Альтернативы для бедных эмигрантов. ч. 3

Сергей Дроздов
Альтернативы для «бедных» эмигрантов.

(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2017/12/07/520)

Давайте теперь посмотрим, как приходилось «устраиваться» в эмиграции тем, кто в отличие от генералов Юденича и Щербачева, не сумели «хапнуть» казенных денег, и могли рассчитывать только на свои силы и умения.
В годы Гражданской войны (1918-1920) практически всех молодых и относительно здоровых мужчин, оказавшихся в Европе тамошние белогвардейские структуры стремились «в добровольно-принудительном порядке» отправить обратно в Россию, воевать  против «красных».
Об этом оставил подробные  вспоминания бывший доброволец-корниловец, участник Ледяного похода Р.Б. Гуль, в своей книге «Я унёс Россию. Апология русской эмиграции».

(Напомню, что он и еще несколько тысяч русских офицеров, служивших в армии «гетьмана» Скоропадского, были петлюровцами захвачены в плен и содержались в Киеве, в помещениях Педагогического музея. От истребления разъяренными петлюровцами,  их спас какой-то немецкий лейтенант, решительно воспротивившийся попытке ворвавшейся в помещение музея банды переколоть и перестрелять всех пленных в нем.
Потом немцы вывезли всех пленных офицеров, служивших в армии своего союзника Скоропадского, в Германию).

Вот что Р.Б. Гуль рассказывает о дальнейшем:
«Наш и нежданный и недобровольный эшелон из Киева был первым. После него в Германию прибыли четыре эшелона офицеров и нижних чинов, уехавших по желанию.
Всего скопилось несколько тысяч. Из лагерей в Гарце всех — через Англию — стали отправлять на фронты гражданской войны: к генералу Деникину — на юг, к генералу Миллеру — на север и в северо-западную армию генерала Юденича.
Ведала этим Русская военная миссия в Берлине во главе с генералом Генерального штаба Монкевицем.

Ехать в гражданскую войну я отказался, заявив об этом русскому лагерному начальству в Клаустале — гвардии-полковнику Клюкки фон Клюгенау.
Меня поддержал брат, четыре офицера: Шумский, Строганов, Татунько, Луковенко и вольнопер Мороз. Остальные, по-моему, ехали, как Ивановский, по инерции, подчиняясь року, на смерть. Отказ мой был воспринят и удивленно и с начальственным негодованием. Но ни поколебать меня, ни насильно отправить было нельзя (“угрозы” были)».

Надо пояснить, почему Роман Гуль (и его товарищи) категорически отказывались возвращаться в Россию для участия в Гражданской войне. В 1918 году они, в качестве добровольцев активно участвовали в корниловском Ледяном походе. И Роман и его брат Сергей были тогда ранены и чудом остались в живых.
Увиденные ими жестокости, которые творили обе стороны этой войны и, особенно массовый расстрел русских крестьян добровольцами, свидетелем которого стал Роман Гуль, стали причиной того, что он с отвращением отказывался от всех призывов в дальнейшем принять участие в Гражданской войне.

Затем было вот что:
«Мне предложили подать письменное объяснение в Русскую военную миссию. Я подал: почему не хочу (и не могу) участвовать в гражданской войне. Копия сохранилась еще в моем архиве. После этого вызвали для устного объяснения в Берлин, в военную миссию, возглавлявшуюся, как я сказал, генералом Монкевицем. Я приехал….
В военной миссии меня принял генерал Минут — суконный, непримечательный. Спросил: почему и как? Я изложил и видел, что Минут откровенно не понимает меня, да и понимать не хочет. Так я настоял и остался в Германии, став чернорабочим на лесоповале под лагерем Гельмштедт».

Кстати, любителям подсчитывать нерусские фамилии среди комсостава РККА той поры,  будет полезно обратить  внимание на «истинно-русские» фамилии тогдашних руководителей военной белоэмиграции: полковник Клюкки фон Клюгенау, генералы Монкевиц и Минут.
Такое впечатление, что судьбы тех, кто отказывался ехать в Россию, чтобы воевать за «белых» решали не русские генералы, а исключительно представители немецкого генерального штаба!
 
Как бы там ни было, но Р.Б. Гуль со своими  товарищами так больше и не поехал воевать за «белых» в Россию, оставшись в Германии и занимаясь в лагере тяжелым физическим трудом:
«Лагерь Гельмштедт был уже не военный, а для “перемешенных лиц”, тогда их скверно называли — беженцы. В Гельмштедте мы добывали средства к существованию трудами рук своих. Кто — в шахтах, кто — на лесоповале…
Мы в лесу обдирали кору особыми скрябками с поваленных сосен».

Для многих эмигрантов тогда вершиной мечтаний и карьеры было стремление устроиться на какую-нибудь «халдейскую» работу: официантом, лакеем, шофером такси и т.п.
 
Вот, как, например, складывалась «карьера» бывшего командира роты 2-го Сибирского полка капитана Бориса, о которой он рассказывал  Дж. Оруэллу:
(В эмиграции Борис работал сначала на фабрике по производству щеток, затем рыночным грузчиком, потом мойщиком посуды и дорос, наконец, до официанта):

«Ah, mais, mon ami, жизнь это взлеты и падения! Капитан русской армии и вдруг, бац! революция – все прахом, ни гроша. В шестнадцатом году неделю снимал люкс в «Отеле Эдуард VII», в двадцатом туда попросился ночным сторожем. Побывал сторожем, уборщиком, кладовщиком, плонжером и смотрителем клозета. И сам давал лакеям чаевые, и принимал с поклоном».

(«Плонжер»- это мойщик грязной посуды в ресторане, низшая должность в тамошней иерархии, не считая «смотрителя клозета», разумеется).

«Натура Бориса поражала странной двойственностью. Он постоянно тосковал о доблестной армейской службе, но в то же время, потрудившись официантом, вполне усвоил соответственные идеалы. Хотя никогда не умел накопить даже тысячи франков, свято верил в возможность завести собственный ресторан и разбогатеть. Все официанты, как я потом обнаружил, так думают и говорят, это их примиряет со своим лакейским положением».
(Дж. Оруэлл. «Фунты Лиха в Париже и Лондоне»).

К счастью, не все наши эмигранты смирялись с холуйско-лакейскими перспективами своей дальнейшей жизни, стремясь сохранить чувство гордости и собственного достоинства.

Роман Гуль с гордостью вспоминает о своем брате Сергее:
«В эмиграции Сережа наотрез отказался идти работать — как работало множество русских эмигрантов — шофером такси, официантом в ресторане и прочее.
“Чтобы мне какая-нибудь сволочь давала на чай?! Да пропади они пропадом!
(Сережа выразился, конечно, резче и нецензурно). Я лучше всю жизнь чернорабочим буду!”
Это было, разумеется, барство. Но своеобразное.
И Сережа работал на лесоповале, в глубине — в шахтах, на какой-то каменоломне. И был доволен».
Ну что ж. Честь ему и слава за это…

Однако очень многие эмигранты тогда соглашались вернуться в Россию, на фронты Гражданской войны.
Вот, что Р. Гуль вспоминает об их  судьбах:

«..в Нейштадт с последним эшелоном из Киева попал мой Друг, однополчанин по мировой войне, по юго-западному фронту, Кирилл Ивановский…

Когда я с Ивановским заговорил, что в гражданской войне больше участвовать не буду, что в ней для себя места не нашел и искать не хочу, Ивановский не то что не понимал этого, а просто не хотел об этом думать. Ему все уже было все равно.
Это был не тот, остряк хохотун, весельчак Ивановский, любимец полка, это был потерявший всякое душевное равновесие, разбитый войнами человек.
• Если ты не поедешь, что ж ты будешь здесь в Германии делать? — неохотно говорил он, — тебя ж лишат лагерного довольствия?
• Да я только и хочу уйти из лагеря, уйду к немцам, буду работать.
• То есть как работать?
• Да как угодно, батраком, в деревне, рабочим в городе, на любую работу.
— Ах, это все твоя романтика, — затягиваясь папиросой, Цедил Ивановский, — я хоть тоже теперь ни в какую белую армию не верю, а черт с ними, поеду куда ни повезут.
Так мы и расстались. Ивановский попал на новый фронт русской гражданской войны, в Архангельск…
Не менее страшно, чем Ивановский, погиб и другой мой друг, одаренный рыжий Борис Апошнянский, лингвист и востоковед…
К войне он был неприспособлен, политикой не интересовался, даже газет не читал, а поехал из Германии опять в русскую гражданскую войну только потому, что везли через Англию, а он говорил: “Сам не знаю почему, но с детства мечтаю взглянуть на Англию”.
И после того, как он “взглянул на Англию”, взбунтовавшиеся солдаты армии Юденича в паническом отступлении от Петрограда подняли его в числе других офицеров на штыки; а он хотел жить и любил жизнь…

Юрий Викторович Офросимов, москвич, окончивший там Императорский Николаевский (Катковский) лицей, но юриспруденцией совершенно не интересовавшийся. В гражданскую войну он попал в Прибалтику, в “армию” Бермонда-Авалова. И засел там в каком-то лагере...
Юрий писал об этом так: “Я попал в Берлин, побывав в несколько странной «освободительной армии», которая, воодушевленная приказом командующего "бей в морду как в бубен, за все отвечаю!", вместо Москвы захватила одну из столиц Прибалтики, к счастью бескровно…»

Очень важно подчеркнуть, что знаменитый призыв "бей в морду как в бубен», принадлежал печально знаменитому «князю» Бермонт-Авалову, а все его «войско», дислоцировавшееся в Митаве,  было создано немцами, на немецкие деньги, и почти наполовину состояло из немцев-наемников.
Лозунг «бить в морду, как в бубен!» был чуть ли не официальным девизом этого «князя» и его «армии».

И это, почему-то никого из белогвардейских историков «не напрягает». Никому и в голову не приходит именовать Бермонт-Авалова «немецким шпионом» и говорить о том, что его войско де-факто воевало в Прибалтике в 1919 году  за германские интересы.
«Одна из столиц Прибалтики», которую, по рассказу Ю.В. Офросимова, «к счастью бескровно», захватило «войско» Бермонт-Авалова, была Рига.
На самом деле, попытка захвата Риги провалилась, и она стоила большой крови и рижанам и белогвардейцам Бермонт-Авалова.

Осенью 1919 года Бермонт-Авалов «положил с прибором» на Юденича (и все его приказы), и  начал свое наступление на Ригу (где тогда заседало проанглийское правительство латышских националистов).
Ему удалось захватить все рижские предместья, расположенные на западном берегу реки Даугавы и начать оттуда артиллерийский обстрел Риги, требуя ее капитуляции.
Латышское правительство в панике обратилась за помощью к Англии и Франции, которые и прислали свои боевые корабли на ему помощь. После нескольких дней ожесточенных перестрелок, крупнокалиберные морские орудия союзников по Антанте подавили полевую артиллерию Бермонт-Авалова, его наступление захлебнулось, и он вынужден был откатиться назад в Курляндию.

Как обычно бывает, белоэмигрантские мемуаристы и историки предпочитают помалкивать о неприятных им страницах истории, рассказывая о «бескровных» захватах столиц и т.п. «красивостях».


Теперь о том, какие же перспективы открывались перед десятками тысяч солдат и офицеров, вывезенных Врангелем из Крыма.
Всех их союзники расположили в концентрационных лагерях, на Принцевых островах в Мраморном море и полуострове Галлиполи (Турция).
Врангель надеялся на то, что союзники уже весной снова бросят остатки его армии в десант на территорию Советской России.

Интересные воспоминания об этом драматическом времени оставил Григорий Николаевич Раковский, назвав их «Конец белых. От Днепра до Босфора»
(Раковский  родился в семье священника. Окончил духовное училище в Орше, учился в Могилёвской духовной семинарии. В 1910 перешёл в Варшавский университет, который окончил в 1914 со степенью кандидата юридических наук.
В 1914 ушёл добровольцем на фронт, служил в чине корнета. В 1917 ранен и уволен из армии. Стал сотрудником газеты П.Н. Милюкова «Речь» (Пг.). После Октябрьского переворота 1917 — военный корреспондент в Добровольческой армии, был лично знаком с Врангелем, неоднократно брал у него интервью.
В 1920 году Раковский, вместе с армией Врангеля эвакуировался из Крыма).

Вот, что Врангель ему рассказал о своем вИдении ситуации в начале 1921 года:
«Врангель решил бороться, что называется,  до конца.
— Если нам удастся сохранить армии еще два-три месяца, — говорил он в беседе со мной 10 февраля, — то, несмотря на все попытки некоторых из держав запада, настаивающих на уничтожении армии, — мы выйдем тогда из безвыходного, казалось бы, положения. Я не сомневаюсь, что в самом ближайшем времени Европа станет во весь рост лицом к лицу с большевистской опасностью, и сама тогда оценит значение семидесятитысячной армии, воодушевленной желанием возобновить борьбу.
При всех затруднениях, который связаны с производством мобилизации утомленных войной западноевропейских народов, Европа вынуждена будет прибегнуть к моей армии.
В силу этих соображение представители командования употребляют все меры, чтобы воспрепятствовать превращению военнослужащих в гражданских беженцев.
Эта точка зрения встречает резкое противодействие французов, которые, помимо всяких других соображений, желают возможно скорее прекратить свои расходы на содержание лагерей, применяя радикальные меры к расселению эвакуированных.
Еще 14 января командир оккупационного корпуса в Константинополь генерал Шарпи отдает французским комендантам лагерей секретный приказ, в котором указывает, что „одной из главнейших задач в настоящее время является возможно скорейшая эвакуация на постоянное место жительства русских беженцев, как гражданских, так и военных, которые пожелали бы вернуться на родину или на какое либо постоянное место жительства".


Как в истории нередко бывало, русские генералы оказывались никудышными политиками. Оптимистический прогноз Врангеля был «основан на песке»: Франция окончательно разочаровалась в способности белых генералов воевать с Красной армией и совершенно не желала содержать за свой счет остатки врангелевской армии.
Вот, что об этом пишет Г. Раковский:
«Не только Англия, давно вступившая на путь соглашения с большевиками, но и другие державы—все они сделали из крымской катастрофы совершенно определенный вывод, а именно,— что ставка на белых бита, что, как реальная и моральная сила, белые сброшены со счетов России…

Как бы то ни было, а Англия и Италия самым решительным образом высказались за разоружение остатков армии и превращение её воинских чинов в беженцев…
Для нас нет армии Врангеля, говорили уже после крымской катастрофы ответственные представители французского правительства. Мы потеряли веру в антибольшевистские армии.
Если армия не могла или не хотела защищать «прекрасно укрепленные позиции» на Перекопе, то как же вы хотите, чтобы мы поверили в возобновление нового успешного фронта при помощи той же армии?!»


Но самое печальное (для врангелевского командования) было то, что огромное число эвакуированных солдат (и даже казаков) категорически не желало продолжать воевать, а буквально рвалось, любой ценой, назад, в Россию.
Раковский вспоминает:
«В начале февраля французские военные власти без всяких предварительных переговоров с генералом Врангелем объявили в лагерях, что желающие могут записываться в особый список, а они затем будут отправлены на родину, в Советскую. Poccию. Главное командование и атаманы приняли самые энергичные меры к тому, чтобы парализовать это распоряжение, тем более  что в Poccию  выразило желание ехать весьма большое количество лиц.
Достаточно сказать, что, как мне рассказывал Богаевский, на одном Лемносе записалось свыше четырех тысяч кубанцев и около трех тысяч донцов».

Вот такой «опрос общественного мнения» среди эвакуированных врангелевцев получился в начале 1921 года: всего через 2 месяца после эвакуации из Крыма, на одном только острове Лемнос, для мирного возвращения на родину записалось свыше 7 тысяч КАЗАКОВ, т.е. тех, кого белогвардейцы традиционно рассматривали в качестве своих самых верных и надежных союзников!!!
Для того чтобы хоть как-то изменить ситуацию, в качестве «агитаторов» в лагеря были направлены наиболее авторитетные казачьи атаманы:

«Генералы Говоров и Фостиков энергично отговаривали своих донцов и кубанцев от возвращения в Poccию, доказывая, что там они очутятся в ужаснейшем положении.
В десятых числах февраля на Лемнос из Константинополя прибыли атаманы Дона, Кубани и Терека и представитель Врангеля генерал Артифексов.
— Bсе мы, — рассказывал мне донской атаман, — самым решительным образом восстали против этой записи. В своих речах мы указали, что на родине их ждет ужасная жизнь, что большевики немедленно мобилизуют казаков, поставят их в строй и направят на польский, или на кавказский фронты. Результаты были весьма благоприятные».

Обратите внимание: для белых казачьих атаманов – отчаяннейший момент.  Тысячи их подчиненных  казаков в лагерях  ДОБРОВОЛЬНО записываются для того, чтобы вернуться в «Совдепию».  Для того, чтобы отговорить их от этого шага, атаманы пугали их мобилизацией и тем, что потом вернувшихся казаков … отправят на польский или кавказский фронт!
К тому времени никакого «польского» фронта уже не было, и, как не сложно догадаться,  данный аргумент был откровенно слаб.

Но вот, в свете современной псевдоисторической мифологии,  напрашивается интересный вопрос: почему же «белые» казачьи атаманы не пугают своих казаков ужасами поголовного  «расказачивания», которое, якобы свирепствовало на казачьих землях «Совдепии»?! (Ведь некоторые нынешние публицисты договариваются до утверждений о ПОГОЛОВНОМ истреблении казаков во время этого «расказачивания»!)
А тут – известнейшие белые атаманы, которые наверняка не могли не знать о подобном злодействе (если бы оно действительно РЕАЛЬНО проводилось на казачьих землях, то скрыть его было просто невозможно), отчего-то совершенно о нем не упоминают, и вообще не используют в качестве «убойного» аргумента, отговаривая своих казаков от возвращения на Родину.

Скажу больше: мне довелось прочитать большое число мемуаров видных деятелей белой эмиграции: генералов Деникина, Врангеля, Слащова, Будберга, Дитерихса, Денисова, Бермондт-Авалова, офицеров-белогвардейцев, воевавших на Юге России: С. И. Мамонтова, Э. Гиацинского, протопресвитера русской армии Шавельского, «белых» журналистов Г. Раковского, Г. Вильямса, Р.Б. Гуля, великих князей Андрея Владимировича и Алексея Михайловича и многих других авторов.
Их воспоминания были изданы за границей и советская цензура их совершенно не касалась.
НИ У КОГО их этих (да и многих других белогвардейских авторов-участников и очевидцев тех событий) нет даже упоминания о политике «расказачивания» и уж тем более, о поголовном (!) истреблении казаков.
У них, разумеется, приводятся примеры различных жестокостей, расстрелов и прочих кровавых эксцессов, которые в годы Гражданской совершали ВСЕ противоборствующие  стороны, но вот этих терминов  у них вообще нет.

Похоже, что никто из «белых» современников даже не подозревал о существовании  секретной директивы «Ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах», подписанной 29 января 1919 года Председателем ВЦИК Я. Свердловым.
Тем более что сам Яков Михайлович Свердлов (которого считают инициатором принятия этой директивы) всего через полтора месяца (16 марта 1919 года скоропостижно скончался.


Несмотря на все усилия атаманов - агитаторов, процесс реэвакуации начался:
«Как бы то ни было, а в конечном итоге на турецкий пароход „Решид-Паша" из разных лагерей было собрано французами до трех с половиной тысяч беженцев и строевых казаков, которые решили возвратиться домой. Без всяких предварительных переговоров с большевиками, без всяких гарантий  неприкосновенности, реэвакуируемые были отправлены в Новороссийск, и там переданы в руки большевикам. Вместе с ними было отправлено и немало врангелевских контрразведчиков, что было, по видимому, хорошо известно большевикам, и что послужило для большевиков одним из лишних поводов к репрессиям против реэвакуируемых», - отмечает Г. Раковский.


Подчеркнем, что суровые репрессии к тем, что высказал желание вернуться на Родину, в лагерях беженцев широко применяли и сами «белые» генералы.
Вот, что об этом рассказывает очевидец событий Г.Раковский:
«В лагерях энергично боролись с реэвакуационным настроением, подвергая всяким репрессиям „неблагонадежных". Их выселяли из палаток, ставили в худшие условия питания, подвергали своего рода остракизму и даже создавали из них своеобразные дисциплинарные батальоны.
Особенно тяжело приходилось „неблагонадежным" на Галлиполи.
Вот что пишет по поводу образования такого батальона в своем официальном докладе один из уполномоченных главного комитета Всероссийского Земского Союза в Константинополе:
— ... Из всех частей на Галлиполи были составлены команды и погружены на пароход „Артемида". Нагрузилось свыше 1200 человек. Среди них в большинстве были или категорийные (т. е. больные или раненые) или те, кто подходил под понятие  „нежелательный элемент".
Были также женщины и дети.
Главным мотивом у них было желание отделаться, тем или иным путем от военной жизни и сделаться гражданскими лицами. Путешествие оказалось неудачным. В Константинополе французское командование не разрешило разгрузиться, и пароход был возвращен в Галлиполи, где опять таки французское командование приказало разгрузиться и  сформировать новый лагерь в пределах военных лагерей.
 
Генерал Витковский, временно командовавший вместо Кутепова галлиполийскими частями, издал приказ, по которому генералу Кочкину (бывшему командиру дисциплинарного батальона) вменялось в  обязанность, „назначив себе в помощь двадцать энергичных кавалерийских офицеров", разбить на территории военных  лагерей  новый лагерь, и всех беженцев свести в сводно - беженский батальон, установив в этом батальоне строжайшую военную дисциплину ...

Беженские батальоны отличались от воинских частей только тем, что беженцев лишали всякой выдачи обмундирования, денег и т.д.
В батальонах больных и искалеченных людей заставляли заниматься изучением военной мудрости, подвергали их всевозможным гонениям, насмешкам и придиркам. Понятно, что, зная о таком положении в беженских батальонах, большинство предпочитало оставаться в воинских частях, не возбуждая вопроса о своем переходе на положение беженцев и выжидая времени и случая...»


Ну, и как вам ТАКИЕ порядки, установленные белогвардейским командованием в этих лагерях  для солдат и офицеров СВОЕЙ, врангелевской армии (а также членов их семей)?!
Для тех, кто всего лишь высказал желание вернуться на Родину, сформировали некое подобие дисциплинарного батальона, устроив тем, кто в него попал  различные гонения и издевательства!
И это – на чужой территории, в мирное время, когда законы военного времени уже перестали действовать и никакого формального права на это врангелевские полководцы уже не имели!

Продолжим рассказ Г. Раковского:
«В сущности армии, как таковой, уже не было. От армии остались одни развалины. Массы людей, механически соединенных друг с другом, и поставленных в невозможность распыления, сохраняли еще внешнюю военную организацию, отдавали честь, парадировали.
Но эти люди уже прониклись мыслью, что им нечего больше делать, что надо уходить и устраиваться, жить самостоятельно.
Терпение людей истощалось.
И это понятно, ибо в лагерях царил каторжный режим, военно-полевые суды, установленные приказами Врангеля, расстрелы, произвол и бесправие.
Ужасы рассказывали те,  кто на собственном  опыте  испытал прелести этого режима, побывал в военных тюрьмах, устроенных в трюмах кораблей, кто пытался бежать на волю и был задержан.
Кормили плохо. Интенданты и штабы воровали буквально на глазах.
На каждом шагу приходилось наталкиваться на факты вопиющих издевательств не только над солдатами, но и над офицерами.
Чувствовали себя хорошо в лагерях лишь профессиональные кондотьеры, которые отсиживались в ожидании очередной авантюры. Остальные неудержимо тянулись на волю, но... на воле ожидала голодная смерть.
 
К тому же, чтобы выбраться из лагерей, пройти через кордоны иностранной жандармерии, врангелевской охраны, куда вербовались юнкера, поставленные в xopoшиe условия жизни, нужно было все поставить на карту.
И все же, не только с Чаталджи и Галлиполи, но даже с острова Лемноса, преодолевая невероятные трудности, уходили казаки, уходили солдаты, уходили офицеры...»

Не правда ли, ужасающая картина?! Не слишком-то соответствующая некоторым благостным современным рассказам о том, какое расчудесное «единение сердец» и сплоченность вокруг «Вождя армии» царили в этих лагерях. Надо понимать, что никаких достоверных списков количества лиц, вывезенных Врангелем из Крыма не существовало.
 
В этих условиях жизнь и судьба любого беженца была полностью в руках врангелевского командования. Его могли посадить в импровизированную тюрьму (в трюме любого корабля), отдать под военно- полевой суд и даже расстрелять. Никто и никакого расследования этих беззаконий произвести не смог бы. И все равно – люди, рискуя жизнью, бежали даже из «островных» лагерей.
Я уж не говорю о том, что свобода воровать у интендантов была вызвана тем, что учет личного состава в русской армии, традиционно был в самом запущенном состоянии.

Напомню, что в Открытом письме, опубликованном в  газете «Верный путь» 15 января 1920 года спрашивали офицеры Северо-Западной армии у своего бывшего командующего генерала Н.Н. Юденича:
«Куда расходовали 100.000 солдатских пайков, получавшихся Армией, которая во времена наибольшего своего укомплектования насчитывало не более 20.000 штыков?»
Несложно подсчитать, что интенданты, при попустительстве своего командующего, списывали продовольствия ВПЯТЕРО больше, чем требовалось для нужд небольшой армии Юденича.
Думаю, что примерно такая же ситуация была и с довольствием беженцев из Крыма, оказавшихся в лагерях,  в начале 1921 года.

Франция категорически не желала содержать и кормить более чем 100 тысячную массу русских беженцев за свой счет, а Врангель не менее категорически отказывался от того, чтобы расформировать остатки своей армии и позволить людям самим решать свою судьбу.
Между тем, положение с беженцами из Крыма продолжало ухудшаться.
Г. Раковский вспоминал:

 «В ставке, однако, знали об истинном положении вещей. Еще в декабре 1920 года Франция предупреждает главное командование что материальная помощь, которую французское правительство оказывало „руководствуясь гуманитарными соображениями, в виду повелительных бюджетных соображений может продолжаться лишь короткое время"..
Бросить на произвол судьбы стотысячную массу русских нельзя было. Содержать на свой счет, по мнению французов, было крайне убыточно…
К тому же на это не было соответствующих кредитов. Приходилось искать выхода в расселении русских в других странах.
Но только незначительная часть беженцев была принята балканскими государствами и, главным образом, Cepбией. Дальнейшее расселение приостановилось. Свободного выезда из Константинополя не было, так как все державы закрыли для русских свои границы…»

Характерно, что  врангелевское руководство, стремившееся сохранить свою власть над беженцами, усиленно возражало не только против их возвращения в Советскую Россию (что еще как-то можно понять), но и резко выступило против возможного расселения в …Бразилию, правительство которой выразило свою готовность принять значительное число русских беженцев:

«Когда Бразилия выразила желание принять значительное количество русских земледельцев, в ход пускается весь агитационный аппарат ставки, чтобы воспрепятствовать переселению в Бразилию, которая рисуется, как страна, где русские «попадут в положение белых рабов». Правы-ли, не правы-ли были агитаторы,— другой вопрос, но результат агитации был определенный: в Бразилию согласились ехать немногие» - отмечает Г. Раковский.
Вот как он описывает обстановку той поры:

«Шли дни, тяжелые сумеречные дни на берегах Босфора в разлагающемся стане белых. С каждым днем ухудшалось положение русских. В грязной константинопольской клоаке люди влачили жалкое существование в отчаянной ежедневной борьбе за кусок хлеба. Все время идут, дожди. На улицах грязно, в деревянных, продуваемых насквозь ветром бараках и палатках холодно, сыро, неуютно... Все нервничают, грызут друг друга, озлобленно ругают всех и вся...

Армия разлагалась. Из лагерей все время идет большая утечка. Люди шли на голод, на муки безрадостного, бесприютного существования.
На улицах Константинополя — ужасное унизительное зрелище.
Русские офицеры, солдаты, оборванные, расхлябанные, но в форме—торгуют своим последним достоянием. Мимо с брезгливой миной проходят спекулянты, альфонсы, аферисты ...»

В марте Франция снова поставила перед Врангелем вопрос о необходимости ускорить решение вопроса о ликвидации лагерей беженцев и расселении их туда, куда они пожелают направиться (Россия, Бразилия, балканские страны,

«14 марта, комиссар Франции генерал Пелле прислал Врангелю следующее заявление:
—Честь имею уведомить Ваше Превосходительство, что мое правительство, будучи информировано администрацией возвратившегося в Константинополь парохода „Решид-Паша" о выполнении  перевозки в Новороссийск первой партии русских беженцев, — телеграфно предписало мне принять совместно с морскими и военными властями все необходимые меры к составлению новых партий и отправке их (согласно полученных указаний), в  Одессу.

—Что касается отправок в Бразилию, то вышеуказанная телеграмма упоминает, что правительство Бразилии в этом вопросе поставило необходимым условием предназначать к отправке только земледельцев и сельскохозяйственных рабочих. Эмигриpyющиe в Бразилию сохраняют русское подданство. Им будут обеспечены средства к существованию с момента прибытия. Но решение вернуться в Poccию для тех, кто этого пожелает, является наиболее легким и быстро осуществимым.
Во всяком случае, при всяком положении вещей, вы должны считаться с тем фактом, что правительство республики к своему большому сожалению, будет вынуждено в ближайшее время прекратить бесплатное снабжение русских беженцев продуктами продовольствия. Следовательно, беженцы должны быть предупреждены, что у них имеется выбор между следующими  решениями:
—Вернуться в Россию.
—Эмигрировать в Бразилию или Перу (либо во Францию) на условиях, которые ранее Вам сообщены: — найти себе работу для того, чтобы обеспечить себя средствами существования…»
Г. Раковский подчеркивает:
«Bместо того, чтобы отбросить воинственные замыслы, стать ближе к действительности, приложить все заботы к тому, чтобы расселить военных и гражданских беженцев и поставить их на собственный производительный труд, — главное командование, применяя все усилия к сохранению армии, тешило себя призрачными, ни на чем не основанными надеждами на возобновление вооруженной борьбы против советской власти в России под командованием генерала Врангеля, сознательно и преднамеренно вводило в заблуждение на этот счет казаков и солдат, увлекая их несбыточными обещаниями скорой высадки десанта и возврата домой.

Указывая, что пренебрегать предложением Бразильского правительства принять значительное количество беженцев не следует, и что опасения, будто pyccкиe попадут в положение „белых рабов", не основательны, — со слов адмирала де-Бон Пелле сообщает по поводу возвращения в Советскую Poccию, что „три тысячи солдат и казаков, выгруженных в Новороссийске по их просьбe, не были тронуты своими соотечественниками".
- Pусскиe, — заканчивает представитель Франции, — не могут болеe вести в лагерях жизнь солдат.
Они должны расселиться и работать на удовлетворение своих нужд. Пожелают ли они эмигрировать, или вернуться на родину, — французские власти позаботятся о представлены им транспортных средств. Мы должны объединить наши силы, чтобы указать им их долг...
Положение для главного командования и поддерживавших его организаций создавалось безвыходное».

Надо понимать, что абсолютное большинство беженцев вовсе не было в восторге от навязанной им в лагерях суровой дисциплины, шагистики и полуголодного пайка, подкрепляемых угрозой жестоких преследований, вплоть до отдания под военно-полевой суд.
Люди мечтали любой ценой вырваться из этих лагерей, совершали побеги и вербовались в различные армии (кемалистской Турции, балканских государств, французского Иностранного легиона и т.д.)

Вот о службе русских эмигрантов-белогвардейцев в Иностранном легионе (где они, действительно, оказались на положении «белых рабов» мы и поговорим в следующей главе.


На фото: борт английского дредноута "Эмперор оф Индия". Эвакуация белых из Новороссийска.

Продолжение:http://www.proza.ru/2017/12/20/520