Какие могут быть сомнения

- Галина Михайловна! Галина Михайловна! Мы победили! Мы первые!
Лидочка ворвалась в комнату, сияя улыбкой.
- Поздравляем, Галина Михайловна! Ура!
Девочки окружили свою учительницу, а она, растерянно улыбаясь и, то открывая, то закрывая дужки очков, все переспрашивала:
- Нет, правда? Это точно?
- Конечно, точно, - тараторила Лидочка. - Я сама слышала. Единогласно!
Девочки визжали от восторга, подпрыгивали, хлопа¬ли в ладоши.
- Успокойтесь, девочки, успокойтесь, - уговаривала их Галина Михайловна. - Мы должны вести себя достойно победителей.
Ей самой тоже хотелось сейчас визжать, подпрыгивать и хлопать в ладоши. Но, поборов в себе это желание, она строгим голосом сказала:
- Девочки, прекратите, - и для пущей серьезности хотела надеть очки, но оттого, что руки ее все еще не слушались, она, сама не понимая как, оторвала правую дужку.
- А я очки сломала, - только и сумела сказать.
Девочки засмеялись.
- Галина Михайловна, успокойтесь. Победители должны вести себя достойно.
Наконец их пригласили в зал. За столом сидели члены жюри. Председатель победоносно окинул взглядом присутствующих и не спеша придвинул микрофон.
- Мы внимательно прослушав выступившие коллективы, - начал свою речь председатель, - пришли к мнению, что хоровое пение значительно выросло и окрепло в
нашей области за последнее время. - Дальше председатель стал говорить о значении массового пения, о влиянии его на развитие культуры, о ближайших перспективах.
«Господи, - думала Галина Михайловна, - когда же он наконец дойдет до главного? Как мы все-таки любим где надо и где не надо говорить эти пустые вводные речи».
- ...В заключение я хочу сказать, что, прослушав все коллективы, мы пришли к единому мнению... - председатель сделал паузу и отрешенно посмотрел на большую хрустальную люстру. - Первое место присуждается хору музыкального отделения педагогического училища. Руководи¬тель Светлова Галина Михайловна.
В зале зааплодировали.
- Что вы сидите? - повернулась к Галине Михайловне Лидочка. - Вас же награждают.
Галина Михайловна встала и неуверенно направилась к сцене, пытаясь на ходу надеть очки. Она совершенно забыла, что они сломаны. Очки упали. Галина Михайловна нагнулась, чтобы поднять их. Сзади какой-то парень ехидно засмеялся, но Лидочка так посмотрела на него, что парень тут же затих. А девочки уже громче всех аплодировали Галине Михайловне, которая растерянно улыбалась говорящему ей что-то председателю.
- Второе место занял сводный хор музыкального училища.
- Так-то, не будут задаваться, - сказала Лидочкина соседка Таня Гаженко.
- Ну что, а теперь ко мне! - скомандовала Галина Михайловна, когда уже все насмотрелись на красный, с тиснеными золотыми буквами диплом, подтверждающий их сегодняшнюю победу.
- Как же мы к вам все вместимся?
- Ничего, мы стены раздвинем. Сегодня нам все под силу.
Галина Михайловна жила в общей квартире, в не¬большой комнате, где самым главным предметом был черный рояль. Он занимал почти треть комнаты, как бы утверждая, мол, я здесь хозяин. У правой стены стоял книжный шкаф, на нем возвышался магнитофон, у левой - тахта, а на полу лежала огромная шкура неизвестного зверя.
- Знаете что, - предложила Галина Михайловна, заметив смущение девочек, - давайте располагаться прямо на шкуре, по-турецки. А? Итак - прощу!
Праздник был в самом разгаре, когда Галина Михайловна, взглянув на часы, вдруг вспомнила, что договорилась в семь встретиться с Алексеем. Было без четверти. Она уже опаздывала, но не знала, что сказать девочкам, которые, развеселившись, пели под аккомпанемент рояля беззаботные песенки, смеялись, рассказывали забавные истории, танцевали.
Галина Михайловна пела, смеялась вместе с ними, постоянно посматривая на часы.
Время приближалось к семи, а она все не решалась остановить праздник.
- Девочки, - вдруг сказала она, стараясь перекричать звуки рояля, - я совсем забыла - у меня в семь деловое свидание, но я скоро вернусь, так что вы не разбегайтесь. Хорошо? Ну, пока. Она быстро надела пальто и выбежала на улицу. Алексея она заметила еще издали. Он стоял возле автобусной остановки в новенькой форме с букетом цветов.
- Извини, я задержалась. Давно ждешь?
- Да нет, не очень. Ну здравствуй, - он протянул ей цветы.
- Ой, спасибо, ты просто молодец, - Галина Михайловна чмокнула Алексея в щеку. - Ты ведь даже не зна¬ешь, что у меня сегодня праздник. Мои девочки заняли первое место! Представляешь? Конечно, жаль что ты не слышал.
- Ну ты же знаешь, я не мог.
- Да, конечно, - перебила она его, - не мог. Ты бы видел как мы волновались. У меня все поджилки тряслись. Я даже не помню, как там держалась. Наверно, очень смешно. Но девочки! Они молодцы. Я их, конечно, поругала, чтобы не зазнавались, но все равно... Ты даже не знаешь, какие они у меня молодцы. А я раскис¬ла. Чуть не заплакала и даже очки сломала. Представляешь? Ужасно смешно.
Алексей кисло улыбнулся.
- Значит, я не зря цветы принес, - сказал он. - К тому же я хотел тебе сказать...
- Конечно, не зря, - снова перебила она его. - Разве я не заслужила за сегодняшний день цветы? Ты даже не представляешь, какая я счастливая. Знаешь что, давай мы сейчас пойдем ко мне, у меня девчонки остались без присмотра, еще, не дай бог, чего-нибудь натворят. Пойдем? -она взяла Алексея за руку.
- Нет, неудобно, - Алексей остановился в нерешительности.
- Глупости. Чего неудобно? Это же мои девочки.
- Вот именно твои, но я-то их не знаю.
- Ну и что?
- Нет, я не пойду.
- Ну тогда давай пойдем куда-нибудь... В ресторан, например.
- Но ты же знаешь, у меня завтра полеты и пить мне нельзя.
- Ну тогда давай пойдем...
- Может, в кино? - нерешительно предложил Алексей.
- Куда? В кино? Нет, я не хочу. Там надо сидеть. А я не хочу сидеть. Мне хочется танцевать или петь. Давай петь. Представляешь, будем идти по улице и петь.
- Неудобно, - Алексей снова попытался улыбнуться. - К тому же меня могут забрать в комендатуру.
- Подумаешь, какая чепуха. Нас вместе заберут. Я все объясню, и нас отпустят.
- Нет, сейчас для меня это было бы не чепуха. Галя, я хотел сказать, что меня переводят в другую часть...
- Как в другую?
- Обыкновенно, я получил назначение...
- Так тебя повышают? - спросила она.
- Да, - ответил он и невольно улыбнулся.
- Поздравляю.
- Спасибо, Галя, - снова заговорил Алексей, - я хо¬тел сказать, что мы должны уехать вместе. Я хочу, чтобы мы поженились.
- Как, ты уезжаешь? - она только теперь поняла все, что он ей говорил.
- Мы вместе уедем.
- Вместе? Нет, я не могу. Сейчас не могу. А как же работа? И что я скажу девочкам?
- Неужели ты думаешь, что я... - Алексей запнулся, не находя подходящих слов. - Ты можешь и не работать.
- Как не работать? Ты ничего не понимаешь. Уехать. У меня сейчас столько планов. Я так сразу не могу. К тому же мои девчонки.
- Да при чем тут твои девчонки! - вдруг закричал Алексей. - Что ж ты с ними всю жизнь собираешься жить? Ты-то уже не девчонка. Тебе двадцать восемь лет, а ты ведешь себя как ребенок.
- Не кричи, - сказала Галина Михайловна. - Я все равно никуда не уеду. Пусть мне двадцать восемь и я давно не девчонка, но я не уеду.
- Слушай, Галя, но это же глупо, если ты будешь так увлечена свое работой, ты вообще никогда не выйдешь за¬муж. У тебя уже нет времени думать.
- Да, конечно, - сказала Галина Михайловна, обрывая лепестки с белой астры, - я ужасно глупая старая дева. А ты, ты такой умный и предусмотрительный. Ты все рас¬считал, все продумал, чтобы на новую должность в новую квартиру с новой женой, пусть старой, но все-таки женой. И вообще, все что ты делаешь - это очень нужно, а что делаю я - это смешно и глупо. Ты поступаешь очень великодушно. Спасибо тебе. Вот твои цветы, - она протянула букет с оборванной астрой, - подари их лучше кому-ни¬будь, кто сможет по заслугам оценить твое великодушие.
Она побежала.
- Галя, - закричал Алексей, - прости! Я не хотел тебя обидеть. Ты меня не так поняла. Галя!
Но она все дальше убегала от него.
- Я из-за тебя завтра могу погибнуть.
Галина Михайловна остановилась.
- Погибнуть? Это глупо. А ты никогда не делаешь глупых поступков, - она еще раз взглянула на него с улыбкой. - Я завтра позвоню в часть, чтобы тебя не до¬пустили к полетам.
Ну вот и кончился праздник. Она старалась снова почувствовать ту радость, которую испытывала, когда бе¬жала на свидание к Алексею. Но ничего не получалось. «Пустяки, - успокаивала она себя. - Сейчас приду домой, и девочки не дадут мне грустить».
Но когда она вошла в комнату, то увидела лишь гор¬ку вымытой посуды, возвышающуюся на крышке рояля, и записку, в которой было написано: «Галина Михайловна, большое спасибо! Извините, уже поздно, и мы не хотели вас больше беспокоить». Всё говорило о том, что совсем недавно здесь было веселье.
Галина Михайловна села в кресло и заплакала.
Стоило уходить, чтобы тебе испортили настроение. Всего лишь час назад ей было весело, хорошо. Она смеялась, пела, шутила со своими девочками, и никто из них не сказал ей, что она ведет себя глупо, что ей уже двадцать восемь... Неужели? А она как-то не задумывалась, что ей уже двадцать восемь, что у нее уже нет времени. А он все помнил, все считал, все видел. Ну и пусть нет времени, значит, надо еще больше работать. Вот именно! А она тут сидит, куксится, слезы льет.
Галина Михайловна вытерла глаза. Лучше нужно по¬думать о новом репертуаре. Что они будут петь на зональном? Может, попробовать «Лакримозу» Моцарта? Справятся? Должны.
Галина Михайловна открыла книжный шкаф и стала перебирать папки с партитурами.
- Не то, нет, не то. Куда же я их сунула? – говорила она сама себе. - Ага, вот, кажется, в этой. - Галина Михайловна раскрыла тетрадь и, не обращая внимания на гору папок, листов, книг, вываливающихся из шкафа на пол, направилась к роялю. Без очков ей было трудно читать,
она щурилась, впиваясь близорукими глазами в скачущие по линейкам значки, переходя от одной партии к другой, что-то записывая на полях.
В комнату постучали.
- Не спите, Галина Михайловна? - на пороге стоял мальчик. Лет ему было одиннадцать-двенадцать.
- А, Санчо, - улыбнулась Галина Михайловна, - про¬ходи.
Санчо, или Саша, был соседским мальчиком, и Галина Михайловна очень сдружилась с ним. Когда она вселилась в эту квартиру, он, тогда еще совсем маленький, часто заходил к ней в комнату и долго сидел, слушая, как она играет. Родители в музыкальную школу его не отдали, и Галина Михайловна сама занялась его музыкальным образованием.
- Что ж ты сегодня не пришел на урок? - спроси¬ла она.
- У вас же были гости... Галина Михайловна, - Санчо на минуту смутился, - я хотел вас поздравить.
- А откуда ты знаешь? - удивилась Галина Михайловна.
- Я сбежал с уроков и все видел по телевизору.
- Ну, Санчо, - Галина Михайловна хотела рассердиться на мальчика, - я тебя из-за уроков с собой не взяла, а ты вот что учудил.
Но Санчо посмотрел на нее так виновато, что Гали¬на Михайловна улыбнулась и спросила:
- Ну и как, Санчо, тебе понравилось?
- Очень! Галина Михайловна, знаете, а у меня для вас сюрприз.
- Что еще за сюрприз?
- Я сейчас, - и он выбежал из комнаты.
«Вот, - подумала Галина Михайловна, - мой самый верный и преданный друг. Не зря же он Санчо».
- Что это? - не поняла она, когда мальчик, вернувшись, протянул ей кассету с магнитофонной пленкой. Но Санчо, ничего не объясняя, полез на стул, достал со шкафа магнитофон:
- Внимание! - сказал он, нажимая клавишу...
- Это же наш хор, - ахнула Галина Михайловна. На лице ее появилась растерянная улыбка. Она смотрела на Санчо как на доброго волшебника. В комнате вновь звучали голоса ее девочек, но это бьш уже не ее хор. Он жил своей самостоятельной жизнью.
- Санчо, какой ты все-таки молодец. - Галина Михайловна обняла мальчика. - Знаешь что, давай веселить¬ся. У нас сегодня праздник, и как он радостно начался, так должен радостно и закончиться. Верно? Я сейчас по¬смотрю, может, у меня еще что-то осталось?
Она вышла на кухню.
- Все съели, подчистую, - вернувшись в комнату, виновато улыбнулась Галина Михайловна. - Ну ничего, мы сейчас заварим чай, поджарим гренки.
Они снова пошли на кухню. Галина Михайловна по¬резала тонкими ломтиками черствый батон, а Санчо макал эти ломтики в сбитые яйца и осторожно клал на сковородку.
- Ну, Санчо, ты прирожденный кулинар. Сейчас мы с тобой такой банкет устроим!
Они вернулись в комнату, мальчик нес на тарелке горку еще пышущих жаром гренок.
- Прошу к столу, - сказала Галина Михайловна, разливая по чашкам чай.
- Давай, Санчо, выпьем за тебя. Чтобы ты всегда, и когда вырастешь, оставался таким же верным и преданным другом - Санчо.
- Нет, Галина Михайловна, я не могу пить за себя. Я хочу выпить за вас.
В дверь постучали и, не дождавшись ответа, тут же приоткрыли. На пороге стояла мать Санчо.
- Извините. Саша, идем домой. Уже поздно, Гали¬не Михайловне надо спать, а тебе рано в школу.
- Ну что ж, Санчо, за меня выпьем в другой раз. Спасибо тебе.
Неделя пролетела незаметно: уроки, репетиции, снова уроки. Даже в кино сходить было некогда. С хором дело обстояло неважно. Несколько раз она срывалась на репетициях обзывала своих девочек лентяйками, тупицами, и хотя теперь они на нее не обижались, как раньше, ей было очень неловко перед ними за свои срывы.
- Ничего, все получится, - успокаивала она себя, - в конце концов за неделю и так сделано не мало.
Как-то вечером, возвращаясь домой, она услышала шум в соседней комнате.
- Отдай, не смей стирать!  - кричал один голос.
- А мне не нужна эта дрянь. Я не хочу, чтобы надо мной снова смеялись, - слышался другой, более взрослый, голос.
Галина Михайловна постучала в дверь и вошла.
- В чем дело, Санчо?   -  спросила она.
Но Санчо отвернулся к стене, чтобы Галина Михайловна не видела его заплаканного лица.
- Да вот, - стал объяснять старший брат, - у меня на этой пленке был записан концерт «Слэйдов», а он стер и записал какой-то хор. А я не знал, взял эту пленку в кампанию. Вот смеху было. Я чуть сквозь землю не провалился. И все из-за этого балбеса. Опозорил. Где я теперь, -снова закричал он на брата, - такую запись достану?!
- А что за запись? - переспросила Галина Михайловна.
- «Слэйды», девятый концерт.
- И вам нравится эта какафония?
- Почему какафония, очень даже нормальная группа. Уж получше той белиберды, что мой братик записал.
- Не смей! - вытирая слезы крикнул Санчо.
- Ну вот что, - сказала Галина Михайловна, - пленку с записью этой «белиберды» отдайте своему брату, а запись «Слэйдов» я вам достану. Даю вам честное слово.
«Неужели люди могут смеяться над этим», - думала Галина Михайловна, играя «Позднюю осень» Чеснокова. Вошел Санчо.
- Извините, Галина Михайловна.
- Ну что ты, это я должна извиняться. Из-за меня у тебя такие неприятности. «И пошли войной брат на бра¬та». Разве это хорошо?
- Скажи, Санчо, - вдруг спросила Галина Михайлов¬на, - неужели это так смешно? Мы мучаемся, стараемся, ищем, а вызываем только смех.
- Он просто глупый, - сказал Санчо. - Он и в школе на двойки учится.
- Нет, Санчо, тут даже не в этом дело: на двойки или не на двойки. Вот у меня есть знакомый, он никогда в жизни не получал двоек, но он тоже говорит, что это все смешно.
- Не обращайте на него внимания.
- Да я стараюсь не обращать. А мне уже двадцать восемь. Говорят, что уже нужно и обращать.
- Это вы про что? - не понял Санчо.
- Да так. Ну ничего, Санчо, мы упрямые, нас не переубедишь. Верно?
- А где вы ему запись достанете?
- Достану.
На перемене Галина Михайловна подозвала к себе Лидочку и спросила, не могла бы она подсказать ей, кто у них в училище увлекается рок-музыкой.
- Ну, увлекаются-то все, а вот хорошие диски у нас только Николай Сергеевич имеет. Мы даже иногда ходим к нему послушать.
- А ты бы не могла у него попросить?
- Нет, - перебила ее Лидочка, - лучше вы сами. У него как раз урок после вас. Вот вы и...
- Хорошо, хорошо, я попрошу, - успокоила ее Гали¬на Михайловна.
Николай Сергеевич Крылатов приехал в училище по распределению. Это было удивительно, поскольку был он сыном знаменитого профессора, преподававшего в консерватории. Консерваторию Крылатов окончил с отличи¬ем и ему пророчили будущее известного музыканта. Прав¬да, по училищу ходил слух, будто Николай Сергеевич пос¬сорился со своим отцом из-за того, что женился без его согласия на женщине с ребенком. Но это был только слух.
Галина Михайловна знала, что среди учениц Николай Сергеевич пользуется большой популярностью, и, за¬метив, как смутилась Лидочка, поняла, что и она не равнодушна к нему. Галина Михайловна улыбнулась, вспомнив, как сама на третьем курсе придумала себе роман со своим преподавателем по вокалу, который так, увы, и не обратил на нее внимания. Правда, на уроках он часто подшучивал над ней.
- Галочка, - говорил он, - ну как вы открываете ро¬тик. Круглее, круглее. Вы что, никогда не целовались?
А она действительно тогда еще ни разу не целовалась, и ей так хотелось тоже, как и он, шутя, ответить ему:
- А вы покажите, как надо целоваться.
Но она лишь отводила глаза, когда он заглядывал ей прямо в рот, требуя правильного пения.
Войдя в класс Крылатова, Галина Михайловна услышала странную, по крайней мере, на уроке фортепиано, импровизацию старого негритянского блюза. За роялем сидел Николай Сергеевич.
- Что это? - спросила его Галина Михайловна, когда он оборвал свою импровизацию стремительным фейерверком пронзительных звуков.
- Вообще-то это Эллингтон и немного Крылатов. Ну как, понравилось?
- А почему именно Эллингтон?
- Мы решили сегодняшний урок посвятить современной американской музыке. Ну а Дюк, один из ярких, как говорят, представителей. Вы что-то хотели у меня спросить, Галина Михайловна?
- Я думала, у вас перемена, и потому зашла.
- А у нас и есть перемена. К сожалению, нашей про¬граммой не предусмотрена современная американская му¬зыка. Мне и так уже директор сделал выговор за вольности, которые я допускаю.
- Николай Сергеевич, вообще-то я вас тоже хотела спросить на вольную тему, не касающуюся нашей с вами программы. Я знаю, что вы коллекционируете популярные эстрадные записи. Вы не могли бы достать мне девятый концерт «Слэйдов»?
- Галина Михайловна, что с вами? Вас интересует такая дрянь? Я могу предложить вам «Пинк Флойд», «Эмэрсена», «Вэкмана», «Квин». Весь джаз к вашим услугам.
- Но мне нужны именно «Слайды».
- Нет, чего нет, того нет. Правда, я знаю одного парня, сейчас ведь многие на музыке деньги
делают. Так вот, у него можно достать все. К сожалению, и я иногда пользуюсь его услугами. Что делать... И противно, а приходится.
- А где мне его найти?
- Легче всего его поймать в «Космосе». Но, Галина Михайловна, - вдруг перешел на шепот Николай Сергеевич,  - ради бога, только никому из наших...
- Что это за тайна такая?
- Видите ли, великий пианист из меня, к сожалению, не получился. А из нашего училища меня, по всей видимости, скоро выгонят.
- С чего вы это взяли?
- У меня на то есть основания. Во-первых, я часто отклоняюсь от программы, а во-вторых, как мне сообщили, веду аморальный образ жизни. Правда, это все не от¬носится к «Слэйдам». Дело в том, что я сам, пока еще не поздно, ищу себе место для отступления. Подрабатываю уже три месяца в ДК железнодорожников. Создал там что-то вроде джаз-рок ансамбля и скажу честно - очень доволен. Ребята толковые. Вот хотел Лидочку переманить, да, говорит, вас боится. Так вот, к нам на репетиции иногда заходит и этот жук. Там вообще собираются ребята, увлекающиеся рок-музыкой, и он зачастую предлагает им свои «услуги». Приходите завтра к семи, он наверняка будет. Только учтите: за здорово живешь он ничего не делает.
- Хорошо, учту.
- Вот видите, обо всем и договорились, - сказала Ли¬дочка.
- Да, спасибо тебе большое, - Галина Михайловна взглянула на часы. - Что-то девочки задерживаются. А ты не знаешь, - вдруг спросила она Лидочку, - почему Николай Сергеевич собирается покинуть нас?
- Знаю,   -   Лидочка вздохнула. - Ой, Галина Михайловна, это целая история. Прямо
анекдотическая, если бы, конечно, из-за этого не было таких неприятностей. Вы Ивко Михаила Григорьевича знаете? Он в училище еще до Николая Сергеевича работал. А когда приехал Крылатов, его немного потеснили. Вообще-то мы знали, что он очень завистливый человек. Но по отношению к Николаю Сергеевичу ничего вроде бы не выказывал. Они даже сдружились. А прошлым летом, после выпускного, Николай Сергеевич пригласил всех выпускников к себе в гости. Михаил Григорьевич тоже был. Ну а когда все развеселились, он предложил сфотографироваться на па¬мять. Все дурачиться стали. Лушина с Малаханько взобрались Николаю Сергеевичу на колени, Соловьева вообще развернулась к объективу задом. А этот... - Лидочка запнулась. - В общем, он эти фотографии с соответствующим письмом послал знаете куда? В Москву, в Министерство просвещения. Мол, как может преподавать человек, который пьет вместе со своими ученицами (прав¬да, не написал, что с бывшими) и ведет такой аморальный образ жизни, несмотря на то что женат и имеет ребенка. Кстати, на этих снимках есть и жена Николая Сергеевича. А совсем недавно Николая Сергеевича вызывали в облоно. Это письмо переслали из Москвы, написав: «Разобраться на месте». Вот сейчас и разбираются.
- Кошмар какой. Ну и, значит, Николай Сергеевич думает уходить от нас?
- Он-то пока не хочет. Ему сейчас итак очень труд¬но. Жена в декрет ушла, девочка болеет. И это он только так бодрится, не хочет виду подавать.
На следующий день после занятий Галина Михайловна отправилась в Дом культуры железнодорожников. Когда она вошла в зал, репетиция была в разгаре.
На сцене, заваленной аппаратурой, переступая через перепутанные провода, шнуры, стойки для микрофонов, размахивая длинными руками, расхаживал Николай Сергеевич. Он что-то объяснял своим ученикам, импровизировал вместе с ними на разных инструментах, называя какие-то непонятные Галине Михайловне термины, имена музыкантов, о существовании которых она даже на подозревала. Все это напоминало скорее не репетицию, по крайней мере, как это виделось Галине Михайловне, а популярную лекцию о джазе, в которой принимали участие все члены ансамбля.
Галина Михайловна обратила внимание, что в зале находилось немало ребят, которые с интересом наблюдали за тем, что происходит на сцене.
Наконец Крылатов объявил перерыв. Его обступи¬ли, наперебой расспрашивали о каких-то неизвестных Га¬лине Михайловне группах, течениях, и Николай Сергеевич серьезно и обстоятельно отвечал на беспрерывно сыплющиеся вопросы.
Галина Михайловна понимала, что ей сейчас не про¬биться сквозь плотную стену меломанов и поэтому осталась сидеть, но Николай Сергеевич сам заметил ее и подошел.
- Вы прямо как Дмитрий Кабалевский: уроки музыки.
- Скорее, уроки джаза.
- И у вас всегда такие репетиции?
- Нет, но каждую среду я делаю урок и стараюсь этим вот ребятам, увлекающимся роком и джазом, кое-что объяснить. Но прежде всего это полезно моим разгильдяям. Вы бы видели, что они мне городили, когда я сюда пришел. Никакого понятия о том, что играют. Выучили пару аккордов и гремят на полную катушку. А сейчас уже кое-что. Ну ладно, я опять отклоняюсь от темы. Вам, значит, нужны «Слэйды». А зачем, если не секрет?
- Надо одного хорошего мальчика выручить.
- А, - улыбнулся Николай Сергеевич, - понимаю.
Галина Михайловна не стала его разубеждать, пусть
думает, что хочет.
- Сейчас я его поищу.
Через несколько минут он вернулся с парнем в по¬тертых джинсах и темных очках, на одном из стекол которых блестела «лейба».
- Вот, Кридинс, эта девушка вас хотела кое о чем спросить. А я пойду, не буду мешать.
- Извините, я хотела спросить, вы не могли бы достать мне запись девятого концерта «Слайдов»?
- Я записями не занимаюсь. Диск могу. Приходите завтра к восьми в «Космос».
- Хорошо, сколько я вам должна?
- Восемь.
- Восемь рублей?
Парень пренебрежительно хмыкнул.
- Восемьдесят!
- За одну пластинку? Но это же грабеж.
- Дорого не то, что дорого, а то, что модно.

II

- Галина Михайловна, - позвал директор училища, - зайдите, пожалуйста, на минутку.
- Присаживайтесь. Все это, конечно, хорошо: кон¬курсы, смотры... Но надо не забывать и об училище. Сей¬час уже март: еще три месяца - и вам придется распрощаться с вашими лауреатами. Нужно подготовить программу к выпускному. Так что не забывайте и об этом.
- Да, конечно, - Галина Михайловна по привычке стала крутить дужки очков,  - мы подготовимся.
«Как? - думала Галина Михайловна, выйдя из кабинета директора. - Неужели еще три месяца - и все?.. И больше не будет ни хора, ни репетиций, ни этих постоянных волнений?


Через три месяца девочки ее разъедутся, а к ней при¬дут новые ученики, и все сначала.
Четыре года она настраивала этот многоголосый и не¬послушный инструмент. Четыре года она учила и училась вместе с ними, радовалась и огорчалась, и вот теперь, когда они действительно с полным правом могут называть себя на¬стоящим коллективом, в одно мгновение созданный ею хор рассыпается на сорок голосов-подголосков, которые уже больше никогда не зазвучат вместе. Что ж: «Се ля ви». И не надо огорчаться. Они же, в конце концов, не профессионалы. Сколько таких коллективов-однодневок появляется, чтобы, просуществовав год-два, а затем раствориться в суете быстротечного времени. И надо готовить новую программу для выпускного и достойно выступить на зональном. И пусть в конце концов не будет ее хора, но останутся же сорок чело¬век, которых она научила петь, чувствовать и понимать хоро¬вое пение, знать, чего стоит каждое выступление по-настоящему талантливого коллектива.
- Встали на распевку, - сказала Галина Михайловна, войдя в класс. Она сразу заметила, что девочки чем-то расстроены.
- Что случилось? - спросила она.
- А вы еще не знаете?
- Нет, но, надеюсь, вы мне все расскажете.
- Галина Михайловна, я только что была в Доме народного творчества. Мне сказали, что на зональный конкурс поедет хор музучилища. Они сказали, что не хотят рисковать, что хор музучилища всегда занимал первые места, и что наша победа еще ничего не значит. Мы себя, мол, еще недостаточно зарекомендовали, а Борис Ростиславович Жи-буренок уже неоднократно удостаивался звания лауреата. Но ведь это же несправедливо! - голос у Лидочки дрожал. - Они должны были нас хотя бы прослушать.
Галина Михайловна смотрела на Лидочку растерян¬но, не понимая, что она говорит. Это было так неожидан¬но и так жестоко именно сейчас, после разговора с директором. А она так готовилась, так...
- Что ж, новость не из приятных, - медленно произнося слова, чтобы сдержать чувства, сказала Галина Михайлов¬на, - хотя им видней. - Галина Михайловна выжала подобие улыбки. - Нечего кукситься, давайте заниматься.
- А зачем? Зачем теперь все наши репетиции? Для чего? Кому теперь это интересно?
- Как кому? - возмутилась Галина Михайловна. - Мне, например. Неужели вы репетировали только из-за участия в конкурсе, только для того, чтобы убедиться, что вы лучше или хуже других? Но что победа сама по себе? Это лишь оценка проделанной работы. Неужели мы и сами не в со¬стоянии дать себе оценку? Или вы хотели славы? Чтобы о вас написали в газете? А где же просто любовь к музыке? Неужели я вас этому так и не научила? Я думала, что вы поете, потому что вам нравится петь, что вы чувствуете радость от того, что вот мы все вместе такой интересный и такой необычный коллектив. А, оказывается, вы все это время мечта¬ли только о том, какое это произведет впечатление.
- Галина Михайловна, не обижайтесь. Мы любим ре¬петиции и нам нравится петь. Но ведь обидно. Поступи¬ли-то с нами некрасиво.
- Что ж, еще часто случается, что люди совершают некрасивые поступки, но из-за этого не стоит бросать начатое. А теперь за работу. Мы и так потратили слишком много времени.
Вернувшись домой, Галина Михайловна обнаружила на столе письмо, очевидно кто-то из соседей занес его в комнату. Письмо было от Алексея.
«Галя, - писал он, - вот уже четвертый месяц, как я работаю на новом месте, и теперь я отлично понимаю тебя. Действительно, человеку трудно привыкать к новым мес¬там, его, как бы он ни старался, все равно будет тянуть туда, где он оставил друзей, знакомых. Мне здесь очень одиноко и грустно. Меня даже не радует мое повышение. Очевидно, я нахожусь уже тоже в том возрасте («Почему «тоже»?» - подумала Галина Михайловна), когда сходиться с людьми становится нелегко. И теперь я понимаю, что тебя связывает с твоей работой.
Я воспитывался в военной семье. Мне приходилось вместе с отцом часто переезжать из города в город. Во мне даже проснулся дух кочевников. Мне нравилось менять го¬рода, друзей. Но сейчас я остался совсем один. У меня нет ни одного настоящего друга, и наш разрыв еще сильнее дал почувствовать мое одиночество. Единственное, что вселяет в меня надежду, - это то, что ты поймешь, что нам необходимо быть вместе. Я не хочу показаться сентиментальным, но мне очень пусто без тебя. Приезжай. Я очень тебя прошу, приезжай».
Письмо было написано мелким аккуратным почерком. «Интересно, сколько раз он его переписывал», - по¬думала Галина Михайловна. Ей не было жаль Алексея. Она не верила в его прозрение, ведь и в этом письме он даже не извинился за то, что обидел, оскорбил ее. Это письмо было написано с холодным расчетом разжалобить. Чтобы она поддалась на это сентиментальное: «Приезжай. Очень прошу тебя, приезжай». Но она снова видела того Алексея, который не понимал и не хотел понять ее.
Да, возможно, она несправедлива к нему. Он все-таки служит, и уехал пусть и на повышение, но не по своей воле. Но ведь за этим письмом скрывается эгоизм, эго¬изм, прикрытый красивыми рассуждениями. Нет, она не поедет к нему. Она не верит и не хочет понять его так же, как и он не хотел понять ее когда-то.
...Решение жюри нисколько не изменило отношения Галины Михайловны к репетициям. Девочки тоже как будто успокоились, но на репетициях старались.
Галине Михайловне иногда самой становилось до слез обидно, что им так и не удастся выступить на конкурсе. Чтобы она ни говорила своим девочкам, но все-таки в каждом из нас сидит чертенок тщеславия, который теребит душу, и так вдруг нестерпимо хочется показать хоть кому-нибудь то, над чем ты работаешь. Галина Михайловна чувствовала, что они достигли именно того пика, после которого уже лучше не будет, и что именно сейчас им нужно выступить, чтобы кто-то еще услышал, как они здорово поют.
- Санчо, ты бы хотел послушать наш хор? – Галина Михайловна смотрела на расплывающееся в улыбке лицо мальчика.
Что за вопрос. Конечно, конечно, он мечтает об этом.
- Ну хорошо, хорошо. Ты завтра уроки сделай по¬раньше, а в пять я зайду за тобой. Договорились?
Они шли по улице рядом. Молодая женщина в темных роговых очках, которые тем не менее не портили ее, и мальчик в отутюженном школьном костюме. Они шли, не замечая прохожих, которые оборачивались им вслед: надо же, какая молодая симпатичная мама.
Смешно, но Галина Михайловна испытывала сей¬час такое же волнение, как тогда, на областном. Волновалась так, будто от этого выступления зависела вся ее дальнейшая жизнь. А Санчо шел рядом и был на седьмом небе уже только от того, что его, как взрослого, при-гласили послушать и узнать его, именно его, мнение.
- Галина Михайловна, а что вы сегодня такая нарядная?
- У вас какое-то торжество?
- Вы такая красивая сегодня!
- Ладно, ладно, - одергивала она девочек, - вот что, я пригласила одного человека, чтобы он послушал наш хор. И мне очень хотелось бы, чтоб вы меня не подвели.
- Что вы, Галина Михайловна, не подведем.
- А кто это?
- Нас все-таки решили послушать?
- Нет, то есть да. Нас захотел послушать один очень хороший мальчик.
- Кто?
- Мальчик? Девочки засмеялись.
- Галина Михайловна, вы шутите?
- Нет, я не шучу. А что здесь смешного? Человек захотел нас послушать. Очень хороший человек. Пусть он еще маленький, но ведь, как говорят, устами младенца глаголет истина, и мне очень важно знать его мнение, тем более что он уже не младенец.
Санчо сидел в полутемном зале и с восторгом смотрел на сцену. Он весь превратился в слух, но мысль, что ему, как взрослому, предстоит обсуждать с Галиной Михайловной выступление хора, мешала сосредоточиться. Ему хотелось быть просто слушателем, чтобы сидеть в этом большом мягком кресле и наслаждаться музыкой. Но от него требовалось большее, и, наморщив свой гладкий лобик, подавшись вперед, чтобы, не дай бог, ничего не прослушать, он внимательно следил за всем, что происходит на сцене.
Девочки пели «Лакримозу» Моцарта. И несмотря на то, что он не понимал, о чем они поют, чувство необъяснимой тоски, жалости сжимало сердце. От волнения, от скорбной и в то же время торжественной мелодии, от того как там, на сцене, стояла Галина Михайловна, подчиняя своей воле хор девочек, и от того, что она хотела знать его - именно его! - мнение, он чувствовал, что вот-вот расплачется. Ах, что это было за чувство! Казалось, произойди сейчас что-нибудь сверхъестественное, и то он не вышел бы из того гипнотического состояния, в которое ввела его музыка великого маэстро. И когда далеким эхом отлетели от стен зала последние звуки «Лакримозы», и где-то за спи¬ной послышались звонкие хлопки, он все еще сидел заплаканный, но счастливый, вжавшись в мягкое просторное кресло и смотрел, смотрел на полуосвещенную сцену.
- Браво, Галина Михайловна, браво! - в дверях стоял Николай Сергеевич.
Галина Михайловна обернулась и, спрыгнув в зал, направилась к нему.
- Вам понравилось?
- Мало сказать, понравилось, я в восторге. Галина Михайловна, это же чудесно! Поверьте мне, я не льщу. Вы меня просто очаровали. Честное слово, я давно такого не слыхал. Это... - Николай Сергеевич развел руками, -вы видите, у меня просто не хватает слов.
- Вот хотели на зональном выступить, а нас не взяли, - Галина Михайловна вздохнула. - Ну ничего, ведь это не главное, правда?
- Считайте, Галина Михайловна, что я вам присудил первое место. А эти конкурсы... - Николай Сергеевич махнул рукой. - У вас еще будет много побед. Уж на что я считал себя невезучим, а и то, как ни странно, реабилитирован. Представляете?
- Это вы о чем? - спросила Галина Михайловна.
- О, не притворяйтесь. По-моему, об этом все училище говорит. Неужели не слышали?
- Кое-что слышала.
- Ну вот, а я думал, что вы действительно не в курсе.
Уволили Михаила Григорьевича, уволили. Уж боль¬но хороший человек оказался, все ему не так. А жаль, способный музыкант.
- Но зато теперь вы сможете спокойно работать.
- Да нет, я тоже ухожу. Этот год доработаю, и все. Симпатичные ребята у меня в ансамбле оказались, не могу я сними расстаться, а на два фронта работать - сами пони¬маете, не то. Приходится выбирать. Ну, что вы нам еще споете?
- «Позднюю осень». Только я что-то Санчо не вижу.
- Кого?
- Мальчик здесь был, я его специально пригласила.
- Тот самый?  - улыбнулся Николай Сергеевич.
- Да, тот самый, - не поняв намека, сказала Галина Михайловна. - Вы не видели? Он только что сидел здесь. Санчо! - позвала она. - Санчо! Ну вот, кажется, обиделся, ушел.
- Санчо! - голос глухим эхом отлетал от пустых классов. - Санчо!
- Ах, что же я наделала, - влетела обратно в зал. -Никому не разбегаться, я сейчас.
Накинула плащ.
- Может, вас проводить?
- Нет, не надо. - И она застучала каблучками по кафельным плитам лестницы.
«Ах, как все нехорошо. Обидела мальчика. Обману¬ла. Сказала, что хочет узнать его мнение и даже не подо¬шла. Ох уж этот Николай Сергеевич! Но ведь глупо, глупо ревновать. Мой милый Санчо, смешной ребенок. Что я тебе скажу?» - думала она.
- Санчо!
Нет, убежал. Ах, как все нехорошо.
Ветер взъерошил волосы, забирался под плащ, выбивал слезы. На душе пасмурно. Куда идти? В училище? Сама же сказала девочкам не расходиться. А что делать с Санчо?
Нет, надо сначала его найти, упокоить. Ничего, там Николай Сергеевич остался, скучать не даст. А это ребе¬нок, мало ли что вычудит.
- Санчо!
Ах, как все нехорошо, нехорошо...
Наступал вечер, зажигались огни, а где-то в глубине города бежал, вытирая непослушные слезы, маленький человек Санчо.
Зачем, зачем позвала она его? Только для того, чтобы никто из ее девочек не догадался, что все это было подстроено специально? Он был подсадной уткой, просто подсад¬ной уткой. Им прикрывались. А он действительно поверил, что она хотела знать его, именно его, мнение. А о нем даже не вспомнили. Он никому не был нужен. Дрожали губы, срывалось дыхание, и слезы снова застилали глаза.
Они думают, что он маленький, что он ничего не понимает. Ошибаются. Эх, Галина Михайловна, Галина Михайловна.
Рушился пьедестал, рассыпался, не оставляя ничего от их прежней дружбы. Обида заглушала все. Нет, он больше никогда не придет к ней в гости, никогда не скажет: «А у меня для вас сюрприз, Галина Михайловна». Никогда больше не станет слушать, как она играет, поет. Никогда!
- Санчо, ну что ты, Санчо. Ты обиделся? Ну пере¬стань сердиться, перестань. Лучше скажи, тебе понравилось? Нет? - Галина Михайловна чувствовала, что говорит не то, что вряд ли так сможет вытащить Санчо из того панциря, в который он запрятался от нее.
Санчо стоял насупившись, смотрел под ноги, молчал.
- А все-таки ты зря убежал, зря. Самого главного и не услышал. Обиделся? На кого? На меня? На Николая Сергеевича? Эх ты, Санчо, Санчо. Да неужели ты не знаешь, что ближе тебя у меня нет никого. Ведь мы друзья. Разве не так?
Санчо молчал.
- Да, я совсем забыла, тут, по-моему, кто-то однажды жаждал выпить за меня. Или мне это только показа¬лось?
- А ну, Санчо, давай тащи свою пленку, сейчас мы послушаем этих лауреатов.
Санчо впервые взглянул на нее.
- Галина Михайловна, простите, я... - закрылся руками. Плечи затряслись, слов не разобрать.
- Что ты, Санчо, ну что ты, успокойся, - Галина Михайловна обняла мальчика, прижала. Но слезы полились еще сильней.
- Простите, - дыхания не хватает, - я... я... стер... все стер... Ничего не осталось.
Что-то оборвалось в груди. Ах Санчо, Санчо, как ты поспешил. Последний мостик сжег. Но улыбнулась.
- Подумаешь, - вынула кружевной платочек, - на вытрись. Стоит из-за этого плакать. Мы еще лучше споем, верно? А что слушать то, что уже отзвучало? Мы же не старики - воспоминаниями жить. Верно?
- Нет, не говорите так. Я знаю, что вы думаете... Простите меня, я...
- Да я не сержусь, не сержусь. Честное слово. Знаешь, Санчо, а это даже хорошо, что ты все стер. Вот при¬дут ко мне новые ученики, которые еще ничего не умеют, ничего не знают, которых надо всему учить. А я им чуть что - вот у меня хор был: лауреаты, дипломанты, и сразу пленку крутить. Нет, так только все дело испортить можно. А надо все сначала... Все. С самой-самой первой нот¬ки. - Она вздохнула: - Не знаю только, сумею ли. Не знаю.
Санчо взглянул на нее. Какие могут быть сомнения? Да разве вот только что, когда он шел по улице, не было коварнее, страшнее человека, чем эта прижавшая его к груди женщина? Только что он клялся, что никогда больше не придет к ней в гости, никогда не скажет: «А у меня для вас сюрприз, Галина Михайловна», никогда не станет слушать, как она играет, поет. И снова сидит у нее в гостях, пьет горячий чай, слушает, что она ему говорит. Куда же делась та обида, та ненависть, которую он только что испытывал к ней? Добрая, немного печальная женщина сидит рядом с ним, гладит его по волосам, и он готов сделать все, чтобы она снова улыбалась, чтобы она снова стала той милой и веселой Галиной Михайловной.
- Какие могут быть сомнения, - говорит он, - конечно,   конечно, все получится.