Раненая душа
Со скалы сорвавшись, камень кровоточит,
Разбиваясь, как людские судьбы.
Раненых душа над ними плачет.
Замок превращается в руины.
Разгребая камни, руки ранят
Острые осколки бессердечья.
Время, не стирая, ноет болью,
В память все врезаются увечья.
Лишь любовь сравнима с Божьей лаской.
Сможет исцелить все наши боли,
И простит душа обиды клочья,
В памяти оставшись в рваных масках.
Так любовь готова к всепрощенью,
Схоронив всей подлости невзгоды.
Лишь любовь заполнит память нашу, –
Тех, кто честен, пусть и вне свободы.
2015. Берлин.
Телеграмма
Как обычно, я разговаривал по телефону с любимой
сестрой, подробно расспрашивая ее о здоровье и житье
– бытье нашей родни, по которой всегда очень скучаю.
Сестра моя любит поучать меня, младшего брата, сове-
туя, как нужно жить – это привычка контролировать
все мои действия осталась у нее с далёкого детства.
Теперь мне за сорок. Я по-прежнему терпеливо и
с уважением слушаю её назидания, потому что мне до-
рога ее забота. Но на этот раз меня задел запрещенный
прием: «Ты, как наш папа, занимаешься только сво-
ими картинами, своими симпозиумами, а дети у тебя
растут без отца. Отец тоже писал свои бумажки у себя
в кабинете, а на нас у него не хватало времени. А в это
время мама работала на четырёх работах и тянула всю
семью».
Сестра сказала абсолютную правду, но слово «бу-
мажки» резануло слух, мне стало больно. Я бы простил
это слово другому, постороннему человеку, но не ей.
Из уст любимой дочери отца, знающей переплетения
его трагической судьбы, слышать такое, было до боли
обидно и неприятно.
Я давно хотел рассказать эту историю, но никак
не решался взяться за перо. И вот, видимо, пришел
этот час.
Ранним летним утром в нашу квартиру позвонили.
Старшая сестра Сауле соскочила с постели и наспех
накидывая халат, побежала к двери со словами:
– Что ж так рано? Ещё только шесть утра!
Перед дверью стояла почтальонша. Она резко сунула
сестре телеграмму и, не сказав ни слова, не
попросив расписаться, убежала.
Обычно я любил подольше поспать, но на этот раз
заснуть не удалось: через минуту тихое раннее утро
превратилось в кошмар. Мама и сестры начали неисто-
во плакать. Нет, не плакать – кричать, выть, стонать.
Мама рвала на себе волосы. На женский рёв начали сбегаться соседи.
Узнав, в чём дело, женщины тоже утирали слезы,
а мужчины без слов молча уходили курить.
Не понимая, что случилось, что могло произойти
за эти минуты, я соскочил с кровати и подбежал к маме.
Увидев меня, она пришла в себя, обняла и прошептала:
– Я скоро привезу папу.
Я не понимал. Все должны радоваться, прыгать
от счастья – мама поедет за папой, а я его не видел три
года.
Слову «привезу» я не придал значения. Для меня
важно: наконец-то я увижу любимого папу, и мы будем
вместе. Моё детское сердце наполнялось счастьем.
Радость длилась недолго – до того момента, пока я
не увидел телеграмму, оставленную на столе.
Я прочёл: «В связи с кончиной Мекебаева Абуса-
гита Хабдулловича, администрация учреждения ЛА
155/8 разрешает забрать тело вашего мужа».
Только теперь всё стало понятно: телеграмма,
плач, рыдания, и мамино «привезу папу».
В момент мир моего детства рухнул, оно закончи-
лось. А началась взрослая жизнь.
На дворе – 1975 год, мне – одиннадцать лет.
Детство
Мой папа родился в 1931 году. Тогда в Казахстане
случился страшный голод, искусственно устроенный
Сталиным. В то время умерло больше миллиона людей,
живших тогда в Казахстане. Об этом я расскажу позже.
Город, где родился папа, называется Кокшетау.
Места в округе живописные. На небольшом участке
земли среди бескрайней казахской степи Всевышний
создал земной рай. Причудливые, разнообразной формы
скалистые горы, покрытые лесами. Множество
больших и малых озёр, водопадов, срывающихся со
скал. У каждой горы или озера – своя легенда, преда-
ния, передаваемые из века в век народными сказителя-
ми и акынами.
Видно, сама природа наделила отца талантом пи-
сать, а главное – размышлять над увиденным.
В те страшные годы у казахов отнимали скот – ло-
шадей, коров, баранов, кормивших народ и дававших
ему возможность выживать при любом неурожае. Это
называлось коллективизацией, хотя на самом деле это
был государством узаконенный грабёж. Семью папы
спасло от голодной смерти единственное обстоятельство
- мой дед, Хабдулла, был водителем, первым водителем
в том нашем казахском краю. Умение водить машину
тогда - большая редкость. Профессия дала возможность
выжить всей семье.
После рождения Абуталипа, братишки моего
папы, умерла их мать. Чтобы сохранить детей, дед при-
вёз из аула тринадцатилетнюю девочку, пообещав её
родителям, что отдаст позже подростка учиться. А ей
пришлось ухаживать за детьми. В 1941 году дед ушёл
на войну и закончил героический поход, получив ране-
ние в Сталинградской битве. После окончания войны
повзрослевшая уже девушка стала деду женой, родила
ему трёх сыновей, но Абуталип вскоре умер.
Вся моя повесть построена на воспоминаниях
мамы, братьев, сестёр, соседей, друзей моих родителей,
документах, а также свидетельствах случайных людей
– тех, с кем сводила судьба. Об одном такой врезавшей-
ся в память встрече мне хочется поведать.
Сразу после армии, в 1984 году, я устроился ра-
ботать художником-оформителем во Дворец культуры
имени В.И. Ленина. Мне дали небольшую, но уютную
мастерскую, где я с удовольствием работал.
Как-то раз туда пришёл электрик лет пятидеся-
ти – проводить пожарную сигнализацию. Он стоял на
стремянке под потолком и прокладывал кабель. На сте-
нах висели мои картины. Видимо, под впечатлением
от увиденного, он начал рассказывать историю своего
детства, вспоминая казахскую семью, жившую по со-
седству. У меня горел срочный заказ, и я не обращал
внимания на его монолог. Он рассказывал, по большей
части, для себя, не отрываясь от работы. Я же обратил
внимание только тогда на его историю, когда он стал
вспоминать о мальчике, умевшем рисовать, но, к сожа-
лению, рано умершем.
– Его напоили молоком больной коровы, он забо-
лел и угас. Жалко, мог бы стать художником, а может,
и знаменитым, уж очень рисовал хорошо. А его стар-
ший брат – грамотным стал, и всё время писал. Одарён-
ные были дети! Старший был пастушком. Каждое утро
выгонял скот на пастбище. Брал с собой книги, тетрад-
ки и писал. Что писал? А я не интересовался, что он там
пишет. Дурак был, да и сейчас не умнее. Был бы ум-
ный, не крутил бы проволоку. Говорила мать: «Учись,
сынок, человеком станешь. Вон – Алексей как учится,
читает всё, да пишет, а ты…» Да кто ж её слушал... Как
по-казахски его звали, я не знаю, мы по-русски Алексе-
ем кликали. Наверное, стал большим человеком.
От этих воспоминаний мне стало не по себе, смут-
но проступало до боли знакомое в его рассказе. Я мол-
чал, но в продолжение рассказа вслушивался уже вни-
мательнее.
– У дяди Коли, ихнего отца, было ещё три сына:
Борис, Толик и ещё маленький, как звали его, не пом-
ню.
После этих слов я отложил работу и пересел на ди-
ван, стоявший напротив стремянки. Сердце моё коло-
тилось. Монтёр не обратил на меня внимания и продол-
жал закручивать шурупы в потолок.
– Звали-то их по-ихнему, по-казахски, значит, да
только мы их по-русски переделали. Дядя Коля до вой-
ны шофёром был, да и после неё за баранкой. Борис - тот
всё возле отцовской машины крутился, любил её очень.
Как батька прокатит, так ему больше счастья и не надо.
А вот с Толиком мы намучались. У меня старший брат
есть, так вот нам этого Толика и давали нянчить. Взрос-
лые на работах да при делах, а нам бы в футбол пого-
нять. Он – маленький, сопливый, а нас держит. Так
мы, пакостники, что удумали: надавим ему на темеч-
ко, он и засыпал. Мы его – на лавочку, а сами – играть.
В общем, когда об этом узнали, мой батя меня плёткой
порол, а братку моего дядя Коля арканом отхаживал.
Да всё правильно: мы-то Толика убить могли.
Тут моему терпению пришёл конец.
– Дядька, а ты не помнишь, какая фамилия была у
этой семьи? – спросил я с дрожью в голосе.
– Да нет, не помню я, сынок, давно это было. По-
том мы переехали и больше не встречались. Хорошие
соседи – самим голодно, а они нам помогали. Время
тогда такое было. Всем голодно, да только не каждый
помочь-то мог.
– А имя Абусагит тебе ничего не говорит?
Мужчина опустил руки, устало посмотрел на меня
и задумчиво произнёс:
– Нет, не знаю. А на что оно тебе?
– Может быть, фамилию Мекебаев слышал ког-
да-нибудь? – улыбаясь в ожидании его реакции, спро-
сил я.
На пару секунд он задумался. Вдруг усталые глаза
мастера начали увеличиваться. Ничего не подозревая,
словно рассказывая самому себе, он вдруг услышал от
незнакомого ему человека фамилию людей, про кото-
рых только что вспоминал. Дядька пришёл в замеша-
тельство:
– Откуда? Откуда ты их знаешь? – с недоверием
спросил незнакомец.
Внутри меня всё клокотало, ком подступил к гор-
лу. Всё, что я сейчас услышал, было для меня родным.
Посторонний человек с искренним уважением расска-
зывал про мою семью. Я гордился ими, моими близки-
ми.
– Так вот, дядька, Абусагитом звали того Алексея,
а я – его сын! – торжествующе воскликнул я.
От неожиданности мужчина чуть не свалился со
стремянки. Спрыгнув с неё, он обхватил меня, прижал
к груди и расцеловал. Потом мы сидели на диване. Те-
перь уже я рассказывал о том, как сложились судьбы
всех, кого он знал в далёком детстве.
Моего случайного монтера – он за несколько ми-
нут стал мне родным человеком – звали Виктор Кор-
жиков. Мы проговорили до обеда. Я рассказал ему, что
папы нет в живых, что он действительно был умным,
честным человеком, и о том, что с ним случилось. Что
Борис, которого зовут Бахыт, стал профессиональным
водителем. Толик, в действительности Тулеген – ему
они давили на темечко – стал офицером КГБ. Что по-
сле Тулегена родился ещё один брат, которого он не
помнил, и звали его Толёу. После этих слов Виктор не-
много смутился.
– Ты только Тулегену не рассказывай, что мы с
ним делали. Ну, их гэбэшников… А вот батьку твоего
жалко. Какой человек был… Ах, какие сволочи, за что
ж они с ним так!
Но всей правды в то время я и сам не знал. Узнал её
позже, когда рухнул советский строй. Продолжаю уз-
навать до сих пор.
Работа
После окончания средней школы папа поступил
в педагогическое училище на языковедческий фа-
культет. В то время в городе не было института с та-
ким уклоном, а ехать в столицу невозможно. Ему, как
старшему, приходилось работать и содержать семью.
Без отрыва от учёбы он работал на железной дороге.
После окончания педучилища он учил детей в ка-
захском интернате при железной дороге. В те годы един-
ственной партией была КПСС – с уставом о «равенстве»
и перспективе «светлого будущего». Воодушевлённый
светлыми идеями, папа не мог стоять в стороне и всту-
пил в Коммунистическую партию Советского Союза.
Его избрали секретарём комсомольской организации
железной дороги. Партия увидела в нём перспективно-
го члена, и, по её направлению, он поехал в 1953 году на
стацию Чемолган Каскеленского района Алма-Атин-
ский области руководить комсомолом.
В то время он уже был женат на красивой девушке
с удивительным именем Мариям, она и станет моей ма-
мой. Дочь Лейлу они оставили на попечение бабушки в
Кокчетаве, ныне Кокшетау, а сами отправились пропа-
гандировать и претворять в жизнь идеи «социального
равенства развитого социализма». Вернее сказать, папа
поехал, а мама последовала за ним.
Я не знаю, по каким соображениям, вероятнее все-
го, сработало женское чутьё, но мама, будучи дипломи-
рованным специалистом, никогда не вступала ни в Ком-
сомол, ни в партию. Папа, занимавший ответственный
партийные посты, не думал принуждать маму, хотя в
идеи КПСС сам безгранично верил. Работая на станции
Чемолган, он ещё не предполагал, во что выльется его
безграничная вера и преданность коммунистическому
строю. Пока он продолжает строить «светлое будущее»,
он – успешный секретарь райкома комсомола.
В 1953 году у них родилась ещё одна дочь, и, по
желанию деда, её назвали Сауле. Но деду не довелось
увидеть внучку. Из-за полученных ран дед Хабдулла
умер в том же году.
Отец поступил в Казахский государственный уни-
верситет на факультет журналистики на заочное от-
деление. Вскоре семья возвратилась в родной город. В
стареньком деревянном домике, где они поселились, в
тесноте жили мамина старшая сестра Камал с мужем и
двумя детьми, младший брат Дуан с женой и четырь-
мя детьми, и их мама Актай. Вот куда они вернулись
с двумя детьми. У родителей родилось ещё две дочери.
Предводительницей крикливой оравы стала Лейла,
любимица всех братьев и сестёр. В то время так жили
многие.
Будучи художником и зная, какого напряжения
требует творчество, я до сих пор не понимаю, как папа
мог работать в таких условиях – что-то писать. Навер-
ное, нужно до фанатизма верить в то, что ты делаешь,
любить своё дело. Удел счастливых людей!
Папа ездил в командировки, выступал с лекция-
ми, проводил собрания, конференции, а главное – пи-
сал. Его выдвинули в – городской комитет, а позже – в
областной комитет партии, на должность заведующего
отделом культуры и пропаганды.
Как ответственному работнику, ему выделили
квартиру, и семья могла переехать из тесной времянки
в просторное жилье, но он отказался от этого предложе-
ния в пользу коллеги: у того, напомнил отец, многодет-
ная семья. Это был поступок истинного друга.
Всё же в 1959 году мои родители с детьми пере-
ехали из избушки в комнату в трёхкомнатной ком-
муналке. Её получила моя мама – по линии УВД, она
работала медиком в ведомственной поликлинике пра-
воохранительных органов.
В 1961 году родился мой брат Аскар: долгождан-
ная мечта папы о сыне сбылась. Радость длилась пол-
года. Аскарик заболел и быстро угас. Это случилось в
больнице. Папа завернул его в свой костюм и, прижи-
мая мёртвого сына к груди, как раненый зверь, метал-
ся по палате всю ночь, не отдавая его врачам. Из его
горла вырывались хрипы, крики, иногда он затихал и
почти беззвучно плакал. Поправляя сына, чтобы ему
было удобно на его груди, он разговаривал с ним сквозь
слёзы. Так продолжалось всю долгую ночь. С этой ночи
у папы появилась проседь.
Сейчас, когда я сам стал отцом: у меня четверо де-
тей – две дочери и два сына – я поражаюсь силе духа мо-
его папы. Смог бы я пережить и не сломаться? Не знаю.
Но Всевышний пожалел моих родителей и пода-
рил им ещё одного сына. Так в 1964 году появился на
свет я.
Соседи начали переезжать в другие дома. Наша се-
мья отныне заняла все три комнаты большой и светлой
коммунальной квартиры. Теперь у нас образовался зал,
где за лакированным столом собирались друзья роди-
телей. Это были седовласые профессора, политические
деятели, сотрудники администрации, аспиранты и про-
сто приезжие со всего Союза. Гостей в доме всегда было
много. У папы появился свой кабинет.
Однажды папа заказал старому художнику-еврею
три картины – портреты деда Хабдуллы, мамы и его са-
мого. Написанные маслом на холсте полотна вставили
в позолоченные рамы. Он повесил портреты у себя в ка-
бинете и протянул от них до самого пола красное плю-
шевое полотно. Мама, увидев это, сказала:
– Аукен, – так мама ласково называла папу, – ты
зачем повесил нас как членов Политбюро?
На что папа ответил:
– Запомни, Марьям, если ты сам себя не будешь
уважать, то никто тебя уважать не будет.
Нет, не любить, а именно уважать. Уважать свои
чувства к жене, родителям, детям, уважать свои мыс-
ли. Не кичиться высоким положением, а самому ува-
жать то, что ты делаешь. Вот, когда поймёшь, для чего
ты живешь, тогда и придёт истинное уважение. Эти
слова я понял в зрелом возрасте, когда сам чего-то до-
стиг. Они стали отцовым наставлением в жизни.
Детское сознание чётко отпечатало в моей памя-
ти все те редкие минуты, которые я проводил с папой.
Этими минутами – светлыми, чистыми – я до сих пор
дорожу.
Время имеет обыкновение стирать из памяти
лица, голоса, запахи, но я хорошо помню папу. Я пом-
ню каждую морщинку на его лице. Его благородную
седую вьющуюся шевелюру. Я помню папины сильные
руки с длинными тонкими пальцами. Шрам на правой
лопатке от оспы, который он называл раной от пули, и
я ему верил.
Я любил бороться с ним, валяясь на матрацах,
брошенных на пол. Мы вместе ходили в баню. Он на-
мывал меня докрасна, брал на руки и нёс в парную.
Целый ритуал. Потом мы пили лимонад – его вкус я
никогда не забуду. Когда мы ходили по городу, отец
крепко держал меня за руку. Тепло его ладони я ощу-
щаю по сей день.
Я подражал его походке, манере беседовать с про-
хожими. Как же было его мало – времени, проведённо-
го с папой. Это случалось в те дни, когда он приезжал из
командировки.
В кабинете стоял большой стол, покрытый зелё-
ным сукном, а на нем письменный прибор и часы чу-
гунного литья Каслинского завода по мотивам басни
Эзопа «Лиса и ворона». Когда папы не стало, часы вдруг
просто перестали ходить. Перед отъездом в Германию,
я отнёс их в мастерскую. Проблема оказалась в меха-
низме: лопнула стальная пружина. Лопнула так же,
как оборвался стержень их хозяина. Теперь у них но-
вый владелец, это я, и часы ныне отсчитывают время,
отведенное мне Всевышним – так продолжается жизнь
папы. Придёт время, и эти часы так же будут служить
уже моим сыновьям, и, даст Бог, отстукивать время и
моим внукам.
Начало семидесятых папа провёл в постоянных
командировках. Он ездил по стране и часто бывал в Мо-
скве. В те годы он стал членом Союза журналистов: это
давало возможность заниматься в архивах – не только
казахстанских, но и московских.
Приезжая домой, он закрывался у себя в кабинете,
подолгу не выходил, работая над рукописями. Я помню
толстые, синего цвета папки на завязках, в них храни-
лись газетные вырезки с его статьями, журналы, где
публиковались его труды, но это были дежурные пу-
бликации.
В газетах и журналах того времени писалось о пе-
редовиках, о пятилетках, о встречах с интересными
людьми, о планах правительства, – в общем, то, что
нужно руководству. А в отцовских толстых тетрадях
записывались его собственные идеи, мысли, планы.
В нашем доме собирались верующие люди. Прихо-
дили муллы, имамы, православные священники.
Папа разговаривал с мусульманами на арабском
языке, записывая беседы на магнитофонную ленту.
Они подолгу что-то обсуждали, а папа больше слушал.
После их ухода он садился писать.
В то время идеология Советского союза строилась
на атеизме. Высшим богом был Ленин, а пророками
– члены Политбюро Коммунистической партии. Ина-
комыслящие предавались гонениям. В Казахстане,
в отличие от России, к религии относились терпимее.
Исторически казахи воспитаны на уважении к стар-
шим, а все аксакалы читали намаз и ходили в мечеть.
Если в России разрушались церкви, то во всей Средней
Азии у партийных боссов не поднялась рука ломать ме-
чети. Их порой передавали под музеи, но оставались и
действующие. Конечно же, эти мечети находились под
контролем КГБ, а служители культа нередко являлись
сексотами (секретными осведомителями).
Изучение религии представляло познавательный
интерес для молодого журналиста, но папу начал кон-
тролировать КГБ.
Как-то, вернувшись из Москвы, папа возмущённо
обратился к маме:
– Так больше нельзя. Что они сделали с моим на-
родом!
Я не понял смысла этих слов, но помню – мама ру-
гала его и повторяла:
– Ты не будешь этого писать. Подумай о нас, поду-
май о детях. Что будет с ними? Одна я детей не вытяну.
Я сама работаю в органах милиции и знаю, как там об-
ращаются с людьми, а это даже не милиция…
Она увидела меня и тут же замолчала. Меня вы-
проводили на улицу, и больше я ничего не услышал.
Папа изменился, стал сосредоточеннее, молчали-
вее. Он думал не о семье, не о доме, не о нас. Иногда он
уезжал в Алма-Ату, возвращался в большом раздра-
жении.
Во всём нашем восьмиквартирном доме установи-
ли только один телефон, и он находился в нашей квар-
тире. Как-то мы с папой делали полку для телефонного
справочника. У него ничего не получалось. Я видел - он
нервничает. Тогда я предложил:
– Дай мне, я сделаю сам!
Вместо благодарности я получил пощечину. Пер-
вый и единственный раз меня ударил мой любимый
папа! Это было шоком для меня. Я с рёвом и дикой оби-
дой вылетел из дома, а отец целый день пролежал, ут-
кнувшись в спинку дивана лицом.
Позже, через много лет, я узнал причину его раз-
дражённого состояния, о чём он разговаривал с мамой.
Голодомор
В 1930 году, по прямому указанию Сталина, пер-
вый секретарь ЦК Компартии Казахстана Филипп
Исаевич Голощёкин начал проводить продразвёрстку
в Казахстане. Операцию назвали «Малый Октябрь». У
людей отнимали скот. Но казахи – кочевой народ, а скот
для их семей – единственный источник пропитания.
Сейчас российские историки утверждают: «скот,
реквизируемый для нужд колхозов, был единствен-
ной возможностью поднять колхозное крестьянство в
молодой стране, эта была вынужденная мера». Но как
объяснить тот факт, что скот, сгоняемый в места сбора,
просто уничтожали, полностью вырезали из-за нехват-
ки кормов, оставляя туши гнить на месте. Места забоя
охранялись конвоем милиции, чтобы местные жители,
умирающие от голода, не могли ничего взять.
Голод длился до 1933 года. К этому времени из 40
миллионов голов скота в Казахстане осталось десять
процентов. Это официальные данные. Исследуя эту
проблему, я понял: та давняя история до сегодняшне-
го дня полностью не изучена. В период с 1931 по 1933
год, по оценке Роберта Консвеста, умерло около 1 мил-
лиона человек, по другой, Абылхожева, – до 2 милли-
онов. По мнению Алексеенко, в этот период погибло
один миллион восемьсот сорок тысяч человек.
Я находил источники, в которых сказано: голодо-
мор унёс до 4 миллионов. Вот такая огромная разница:
от 1 до 4 миллионов. Мы успели пересчитать скот, но
до сих пор не можем поименно составить списки погиб-
ших от голода людей. Для советской власти человече-
ская жизнь не стоила ни гроша.
Ликвидация скота впервые началась не с тридца-
тых годов, а с весны 1920 года. За этим стояло насиль-
ственное принуждение к осёдлому образу жизни. Поз-
же, осенью 1928 года, сценарий повторили. По данным
главы КазССР Голощёкина, в первоначальные планы
советской власти входило отнять вдвое больше скота,
но такого количества просто не существовало. Тогда от-
няли всё.
Люди, стараясь выжить, срывались со своих мест
и уходили за кордон целыми аулами, родами. По указа-
нию правительства НКВД выставило заградительные
пограничные отряды. Народ не пытались задерживать,
их расстреливали из пулемётов. Операция называлась
«Уничтожение басмачей». Так назвали мирных лю-
дей, пытавшихся спасти остатки скота и свою жизнь от
голодной смерти. Народ, уходивший в степь, уничто-
жался частями Красной армии. Сколько людей погибло
в те годы…
В тридцатые годы правительство Турции направи-
ло Иосифу Сталину прошение о разрешении оказания
безвозмездной помощи народу Казахстана продоволь-
ствием и медикаментами. Но получило отказ. Предсе-
датель Совнаркома Юсуф Абдрахманов, сумевший убе-
дить Киргизское политическое руководство в оказании
помощи продовольствием братскому казахскому наро-
ду, спас десятки тысяч жизней, но, по решению июнь-
ского пленума 1933 года, его освободили от занимаемой
должности и расстреляли.
Кто может утверждать: эти акции не были прямым
уничтожением народа? Но для чего тогда это нужно?
В планы Сталина входил захват Европы. Начало
боевых действий планировалось на лето 1941 года. По
этой причине ему требовались свободные земли для пе-
реселения неугодных народов. Депортация началась
в 1938 году. Ссылали поляков, литовцев, латышей,
эстонцев, крымских татар, корейцев, турок, немцев,
ингушей, чеченцев, курдов, балкарцев, карачаевцев
и другие народы. Появились КАРЛАГ, АЛЖИР. На
освобождённые от казахов территории высылали за-
ключённых со всего Советского союза.
План «Гром»
Болезненная амбициозность Сталина обернулась
желанием захватить Европу для установления мирово-
го господства коммунизма. В его планы входило унич-
тожение миллионов людей, истребление целых наро-
дов, в числе которых оказались казахи.
Изучая архивные данные в летописных книгах и
на просторах интернета, я прихожу в ужас не от злодея-
ний Сталина, а от нежелания людей знать всей правды.
От пассивности и инертности власти. Незнание истори-
ческих фактов может привести к повторению былых
трагедий. Соратник Гитлера, доктор Геббельс, говорил:
«Отними историю у народа, и через сто лет он станет
скотом, а скотом управлять очень легко». Вот нами и
управляют.
По замыслу Сталина, операцию планировали на-
чать 6 июля 1941 года. К 20 июля войска уже долж-
ны стоять у стен Стокгольма, Копенгагена, Берлина,
ещё через десять дней – взятие Осло, Парижа, Туниса.
Четвёртый этап – Рейкьявик, Касабланка, включая
Гибралтар, Дублин, Лондон, Глазго. План стратегиче-
ского развёртывания войны в Европе представил Гене-
ральный штаб 7-15 мая 1941 года.
В разработанные операции входили план развёр-
тывания сил, намеченных боевых действий, схема
развёртывания прикрытия, соотношение сил, базиро-
вание военно-воздушных сил на западе, карты боевых
действий, а так же географические карты и карты пу-
тей сообщения Европы. План под названием «Гром»
вынашивался долго и хранился в глубочайшем секрете.
Документы и сейчас хранятся в архивах Генерального
штаба армии, под грифом «Сов. секретно», фонд №16,
опись 2951, дело № 237.
Мы не все знаем из истории – её версию нам навя-
зывали и продолжают навязывать до сих пор: был под-
писан договор дружбы между СССР и Германией, «Пакт
о ненападении». Подписали его Молотов и Риббентроп.
Согласно этому договору, Сталин присоединяет пригра-
ничные территории к Союзу. Но этого оказалось мало, и
Сталин нарушил «Пакт». Летом сорокового года Крас-
ная Армия вплотную подходит к Румынии. На севере
захвачена Буковина, на юге - Измаил, обеспечивающий
выход к Дунаю.
Войска стояли в 180 километрах от Плаештэ, не-
фтяного центра. Там добывалось 5 миллионов тон, нуж-
ных Германии. Вот тогда Гитлер и спохватился, заду-
мался о возможном нападении Советского Союза. 31
июля 1940 года в Париже он отдаёт приказ о разработке
плана под названием «Барбаросс».
В надежде на совместное господство над миром
приглашает Молотова для проведения переговоров.
11 ноября 1940 года в ставке Гитлера дан пышный
прием в честь министра иностранных дел СССР. Те-
мой переговоров стал раздел Британской империи,
чем Риббентроп и Гитлер рассчитывали заинтересо-
вать Сталина.
Гитлер знал – СССР стремится к незамерзающим
морям. Он готов предоставить беспрепятственное про-
движение советских войск до Персидского залива. Но
Молотов приехал с прямым указанием Сталина не
подписывать никаких секретных протоколов. У него -
другая задача. Молотов потребовал немедленного выво-
да немецких войск из Финляндии. Гитлеру это предло-
жение не понравилось, и отношения между лидерами
начали портиться.
Всё же, после возвращения Молотова в Москву,
Сталин принимает предложение Гитлера о вступлении
в тройственный союз Германии, Италии и Японии, но
вносит в этот новый пакт свои предложения: в сферу
влияния СССР входит Болгария, район Босфора, Дар-
данелл и территории, прилегающие к Персидскому
заливу.
Гитлер не одобрил и не утвердил это предложе-
ние. Зато 18 декабря утверждён план нападения на
СССР, план «Барбаросс». Через десять дней после его
утверждения, а именно 28 декабря 1940 года основное
содержание плана лежало на столе у Сталина. Ему уже
стала известна первоначально намеченная дата втор-
жения – 15 мая 1941 года.
Версия о вероломном нападении Германии на Со-
ветский Союз – миф, снимающий ответственность с
высшего командного состава и с самого Сталина.
С 28 декабря прошло пять месяцев, необходи-
мых для подготовки отражения нападения, но Сталин
продолжает готовиться к наступлению. В результате
оккупации новых земель границы советской страны
остались неукрепленными. Времени для укрепления
- достаточно, но это делалось малыми силами, и напа-
дение немецких войск оборонительные укрепления
встретили неподготовленными.
В Прибалтике, Беларуси, Закарпатье, Молдавии
Красная армия оказалась уязвимой перед нанесённым
ударом. Зато готовы – наступательное вооружение,
плацдарм, построенный у самых границ. Множество
аэродромов, складов с боеприпасами, продовольстви-
ем, госпитальных баз, командных пунктов. Когда не-
мецкие войска практически беспрепятственно взяли
не готовые к защите оборонительные сооружения, то
обнаружили склады с вооружением и воздушную тех-
нику.
Зная всё о плане «Барбаросса» и даже предполага-
емую дату наступления, Сталин продолжал готовиться
к нанесению удара по Германии в расчёте, что немцы
увязнут в войне с Англией.
Последний, наспех разработанный, оборонитель-
ный план СССР против наступления Германии на за-
паде и Японии на востоке представили 11 марта 1941
года. Но Генеральный Штаб увлечён разработкой дру-
гого, более интересующего Сталина плана. Жуков и
Тимошенко докладывают о готовом плане нападения
на Германию.
План «Гром» ставил задачу нанесения основного
удара Юго-Западным фронтом в направлении Кракова
и Котовицы. Вспомогательный удар левого крыла За-
падного фронта – в направлении Варшавы. Чуть позже
войска Советского Союза должны войти на территорию
Германии. Остатки немецких войск подлежали уничто-
жению британскими войсками.
По донесению разведки, Гитлер перенёс наступле-
ние с 15 мая из-за проблем на Балканах. В Белграде
произошёл военный переворот, и немецкая ставка пе-
ребросила часть танковых дивизий из приграничной
зоны. Но после захвата Югославии и Греции их верну-
ли обратно.
Сталин рассчитывал: из-за этих проблем Гитлер
не успеет развернуть военную кампанию до лета. Лето в
России – короткое, осень – дождливая, зима – лютая и
долгая. По логике Сталина получалось: раньше следу-
ющей весны Гитлер не предпримет боевых действий по
отношению к СССР. Но расчёты Генералиссимуса ока-
зались ошибочными.
Вступив на территорию Советского Союза, немец-
кие войска нередко беспрепятственно проходили по-
граничные заставы, не встречая сопротивления. Не
зная оборонительной тактики, не имея оборонительной
техники, советские войска оказались не готовы к отра-
жению атаки и несли огромные потери. В плен захва-
тывали целые дивизии.
Все эти факты я изучал самостоятельно, но описы-
вать происходящее в то время не входит в мои планы.
Это отдельная тема – её должны исследовать историки
и журналисты. Я коснулся тех давних событий, чтобы
читателю стало понятно, что тревожило моего папу. Я
не могу утверждать, что все эти данные я почерпнул из
документов, написанных и оставленных папой, но ко-
е-что я помню, и, думаю, это даёт мне право говорить о
том сложном времени.
Гонения
В начале 1970-х годов начались гонения. Папу
понижают в должности, переводят из областного цен-
тра Кокчетав в периферийный городок Арыкбалык.
Продолжая поиски архивных документов, рабо-
тая над волновавшей его темой, папа старается опу-
бликовать собранные материалы. Находившемуся
под постоянным наблюдением КГБ, отцу мало что
удаётся.
Период сталинских репрессий, когда могли просто
забрать из дома и решением тройки-трибунала расстре-
лять, прошёл. В надежде на новые времена папа ищет
возможность издания подготовленных им материалов.
Как же он глубоко заблуждался! Система тотального
контроля никуда не делась. Она приняла другие фор-
мы, более изощрённые.
На очередном заседании партийного собрания отца
исключают из КПСС. Будучи убежденным коммуни-
стом и ярым борцом за справедливость, он пережива-
ет исключение как страшный удар. Пытаясь отстоять
свою честь, он едет в Алма-Ату, в Центральный коми-
тет, в поисках справедливости.
Уголовная статья №58, по которой казнили врагов
народа, уже отменена, да и самих врагов уже нет. Так
что инкриминировать ему политическую статью невоз-
можно.
На одном из пленумов ЦК КПСС Никита Хрущёв
произнёс реплику: «Против социализма может высту-
пить только сумасшедший», которая была взята вла-
стями на вооружение.
10 октября 1961 года вступила в силу инструкция
№ 04-14/32 «По неотложной госпитализации психи-
ческих больных, представляющих особую опасность»,
утверждённая Минздравом СССР. Чуть позже эту ин-
струкцию усилили статьями № 70 – «Антисоветская
агитация и пропаганда» и статьей № 1901 – «Распро-
странение заведомо ложных измышлений, порочащих
советский государственный и общественный строй».
По этим статьям, инкриминируемым папе, не нужно
вынесения судебного приговора. Его закрывают на два
года в «психушку».
Я думаю, не стоит описывать «лечение», приме-
нявшееся сотрудниками психиатрической больницы.
С 1961 года эти заведения переходят от Минздрава в
ведомство Министерства внутренних дел. А эти ребята
«лечить» умели.
Несломленный, папа передает через друзей про-
шение о пересмотре дела в Центральный комитет пар-
тии на имя Леонида Ильича Брежнева.
К прошению приложено письмо о беззакониях,
творящихся на местах, о коррумпированности мест-
ных чиновников, бросающей тень на звание «комму-
нист» и партию в целом.
Во все времена люди ошибочно считают: всё не-
гативное, что творится в стране – дело рук прибли-
жённых, а не самого руководителя страны. Вот в это и
верил мой папа. Письмо дойдёт и всё встанет на свои
места: зло будет наказано, а «правда будет за нами»,
как пелось в песне. Письмо из «большого дома», ко-
нечно же, пришло, и в нём сказано – «разобраться на
месте». Разобраться на месте не значило разобраться с
делом. Это значило разобраться с человеком, создаю-
щим проблему.
Я отчётливо помню рассказ мамы, как к папе при-
шли бывшие партийные «друзья». Одним из них был
тот человек, кому папа отдал квартиру, выделенную
его семье. Они предупредили:
– Не хотел сидеть два года, будешь сидеть восемь
лет.
Наконец папу отпускают. В погоне за правдой он
едет в Алма-Ату, пытаясь восстановиться в партии. На
вокзале его задерживают и закрывают в следственный
изолятор. Дело было быстро сфабриковано и передано
в суд. На суде «выяснилось»: находясь на должности
заведующего отдела обкома партии, папа брал деньги
за быстрое решение жилищных проблем. Истцом вы-
ступала женщина, у которой, по её словам, и вымогал
деньги папа, а получив, скрылся. «У партии слова с де-
лом не расходятся», – девиз того времени. Как обеща-
ли, папа получил восемь лет.
В тюрьму приехала его дочь Сауле. Она просила о
свидании, но получила отказ. Всё же ей удалось пере-
дать папе посылку с продуктами. Посылку приняли,
но папе достались лишь объедки со стола и несколько
гнилых яблок. После протеста его сильно избили. Его
избивали на каждом допросе, не давали спать. Един-
ственное требование – подписать признание собствен-
ной виновности.
Думаю, что творилось тогда в душе у папы, и моё
сердце сжимается от боли, ком поступает к горлу. Не
так страшна физическая боль – к ней можно привы-
кнуть, как страх ожидания этой боли, душевные стра-
дания, унижения, несправедливость, позор, которые
ты вынужден терпеть от полулюдей, стоящих на низ-
шей ступени развития. А самое страшное: ты не в силах
остановить эти издевательства.
В свое время я прошёл школу Советской армии и не
понаслышке знаю, что такое боль и унижение. Вся си-
стема советского строя построена на этом. Армия мало
чем отличалась от тюремного заключения. Я не знаю,
сломали ли папу, подписал он признание или нет. Но
хотелось бы верить, что нет.
Маме всё же удалось получить свидание. В разго-
воре с ней папа признался:
– Знаешь, Марьям, я раньше читал о тюрьмах, о
том, как живут зеки, об их законах и порядках. Думал,
что в тюрьмах находятся бандиты, убийцы, воры, – в
общем, отбросы общества. А администрация – это за-
кон и порядок, который должны соблюдать все, и что
она сопутствует исправлению заключённых. Как же я
заблуждался! На самом деле всё наоборот. Когда меня
завели в камеру, было ужасно страшно. Я увидел сво-
бодные нары, бросил на них матрац. Матрацем его на-
звать сложно – это грязный, засаленный, в нескольких
местах прожжённый мешок. Вот на него я и лёг живо-
том, в ожидании побоев сокамерников. Мне казалось
- сейчас на меня набросятся, начнут избивать. Ты зна-
ешь, Марьям, «зеки» меня не били. После разговоров
с ними я понял – они такие же несчастные люди со
сломанной судьбой. Конечно же, есть и проходимцы,
но и у этих проходимцев свои законы, они – человеч-
ней… Если считать место, в котором я сейчас нахожусь,
«дном», то там, наверху, – полное беззаконие. Я всю
жизнь соблюдал законы, но, видимо, судьба сочла не-
обходимым, чтобы у меня наступило прозрение, откры-
лись глаза, мне нужно пройти через эти испытания. Я
начал писать книгу, может быть, ты её прочтёшь. Одно
прошу у Бога – дай мне, Аллах, сил не сломаться...
Прощаясь, он добавил:
– Прости меня, Марьям. Я знаю, тебе будет труд-
но одной поднимать детей. Если бы я послушался тебя,
всё было бы по-другому. Я был бы с вами, но прости:
по-другому я не смог бы жить. Когда дети вырастут, они
меня поймут. Я думаю, мы больше не увидимся. Береги
детей и воспитай из них людей.
Эта была их последняя встреча.
1974 году папу отправляют в зону ЛА 155/8, по-
сёлок Заречный Каскеленского района Алма-Атинской
области. На тюремном сленге эту зону называли «крас-
ной». Там содержались заключённые из бывших ра-
ботников партийных и правоохранительных органов.
Из воспоминаний заключённых, рассказанных мне ма-
мой, папа был на хорошем счету, как у администрации,
так и у колонистов. Он пользовался большим автори-
тетом, что не значит быть «паханом» – на воровском
жаргоне «коронованной особой», держать зону в пови-
новении и страхе. Нет. К нему обращались осуждённые
для разрешения каких-то жизненных вопросов. Кто-то
спрашивал совета, как жить на воле после тюрьмы? К
чему можно вернуться, кого нужно простить и забыть?
Горемык было много – тех, кто, идя по жизни, вдруг
потерял всё и оказался на самом дне. Вот они и разду-
мывали, как выбраться из этой трясины, в которую их
засосала волей-неволей судьба.
Видя образованность папы, начальник колонии
освободил его от тяжёлой работы, перевёл писарем в
администрацию. Они подолгу разговаривали о лите-
ратуре, философии, обсуждали жизненные ситуации.
Частенько играли в шахматы. Зона – это маленький
прообраз реальности, в которой живут люди определён-
ного строя, системы. В закрытой территории отчетли-
вей видно - кто есть кто. Если это «крыса», то все знают
- это вор, он крадёт у своих, его наказывают. Если это
стукач и «сука», который доносит администрации, то
его опасаются. Если «опущенный», то его презирают. В
мирской жизни на многие аспекты можно закрыть гла-
за, зона расставляет всё по своим местам. Здесь каж-
дый получает по заслугам.
Будучи порядочным человеком, начальник закры-
вает глаза, что папа пишет книгу – он задумал ее ещё в
тюрьме. Я представляю, какая она могла быть. Сколько
трагических, сломанных судеб проходило мимо папы,
соприкасаясь с ним.
Встреча
После страшной телеграммы дома начались приго-
товления к похоронам. Обсуждалось, кому поехать за
телом. Мне ужасно хотелось увидеть папу, пусть мёрт-
вым. Пусть недолго, но быть с ним рядом. Мама не ре-
шилась взять меня из-за малолетства, и я остался дома,
в ожидании. Мне не суждено было увидеть папу, а я
очень ждал его – живого или мёртвого.
Мама нашла мужа по ногам, скорей, по пальцам
ног. Он лежал в морге на железном столе, прикрытый
простынёй. Только ноги торчали из-под неё. Чистая бе-
лая простынь – последняя дань уважения. Позже мама
рассказывала: после осмотра тела и изучения медицин-
ского освидетельствования смерти, она пришла к выво-
ду – это не инфаркт, как написано в заключении. После
инфаркта лицо становится чёрным, а папа лежал, будто
уснул, только в уголке рта - запёкшаяся кровь.
Администрация зоны помогала хоронить папу.
Сварили металлическое ограждение. Сделали неболь-
шой памятник, на него прикрепили фотографию, напи-
сали имя, фамилию, даты рождения и смерти. На клад-
бище к маме осторожно подошёл мужчина в чёрной
зоновской робе и спросил:
– Вы – жена Алексея?
Мама кивнула:
– Да.
– Вы должны знать: это не инфаркт. Мы были
друзьями. Наши кровати стояли рядом, и после отбоя
в последний вечер мы долго разговаривали. Алексей
мечтал, как встретиться с вами и детьми. Он просил ад-
министрацию о свидании с вами и радовался – всё уже
решено. Я видел, как ночью его уводили двое новичков
из колонистов. Утром я стал его искать, но не нашёл.
В обед мне сказали – он в морге. Вот теперь и думайте.
Я специально напросился сюда, чтобы вам это расска-
зать. Мне нельзя больше разговаривать.
Бросив сигарету, он поспешно отошёл и взялся за
лопату.
Мы, дети, очень ждали папу, и на наш вопрос, по-
чему его не привезли, мама ответила:
– Я не хотела, чтобы вы его видели мёртвым. За-
помните, вы не должны говорить, что папа сидел и умер
в колонии. Для всех папа был в командировке в Ал-
ма-Ате и умер в гостинице.
Это была наша тайна и защита.
Я не видел папу мёртвым и потому продолжал его
ждать. Я искал папины черты в прохожих. Я очень
ждал, когда-нибудь папа всё же вернётся. Пусть бу-
дет даже опустившимся, больным, инвалидом – но
живым. Я вылечу его, он станет таким же сильным и
здоровым, как был, каким я его помнил. С этими мыс-
лями я рос.
Мне исполнилось восемнадцать лет, я закончил де-
сять классов. Это было накануне моего ухода в армию.
Как-то вечером мама предложила:
– Сынок, я взяла отпуск на работе и хочу отвезти
тебя на могилу отца. Перед армией ты должен там по-
бывать.
В Алма-Ате мы остановились у родственников.
Жарким летним утром мы встали пораньше и отправи-
лись на автовокзал. Автобус вёз нас в посёлок «Зареч-
ный». Сидя у окна, я думал о том, как встречусь с па-
пой и что скажу. Я должен был рассказать , как жил без
него все эти годы. Как мне его не хватает. Что любил и
люблю его до сих пор.
Мы проехали половину пути, как небо вдруг по-
темнело, и налетел песчаный ураган. От ударов пе-
ска автобус трещал. За окном, поднимая мусор, пыль,
пригибая деревья к земле, началась песчаная буря. В
автобусе сорвало люки, и у водителя, не успевшего за-
крыть окно, унесло путевой лист. Он выругался на весь
автобус и развернул машину в погоню за этим листком.
Придя в себя, водитель все же продолжил прежний
маршрут.
Приехав на место и выйдя из автобуса, мы укры-
лись за каменной остановкой. Ветер не унимался. Мама
тихо плакала.
– Я не смогу найти дорогу, сынок. Видимо, папа не
хочет, чтобы ты видел, где он лежит.
Мы сели в автобус, идущий обратно, и отъехали
совсем немного, как ветер стих, показалось солнце.
Мама плакала всю обратную дорогу. У меня жгло вну-
три и тоже хотелось плакать.
После возвращения из армии я всё же попал на мо-
гилу папы. Находясь в армии, я часто вспоминал этот
случай, он не давал мне покоя. На могилу меня с мамой
привезли сестра Сауле и зять Марат. Когда мы подхо-
дили к кладбищу, всё сразу стало на места. Это было
проклятое Богом место. На каждом захоронении сто-
яли сваренные из железа четырёхгранные пирамиды.
Вместо фамилий значились цифры и буквы: А-4, В-3….
Страшная картина!
Чего стоит человеческая жизнь, если даже смерть
человека для жестокой системы ничего не значит.
Сколько таких могил разбросано по всему бывшему
Советскому Союзу от Камчатки до Кушки! Позицию
отечественной власти по отношению к своему народу
обозначил ещё Пётр Великий: «Мужика в России, что
песка – черпать, не перечерпать. Что его жалеть».
Я благодарен маме: единственное достойное место
на этом кладбище – могила моего папы.
В посёлке у кладбища мы нашли муллу – почтен-
ного старца в мусульманской одежде. Он жил по сосед-
ству. После молитвы он поведал нам историю.
– Было это несколько лет назад. Приехали сюда
люди, тоже мусульмане. У них в колонии умер род-
ственник, и они решили возвести для него мазар - мав-
золей. Видно, сильно уважали. После того, как они
закончили строительство, всю ночь лил дождь, была
страшная гроза, молнии стреляли. Я смотрел в окно.
Вижу – молния в мазар попала и развалила его. Наутро
я пошёл посмотреть – что же с ним случилось? Может,
отремонтировать? Люди же старались... Так знаете,
дети, а мазара-то нет, вообще - нет…. – сделав паузу,
старец продолжил. – Ровная земля. Проклято это ме-
сто. Нельзя здесь хоронить людей. И так, как они хо-
ронят, – без указания имён, рода, фамилий – большой
грех. Так делают безбожники, дети шайтана.
Этот старый неграмотный дед, ставший муллой,
потому что пришло для него время скорой встречи
с Аллахом, был мудрее, человечнее, выше всей этой
системы, десятилетиями поклонявшейся КПСС. Ко-
торая и после смерти может унизить человека, его па-
мять.
Прощаясь с мужем, мама, вытирая слёзы, про-
шептала:
– Прости меня, Аукен...
После этих слов она замолчала. Я мог только дога-
дываться, что творилось в её душе. За что эта хрупкая
маленькая женщина могла просить прощения? Жен-
щина, которая, так и не выйдя больше замуж, подняла
пятерых детей и дала им образование. За это место, где
она, защищая нас, своих детей, от клейма «преступни-
ка и изменника», оставила лежать мужа? Её думы из-
вестны только ей.
– Вот, привезла твоего сына, посмотри, какой он
стал большой. Не обижайся, как смогла, так и воспита-
ла. А мы с тобой ещё увидимся.
По моим щекам бежали слёзы.
После похорон маме отдали личные вещи папы.
Среди них были три небольших, сшитых вручную,
мешка, набитых рукописями. Их сохранил начальник
колонии. Передавая их маме, он сказал:
– Может, когда-нибудь они пригодятся. Здесь мно-
го мудрых мыслей.
Играя с детьми в прятки, я нашёл укрытие в ста-
рой кладовке – маленькой каморке размером метр на
метр. Там было темно, но из комнаты через щель про-
бивался свет. Вот там я и обнаружил эти мешки.
Однажды, вернувшись из школы, я вспомнил о
них. Мне стало интересно: что там? Я достал один и
раскрыл. Старый мешок оказался набит тетрадями,
исписанными почерком папы. Первые строки меня ув-
лекли. Это был рассказ о колонии. Чем дальше я читал,
тем всё непонятнее и страшней мне становилось. Дой-
дя до диалога двух заключённых, я перестал что-либо
понимать, кроме того, что весь диалог состоял из ма-
терных слов. Не цензурщина и брань ввели меня в шо-
ковое состояние. В моем сознании остался образ интел-
лигентного, образованного папы, а тут – мат.
Это была книга, о которой он говорил маме. Теперь
я понимаю – в этой рукописи отразилась правда жизни,
с той лексикой, какую употребляли люди, окружавшие
папу. Придя с работы, мама застала меня за чтением. Я
оторвался от тетради и поднял на неё глаза. Видимо, в
них читался страх.
Мама подскочила ко мне и, выхватив тетрадь,
спросила:
– Ты что читаешь, где ты это взял?
Поняв - это рукопись папы, она быстро и нервно
начала запихивать все тетради и отдельные листки об-
ратно в мешок.
– Не смей этого трогать. Как я могла забыть о них?!
Завязав мешок, она подняла усталые глаза и спо-
койным, тихим голосом продолжила:
– Ты должен забыть всё, что прочитал, обещай
мне.
Я кивнул.
– Не трогай их никогда, понял?
Я кивнул ещё раз.
С того дня прошло несколько лет, и я, взрослея, на-
чал больше задумываться о происходящем. Вот тогда я
вспомнил о тетрадях. Перевернув всю квартиру в поис-
ках мешков и не найдя их, я позвонил маме на работу:
– Мама, привет, помнишь папины мешки, я не на-
шёл их. И где тетради из шкафа?
– Их нет! – коротко ответила мама.
– Как нет? – не унимался я.
– Сынок, приду с работы и всё расскажу, подожди.
После этих слов я услышал телефонные гудки.
В тот вечер мама пришла уставшей. Мы вместе по-
ужинали, и я спросил:
– Мам, ты хотела мне что-то рассказать?
– О чём, сынок?
Усталыми глазами мама посмотрела на меня.
– Как о чём, о тетрадях.
– Их больше нет. Забудь.
– Как нет, где они?
В моём голосе было раздражение и непонимание.
– Я их сожгла.
– Но почему?
В моей душе образовалась пустота, наполнившая-
ся обидой от безысходности, от осознания невосполни-
мой утраты.
– Так нужно.
Больше я не получил объяснений.
У Булгакова в «Мастере и Маргарите» есть слова:
«Рукописи не горят». Оказывается, всё же горят – ду-
маю я с болью в сердце.
Мама
С самого начала гонений против папы оставалась
надежда – всё образуется, встанет на свои места. Поз-
же, когда его осудили, мы жили ожиданием – он вер-
нётся, и станет легче. Все мечты рухнули. После смерти
папы маме стало ещё трудней.
Чтобы поднять нас, мама работала в четырёх ме-
тем она бежала на «Скорую помощь». Поздним вече-
ром и до глубокой ночи - мыла полы в КГБ. А с субботы
на воскресенье шла в ночную смену в «Медвытрезви-
тель».
Я видел, как она устаёт, мне было её очень жалко.
Я просил, чтобы она не нагружала себя работой, гово-
рил: когда окончу школу, тоже пойду работать.
– Ты уже взрослый, сынок, должен понимать.
Девочки учатся в институтах, им нужна помощь, они
выйдут замуж, нужно приданое. Вот когда окончишь
школу, пойдёшь учиться в институт, и тебе нужны бу-
дут деньги. Вы должны иметь высшее образование. Это
мечта папы. Я осуществлю его мечту, чего бы это мне
ни стоило.
Однажды в шесть утра, когда я ещё спал, крича,
прибежала соседка:
– Булат, там твоя мама на дороге лежит!
Была зима. Я впрыгнул в брюки, накинул на голое
тело пальто, засунул босые ноги в тапочки и пулей вы-
летел на улицу. В голову лезли дурные мысли. С ужа-
сом отгоняя их, я продолжал бежать.
Мама была без сознания. Обхватив ее за плечи,
плача, я начал тормошить её. Потихоньку приходя в
сознание, она открыла глаза и с трудом проговорила:
– Положи меня, мне больно.
Скинув с себя пальто, я постелил его на дорогу и
остался голым.
– Надень, сынок, заболеешь… – прошептала мама.
Собралась толпа зевак. Кто-то из толпы предполо-
жил:
– Пьяная, наверно!
Я посмотрел на него с ненавистью. Поймав мой
взгляд, мужчина испуганно отвернулся.
– Да вы что, это Марьям Багисовна, ей плохо.
«Скорую» мы уже вызвали.
В больнице, куда её отвезла «Скорая помощь», по-
ставили диагноз – микроинфаркт.
Мы все получили высшее образование. Лейла окон-
чила педагогический институт и долгое время работала
в школе. Сауле – институт легкой промышленности,
став технологом по пошиву одежды. Галия успешно
окончила политехнический институт, но случилось
ужасное горе , – по халатности врачей моя сестра умер-
ла во время родов. Алия после учебы в институте сель-
ского хозяйства сама преподавала там студентам. Сей-
час живёт в Америке.
После армии я окончил в Алма-Ате КазПИ, худо-
жественно-графический факультет, и успел немного
поработать преподавателем в родном городе Кокше-
тау.
Наступили тяжёлые девяностые. Бросив препода-
вание в вузе, я ушёл в бизнес: нужно кормить семью.
Страшное время! Страна окунулась в торгово-крими-
нальную деятельность. В трудные девяностые многие
в одночасье пытались стать успешными бизнесменами
и торговцами. Заводы и фабрики встали, людей выгна-
ли на улицу. Страна перестала производить продукцию
и превратилась в огромный базар, контролируемый
бандитскими группировками, которые в свою очередь,
платили прокуратуре, милиции, КГБ дань за безнака-
занность. Однако рассказ о том времени не входит в мои
планы, это другая история.
Вот в это время я встретил удивительной красоты
девушку с голубыми глазами. Её звали Лена. Она сра-
зу понравилась маме. Лена переживала, как примут её
в семье другой национальности, другой веры. Я успо-
коил.
– Не переживай, жаным, – что в переводе с
тюркского языка означает, «душа моя», – в нашей се-
мье хозяин я. Скажу, чтобы любили тебя, и все будут
любить, скажу - ненавидеть, и тебя будут ненавидеть.
Главное, что мама тебя полюбила.
Всё то, чем занимался, – коммерцией, разборка-
ми с бандитами и милицией, задолжниками, рэкет на
дорогах, сам я органически ненавидел. Это было не
моё. Кто-то рождается бизнесменом, я родился худож-
ником. Глядя, с каким трудом зарабатываются деньги,
Лена однажды предложила:
– Знаешь, Булатик, бизнес – это не твоё, я боюсь за
тебя, за нас. Может, мы уедем в Германию? Я же напо-
ловину немка, и всё мои родственники уже там. Я хочу,
чтобы у тебя была мастерская, и ты занимался люби-
мым делом – писал картины.
Предложение любимой жены мне не понравилось.
Как же я, казах, оставлю Родину, родных, друзей, а
главное – маму? Как я могу оставить всех, кого люблю?
Но, чем хуже становилось в стране, тем чаще я задумы-
вался о переезде. Во мне шёл мучительный процесс раз-
двоения, приходилось взвешивать все аргументы за и
против. Душа моя разрывалась.
После очередных разборок с бандитами, приехав-
ших ко мне прямо из тюрьмы, с требованием начать
платить в так называемый «общак», терпение моё лоп-
нуло, и я согласился с Леной:
– Будем уезжать!
Я это выпалил сгоряча, и окончательного решения
ещё не принял. Как-то вечером зашёл домой к маме. Мы
попили чай. Не зная, с чего начать и как сказать, что у
нас есть возможность уехать в Германию, я спросил:
– Мам, а где моё свидетельство о рождении?
– Ты решил уехать! – не дрогнув ни одним муску-
лом, уверенно произнесла она. Это был не вопрос, а
утверждение. От неожиданности я слукавил.
– Куда уехать? Зачем уехать?
От собственного малодушия мне стало противно.
– Как ты догадалась?
Она внимательно посмотрела на меня и ласково
улыбнулась. Уголки её глаз заблестели от слёз.
– Я не догадалась, я всё знаю про тебя. Вы хотите в
Германию? Я отпускаю тебя, вам там будет лучше.
После этих слов она отвернулась. По щекам её бе-
жали слёзы.
Не зря говорят в народе: расставание – маленькая
смерть, это правда.
Настал день отъезда. Ночь мы провели у мамы.
Утром должна приехать машина и увезти нас в Астану,
в аэропорт.
Всю ночь мы разговаривали, я держал маму за
руки и обещал – буду приезжать, помогать, отправлять
посылки, деньги. Она гладила моё лицо, как будто ру-
ками хотела запомнить мои вмиг постаревшие черты.
Её грустная улыбка на печальном лице до сих пор стоит
перед глазами.
Настало утро. Пришло время расставаться. Нас
пришли провожать друзья, родственники, соседи, знав-
шие меня с детства. Все плакали и говорили в утеше-
ние и поддержку слова, как это принято перед дорогой.
Я обнимал и целовал провожающих, оттягивая время
прощания с мамой. Наконец мы обнялись, и только тог-
да я понял, как же она не хотела отпускать меня. Слёзы
ручьём брызнули из моих глаз. Хриплым голосом, за-
дыхаясь, выдавил из себя:
– Прости меня, мама...
Она вытирала мне слёзы, ласково заглядывая в
глаза.
– Не плачь, сыночек, ты же будешь приезжать, –
успокаивала меня мама. – Где бы ты ни был, будь счаст-
лив! Пусть дорога принесёт тебе радость…
Я сдержал обещание. Каждый год, а иногда по не-
скольку раз в год я приезжал домой. Чтобы не отрывать
деньги от семьи, начал перегонять машины в Казахстан
и продавать. Основной же моей работай, к чему я так
стремился, стала живопись.
Мне встречаются удивительные люди, мне везёт
на них. С первых дней нашего пребывания в Германии
мы оказались в лагере для переселенцев, где начальни-
цей была фрау Анти Мюллер. Увидев мои рисунки, она
сразу выделила мне мастерскую в полуподвальном по-
мещении. Помогла организовать первые персональные
выставки.
Это сразу дало мне веру в себя и в то, что я делаю.
Немецкое Министерство образования подтвердило мой
диплом, правда, пришлось доказывать - я художник, а
не преподаватель. Я доказал это своими картинами и
выставками.
Как-то беседую по телефону с Маратом, он преду-
преждает:
– Булат, мама сдает. Если у тебя есть возможность,
приезжай. Летом ты должен быть дома.
Распланировав все дела так, чтобы освободить
июль, летом 2004 года я приехал в Кокшетау. Болез-
ни, стрессы, изнурительная работа подорвали здоро-
вье мамы. Я увидел её, и моё сердце сжалось от боли.
Она стала маленькой, худенькой и уже не вставала с
постели. В ночь после моего приезда из-за перевозбуж-
дения ей стало плохо. Мы вызвали «Скорую» и повез-
ли её в больницу. Я отозвал врача, молодого парня, и
спросил:
– Братишка, что с ней, что можно сделать? Если
нужны дорогостоящие лекарства, я всё куплю.
– Лекарства уже не помогут, организм крайне
истощен, мы ей ничем не поможем. Лучший вариант –
забрать её домой.
В глазах врача я увидел сожаление.
Я зашёл в регистратуру, где сидела на кушетке
мама, и встретился с её глазами, наполненными стра-
хом – взгляд маленького ребёнка, которого хотят оста-
вить у чужих людей.
Она подозвала меня и прошептала:
– Сыночек, не оставляй меня здесь...
Слёзы потекли из её глаз.
Обняв её, маленькую, хрупкую, нежно целуя, я
успокоил:
– Что ты, мам! Я не оставлю тебя больше никогда.
Я взял её на руки и понёс к машине. Дома ей ста-
ло лучше. На щеках появился румянец, страха в гла-
зах я больше не видел. Это была прежняя сильная моя
мама.
Глядя на неё, я понял: там, в больнице, она боя-
лась не смерти. Это был страх, – я опять её оставлю, и
она уйдёт из жизни без меня. Прошло два дня. Было всё
хорошо.
Узнав, что я приехал, к нам в дом стали приходить
родственники и друзья. Вечером, когда все разошлись,
и в квартире стало тихо, мама спросила меня:
– Сынок, ты когда уезжаешь?
– Двадцать шестого, мама.
– Значит, успеешь, – почти прошептала он.
– Мы все туда успеем, только ты не торопись.
– Я устала, сынок. Вы – взрослые, и моя помощь
вам уже не нужна. Что мне здесь делать? Я хочу к папе.
Тебя, слава Аллаху, я дождалась.
Я решил поддержать её:
– Мы все когда-нибудь уйдём, я – тоже, но мне не
страшно, там папа, Галия, Аскарик, Толёу, там много
наших…
Не дав мне договорить, мама возразила:
– Я не боюсь, сынок...
И, чуть помолчав, добавила:
– Я довольна вами.
На следующий день у меня на руках ушла моя
мама. Я слышал её молитвы, ее последний вздох.
Возвращение
Впервые, еще в молодости, увидев лагерные захо-
ронения, возле которых лежал мой папа, и выслушав
рассказ муллы, я был потрясен. Стоя тогда возле моги-
лы, я поклялся – придёт время, и я смогу забрать его с
этого Богом проклятого места. Шли годы, я шёл к своей
цели – упорно работал, вершил творческую карьеру, но
всё это время мой внутренний голос повторял: «Не за-
бывай, Булат, не забывай!».
За долгие годы жизни в Германии я провёл в Евро-
пе много выставок. Мои картины находятся в коллек-
циях музеев многих странах мира. Я добился призна-
ния в мире искусства, но мечтал вернуться на родину и
показать свои полотна своему народу, соотечественни-
кам. Я дождался этого момента.
В декабре 2011 года я связался с моими курато-
рами и близкими друзьями Гульмирой Шалабаевой и
Алиёй Ахетовой. Полгода длилась подготовка этого
проекта. Ежедневно переписывались по интернету.
Меня ждали в трёх городах Казахстана. Престиж-
ные музеи страны открыли для меня двери. Но об ещё
одной цели моего приезда никто не знал. График был
расписан по часам. После открытия выставки в Госу-
дарственном музее имени Кастеева в Алматы я смог
выкроить для себя два свободных дня.
Я должен выполнить данное обещание. Не стану
описывать двух дневную беготню по инстанциям: мои
посещения кабинетов начальника колонии, руковод-
ства посёлка Заречный, городского отдела милиции го-
рода Капчагая, дошел я и до прокурора города. Узнав о
цели моего пребывания в этом городе и историю моего
отца, прокурор вызвал подчиненного и приказал:
– В течение пятнадцати минут все документы по
эксгумации должны быть готовы, мы все можем ока-
заться в такой ситуации, не дай Бог.
Для рытья могилы мне выделили трёх могильщи-
ков, рядом стоял участковый. Со мною приехал Марат.
Во время раскопок у меня ёще оставалась маленькая
надежда: «А, может, его тут нет? Может, он всё-таки
жив?»
Сменяя друг друга, могильщики рыли долго. По-
казались первые доски, все решили – уже нашли, но
под ними – опять земля. В голове продолжала стучать
мысль: «Может, тут его нет?».
Прошло ещё полчаса. Снизу ямы могильщик ак-
куратно поднимал землю наверх.
– Есть! Вот его нога, – донеслось из могилы.
Я не знал, радоваться или огорчаться. Радоваться -
теперь я исполню обещание, огорчаться – надежды, что
папа когда-нибудь вернётся, рухнули.
Папу захоронили по-русски. Он лежал в гробу в
костюме и белой рубашке.
За тридцать семь лет, прошедшие с момента по-
гребения, гроб истлел, но остались фрагменты одеж-
ды. И, удивительно, – сохранились носки. Когда я
вытряхивал из них косточки, выпали ногти больших
пальцев, и по ним я узнал папу, так как подстригал их
в детстве.
Когда достали череп, я увидел: на верхней и ниж-
ней челюсти выбиты зубы. Мои предположения о на-
сильственной смерти подтвердились. Все до единой
косточки мы подняли наверх, завернули в кусок ткани,
сложив в узел в большую сумку.
Я нёс её и разговаривал с папой:
– Вот, папа, едем домой. Теперь я тебя точно дове-
зу, и ты будешь лежать рядом с мамой на земле, где ты
родился. Подожди ещё немного.
Через два дня в поезде «Алматы – Кокшетау» я вёз
папины останки в наш родной город, где я не был пять
лет, а отец мой – целых сорок лет....
Похоронили папу возле нашей Галии, недалеко от
мамы. Теперь они вместе.
Несколько дней спустя я поймал себя на мысли,
что перестал ждать папу, перестал его искать, вгляды-
ваясь в лица прохожих.
P.S.
Моя повесть – эта маленькая крупинка песка в
огромной пустыне человеческих судеб. Я написал её
в память о моих родителях, которую несу через всю
жизнь. Любовь к моей маме, великой моей матери,
и моему самому лучшему в мире отцу уйдёт вместе со
мной. Я счастлив, что у меня были такие родители. И
они есть и продолжаются во мне. Именно мама и отец
вложили в меня стремление к совершенству.
Я не претендую на титул писателя. Моё повество-
вание о родителях – возможно, не совсем литературное
произведение. Это решать самому читателю. Так для
кого же тогда я писал грустную свою повесть? А писал я
её для своих детей – их у меня четверо: старшие дочери
мои Асем и Кристина, сыновья Тимур и Артур. Пи-
сал я и для маленькой внучки Каролины, для внуков
и внучек, которых ещё надеюсь, подарит мне судьба. И
быть может, в свою очередь, они перескажут эту исто-
рию своим детям и внукам. ..
Вот и останется память о наших предках, ведь па-
мять не умирает, если ее хранят. Главное, чтобы мы
все любили родных людей, как любили друг друга мои
мама и папа. Как люблю их до сих пор я…
Булат Мекебаев
2006-2013 Хальберштадт, Берлин