В воскресенье я его не дождалась. Но, как ни казалось бы странным, я ни о чём таком, обычно подозреваемом всеми жёнами, я не подумала, мне это и в голову не пришло. Может быть, я была уверена в нём или в себе, но подобные мысли никогда и в голову мне не приходили, когда он задерживался где-то или уходил куда-то вечером. Подруга, чей муж также поехал с ними, позвонила и поинтересовалась, не вернулись ли они, в голосе звучала смутная тревога, и её встревоженность и напряжение непроизвольно передались и мне, вселив в душу страх, холодный тошнотворный страх, поднимавшийся в груди, и, заполнявший собою всё и вся.
И всё-таки, я попыталась успокоить себя, убеждая внутренне, что ничего страшного не произошло, они увлечённые рыбалкой, выехали поздно или по дороге произошла поломка, что тоже не такая уж редкость и от чего никто не застрахован. Всё может быть. Желая как-то, развеять мысли о плохом, я включила телевизор, но и это не помогло. Веки, словно налитые свинцом клонились вниз, слипались, и я не в силах дальше бороться со сном, диктующим свои условия, прилегла на кровать. Видимо, сон сковал меня, несмотря на звенящую ночную тишину, установившуюся в квартире, а сознание занятое мыслями о муже навевало соответствующие создавшейся ситуации, кошмары, с переворачивающимися машинами, падающими в бездонную пропасть, и всюду виделись, лезли в глаза, что отвернуться невозможно окровавленные тела, люди в белых халатах, оказывающие помощь пострадавшим. И кровь, красная или бурая кровь повсюду: на свежих ранах, на асфальте, на стёклах машин. Проснулась я от раскалывающей голову напополам боли, две таблетки цитрамона, что я проглотила, намереваясь унять боль, нисколько не подействовали. Я из желания получить хоть какую-то информацию о муже, решилась позвонить в милицию, больницы и с этим твёрдым намерением, набрала первый номер, затем второй, третий и нигде никаких сведений: не поступал, не было.
Мои взвинченные нервы звенели подобно электрическим проводам в морозную погоду, готовые оборваться. Куда звонить ещё, кому, я не знала, но сердцем понимала, что сидеть сложа руки, тоже бессмысленно. А ведь помимо всего остального, ещё утром надо идти на работу, от которой меня никто не освобождал. За столько лет работы в ателье, в первый раз на работу я шла без всякого настроения, опустошённая. От мрачных, будто нависшие тёмные облака, грозящие ураганным ливнем, мыслей, что произошло самое худшее, мне стало не по себе, по спине отчётливо пробежал холодок, замораживая всё тело, что я невольно содрогнулась. С огромным трудом я отработала этот, растянувшийся до бесконечности день, когда каждая секунда отзывалась в душе ударом молота. А ещё предстояло вечером, возвращаться в пустую, пугающую неведением квартиру.
Уже открывая дверь квартиры ключом, от порога я услышала раздавшийся звонок телефона, что чуть не разорвал мою и без того напряжённую душу, неопределённостью. Не разуваясь, я прошла по коридору и сняла трубку, пусть самая страшная, но информация, решила я про себя, чем полная безвестность.
- Динка, - голос в трубке дрожал, как если бы владелица едва сдерживала рыдания, - только не волнуйся. Твой Сергей находится в реанимации.
Я обессиленная опустилась на стул, а точнее рухнула, ноги, ставшие ватными, не могли держать, а голос в трубке ещё продолжал:
- Ты не волнуйся. Всё будет хорошо, - короткие гудки, такие привычные в другое время, сейчас каждый своим писком напоминали работу пневмоотбойника, методично, откалывающего мелкими осколками, бетон.
Только-только, можно сказать, начали жить, и вот. Я наскоро, откуда только силы взялись, собралась и ноги сами в предчувствии худшего, но с надеждой, малой искоркой надежды, что может быть, всё не так уж и страшно и дай Бог, обойдётся, понесли в больничный городок расположенный в пятистах метрах от нас, парковой зоне, самом красивом месте на северо-западной части нашего города.
Найти реанимационное отделение не составило труда, и вот я переступила порог, в нос тут же ударил стойкий запах, так свойственный медицинским учреждениям, но здесь к нему примешивалось тягостное чувство страха потери близкого человека. У медсестры, молоденькой девушки, - по всему видно интерна,- я попыталась узнать о муже, но… или состояние мужа было настолько тяжёлым, или заглянувшая сюда случайно, она не была информирована, но она не отважилась рассказать, а направила к врачу-реаниматологу.
- …Жить будет, - подытожил беседу седовласый врач, повидавший за свою врачебную практику, всякого, - но вот ходить навряд ли, да и сидеть тоже он ещё не скоро сможет, сильно задет поясничный отдел позвоночника, - не углубляясь в медицинские термины, бесполезные для меня ибо мне они ни о чём не говорили, он посмотрел на меня внимательными глазами, от которых, казалось, не утаить ничего, как и от рентгена, и видя моё неподдельное внимание, продолжил:
- Простите, что не смог вас обнадёжить, но лучше выложить всё, как есть, чтобы человек сам решил, как ему поступать. Хотя и бывают совсем уж безнадёжные случаи, а человек благодаря чему-то свыше, встаёт на ноги, это тоже нельзя сбрасывать со счетов. А теперь, простите ещё раз, но вынужден идти, больные ждут. До свидания, - любезно проводил меня до дверей корпуса, так и не допустив меня к мужу, и пытаясь хоть как-то, пусть и неумело, приободрить и утешить словами. Подобное внимание к посетителям, ожидающим только хороших, добрых сведений, присуще людям ответственным, имеющим призвание от Бога, способным принимать чужую боль, горечь, утрату, как собственные, но вот на слова чаще всего они скуповаты. Да и замечено, чем более богат человек на слова, на деле он мало, что умеет. Вся его деятельность распыляется в пустословии, где он может применять термины, но вот дела от него не дождёшься.
… Пролетели три месяца от того дня. Три долгих месяца я металась между работой, больницей и домом, куда я возвращалась только лишь затем, чтобы переночевать, уже далеко за полночь. Под глазами явно обозначились тёмные круги, от «участливых» подруг я слышала советы об устройстве личной жизни, мол, зачем губишь зря свою молодость. Тот факт, что я люблю Серёжу, как-то проскальзывал мимо их ушей, в мире где деньги ставят на верхнюю планку, чувства ничего не стоят. Там всё меряется количеством наличности, крутыми связями, дорогими машинами и прочее. Они не хотели понимать, рассуждая, мол, сколько семей живут безо всякой любви и ничего. Им и в голову не могло прийти и не приходит, что можно беззаветно любить. И вспомнился Маленький принц с его словами: «пусть цветут десять тысяч роз, но они не тронут моё сердце, мою душу. А вот, её, одну-единственную, я люблю, потому что я ухаживал за ней, укрывал от ветра, оберегал от палящих лучей солнца». Так и для меня, Сергей был единственным, кого я могла любить преданно, в болезни и здравии, в бедности и богатстве, что не было преувеличением.
Наступил день, когда лечащий врач, пригласив в кабинет, долго объяснял, отчего меня даже стало клонить в сон, и уже после этого сказал, курс лечения завершён и больше чем они сделали – не могут, ненавязчиво намекая, что пора забирать мужа домой. А дома за ним кто будет ухаживать? Свекровь работает, я тоже, а за ним требуется постоянный уход, но ведь и в больнице его дальше держать не намерены. И в итоге, мне, скрепя сердце, пришлось нанять сиделку, а самой подрабатывать ещё и дома, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, и продолжалось это более двух с половиной лет. Порою я, уставшая и измождённая, от тяжестей, что разом навалились на мои плечи, засыпала сидя за машинкой.
Господь, видя моё непомерное усердие, смилостивился, сжалился и ниспослал ко мне, отверженную мною, но не отрёкшуюся от меня, маму, предложившую свою помощь. На мой вопрос, каким образом она узнала о моих трудностях, она уклончиво ответила:
- Сердце материнское, сама станешь мамой – узнаешь.
Я обняла её и не скрывая нахлынувших, но до поры, до времени сдерживаемых чувств, обе расплакались, слёзы с горьким привкусом соли, катились по щекам. И ни одна из нас не стеснялась этих слёз. В этих слезах были и раскаяние, и радость обретения мамой дочери, а мною мамы. С трудом, смахнув слёзы, я смогла произнести:
- Мама, прости меня…
- Дочка, Диночка, кровиночка моя, это ты прости меня за потерянное детство, за ласки, которых была лишена. За всё прости…
… Мама начала мне помогать по дому, по уходу за Сергеем в моё отсутствие, готовила ужин к моему возвращению с работы. Вот только посттравматическое состояние мужа – ему то становилось лучше и он мог сидеть и смотреть в окно, то без единого движения целыми днями лежал, прикрыв глаза. И в такие минуты, мне становилось страшно, и я едва ли смогла бы вынести всё это, не будь со мною рядом, после стольких лет, накорнец-то обретённой мамы. Она поддерживала меня, утешала, что всё будет хорошо и от её нежных, успокаивающих слов, я чувствовала себя намного увереннее. Но понадобился ещё год, пока Сергей смог уверенно сесть, не опираясь ни на что, ни на чью помощь, а надежды, что он будет ходить, уже казалось, растаяли, подобно весеннему снегу, и особых иллюзий по этому поводу я не питала.
Такова, видать, моя женская доля, - думала я в часы отчаяния, - в этой жизни, где каждый сам несёт свой крест на свою Голгофу. Иной раз мне представлялось, что уже всё, больше не выдержу, а внутри меня голос отвечал на моё отчаяние: «ждать, надеяться надо, верить. И одна лишь вера, твоя вера в лучшее, способная на многое, всесильна тебе помочь».
Как утопающий хватается за соломинку, в отчаянной последней попытке спастись, я обращалась к народным целителям, знахарям, в самые разные клиники, всё безрезультатно, и уже совсем случайно, возвращаясь от одного целителя, на деле оказавшегося самым типичным шарлатаном, наживающимся на горе и страдании людей, я на поезде услышала в разговоре двух пожилых мужчин, сидящих напротив меня, упоминание о Дикуле. Хотя фамилия мне ни о чём не говорила, но вот, то, что в беседе они говорили об одном их знакомом, который начал понемногу двигаться, до этого полностью обездвиженный, привлекло меня. Не удержалась, едва они завершили разговор, и собрались было уже покинуть вагон на следующей станции, я извинившись, начала расспрашивать: где живёт, как найти, как записаться. Я засыпала их кучей вопросов изумлённых попутчиков, объяснив причину, почему я это делаю.
Как бы там ни было- они, выслушав мою историю про мужа, прониклись заботой и вниманием и разъяснили всё детально, за что им огромное спасибо, попутно приведя немало примеров чудесного исцеления.
Приехала я домой, словно на крыльях прилетела, воодушевлённая, будто всё уже позади – тревожные дни и ночи. Поговорив с мамой и Серёжей, а также со свекровью, мы решили, что соберём деньги и поедем к нему. В жизни же, если ты не имеешь свободных денег, а заработанное уходит на питание и лекарства, как и оплату коммуналки, которую никто не отменял; всё значительно сложнее, мне понадобилось целых полгода, пока я, пошивая ещё и по частным заказам, смогла набрать нужную сумму, и все эти шесть месяцев мама ни на шаг не отходила от Сергея…
… Четыре долгих томительных месяцев, где минута растягивалась в год, а день тянулся бесконечностью, мы находились в центре. И каждый день, я наблюдала, как больные сначала неуверенно, нерешительно, опираясь на чьи-либо руки, плечи, затем держась за стены, учились снова ходить. А в один из летних дней, Сергей до этого всё устойчивей стоявший на ногах, опираясь на моё немало вынесшее плечо, решительно сделал шаг ко мне навстречу. Впервые за столько лет на лице Сергея появилась улыбка, улыбка смешанная с болью. Я шагнула к нему, чтобы поддержать его, и мы обнялись. Я воздела глаза к потолку и в какой-то момент, почудилось, что он растворился, а на его месте появилось синее-синее небо и ангел с белыми крылами, кружится над нами. И я заворожённая прекрасным и чудным видением, произнесла: Господи – и ещё раз повторила – Господи – и после добавила – храни и помилуй нас, Боже.
Аскольд Де Герсо