Глава III: http://www.proza.ru/2017/09/11/1182
Алма
Гэдессия, ее столица Гэдесс
по другую сторону Свободного моря
Базарная площадь
Синяк под глазом уже почти не болел - Алма чувствовала лишь неприятную тяжесть над хорошо видимой от голода скулой. "Уродливый торгаш", - пронеслось в голове так же быстро, как и тяжелый удар.
Тогда мир, который она видела, затрясся на недолго, а затем провалился куда-то в бесшумную и бесцветную бездну. Девочка упала на истоптанную брусчатку базара, сжимая еще горячую лепешку, липкую от меда, так хорошо пахнущую, что рот заполнился слюной. Затылок зажегся болью, по грязным волосам потекла кровь. Льснящийся от жира и пота торговец жадно вытянул злополучный хлеб и пнул Алму под ребра. Девочка как слизняк свернулась, глотая плач и стоны, не позволяя им вырваться из горла.
Бесшумность и бесцветность жизни отупила чувства, Алма лежала посреди базарной площади в небытии, а толпа, пахнущая потом знойного дня, пряностями, портящимся на солнце осетром и кабаном, разбавленным элем и перебродившим вином, недовольно обходила живую едва ли фигурку.
Но не проклятия раздраженных зевак слышала Алма, не крики зазывал, не утихающих ни на минуту, нехрипнущими голосами расхваливающих товар, не разухабистую песенку о новом любовнике Королевы, что низким голосом исполняла уличная актриса в ничего не скрывающем платье, не стон фальшивящей трубы. Детский плач гремел в бесшумной и бесцветной пустоте. Детский плач, не смолкающий, бесслезный уже, безнадёжный вытащил Алму из бездны. Тяжелые веки подняла девочка, услышала на пальцах тягучий медовый запах. Облизнула грязные пальцы, подумала тогда, что не ела никогда ничего вкуснее, а потом зарыдала от обиды и отчаяния. Неккер не ел уже неделю. Где она найдет пропитание? Как ей успокоить эту красную, воняющую личинку? Стены впитали его вытье и, казалось, плакали вместе с братом. Била его по синим губам, била по щекам, била, и била, и била, а личинка все выла, и выла, и выла. Алма, злая, отчаявшаяся и уставшая, хотела выкинуть Неккера прочь, бросить в канаву, оставить под деревом, придушить, но когда подошла к нему, вся злость пропала в одночасье, перерождаясь в бесконечную озлобленность на себя. "Как я могла? ", - ударило Алму. Глаза существа, большие и круглые, были точь-в-точь, как у мамы, в них, в глазах этих, появился огонек, надежда как бы, и существо вытянуло худые ручонки в сторону девочки.
Пришлось идти на базар. Еда пахнет так вкусно на пустой желудок. Еда так одинаково дорога, когда карманы немы. Золото гулко звонило на прилавках - у Алмы не было ни гроша. Дрожа от побоев и чувствуя на себе пренебрежительную ухмылку жирного торгаша, поднимаясь неуверенно с истоптанной тысячами людей брусчатки, Алма пообещала, что никогда больше никто не ударит ее, не повалит на дно, что не будет она жить в нищете.
Уже на следующий день она сдержала обещание и накормила Неккера. Уже на следующий день в ее халупе зазвенели монеты. Уже на следующий день она рассказала матери, что они с братом уже не бедствуют. Сумеречный ветер, надеялась девочка, передаст маме ее слова.
Теперь, неделю спустя, уродливого толстого торгаша не было - за его прилавком, в дырявой тени дырявого и бледного от палящего солнца навеса, сидел старик и мастерил деревянные безделушки. Алма хотела пройти мимо, но особый сосновый запах и свежая смола так приятно защекотали ее нос, что девочка невольно обернулась. В быстрых и уверенных пальцах старика синица опилка за опилкой рождалась из бесформенной деревяшки.
- Нравится тебе, мальчик? - прошепелявил старик, едва двигая губами.
Алма кивнула.
- Бери, что нравится, - улыбнулся старик глазами.
Алма опустила руку в карман. Ощутила тяжесть монет. Ощутила и то что-то липкое, страшное, дрянное, что лишь она чувствовала.
- Не могу я платить за красоту грязью, - ответила Алма, потупив взгляд. Задрожала. Задрожала так, как неделю назад дрожала и не дрожала потом больше. Подул морозный ветер, напоминая, что уже осень пришла и что холодной она будет.
Глаза старика улыбаться перестали. Он неприятно низко склонился над Алмой.
- Что ты такое говоришь? Бери просто так.
И пристально смотрел старик на девочку.
- Тогда эту дудочку, - сказала Алма.
- Бери. - Старик вернулся на прежнее место и принялся мастерить дальше. Синичка появлялась из-под его ножа движение за движением, и было в этом что-то волшебное.
Дудочка пахла свежим деревом, пахла смолой. Алма прикоснулась к ней, и в тот же момент ладонь ее воспламенилась. Кровь брызнула из верха ее руки. Глаза заслезились от боли. Сухое лицо старика, не двигающееся и светящееся ненавистью, казалось мордой голодного волка.
- Гетану ты так же отплатила за доброту? - прошипел старик. - Тоже его ножичком? - засмеялся он недобро. - Не по руке-то ты только его ножичком, - вытащил он нож из пекущей раны; Алма видела, как ее кровь падает на свежие опилки, на только что вырезанные фигурки. Завороженная, смотрела. Завороженная, не двигалась.
- Я отплачу тебе добром за добро, - продолжал старик. Горячий от крови нож оказался у нее на горле.
- Я хотела есть, - заплакала Алма. - Неккер хотел есть.
- Твои слезы стоят еще меньше, чем твоя жизнь, сука, - шептал старик, словно опасаясь, что толпа обратит на них двоих внимание, но каким-то образом Алма слышала его слова так же отчетливо, как звон Базарной башни в полдень. - Гетан тоже есть хотел. Четверо его детей есть хотели. Жена его есть хотела. - Старик вдавил горячее лезвие в шею Алмы, ручеек крови пополз вниз, затекая за серый ворот жесткой рубахи. - Себя ты накормила. Неккера накормила. Семью отца и денег лишила. Вкусный пир-то был за такую цену?
Алма дрожала и плакала беззвучно. Не лезвия она боялась иль смерти, но этих голубых глаз напротив нее, что чернели от ненависти с каждым словом.
- А ты смеешься еще тут являться. Смеешь таскать его деньги.
- Убей меня уже, - заскулила Алма. - Убей и покончи.
- Убить тебя? - рассмеялся старик. - Слишком простой для тебя, дряни, исход. Нет, не так будет.
Старик перевел немигающий взгляд в толпу, и девочка почувствовала облегчение: она больше не смотрела в пропасть в его голубых глазах. Острая сталь все еще опасно вжималась в плоть девочки, кровь сползала по шее пульсирующей струей. Но мгновение сменяло мгновение, а старик все смотрел в бесконечное море людей, что бродили от прилавка к прилавку, мгновение сменяло мгновение, но девочка жила.
Наконец, старик резко дернулся, подскочил - хотя нож в его руке не задолжал даже - заверещал:
- Да как ты смеешь, дьволица поганая. Гвардейцев сюда, гвардейцев. Девчонка хотела меня ограбить!
Старик повернулся к Алме. Бездонной черноты в его ясных глазах не было - молодость светилась в его радужках. Продавец улыбнулся, и две тяжелые руки опустились на тонкие плечи девочки.
"Попрощайся с правой рукой", - сказал старик одними губами.