Роман жил с мамой. Уже года три, как не стало папы и бабушки.
Учился он неплохо, и мама прощала ему многое. Она и не заметила, как он еще в седьмом классе стал курить - сначала из любопытства, потом «втянулся», потом в очередном «колхозе» (в семидесятые годы всех отправляли в колхоз - и школьников, и студентов, и научных работников) - Ромке дали попробовать «травку».
Доверительные отношения с мамой накладывали свой отпечаток на Ромкин быт. Он много читал, покупал научные книжки просто из-за названия, например, купил аж за три рубля толстенную «Математическую логику», полистал, да так она и стояла, ненужная, рядом с Конан Дойлем.
Приходила тоненькая рыжая соседка Нинка, на год младше Ромки. Они учились в разных школах, Ромка иногда ее встречал по утрам. Если мамы не было дома, они целовались. Ромка не считал это романом, хотя чувствовал, что Нинка его любит.
Как-то Ромка поднялся на Нинкин этаж. У Нинки тоже была мама, она обстирывала какие-то лечебные учреждения, у нее была стиральная машина и отдельная центрифуга японская.
Ее ставили в ванной, в ванну, посередине, бочонок такой. Бочонок жужжал и хотел взлететь. Чудесная заграничная техника была большой диковиной.
Нинкиной мамы тоже не оказалось дома, Нинка - ну в шестнадцать-то лет - кокетливо предложила Ромке кофе.
Раньше он катал ее по двору на велосипеде полувзрослом, на багажнике. Нинка сидела боком, платье развевалось. Сегодня она была в штанах, носили клеши.
Нинка говорит:
- А у меня новые трусики.
У ромки отпадает челюсть. Но он держится и виду не подает. Абсолютно невозмутимо (как ему кажется) он произносит:
- Ну покажи, что ли...
Нинка расстегивает штаны, на мгновение приопускает их, видно что-то кружевное на тоненьком теле, моментально застегивается, смеется. У Ромки кружится голова.
В сентябре всех послали «на картошку».
Ребята за углом у деревянного барака, где спали на дощатых нарах, как зэки, вместо сигареты предложили Ромке «зобнуть» самокрутку с какой-то дрянью. Ромка покашлял и впечатления не получил. Но запомнил.
Дома, уже после, Нинка (ну, у Нинки дома) говорит:
- Ромка. А у меня чего-то есть.
Ромка, естественно, думает про секс - ну там про бюстгальтер или чулочки. А Нинка достает сигаретку самодельную. Такую сигаретку курили «на троих», как выяснилось позже.
А он ее покурил, ничего не произошло.
- И что?
- Ты чего? Ниче не чувствуешь?
- Н-не знаю, ничего... А что это? «Кэмэл»? "Марльборо"?
- Дурачок ты...
Она достала еще такую же сигаретку.
Ромка снова покурил.
У Нинки была радиола с лампочками. Пел в эфире Хампердинк. Или Рафаэль. Его словно замкнуло, казалось, что время идет медленно, и он поет уже много часов, одна песня никак не кончалась. Ромка взял себя в руки, осторожно попрощался с Нинкой, даже, кажется, поцеловал ее и с трудом спустился на свой этаж. Мамы не было дома, Ромка полежал, потный как мышка, в общем, через какое-то время начало возвращаться сознание. В голове шумело и крутилось. Болтаясь из стороны в сторону, он добрался до туалета, его долго рвало. И трясло, аж зубы стучали.
Так плохо ему было только раз в жизни, в детстве. Он заболел, кажется, корью, или скарлатиной, сейчас было и не вспомнить, но детский сад закрыли на карантин, он запомнил это слово. Еще была зима, и несолько недель Ромка провел в каком-то бреду, мама и папа и бабушка по очереди обтирали его влажной ваткой. Приходила медсестра и вешала на высокой железной палке бутылку с лекарством, и по трубочке из нее что-то текло ему в руку. Со временем Ромка выздоровел, ему разрешили погулять. Покачиваясь, он вышел во двор. На круглой клумбе, отделанной кусками кирпича, были цветы - Золотые шары. И бабочки на этих цветах. Последний раз он гулял - катался с горки на санках, валялись все ребятишки в снегу. В детский сад его больше не водили.
Сегодня организм молодой, сегодня все обошлось. В конце концов, Шерлок Холмс вообще "сидел на игле", притом на кокаине. На скрипке играл и кололся в перерывах. Ромка пришел в себя, поиграл на пианино. И уснул.
Судя по новой дырочке на ремне, килограмма два он сбросил в этот день.
Мама вернулась с гастролей. Кто-то подарил ей «пробник» - розовое масло, душиться. Капсула такая, даже не бутылочка, а как патрон для винтовки, только стеклянный. А потом эти духи кончились, и ромка попросил у мамы эту миниатюрную пробирочку - ну, для клея для самолетиков.
Мама много работала, и дома ее часто не было. Приходила сестра Ленка с мужем Сережей и дядей Ваней, капитаном, Сережкиным папой. Дядя Ваня привез из Сингапура ананасовый сок, веер для мамы и пакетики с порошком - делать газировку.
Очень вкусная получалась газировка, шипучка такая - насыпал в кружку порошок, сунул под кран, она шипит и брызгается пузырьками.
Замысел Ромки сформировался нечаянно. Как раз он прочитал, как Холмс изобрел какой-то препарат для своих экспериментов в криминалистике. В голове взболтались корешки книг на полках - "Математическая логика", "Шерлок Холмс", Лувр, Эрмитаж, Передвижники, "Техника комбинированных съемок"...
Мамина стеклянная капсула поместила в себя содержимое пакетика с нарисованными абрикосами.
Ромка заткнул это дело ваткой и накапал свечкой, и прислонил к свечкиной получившейся пробке радиоприемник с выпуклыми буковками. Буковки отпечатались на стеарине. Получилась герметичная упаковка с белым порошком и фирменно запечатанная.
Пошел к Нинке, двумя этажами выше.
- Нинка! Смотри, что у меня есть!
Оглядываясь, как вор в плохом детективном фильме, он достал мамину пробирку.
Далее следуют на одном полотне изготовленные «Возвращение блудного сына», «Три богатыря», "Охотники на привале", «Смерть Святого Иоанна» или «Святой Себастьян» - «в одном флаконе».
Ромка сказал Нинке, что порошок в пробирке - это то ли героин, то ли кокаин, что он толком не знает, но типа что счас попробуем, и нет ли у Нинки шприца. А впрочем, не надо шприц. И он распечатал пробирочку с белым абрикосовым концентратом.
У Нинки глаза сделались как монеты "по двадцать три рубля".
Ромка махом высыпал себе в рот белый порошок.
Порошок зашипел и стал пузыриться. Из Ромкиного рта пошла пена, он упал и слегка подергал ногами.
Нинка отчаянно закричала.
Ромка ее потом откачивал и целовал и просил прощения за жестокую шутку, а она никак не могла остановиться и всё плакала.