из крана.

Выйдя из ванной, Серёжа окликнул папу:

– Слушай. – он начал рассказывать, а батька – хитро улыбаться. – «…Я без души лето целое всё пела. Ты всё пела? Это дело: Так поди же, попляши!». – Он закончил басню. Отец сдержанно похвалил.

– Папа, а что, Муравей пустил к себе домой Стрекозу? – озабоченно спросил он у отца. Отец не знал, что ответить:

– Да пустил, конечно, – соврал он, – что ж её на морозе оставлять? Не по-человечески как-то…

Пятёрку на этот раз Сергей не получил – как говорится, не дошла очередь, хотя он усердно тянул руку.

Но зато он научился главному: не надо робеть перед невыполнимыми, с виду, задачами. «Глаза боятся – руки делают!».

Вместо эпилога.

В ноябре, когда землю уже покрыл снег, Серёжа уехал. Его отца, вместе со всем ракетным полком, перевели на новое место службы. Расставался с улицей «Зелёной» он с лёгким сердцем ребёнка, потому что он ехал вместе с любимыми родителями и ставшим ему дорогим младшим братишкой. Все были вместе, а это было самым главным!

С какими приключениями в дороге они, вместе со всеми семьями, столкнулись, когда спецпоездом добирались до нового места – это тема для отдельного рассказа.

Оренбургская степь приняла их приветливо.

Открывалась новая страница серёжкиной жизни, загадочная и многообещающая…