Питерские портреты

Сборник рассказов "Питерские портреты", 2-е издание, СПб., 2017.


Подвыпивший прохожий


     Если где-нибудь в Хельсинки к вам начнёт приставать подвыпивший человек, скажите ему: "Бай-бай"! Он засмеётся и тут же вас покинет.
     Если в Лондоне в парке к вам на скамейку подсядет «джентельмен» навеселе  и будет предлагать вам пойти в ресторан, скажите ему это магическое "бай-бай", и он в испуге скроется с глаз.
     Если в Чикаго поддатый мужичок будет гладить вас по плечу и говорить, что он вас любит, скажите "бай-бай" и скорее уходите сами.
     Но, если вы в Петербурге заговорили с подвыпившим случайным прохожим, вы совершили непоправимую ошибку. Теперь, даже если вы произнесёте "бай-бай" девяносто раз подряд, он от вас не отстанет. Он будет идти возле вас, как собака, постоянно спрашивать, как вас зовут, забывать и снова спрашивать  и жаловаться на судьбу.
     Жалобы на жизнь могут быть самыми разнообразными. От примитивной: "У меня нет подруги" до экзотической: "Я ни разу не пробовал "Баунти".
     Чаще всего жалуются на машины. Что "жрут" много, что не поездишь нормально в Питере, что только и работаешь на "тачку".
      Даже не думайте, что вам удастся улизнуть от этой пиявки. Пьяный-пьяный, но он не упустит вас ни на перекрёстке, ни в переходе.
       Не пытайтесь смешаться с толпой - найдёт!
       Не зовите на помощь. Он откликнется первым!
       Не спасайтесь бегством. Запыхается, но догонит. И снова начнёт  спрашивать, как вас зовут, и жаловаться.
       Не соглашусь, что лучшее средство борьбы - игнорирование молчанием. Средство бесполезное! Ну, будете вы молчать, он будет говорить за двоих. Причём, чем упорнее вы будете молчать, тем увереннее он будет придумывать всё за вас.
     - В общежитии живёте?
        Молчание.
     - Да, живёте. В девятнадцатом. Ведь так?
        Молчание.
     - На каком этаже?
        Молчание.
     - На четвёртом или на пятом?
        Молчание.
     - На пятом. Точно! Там учителя, парикмахеры и продавцы. Угадал?
        Молчание.
     - Вы где работаете?
        Молчание.
     - В школе. В начальных классах.
        Молчание.
     - Вот вы говорите, что в школе, а в какой?
        Молчание.
     - В сто тридцать седьмой? Нет... В сто сорок третьей!
        Молчание.
     - Я так и думал. У меня в вашей школе «корешок» работает вахтёром. Знаешь, наверное, Коля, Николай Петрович?!
        Молчание.
     - А меня Саней зовут. Сан Санычем. А тебя?
        Молчание.
     - Вот и познакомились. Может ко мне зайдём?
        Молчание.
     - Я не обижу.
        Молчание.
     - Вот и пришли. Вон мои два окна на втором этаже.
        И много толку от вашего молчания?! Ровно столько, сколько от козла молока!
        Вы можете сделать последнюю попытку - попрощаться.
        Саня обрадуется и будет пытаться взять вас под руку.
        Вы сделаете единственно возможное - ускорение.
        Вам вдогонку полетят недоумения и жалобы:
     - Я же сказал, что не обижу!
     - До чего дошёл этот народ - женщины - порядочному человеку не верят!
     - Во, жизнь...
     - Иди-иди в свою общагу, а ещё учительница!
     - Работаешь-работаешь...
       И, если бы я писала практическое руководство "Как эффективно отделаться в Санкт-Петербурге от подвыпившего прохожего", то...

               
                Санкт-Петербург, 2004
   



Соседки


     Их две. И обе замечательные. Не увековечить память о них было бы преступлением перед человечеством.
     Поэтому я отправилась в свой любимый художественный салон на канале Грибоедова за покупками.
     Канал в этом месте делает изящный изгиб. Вода тихо шуршит. Как бы вздыхает.
     Совсем рядом -  суетящаяся Сенная, но здесь, на набережной канала, царит покой, сонная дымка разливается и заглядывает в соблазнительно низкие окна  первых этажей.
     У дверей магазина меня встретил добротно собранный мужской скелет. Я величаю его Пашенькой. У Паши всегда отполированные кости и довольная улыбочка. Возможно, что улыбается он не только мне, но я не в обиде. Ласковый ты человечек!
     Запах в художественном салоне особенный. Его обожают токсикоманы от искусства. Это запах масляных красок, натуральных лаков и растворителей, с примесью запахов дерева и холста одновременно.
     Продавцам, похоже, этот запах приятнее французских духов. Все они такие услужливые и терпеливые до слащавости. И духами французскими не пахнут.
     Я долго и тщательно в этот раз выбирала нужные материалы. Грандиозный замысел обязывал. Я чувствовала себя гением, который вот-вот подарит миру нечто шедевральное.
     Купила плотный холст, уже натянутый на раму «30 на 40». Для моего замысла хватило бы и «3 на 4», но я твёрдо решила не жадничать и не экономить.
     Что ещё?
     Набор кистей.
     Клей для грунтовки.
     Сам грунт. Целый килограмм! Меньше не было.
     Покуражилась с выбором тюбиков с краской...
     Короче, корчила из себя крутую художницу перед Пашкой. А он понимал -ухмылялся.
     Лично я была довольна тем, сколько денег оставила в салоне!
     Добычу притащила в свою комнату в «коммуналке» - 13 квадратных метров. И тут вдохновение меня покинуло.
     А где его взять? Где подключиться к вселенскому космосу? Конечно, на природе!
     Тяжела ты, доля художническая. Особенно, если у тебя нет загородного дома.
     Но для художника иметь сто друзей гораздо лучше, чем сто рублей. Сто рублей художник истратит - не заметит. Зато один друг из ста может куда-нибудь уехать и обязательно попросит присмотреть за своей дачей, на которой без присмотра, во-первых, умрут голодной смертью кошки, во-вторых, засохнут цветы, а, в-третьих, «алкаши» протопчут «народную тропу» через участок к круглосуточному пивному ларьку.
     Расположение звёзд благоволило моему творческому замыслу. Один друг срочно отправлялся в командировку и позволил мне пожить  три недели  у него в загородном доме.
     И я, не раздумывая ни секунды, устремилась со своим художественным хозяйством за город.
     Ехать было недалеко.
     Вдохновение вернулось. Оно сжирало меня.
     За окном электрички мелькали чудные осенние пейзажи, и я представляла, как устроюсь ранним солнечным утром на тёплой веранде и буду творить.
     Какие мечты! Да и кто из нас не мечтал...
     Особенно, когда кругом всё захлёбывается пестротой, когда яблони склонили к земле свои щедрые плоды, когда манят прелым запахом сена окрестные поля. Но ты заранее отказываешься от всех земных удовольствий ради предстоящей работы, ради вдохновения и любви к искусству! Ты проходишь равнодушно  мимо спелых садов, ты презираешь  грибные места, ты смотришь на  золотистые аллеи с единственной аскетической мыслью: "После!»
     Но, скажите, как можно творить на улице, которая называется, к примеру, Лилейная или Оранжерейная, или Нахимсона?
     Честно ответьте, разве можно трудиться на улице Нахимсона?!
     На улице с таким именем можно жарить шашлыки, валяться в гамаке, сидеть с остекленевшими глазами в беседке и гипнотизировать редких прохожих.
     В первый день я устраивалась.
     Во второй - не могла надышаться свежим воздухом.
     В третий - лежала с головной болью: так сильно надышалась.
     В четвёртый...
     Короче!
     В конце недели проклеила холст.
     В пятницу загрунтовала...
     Что ещё я могла успеть на улице Нахимсона?!
     Всё, что угодно, только не рисовать, не писать книг и не делать других затейливых вещей.
     Не буду утомлять вас перечислением того, что я не сделала из списка «Непременно»…  В конце концов, мы не рабы своих планов!
     И вот наступил последний день перед отъездом в город. Дел - море. Сердце ноет. А, как писал любимый Гейне: «Мое сердце, как море…» Или -  как совесть. Но это уже не Гейне. Короче, нужно было хотя бы попробовать что-то изобразить на холсте. Всё это, конечно, не вовремя... Холст, как назло, завалился куда-то. Потом нашёлся -  противный, пыльный...
     Лучше всего рисовать, сами понимаете, с натуры. Это любой художник знает. Но натура далеко...
     Что делать?
     Пока думала, грызла яблоки. Не заметила, как полкорзины тю-тю. Павловские яблочки - объеденье... Особенно, когда сам собираешь их в огромном саду, сначала в веток, пока шея не заноет с непривычки, а потом уже и с земли… О чём это я? О, боже! Ньютоново яблоко! Эврика! Ура! Выход найден!
     Уснула прямо у станка, как говорится.
     Меня разбудил  голос моего знакомого: «А это что за мазня»?!
     Вернулся, мой дружочек…
     Во мне боролись три чувства: уязвлённый талант, невыспавшаяся обида и благодарность за гостеприимство.
     Победило последнее.
     Я всё таки решила подсказать единственному зрителю моей картины её авангардный замысел.
     «Это портрет, - сказала я. - Присмотрись и ты увидишь, кто здесь изображён».
     «Вижу яблочко с гнилью и уродливый огрызок, - сказал мой знакомый, - причём огрызок непонятного рода и такой, что не поймёшь, год ему или все пятьдесят».
     Мой единственный критик был, в сущности, прав.
     Сплошной реализм - суровая правда жизни.       
               
               
                Павловск, ВИР, 2004

 


               
Мечтательница


     Сначала были мечты и сны.
     В мечтах находишь дипломат денег.
     Или… идёшь себе знакомой дорогой, а мимо на бешеной скорости проносится
«Мэрс» последней модели…  Вдруг из окна машины вылетает барсетка прямо тебе под ноги.  А там деньжищ!!!
     А во сне ещё лучше…
     Вот в жизни совсем не так, как хочется…
     Идёшь ты однажды, еле ноги волочишь в вечернюю школу давать уроки лоботрясам-переросткам. А школа в старинном особняке дворянском. Особняк запущенный. Стены грязные. Голые. Всю красоту давно уже растащили. Не смогли упереть только люстры и зеркала.
     Люстры слишком высоко висят. И болтаются они, бедные, с 1917 года  вроде как нагишом, все в пыли и в грязи. Главное – не горят. Вместо них для освещения привесили какие–то современные набалдашники, напоминающие силиконовые груди в позолоте.
     Громадные зеркала в бронзовых рамах тоже были на века сделаны. Красивущие. Рамы, правда, внизу все «бычками» затыканы, хотя табличка висит: «Курить категорически воспрещается»! Но кто эту табличку слушать будет?! Завуча, Галину Андреевну,  никто не слушает…
     Проходишь вот эдак мимо одного зеркала. Дай, думаешь, приторможу, хоть взгляну на себя, а то всё бегом… Лучше бы, конечно, и не смотреть. Волосы растрепались. Под глазами круги коричневые. У очков дужка одна болтается  – больно смотреть! А на лбу неприличное слово написано: на зеркале какой–то урод процарапал.
     Посмотришь разок. Другой раз не захочется. Постоишь молча. Так тошно станет. Никуда идти неохота. Чего ты здесь делаешь?! Странно. Ведь вот в этом самом зале танцевали, наверное,  когда–то. Рояль ещё стоит… Или… что там от него осталось. И три огромных зеркала!
     Какие лица в них смотрелись?! «Зеркало, зеркало, ты не сердись, но не страшно тебе, не противно от нынешних рож?!»
     У каждого зеркала рама особая. Одна с бантом и пышным букетом. Ленты струятся. По центру – с амурами. Вензелёк завивается. А третья с лирами и с дудками… Ну, точно, танцевали здесь раньше!
     Господи, а пыли сколько! Четыре метра в высоту. А в глубину? А за зеркалом что творится?!
     Руку–то возьми и просунь.
     А там бумажечка вчетверо сложена. Жёлтенькая такая. Это она от времени пожелтела, естественно.
     Ты бумажечку–то возьми и разверни.  Ах, боже ты мой! Почерк узенький. У буквы «в» петелька так и вьётся, а у «р» хвостик закручивается. В общем, в глазах расплывается всё. Потом–то присмотришься. Вчитаешься. Вроде секретик какой-то.
     А мимо уже «опоздальщики» прошмыгивают и здороваются.
     Ладно, думаешь, потом разберусь. Еле урок отведёшь. В голову не лезет ничего.
     Но всё кончается.
     Читаешь снова.
     Барышня пишет какая-то.
     Что, де, ждала она от любимого папеньки не такой подарок, а он каждый год в день рождения алмазами отделывается… Замысловато так написано. И поэтому она - барышня эта, последний этот алмазик в тайничок кладёт и записочку прилагает, что кто найдёт, тот им и владел чтобы.
     Видали вы!
     Всё алмазами папашка отделывался! А дочурке надоело. Её понять можно.
     Так… Про тайник что там?
     Так…
     «В ноздре у сфинкса рычажок. Сумей найти его,  дружок!»
     Сфинкс!!!
     А где сфинкс? Не могла же эта барышня идти куда-то искать сфинкса.
     В доме он. Ей богу, в доме!
     Надо обойти все комнаты… Надо план составить… Сразу вычеркнуть ненужные комнаты, где никакого сфинкса нет. И искать.
     Сказать кому или не стоит?! Пока не говорить. Надо сначала сфинкса найти.
     Кстати, в бухгалтерии камин с какими-то скульптурами… Может там.
     И вот начинается поисковая экспедиция не хуже, чем в «Двенадцати стульях».
     Теперь приходится довольно часто околачиваться в школе вне расписания.
     А ведь надо придумать, обосновать необъяснимое, а, значит, подозрительное.
     Это как у Штирлица. Человек помнит, зачем ты приходил по прощальной фразе.
     Спросит завуч Галина Андреевна: «Что это вы сегодня, Екатерина Ивановна, пришли? У вас же уроков нет».
     А вы: «Тетради надо проверить к завтрашнему дню».
     Уходя, про оценки что-нибудь присочинить можно.
     Или кто-то из коллег удивится. А вы  им отвлекающую версию. «Вот, мол, странные дети… В задании нужно выписать слова, которые только в единственном числе употребляются, вот все выписали: и воздух, и природу, и Малороссию, а пшеницу никто не выписал». А коллеги: «Конечно. Её же много! Хе-хе, да ха-ха». И всё в таком духе. Так кабинет за кабинетом и обследуется.
      Кто бы подумал! В отделе кадров сфинкс оказался. Из бронзы или ещё какого металла. И надо ему в носу поковырять. Придумывать что-то надо. Придётся мужу рассказать. У него башка нормально соображает…
      Теперь муж знает всё. И записку видел. Но остался совершенно равнодушным.
- Ты что? Не понял ничего?
- Понял.
- А что молчишь?
- А что говорить? Ты поэтому в школе с утра до вечера пропадала?
- Поэтому-поэтому. Что делать будем?
- А если это розыгрыш?
- Ну, вот и проверим. Проверить надо. А потом и посмеёмся, если розыгрыш.
- Ладно. Подумаю.
     Придумали вместе прийти в отдел кадров за копией с трудовой. Время нормальное подгадали, когда народ не толчётся. Муж у сфинкса остановится и будет промышлять. А кадровичку всячески отвлекать - это мне…
     И всё удалось! Как планировали!
     Нос у сфинкса поднялся. Муж и не понял ничего. Только извлёк из носа кольцо с огромным камнем. Нос, правда, уже на место не опустился. Но кадровичка сразу не заметила. Это уже потом по школе слухи поползли про курносого сфинкса. Догадывался кто про тайник или нет - неизвестно…
     Вы бы ахнули! Кольцо с алмазом! Да огроменным каким!
     Обычно просыпаешься от страха, когда выносишь его из особняка. Рука зажата в кулак. Ладошка влажная.
     Но сон прилипчивый. Снится и снится. И хорошо. Ты думаешь, что богач, что индийский падишах, что можешь скупить полгорода… Да ты даже в ближайшей булочной ничего не купишь на этот алмаз. Получается, что никакой ты не богач. Потому что алмаз ещё нужно продать.
     Следующая часть сна самая беспокойная. Обычно просыпаешься уже мертвым разными способами при попытке продать сокровище.
     Продолжение не снится. Думаешь. Ждёшь. А вдруг озарение какое во сне, что с камушком-то  делать… Вдруг идейка какая появится! Ведь есть же примеры!
     Ложишься спать - настраиваешься на продолжение сонного сериала. Всё напрасно.
     Помучаешься так с недельку. Плюнешь. Ну его, этот алмаз и сон этот! Если бы наяву…
     А если бы…  Ведь не мне только разбогатеть охота. Ведь придумывают люди способы. Почему бы с другими не поделиться!
     Один банкир недавно сказал: «Деньги валяются под ногами. Надо только уметь их взять…» Где же те деньги валяются и под какими такими ногами?! Опять секретик!
     Надо в библиотеку сходить. Поинтересоваться этим вопросом. Архивы полистать.
     Но, боюсь, кроме версии господина Достоевского ничего не сыщется. А жаль!

               
                Санкт–Петербург, 2005




Легенда



     Если вам случалось ехать на электричке с Витебского вокзала до Царского Села, то вы представляете, что за народ встречается в этом направлении.
     В основном, учащаяся молодёжь и рабочий люд, курсирующие до Купчино и обратно. Их особенно много по утрам и вечерам.
     Дневная публика более пёстрая: пенсионеры, мамочки с детками, туристы всех мастей.
     Весенне-летний период  и осень заполнены дачниками, поток которых беспрерывен.
     За тридцать-сорок минут в дороге можно почитать, поспать, послушать музыку, поучить английский, порисовать, посплетничать, позвонить по сотовому, повязать, поглазеть, поесть, попить, поиграть в картишки и ещё много всяких по…
     Не дадут соскучиться в дороге представители транспортной торговли, которые рекламируют российскую зубную пасту как последнее достижение военной промышленности, а также музыканты и певцы, среди которых встречаются истинные самородки.
     Много и тех, кому просто не сидится в вагоне, а, наоборот, заставляет что-то двигаться вдоль состава вместе с поездом и будоражить своим появлением   вагонную публику.
     После Купчино начинается так называемая «зелёная зона». И чем далее от Питера, тем зеленее.
     Направление это на Октябрьской железной дороге самое удачное. Электрички ходят часто, не нужно даже специально запоминать расписание, если едешь не дальше  Павловска. В течение пятнадцати минут обязательно подойдёт очередной состав. Вагоны постоянно убирают. Это направление ещё и престижное.
     Не жалуют его только бомжи. Не стайки перелётных цыган или азиатов, приехавших на летние заработки, а коренные питерские бомжи, которые «тусуются» везде, кроме  Витебского вокзала, который обходят стороной, суеверно крестятся или плюются. Для них это проклятое место…
     Именно на этой железнодорожной ветке родилась и погибла однажды драгоценная любовь, легенду о которой я собираюсь вам поведать.

     Хотя, что я за знаток! Зайдите в булочную на Загородном или в магазин «24 часа» в Казачьем переулке, или ещё в какую-нибудь забегаловку, куда  заходят бомжи, и сами услышите...
     Много неожиданного и интересного можно узнать из разговоров питерских бомжей. Это особенная каста.
     Если вы лично были свидетелем обывательских разговорчиков между бомжами, то уверена, что это не отборные ядрёные питерские бомжи, а, так, приезжая шелуха, которая поскитается по Питеру и уберётся в Москву. В Москве всё понятно: ты бомж, но ты завоюешь место под солнцем; тебя «менты»  гоняют, смывают из брандспойтов, но еду и ночлег ты найдёшь; тебя ругают - ты ругаешь… А большего нормальному бомжу и не надо.
     Коренной питерский бомж - романтик. Он верит в сказки и в чудеса. Он не брезгует подвернувшейся работой, чтобы потом в какой-нибудь распивочной поговорить с дружками о поэзии, процитировать средневековых японских авторов или поспорить о философской идее поэтов Серебряного века…
     Питерский бомж не побоится зайти в кафе или ресторан, если оттуда доносятся звуки классической музыки… Постоит, послушает, а потом громко объявит, что это был Гайдн…
     Есть среди питерских бомжей бывшие рабочие, политики, бизнесмены… Все они прирождённые артисты. Чувствительные, сентиментальные, наивные в душе. И в людях ценят они доброту, юмор и общительность.
     Я, конечно, не знаток! И, возможно, ввела читателя в заблуждение насчёт откровенности питерских бродяг. Может быть сотрёте вы подошвы на своих башмаках, а так и не услышите истории про «День и Ночь» - про «Дениса и Настю».
     А она перед вами.

     Между «Паровозным музеем», где выход из первых четырёх вагонов, и «Двадцать первым километром» простирается небольшой участок, равноудалённый от всякого подобия жилья.
     Вплотную к железнодорожному полотну в этом месте подходит роскошное болото. А за болотом - насыпь и канава с водой.
     Раскинувшиеся вокруг поля когда-то засаживали картохой, но постепенно не стало желающих заниматься этим делом, и поля заросли. Правда, говорят, что дорогу здесь скоро строить будут… Детскую железную дорогу… Бред какой-то! Врут, наверное…
     От бывших картофелеводов осталось три сторожевых сарайчика, сколоченных из всякой всячины, да такого же типа уборная.
     Именно в этом месте поселились…
     Но всё по порядку!

     «День» родился в деревне в Ленинградской области…
     Мать его Танька после восьмого класса уехала в город, но пожить в Ленинграде ей долго не пришлось. Вернулась обратно беременная. Родила мальчонку. Назвала Денисом. Но матерью себя Татьяна не почувствовала. Возилась с Дениской баба Шура, Танькина мать.
     Выглядела баба Шура сурово, но характер её был незлобливый. Сдержанная,  молчаливая от природы. Поэтому не толкались у неё во дворе  деревенские сплетницы. И даже побаивались пристального взгляда бабы Шуры из-под сдвинутых бровей.
     А Танька устроилась уборщицей в медпункт. Попивать стала. Состарилась как-то быстро. В свои восемнадцать выглядела сорокалетней тёткой.
     Баба Шура хоть и на пенсии, но продолжала работать в пекарне. Пенсия у неё крохотная, а в пекарне приплата хорошая и хлебушек дармовой - что подгорел или сломался при выпечке.
     Вставала баба Шура в четыре утра и шла на работу. Дениску  брала с собой.
     Пока женщины в пекарне управлялись с квашнёй, Денис спал в хлебном лотке, а просыпался от приятного сладкого щекочущего в носу запаха свежевыпеченного хлеба.
     Бабы-работницы смеялись над Дениской:
   -  Настоящий мужик! К завтраку враз проснулся. А пособить - нет, спит, как сурок!
     Баба Шура давала Дениске горячую толстую краюшку хлеба, кусок масла, который сразу плавился, золотисто переливаясь, впитываясь в хлебные поры. Дениска ел с аппетитом и окончательно просыпался. Привык Денис  просыпаться в пекарне. И к нему привыкли. В четыре года Денис был смышлёный мальчуган. Под ногами не путался.
     Он знал, когда приедет на хлебовозке весёлый дядька Семён, обязательно даст Дениске щелбан, но не сильно, а по-доброму.
     После погрузки хлеба настанет и Денискина очередь поработать. Бабы прибирать начнут, а Денис - пол мести.
- Не зря мы, бабоньки, Дениску кормим. Гляньте, как он хлебушек отрабатывает.
- Добросовестный работник!
- Давай, Денька, не ленись!
     А баба Шура довольнёшенька. Но только по её глазам и понятно. Сама-то что-то делает и ни словечка не проронит.
     Недолго была Дениске такая лафа. Заболела баба Шура. Слегла.

     Быстро бежит времечко…

      Дениска уже в третий класс ходил. Из школы придёт - сразу к бабушке. Сядет на кровать и рассказывает, что на уроках делал, что Кира Петровна говорила. Баба Шура гладит Дениску по волосам, а у самой в глазах мутно-мутно…
     Кончились у постели больной бабы Шуры для Дениски мгновенья невыразимой нежности…

     Прошло четыре года, как не стало бабы Шуры. Денис в седьмом классе учился. Но больше болтался без дела. Танька своей жизнью жила. Мальчишка беспризорником при  живой матери рос.

     Осень стояла нарядная, как всегда в этих местах. Год на яблоки оказался  урожайным. Деревенские мальчуганы решили от скуки полазить по чужим садам. Денис с ними. В одном саду сильно покусала Дениса собака. Связки перекусила на правой ноге, а когда пытался защититься от неё руками, разорвала порядочно и руки.
     Так Денис стал инвалидом. Справки никакие Танька не оформляла. Только упрекала Дениса, что работник он теперь хренов.
     Никто Дениса не жалел. Он сильно захромал на правую ногу. Руки покрылись шрамами, а правая ещё и плохо действовала.
     Мальчишки-друзья тоже забыли Дениса за своими новыми похождениями.
     И остался Денис один на один со своей бедой. Часто по ночам слёзы наворачивались, когда вспоминал бабу Шуру или свои мечты стать десантником.

     Учебный год подходил к концу. Класс собирался на весь июнь в трудовой лагерь. А Денис скитался неприкаянный.
    Классный руководитель Надежда Михайловна Светлова договорилась со школьным библиотекарем, чтобы Денис прошёл практику в библиотеке.
     Не очень-то Денису хотелось просиживать в библиотеке и склеивать книжное старьё, но других занятий всё равно не найти... Разве думал он, что именно школьная библиотека вырвет его из унылой деревенской скуки и перенесёт в край приключений, открытий, любви…
     Уже не раз писали и говорили разные умные люди, как благотворно сказывается на человеке чтение. Но нет ничего вернее этого банального заявления. Чтение может изменить человека до неузнаваемости, особенно чтение страстное. Как, впрочем, и любая страсть…

     Денис изменился. Его перестали понимать окружающие и сторонились. Даже Танька отстала от него со своими попрёками. И Денису деревня стала чужой. Его манили неизвестные страны.
     Оценила перемену в Денисе только Надежда Михайловна. Она посоветовала ехать в Ленинград поступать в институт.
     Загорелся Денис. Ночи не спал. Упущено многое...
     Договорился с председателем о работе в сельсовете, чтобы собрать деньги на дорогу.
     Выпускной класс закончил неплохо. Но аттестатационный балл - только 3,8.
     Денис не огорчался. Решил ехать.
     Танька всё молчала. Так и простились молча. Не было Денису в дорогу доброго материнского напутствия.

     В Ленинграде Денис поначалу совсем растерялся. Дальше соседних деревень не бывал, а тут такое. В поезде наслушался всяких рассказов про ленинградские повадки. Думал про себя - подхожу ли…
     Порасспрашивал людей - добрался до пединститута.
     В комиссии приёмной на Дениса посматривали косо, но документы приняли и общежитие дали - комнату на четверых. Кроме Дениса поселились два дружка из Мурманска и ещё один парень деревенский. Те трое на физмат поступали, а Денис на филфак. Из-за этого, наверное, отношения «физиков» и «лириков» не заладились. Но до разборок дело не дошло. Первый же экзамен – сочинение - Денис сдал на «два».
     Для него это - увесистая оплеуха. Когда забирал документы, стыд и обида так душили, что Денис слова сказать не мог. Всё мечты его о будущем  рухнули. Что дальше?
     Рядом оказались две заплаканные девчонки. И Денис случайно услышал фразу про библиотечный техникум.

     Наверное, это судьба. Денис стал студентом библиотечного техникума. Жил в общежитии. Учился с жаром. Кругом одни девушки. А эти - «хи-хи» да «ха-ха»…

     На каникулы Денис домой не ездил. Подрабатывал в техникумской библиотеке. Да и не ждал его дома никто. Танька после отъезда Дениса совсем спилась. Только Надежда Михайловна отвечала Денису на его редкие письма. Подбадривала.
     А у Дениса все мысли были о предстоящей работе и учёбе в институте, только уже заочной.
     Денис потихоньку стал писать сам. Казалось ему, что не хуже у него получается, чем, скажем, у Куприна или Катаева. Писал Денис про деревню, про бабу Шуру-покойницу, про себя… И верил в свою путеводную звезду.

     Вера оборвалась с началом «перестройки». И вера, и работа, и надежды на будущее.
     Ещё известие Денис получил, что его мать дом спалила по-пьяне, и сама угорела. Что участок их колхозу отошёл. И, что если Денис в деревню вздумает вернуться, то жить ему негде, разве что «угол» у людей снимать.
     Когда крайняя черта наступает? Кто расскажет? Как поведёт себя человек? И куда его судьба поведёт?..

      Крайняя то черта или нет, Денис не знал. Даже не задумывался. Потому что был он теперь затравленное животное, у которого осталось два инстинкта - поесть и поспать. Неважно что, неважно где…  Иногда в полусне Денис вспоминал, как аккуратно перевязывал он собственные свои любимые книги, чтобы оставить их под присмотром бывшего соседа по общежитию. Эти воспоминания становились мучительными… Денис гнал их прочь. Столько потерь вокруг, а ему не даёт покоя его крошечная личная библиотечка.
      Денис не желал ничего больше читать.

     Вокзал, вокзал, сколько народу бездомного ты кормишь, укрываешь, спасаешь от стужи…  Жмутся к тебе бродяги, как к дому родному.
     Денис околачивался теперь вблизи Витебского вокзала. Бутылки собирал. Иногда деньги находил небольшие. Он знал, как обойти турникеты, какие электрички «доходные» и ещё много всяких уличных премудростей, которыми грешно делиться с первыми встречными…
     Народ на вокзале тёртый.
     «Перстень», например. Шустрый, юркий - не поспеешь за ним. А общительный какой, даже интеллигентный. Он всех железнодорожников, всех милиционеров «витебских» знал по имени… И его все знали. Знали даже, что «Перстень» подворовывает… Но не чурались поболтать с ним, покурить на досуге. До того как забомжевать, «Перстень» уважаемым человеком считался,  по имени-отчеству звался – Михаил Петрович, двадцать лет проработал экспедитором в какой-то конторе… Женат был. У жены мальчик от первого брака, так Михаил Петрович воспитывал его как родного…. Общих детишек у них не завелось. Может поэтому так ловко его жена из квартиры и выперла… В Питер он ещё в молодости приехал с дружком из Сибири. На работу сразу почти устроился, а с жильём помучился, пока не снял комнату у Любки, жены своей будущей... Почти двадцать лет прожили душа в душу. Зарабатывал  Михаил не слабо, всё в дом тащил. А в «девяностых» контора развалилась. Сразу за конторой развалилась и счастливая семейная жизнь Михаила Петровича…
     Или «Плюху» взять. На вид маленький плюгавый мужичок. Вечно в помойках роется. А находит всегда что-нибудь нужное. И что угодно смастерить может!
     А Верка-газетчица! Это ж песня! Всегда боевая, громогласная. Шуточки-прибауточки. Чистенькая. В ярких кофточках. Не подумаешь никогда, что бомжиха…
    Дядя Коля, опять же, - золотые руки… Рабочая косточка!
    Да, что говорить! Столько народу толкового - жуть!
    Была, правда, «Жопа». Никто не знал даже, мужик она или баба. Прозвали так за жадность. Любить не любили, но и не гнали. Куда ей деться?! Пусть слоняется. Она никому зла не делала. Бормотала себе под нос что-то постоянно. Но поживёшь так, как она, - забормочешь…

     Денис, понятно, не сразу в компанию попал. Как мог один крутился... Раз оттащил пьяного «Плюху» с рельсов. Потом встретились. Поболтали.
- Ты чем промышляешь, малёк?
- Бутылками.
- А ночью?
- Я только днём.
- А зовут как?
- Денис.
- Во даёт! Имя - в точку! Денька! Вот это имя! Раз днём только работаешь - будешь «День».
- А вас как зовут?
- А я «Плюха»! Так и зовут! Подожди, я тебя с «Перстнем» сведу!
        И, правда, через несколько дней столкнулись на платформе «Перстень», «Плюха» и «Денёк». «Перстень» сразу спросил Дениса:
   -  Ну, что, хмырь, с нами будешь?
   -  Буду.
- Я же говорил, что свой парень, - вставил «Плюха».
- Верке моей будешь газеты подносить. Но, учти, у нас касса есть общая. На нужды всякие. Зато каждый день - горячая жрачка. Понимать надо!
Я согласен.
- Он согласен, ха! А на водку тоже согласен?
- Тоже. Но я не пью.
- Я же говорил, что свой парень!

     Так у Дениса появились товарищи.

     Верка, бабёнка лет тридцати, была за хозяйку. Она распоряжалась общей кассой: покупала продукты, выкраивала себе немного на дешёвые яркие тряпки и на баню. Теперь Денис помогал ей: таскал по вагонам сумки с прессой.
     А в обед собиралась вся компашка за Обводным каналом вдоль «железки». Там бомжи оборудовали отличный «пятачок». Теперь его бульдозерами разровняли, а раньше вдоль бетонной стены пеньки торчали вроде стульев. «Плюха» стол кухонный с помойки притащил и кресло кожаное. Не говоря уже про тарелки, ложки и другую кухонную снасть. Но  гордость «Плюхи» - походный котелок, который он боялся прятать даже в этом укромном месте и всегда уносил с собой.
     Всегда первым приходил «на кухню» «Плюха». Разводил костёр, ставил котелок с водой и ждал остальных.
     Дядя Коля смастерил отличный очаг. Сделал навес для дров. Колян с «Плюхой» за дрова вместе отвечали.
     Пока Верка суетилась у очага, остальные приспосабливались и отдыхали.
     А после еды, да в хорошую погоду, да летом можно растянуться  и на травке… Поезда мимо бегут. Но ты на них и внимания не обращаешь, как будто их нет.
     Иногда на пятачок «Жопа» забредёт. Сядет в сторонке и молчит.
     Верка злится. Гонит её. Та не уходит. Бормочет что-то непонятное.
     В конце обеда Верка не выдержит - позовет «Жопу»:
- Жрать будешь?
     Та кивнет и весь котелок вылижет.
- Ни «спасибо», ни «здрасьте» не скажет, - поворчит Верка.
      Потом перемоет посуду и закинется на кожаное кресло. И о чём она думает - неизвестно, но только иногда Верка даже улыбалась…
     Через два часа резко вскинется:
- «Денёк», бери газеты! Щас народ с работы попрёт. Пора и нам.

     Время побежало незаметно. Денис был не один и при деле.
     Прошло больше года такой блаженной жизни... Как-то поздней осенью перед самым снегом, когда уже ждёшь его, а с неба сыплется холодный пакостный дождь, выходя из электрички, увидел Денис странную девушку. На вид ей лет семнадцать. Одета легко, не по погоде. А в больших черных глазах - пустота. В окно уставилась, не выходит. А «Плюха» сзади шепчет Денису: «Второй день ездит. Немая».
     В этом направлении глухонемых много курсирует. У них в Павловске свое предприятие есть. ООО «Павел» называется.
     У Дениса мелькнуло в голове: «Голодная, наверное…»
     Скоро девчушку из вагона выгнали. Стоит она на перроне, дрожит от холода.
     Электричка в «тупик» ушла. Дождь усилился. И оттого, что стемнело, стало невыносимо холодно. «Плюха» поспешил укрыться в здании вокзала. Денис оглянулся и увидел одинокую согнувшуюся фигурку на мокром перроне. Неожиданно для себя Денис повернул обратно, подошёл к девушке и тронул её за плечо.
     Подняла глаза. А видит ли?
     Денис достал из кармана куртки баранку с маком. Протянул.
     Не берёт. Глазами хлопает.
     Взял её Денис за руку - баранку суёт.
     Не берёт. Рука как плеть.
     Денис растерялся. Сунул баранку девушке в карман. Быстро повернулся. Пошёл. И услышал тихое мычанье за спиной. Так в деревне мычали телята ночью в коровнике. Им темно, страшно, жмутся они друг к дружке и мыкают тихонько.
     Оглянулся Денис снова. А девушка ему полбаранки протягивает. Вторую уже посасывает. Ну, точно телёнок.
     Махнул Денис ей рукой: «Пошли, мол!»
     Пошла.
     Денис хоть и прихрамывает, но идёт быстро, и девчушка не отстаёт…

     Ночевали бомжи всегда порознь, но «места» друг друга знали. Верка с «Перстнем» у «кореша» одного в бараке за Обводным… «Плюха» при знакомом сменщике в кочегарке в Казачьем переулке или с Коляном в колодце теплотрассы. Денис уходил в тупики и забирался в забитую будку. Там  – «буржуйка», дровишки припасены… Отогреется и кипяточку на ночь пошвыркает. Тряпьё кое-какое водилось… Главное - крыша над головой. Будка  кирпичная. Стены толстые. Окна фанерой забиты, а поверх - железом. Никто сюда не хаживал. Так что Денис ночью здесь хозяйничал. Колян ему даже накладной замок приладил на дверь, чтобы никто не залез. Бывало, что «Плюха» или дядя Коля ночевали у Дениса. Но это случалось редко. Тогда, когда им не с кем было выпить…
     Сюда-то и привел Денис девушку.

     Когда в темноте глаза привыкли,  Денис ей место устроил. Уселась. Ждёт.
     Денис достал дровишки, буржуйку растопил. Стало таинственно. Огоньки замелькали. Денис разложил на ящике немного батона, кусочки сала, обрезь колбасную, в пакете крошки печенья, беляш вокзальный – «пацан» один уронил, поднимать не стал... Из тайничка извлёк заварку, бутылку с водой. Налил воды в кружку, поставил нагреваться. Пока проделывал эти нехитрые приготовления, старался не смотреть на девушку и ничем не выдать своего волнения. А в голове проносились самые дурацкие мысли, за которые Денис злился сам на себя.
     От печки быстро потеплело в крошечной будке. Денис стал мокрую одежду разбрасывать и показал, чтобы девушка тоже самое делала. А она головой качает.
     Порылся Денис в тряпье, которое «Плюха» натаскал, достал рубашку белую, брюки какие-то, кофту - даёт ей.
     Опять головой покивала, но уже согласилась.
     Денис отвернулся. И так ему вдруг радостно стало, что кто-то ворочается, шуршит с ним рядом, что он не один в эту непогоду в забитой железнодорожной будке в заброшенном тупике...
     За плечо тронула.
     Денис только мельком глянул на неё. Красивее он никого не видел.
     Весело зашипел чай.
- Из одной кружки будем пить, - шепнул Денис.
      Кивнула.
      Денис быстро глотнул из металлической фляжки. Передал.
- Это водка. Глотни, чтобы не простыть.
   Смотрит пристально - сомневается.
- Говорят тебе - от простуды. Я сам не пью. Насквозь же промокли. А ночь ещё впереди. Думаешь, костёр всю ночь будет… Пей.
       Глотнула - скривилась.
- Молодец. Давай теперь ужинать! Пировать будем!
    Денис разделил всё поровну. Получилось очень даже неплохо.
- Ешь, не стесняйся!
    Какое тут стесненье! Денис понял, что она дня два уже не ела. Ему такое  знакомо…
 Не торопись, не заберу. Припивай больше. Тебя зовут как?
     Девушка посмотрела на него растерянно. Рот полный. Да он и не пригодится. Пальцем на ладошке чертит «Н».
- Эн, - читает Денис.
- А-а.
- Эс. Настя?
     Кивает.
- А я Денис. Дэ…
     Кивает. Поняла.
- Хорошо, - мечтательно протянул Денис. – Поели…
     Кивает. А сама на ящичке уже прибрала всё аккуратно.
     И, правда, пора укладываться спать.
     «Как разместиться-то?!» - задумался Денис.
     И вдруг ему стало неловко.
     «Что она думает, интересно? Косится чего-то…»
     Денис показал Насте на ворох тряпья.
- Ладно. Ложись!
     Села.
- Ложись. Я ещё у печки посижу, пока догорает. Одежду надо перевернуть. А ты вот этим укройся.
     И Денис передал Насте старое грязное одеяло.
     Настя послушно легла и уставилась на Дениса. Но вот ресницы вздрогнули несколько раз и опустились. Добрался сон до Насти. Отыскал её…
     Денис ещё полчаса ворошил одежду, подбрасывал дровишки в буржуйку и посматривал на спящую Настю.
     «Красивая какая… Что такое случилось с ней? Приведу её завтра к нашим…  А я её не прогоню, если сама не уйдет, конечно…»
     Осторожно устроился Денис возле Насти. Накрыл её ещё курткой. Сам пододелся.
     Огонь уже потух. Будка быстро остывала.
     «Надо бы дров побольше найти…» - думал Денис, уже засыпая.
     Проснулся по привычке около пяти утра. Во сне они с Настей приткнулись друг к другу, как два комочка. И не холодно.
      Он не сразу разбудил Настю. Лежал рядом в темноте, слушал её ровное дыхание и улыбался. Всем нутром своим ощущая сладостные минуты тишины и покоя.
     «Что такое счастье? А вот оно. Ты и не знаешь, как это просто - быть счастливым… Господи, пошли мне ещё немного таких мгновений. Больше ничего не надо. Может быть, сейчас вместе со мной счастлив кто-то ещё… Может, Настя тоже счастлива. Как бы я этого хотел…»
      Денис бережно разбудил Настю. Заставил её надеть старую, но тёплую мужскую куртку. Выбрались из будки. А на улице снег. Бело кругом. Только чёрными полосами прорезают землю железнодорожные рельсы.
     Радостно стало на душе. Следы так хорошо отпечатывались на чистом снегу.
     С этого времени Денис и Настя всюду шагали рядышком…

     Ранним декабрьским утром на пустырь за Обводным каналом слетелись вороны. Одни хорохорились. Другие пытались что-то найти в остывшем очаге. Третьи расселись на бетонной стене и угрюмо посматривали по сторонам.
     Неожиданно, словно по приказу, все вороны слетелись в центр пустыря и начали важный вороний разговор. Казалось, что птицы выбрали это уединённое место для обсуждения чего-то очень жизненного. Они спорили, что-то доказывали, возмущались. Их гвалт заглушал шум проносившихся электричек. Было ощущение, что через мгновенье начнется драка. Но, вместо того, чтобы наброситься друг на друга, вороны вскинулись и разлетелись в разные стороны, оставив на снегу замысловатый узор вороньих предсказаний…
     Пустырь мгновенно стал одиноким и унылым. Нелепо выглядел торчавший очаг. Не горел огонь в очаге, не кипела в котле вода… Пока не пришло время.

     Первым на пустыре, как всегда, появился «Плюха». Достал из вещмешка котелок. Сгрёб верхний слой снега, утрамбовал в котелке. Запалил огонь. Порылся и извлёк на свет божий фляжку; открутил, глотнул водки, крякнул, занюхал буханкой чёрного хлеба, которую потом завернул в газету и положил на ящик. У бетонной ограды «Плюха» вырыл ямку в снегу, куда бережно опустил бутылку шампанского. В этот момент «Плюха» ощущал себя  самым довольным человеком в Питере.
     Со стороны канала поднимались на пятачок Верка с «Перстнем» и громко ругались. «Плюха» сначала услышал их, а уж потом только разглядел. «Перстень» тащил два баула с газетами… У Верки за спиной отвис рюкзак, а в руках она несла по пакету.
     Верка решила устроить праздник. Только для своих. Без всяких приветствий она перешла к командованию.
- «Плюха», накрывай стол! Возьми у «Перстня» скатерть!
- А где она? - буркнул удивлённый «Перстень».
- В моём рюкзаке в чёрном пакете сверху.
- Эта?
- Да. «Плюха», стол сдвинь к самой стене - так теплее будет. Ящики газетами накрой. Ты хоть какой-нибудь подарок придумал?
- Ну, - протянул «Плюха».
- Какой?
- Одеяло стёганое. Почти новое.
- Одеяло достал. Молодец! Представляешь, «Жопа» подушку передала!
- Да, ты что?! Во, даёт! А где она? - заозирался «Плюха».
- Кто? «Жопа»?
- Нет. Подушка.
- В бауле.
- А я думал там газеты.
- Нет, «Плюшенька»! Сегодня мы не работаем! У нас торжество! Посмотри там: в одном бауле подушка, а в другом куртка зимняя для Насти. «Перстень» постарался...
- Ух, ты. Хорошо.
- А я думаю, что ничего хорошего, - встрял куривший в это время «Перстень». - Ничего хорошего не выйдет! И чего ты завелась! Всех заморочила со своей…
- Хватит! Опять за своё? Ты про любовь что-нибудь слышал?
- У нас тоже любовь, так что? - не унимался «Перстень».
- Ничего! - оборвала Верка. - Не зли меня сегодня! И не стой столбом. Консервы открывай пока.
- Дядя Коля идёт! - объявил «Плюха».
- Привет, Колян! - свистнул «Перстень». - Что это у тебя?
- О! Это поролон. Вместо кровати… Удобно, да? Сворачивается…Новый! Во!
- А где взял, - подскочила Верка.
- Не боись, не украл! Я сегодня с утра на Владимирском в «Стройматериалах» разгружал, так один «спецом» в грязь уронил, запачкать пришлось малость… Я его потом в оплату выпросил! Ловко, да?!
- Слушайте, классно получается: поролон есть, подушка, одеяло! Жаль постельного нет! - рассуждала Верка.
- «День» и «Ночь», - шепнул «Плюха».
     К пустырю подходили Денис и Настя. Их теперь звали «День» и «Ночь». По контрасту. И, действительно, это были абсолютно противоположные внешне люди. Настя яркая. Спортивная. Денис незаметный, да еще инвалид… Они держались за руки и улыбались всем издалека. Вдруг одновременно замахали руками, засмеялись и побежали в горку.
     Они спешили на собственную свадьбу. Без загса, баз фаты, без машин с кольцами… И всё же это была свадьба. Первая свадьба среди бомжей. Слух о ней распространился молниеносно. Ни одну новость не обсуждали так яростно, как эту. На свадьбу, конечно, никто не напрашивался. Бомжи - люди деликатные. Но подарки многие приготовили и передали Верке,  которая сейчас хлопотала у стола и выглядела счастливой мамашей. Она искоса с нежностью посматривала на Настю с Денисом.
     Как эти дети распознали свою судьбу?! Потянулись друг к другу, прильнули и слились навсегда.

     Красное солнце стояло низко над Обводным каналом. Для декабря по-весеннему тепло. У бетонной стены сидела отличная компания и пила шампанское за здоровье молодых.
    - «Горько!» - крикнул захмелевший дядя Коля. И все подхватили и повторяли, скандируя.
     Денис с Настей, как и положено жениху и невесте, встали и, прежде, чем поцеловаться, улыбнулись друг другу.
     Верка расплакалась и не стеснялась своих слёз. «Перстень» кряхтел и откашливался. «Плюха» еле сдерживался, чтоб не разрыдаться в голос. А дядя Коля быстро стирал выбегавшие слёзы и всё шептал: «Горько-горько…»

     Полгода прошло с того декабрьского праздничного дня. «День» и «Ночь» - Денис и Настя - жили, как птички - весело и счастливо. Не все умеют беспечно жить, беспричинно быть счастливыми… И изливать на других избыток своей радости и любви.
     Их знали в лицо не только бомжи, но и все милиционеры, железнодорожники, грузчики, продавцы. А кто не знал, тому показывали и говорили: «Вот они – «День» и «Ночь». Всегда за ручку. Ребёнчишку ждут. Во как!»

     Не придирайтесь к последовательности моего рассказа. Иногда она куда-то исчезает, как исчезла в тот год однообразная тупая жизнь бомжей на Витебском вокзале. Каждый из них теперь мечтал, что и к нему тоже прикоснется Богиня удачи. И перед встречей со своим счастьем каждому хотелось сделаться чуточку лучше…

     Денис с Настей ещё в апреле переселились в сторожку между «Паровозным музеем» и «Двадцать первым километром». Это место разведал дядя Коля. Он и «Плюха» помогли перевезти нехитрое семейное хозяйство Насти с Денисом. На новом месте укрепили крышу. «Плюха»  сделал хороший очаг, скамейки, парнички… Завели огород. Денис выкопал где-то куст сирени и молодую яблоньку и посадил у входа в сторожку. В конце мая деревца вдруг зацвели…
     Вся компания приезжала теперь на обед сюда. «На дачу!» - так говорили. Договаривались с машинистами, чтобы выходить не на остановочной платформе, а на маленьком железнодорожном бетонном «пятячке». Так идти меньше. Иногда там железнодорожники выходили… А машинисты что, - всегда пожалуйста!
     Верка огородничала. Насадила всяких салатов и овощей. Мужиков заставила посадить немного картошки.
     Обед готовила теперь Настя. И к обеденному сбору всё у неё уже шкворчало и кипело.
     Постепенно обустроили два соседних полуразвалившихся сарайчика. Стали оставаться ночевать в них: в одном Верка с «Перстнем», в другом - Колян с «Плюхой».
     Настя всем сделала аккуратные причёски. Следила, чтобы все были чистыми и опрятными. Из обыкновенной газеты вырезала салфетки с резными краями. Штопала. Вязала. Всё умела. Даже удивительно...
     Мужики тоже не бездельничали. Ближайшее озерцо очистили от мусора, вырезали траву с одного берега, посыпали щебень, песок - получился свой собственный пляж!
     Какое это было лето!..
     Сказка! Восточная сказка! «Тысяча и одна ночь»…
     «Плюха» смастерил удочки. По утрам они с Коляном уходили рыбачить. Возвращались не только с карасями и ратанами, но и с каким-нибудь дачным прихватом: лопатой, ведром или рейкой…
     Настя за воровство стыдила, а Верка - та просто набрасывалась, чуть глаза не рвала: «Вы, что, хотите беду накликать?!»
     И Колян с «Плюхой» переключились на свалки. Там добра было не меньше.
     Верка и Денисом, по-прежнему, занимались прессой. И дела у них шли неплохо. Верка даже умудрялась откладывать кое-что – «на чёрный день»…
     «Перстень» работал теперь в паре с одним шофёром. Развозили по киоскам продукты. «Перстень» договариваться мастер, но и грузчиком работал без разговоров. В выходные Верке помогал или рыбачить уходил.
     Похорошели все, окрепли на свежем воздухе. И разговоры по вечерам были такие задушевные и весёлые… Но, случалось, погода портилась, и мысли одолевали тяжёлые и  липкие…
     Верка задумывалась пуще других. Где жить с ребёнком? О Насте печалилась: как родит, ведь, без врачей, без присмотра, а срок подходит…
     Вида, конечно, никто не подавал.
     Денис с Настей каждый вечер гуляли вдоль полей. Любовались закатами. Они передавали друг другу мысли без слов. Гуляли долго и возвращались счастливее прежнего.

     Сейчас уже там не погуляешь… Проложили автомобильную трассу…

     «Перстень» всегда привозил после работы какие-нибудь продукты, иногда пиво.
     Для дяди Коли с «Плюхой» это время казалось раем… Они постоянно занимались чем-то,  что-то мастерили, сушили рыбу, собирали ягоды, грибы, заготавливали дрова… Мало было для них двадцати четырёх часов в сутки… Бодро вставали чуть свет, потому что планов нагорожено… Успеть бы всё переделать!


     Никто из них не знал, откуда Настя и почему оказалась в этих краях…  Только Денис знал Настину историю. Но это всё равно, что никто.
     В конце августа родила Настя мальчика. По подсчётам впереди ещё месяц, а она родила…
     Денис в этот день рассеянный какой-то был. Торговля у Верки шла неплохо, поэтому решили сделать лишний круг.
     Пришли к сторожке, а там роды в разгаре. Колян с «Плюхой», как назло, пропали куда-то… Кинулась Верка к Насте. Пуповину перевязала. Ребёнка обмыла, завернула. Пока Верка возилась с Настей, Денис держал на руках маленькое чудо - Шурика…
     Вечером, когда Настя с ребёнком крепко спали, все остальные обсуждали, как лучше  отметить рождение малютки. Обо всём приходилось договариваться по нескольку раз. Напоминать. Возбуждение царило невероятное. Колян аж задыхаться начал. Никто не мог уснуть в эту ночь. Денис, не отрываясь, смотрел на спящую жену с сыном. Прислушивался к их смешному посапыванию.
     Верка в своей сторожке намечала, что нужно купить в аптеке и рассказывала дремавшему «Перстню» бессчётный раз о том, как принимала роды у Насти…
     «Перстень» слушал, кивал и незаметно вздыхал.
     «Плюха» с Коляном, не дожидаясь рассвета, умотали на рыбалку.
     Денис в это утро остался дома. А Настя с ребёнком всё спали и спали. К обеду Денис даже стал беспокоиться, не случилось ли чего. Но дыхание спящих было ровное и лёгкое, что Денис только улыбнулся своим страхам и занялся обедом.
     «Славно-то как! Вот я отец… Жаль, что баба Шура не дожила. Но она всё видит там, на небесах, и радуется за нас… »
     Денис посмотрел на высокое голубое небо и заплакал. Слёзы просто потоком хлынули, и не обязательно было их стыдиться…

     Все собрались часам к пяти.
     «Перстень» превзошёл сам себя. Принес бидон молока, две красные поллитровки и трехлитровую банку с мясом на шашлыки…
     Колян с «Плюхой» занялись делом. Они тоже не оплошали. Рыбы полведра наловили. Насте ягод набрали. Шиповник - чай заваривать. А ещё припёрли из леса замысловатую корягу. Потом дядя Коля сделал из неё колыбельку.
    Верка накупила всякой аптечной мелочи: зелёнку, лейкопластырь, соски, присыпку и прочие детские причиндалы. Даже грудосос - замысловатый такой приборчик, похожий на клаксон, только с резервуарчиком. Верке в аптеке сказали, что они бывают редко. Она и взяла.
     Денис не знал, как и благодарить друзей. Но все от него отмахивались и готовились к празднику.
     Из сторожки послышался плач ребёнка. Все побросали дела и просунулись в дверь. Настя уже кормила мальца грудью. Малыш со знанием дела присосался к материнской груди и смотрел на мир голубыми влажными глазками.
     Настя отвела взгляд от малютки и произнесла: «День».

     Теперь кто-то обязательно оставался возле Насти с ребёнком. Первые дни - Денис. Потом менялись Колян с «Плюхой». Иногда Верка.
     Сашенька оказался спокойным мальчуганом. Редкий раз ночной покой нарушит его плач. Настя тут же успокоит сынка... И снова тихо до утра.
     Настя скоро включилась в повседневные заботы. У неё побаливала поясница, иногда боль возникала при ходьбе, но Настя помнила, что ударилась, когда неожиданно начались роды, и не волновалась.
     Вообще, не было у неё повода волноваться. Она стала матерью, рядом был любимый и любящий муж, и много добрых людей окружали её жизнь, её покой и счастье. Настя не умела думать плохо. Она говорила одно только слово - «День», но в это слово вкладывала весь смысл своей жизни, всю натуру свою, в это слово вмещалась вся её прекрасная душа.

     В тот год стояла удивительно долгая тёплая осень. Шурочке шёл третий месяц. Он уже всех узнавал. С удовольствием шёл на ручки, а потом внимательно рассматривал лица и немного судорожными движениями трогал волосы, уши, нос…
     Настя чувствовала себя отлично. Она немного поправилась и очаровательно похорошела. Денис не переставал любоваться ею и сынишкой.
     Верка развила бурную деятельность по переезду. Расспрашивала про недорогие комнаты, чтобы снять, сама ходила смотреть. «Перстня» замучила. Даже Коляну наказала, чтобы он выспросил у железнодорожников, кто знает про дешёвое жильё.
     Нашлось два подходящих варианта – две комнаты. Одна в пятикомнатной квартире на канале Грибоедова. Комната всего восемь квадратов, но примыкает ещё маленький коридорчик. А второй вариант на Гороховой. Здесь комната  больше - четырнадцать квадратных метров, но зато в десятикомнатной квартире. Остановились на Гороховой. Эта к Витебскому ближе. Горячей воды и ванны нет, запущенная вся квартира, как и все «коммуналки», но по деньгам. И хоть деньги небольшие, приходилось складываться… Верка накопления всковырнула, даже довольная осталась своей предусмотрительностью. Настя согласилась переезжать с условием, что обедать будут все на новом месте.
     К переезду приготовились быстро.
     Но хозяин вдруг запросил оплату за полгода вперёд. Такого никто не ожидал. Денис с опасением соглашался на помесячную оплату, понимая, что зимовать с грудным ребёнком в кирпичной будке смертельно, а тут…
     Верка кинулась звонить на канал Грибоедова. Уже сдали…
     Всё пришлось начинать сначала. Верка просматривала «Из рук в руки», разные другие газеты с объявлениями о недвижимости, но всюду сдавали  дорого… «Сарафанная» молва тоже ничего не предлагала. А между тем, как всегда неожиданно, нагрянули поздние заморозки.
      Денис не хотел оставлять Настю с Шуриком одних в холодной сторожке. Поэтому они вместе шли утром на станцию, приезжали на Витебский вокзал. Пока Денис с Веркой работали в электричках, Настя с ребёнком оставалась в зале ожидания. Денис забегал к ним на несколько минут между рейсами и видел, что плохо дело…
     Туалеты на вокзале платные. А Настя застудилась. Да и с грудничком на людях тяжело, да ещё немой…
    Шурик стал плаксивым, нервным.
     Настя стала оставаться в сторожке. Денис с утра протапливал как следует их жилище, дров оставлял для подбрасывания. Но по возвращении видел, как у  Насти зубы стучат от холода. Скоро Настя с Шуриком заболели…
     Денис не отходил от них. Прошла неделя. Уже лёг снег. Наступила самая настоящая зима. Ночью морозы доходили до минус десяти…

     Как-то Верка еле добралась до сторожки. Она была в отчаянии: с комнатами ничего не получалось. В выходные сговорились перевозить Настю с Шуриком в будку в тупике. Срочно туда отправили «Плюху» с Коляном - заделывать всё, что можно, стелить доски на пол…
     Но никуда больше Настя переезжать не хотела. Она лежала в жару, не выпуская руку Дениса и обнимая сынишку…

     Неизвестно, кто из них умер первым. Неизвестно, кого похоронил Денис под яблоней, а кого под сиренью. Неизвестно, куда ушёл сам Денис…
     Никто его больше никогда не видел.
     В сторожке все вещи остались на своих местах. Зловеще белела пустая колыбель, мастерски сделанная из лесной коряги дядей Колей...
     Сырость. Болотная сырость пропитала все предметы. Казалось, притронься рукой к чему-либо и ощутишь только холодную слизь могилы.
     Декабрьский снег уже плотно укрыл два свежих холмика…

     После всего случившегося Верка просто обезумела. Забросила работу. Запила. «Перстень»  уговаривал её опомниться, ругал, стыдил, бил даже - всё бесполезно.
     Скоро и Верка пропала. Искали её, расспрашивали. Как в Обводной канал канула. Кто-то видел её с проводником с минского поезда, кто-то на автовокзале в Выборге… Не нашёлся Веркин след.
     Только вздрагивает до сих пор «Плюха», когда заходят в вагон продавцы газет…
     «Перстень» закис... Жаловался всем на Верку, на жизнь свою… Дружки устроили его «челноком» в Финляндию: возить водку, пиво и сигареты. Пошло дело у «Перстня». Увидеть его теперь можно или в Хельсинки на базарах или возле гостиницы «Октябрьская». Он мало изменился. Приоделся только. Всё такой же разговорчивый и услужливый, особенно при дамах.
     «Плюха» с Коляном остались в Денисовой будке в тупике. Там зимовали.
     Дядя Коля работать в кочегарку пристроился. Потом на Кировский вернулся. Комнату в общежитии получил.
     По весне железнодорожники будку решили привести в порядок. И «Плюху» выселили.
     Иногда «Плюха» шатался с «Жопой». Но та зашибала шибко и как-то ночью угодила под состав.
     Многие бомжи пытались закорешиться с «Плюхой». А он, возьми да напросись в рабочие на «железку».
     Частенько ему приходилось проезжать мимо знакомой сторожки… Старался не смотреть в ту сторону, на другую половину в вагоне садился. Да, кого там, глаза сами бегают, рыщут…
     Однажды в мае перехватило горло у «Плюхи». Увидел он из окна электрички, как бурно цветут яблоня и сирень у сторожки. И кто-то вроде как копошится… «Плюха», забыв обо всём на свете,  помчался к выходу. Пока бежал от станции «Двадцать первый километр», ноги проседали, как ватные, задохнулся совсем… Возле сторожки, действительно, топтались какие-то азиаты… Плюха плюнул и зло матюгнулся. И уже хотел, было, повернуть обратно, но горячая горькая волна разочарования и боли накрыла его с головой… Успел только глотнуть воздуха побольше, и снова гневный водоворот взбудоражил все внутренности «Плюхи». Он до крови закусил нижнюю губу и, не обращая внимания на незнакомых людей, двинулся к сторожке. Подойдя вплотную, он схватился за торчащую доску, первой попавшейся под руки, и начал выворачивать её. Дикая физическая боль заглушила все остальные человеческие чувства…

     Когда «Плюха» разворотил сторожку,  уже стемнело. Сразу заныли израненные руки. «Плюха» опустился на колени перед могилами Насти и Шурочки и завыл. Он выл, как отчаявшийся зверь, потом смолк и только вздрагивал всем телом и гладил–гладил влажную землю под яблонькой и сиренью.

     Время понеслось быстро, жизнь стала бесцветной, мысли неразборчивыми…

     Двадцать третьего августа в Павловском парке возле торговых палаток сидел на скамейке мужичок. Светлые редкие волосы с проседью торчали клочками. Зато бородка - вполне приличная, хоть и с подпалинкой. На мужике были белые мятые брюки, светлая рубашка, из-под которой виднелись загорелые руки и шея. Старые растоптанные сандалии валялись под скамейкой. Мужик раскидал руки, вытянул ноги во всю длину, откинул голову на спинку скамейки и сощурился от удовольствия. Он только что выпил немного водочки, съел вкусный чебурек…
     Августовское солнце приятно жарило и слепило…
     Мужиком тем был «Плюха». Четвёртый год отмечал он этот день, как свой собственный день рождения. Правильнее сказать, что про свой собственный «Плюха» и не вспоминал…
     «Сегодня, - мысленно рассуждал «Плюха», - вы были бы мной довольны… «День» ясный… «Ночь»-красавица… Шурик – мелкота пузатая… Да… Счастливый я человек! Мне есть, что вспомнить. Были в моей жизни «золотые» времена! Счастье у меня теперь всегда с собой!  Внутри! В любой момент достану – погляжу! Счастье у кого-то есть, у кого-то нет. И не положишь, если нет… И не достанешь… А моё – вот оно! Любуйтесь! Видите, как мне хорошо?! Настя?! Шурик?! Эх ты, карапуз! Денёк, где ты, друг?! Если бы ты был сейчас со мной, мы бы с тобой пофилософствовали!  Я тут недавно книжку прочитал про судьбу и про культуру… В начале двадцатого века написано, а как пробирает…  «Денёк, Денёк», какая книга! Тебе бы понравилась…»
     Мимо проходили туристы, женщины с набитыми пакетами, детишки бегали, озирались… Иногда кто-нибудь задерживал свой  взгляд на «Плюхе», но быстро отворачивался и торопился уйти подальше. Подальше от счастливого человека… А «Плюха» никуда не торопился. Он застыл… Наслаждался летним теплом, вспоминал любимых людей, и грудь его наполнялась радостной нежностью ко всем окружающим...
     Счастье! Вот, мы снова с тобой встретились!

               
                Павловск,ВИР,2006
   
   


         

Баба Маша


     Какая красивая ты лежала в гробу! Щёчки розовые. Губки надула. Словно спишь.
     Всего полторы тысячи рублей отдала - ритуальная косметика называется. Что только не придумают, чтобы деньги содрать. И с живых, и с мёртвых дерут. А, не жалко совсем...
     В платочке, как всегда, только в новом, конечно. Юбка, кофточка - всё новенькое, неношеное. Прелесть!
     Пятьдесят четыре года. Это мы прожили с тобой вместе в коммунальной квартире № 19. Я девочкой была восьмилетней, когда нас с мамой поселили сюда. Охо-хо.
     Теперь мы одни будем в двухкомнатной жить. Отдельно. Наконец-то... Только  радости никакой.
     А чего радоваться?! Ещё побегать придётся, чтобы оформить эту квартиру. Она уже на примете. В домоуправлении так и сказали: «Знаем мы вашу бабушку...»
     А денег сколько! Тому дать, другому. Всем - по сотне - милиции, «скорой»...  В фартуке лежали разменянные. Заранее приготовила. А ещё кофе дай...
     Ох, баба Маша, баба Маша! Спасибо тебе, конечно, что комнату ты свою не приватизировала, а то не видать бы нам отдельной квартиры.
     Вон, племянница  твоя  даже не поздоровалась на похоронах, даже не посочувствовала... И на поминки не пришла. Хоть бы вещи какие взяла на память.
     Да, какие там вещи! Пока ты  болела, всё ж поизрезала. Что на тебя нашло?! Ночью, главное, режешь... Всё белье постригла. Одни ремки остались.
     Девяносто пять лет... Не шутка. Пожила. И всю жизнь в коммуналке. Что за жизнь у тебя была?! Ужас, а не жизнь! Замуж рано выскочила, дочку родила. Тут война. Блокада. Потом муж с фронта вернулся... Весь израненный. Страшный. Года два пожил всего  или меньше… Да, какая это жизнь! Ходил под себя...  Вонь. Мука.
     Дочь одинокая. Вот что-то и щёлкнуло у неё - в окно выбросилась. Господи! А после дочери-то ты ещё лет сорок-сорок пять пожила?! И то хорошо. И ещё жила бы себе, да, видно, срок твой кончился.
     Ну, на похороны мы с тобой сэкономили! Молодцы! Ела-пила ты тоже, что хотела. Всё свеженькое.
     А, помнишь, как тебя перед выборами обхаживали?! И письма разные именные присылали, и приходили  с цветами...  «Вы, - говорят, - у нас самый старый избиратель на участке...» А ты всё за Горбачёва голосовала! Тебе и так и сяк... Потом уже и не спорили: «За Горбачёва, бабушка, за Горбачёва...» Чего только не вспомнится!
     А в гробу лежала спокойная. Ничего тебе теперь не надо. Ни выборов, ни пенсии...
     Похоронили рядом с дочерью, конечно. Заранее обо всём договорились.
     Спи, баба Маша. Царство тебе небесное! А я фотографию твою рядом с маминой поставила. Пока я жива - стойте рядышком, а я на вас любоваться буду, разговаривать с вами буду, когда дома никого не будет.
     Намучились мы с тобой. И я, и муж, и сын со снохой, и внук... Теперь квартиру внуку завещаю. Пусть поживёт по-человечески. Итак пятнадцать лет в коммуналке отжил...
     Да... А мама моя так и не пожила отдельно. На людях жила, на людях болела и умерла на людях. Сколько народу тогда было у нас? Я, ты, Петя, мама с тётей, дочка твоя, Сашка мой с Лариской, женишок твой...  Девять человек. И всё на меня легло. Четыре года мама лежачая была.
     С тобой только месяц возилась, да и то Петя психовал, не мог уже терпеть твоей вони да капризов. И квартиру, говорит, не надо... «Увози её, - говорит - куда хочешь. Пусть родня забирает!»  А нужна ты своей родне! Как же! Им комната твоя нужна была, а не ты.
     Ну, ничего, я потихоньку и доходила за тобой. Только что ты меня ругала? Не узнавала, что ли? Жуть!
     Ну, ладно. Прошло. Но радости никакой...

               
                Санкт-Петербург, 2004





               

Вася


     Представьте себе огромный чёрный диван! Из современных. Мягкая матовая кожаная обивка, специфический запах, особенный скрип…
     Этот диван занимает добрую треть приёмной в редакции одного из бесчисленных питерских глянцевых журналов, таких похожих друг на друга и однообразных, что не стоит и называть. Перед диваном примостился круглый журнальный столик со стеклянной столешницей. На столике в беспорядке разложены старые номера того самого полиграфического псевдогламура, ради которого существует редакция с журналистами и охранниками, приёмная с субтильной секретаршей и кофейником, да и сам огромный кожаный диван.
     Вася сидел на диване уже полчаса. Васе было очень неудобно: он сидел на краешке дивана и постоянно сползал с него. Приходилось упираться ногами в пол, чтобы не скатиться с этого монстра. К журналам на столе Вася даже не притронулся. У него ныла спина и, особенно, шея, болели ноги. Вася ждал распоряжений директора на завтрашний день  и мысленно уже рассчитал, как доберётся домой, в Автово, в какой магазин зайдёт по пути…
     Вася жил в коммуналке. Васю не волновал особо вопрос, почему в двадцать первом веке в таком прекрасном городе существуют коммунальные квартиры. Васе исполнилось двадцать два года, он вырос в этом содоме и ничего другого не видел. А для людей, подобных Васе, не видеть чего–либо, означает, что этого вовсе нигде не существует. До прошлого года Вася жил вместе со своей больной матерью. После её смерти комната в четырнадцать квадратов досталась ему. Вася любил свой уголок. У него тоже был диван. Старый, с гобеленовой обивкой песочного цвета, которая сильно потёрлась по краю. Диван небольшой, но вместе со шкафом и холодильником занимал полностью одну стену. Вася вспомнил, что сегодня утром он не успел убрать постельное, и эта мысль порадовала его. Но дальнейшие размышления Васи были прерваны.
     В приёмную вошла жирная тётка в норковой шубе и плюхнулась на диван рядом с Васей. Вася подпрыгнул и сполз с дивана. Наверное, тётка сначала Васю не заметила, а, когда заметила, то громко фыркнула, распахнула шубу, достала из блестящей сумки какие–то бумаги, разложила их на столе и, сложив ногу на ногу, уставилась в бумажки с таким видом, как будто она есть Иван Грозный, перечитывающий письма к Курбскому.
     Васина шея изнывала. Мозги закипали. Один магазинчик в Автово уже закрывался.
     Кабинет директора был мёртв. Там заперлись бухгалтерша, редакторша и даже секретарша. Битых полчаса Вася чего–то ждёт вместо того, чтобы идти домой. Вася забился в самый угол кожаного дивана, решив посидеть ещё минут десять, а потом всё…
     Жирная тётка недовольно двигала перламутровыми губами.
  «Чё за тётка? – подумал Вася. – А, чёрт с ней»!
     Тётка довольно громко гыгыкнула и постучала ручкой по столешнице.
  - Так-так!
     Васино терпение кончилось. Он сам начал сползать с дивана.
     Тут раскрылась дверь директорского кабинета, откуда вышла редакторша в чёрном коротком платье. Маленькое чёрненькое платье мадам Коко сидело намертво на гренадёрском теле редакторши. Облик завершали чёрные роговые очки,  алая губная помада и гладкий короткий хвост, перехваченный модной заколкой.
  - Ирэна! Вы уже здесь! А мы только что о вас вспоминали! Мы так рады! Что же вы здесь сидите?! Проходите к Александру Геннадьевичу! – запричитала гренадёрша–редакторша.
     В приёмную моментально выскочила секретарша Юля с зелёными волосами и вечно уставшим выражением лица. Нервно захлопав накрашенными глазками, она наперебой стала предлагать Ирэне чай, кофе, вешалку, журналы и тоскливо простонала:
  - Александр Геннадьевич, к вам Ирэна Савельевна!
     Вася уже стоял, но его никто не замечал, словно он был невидимым. Вася, конечно, не  гигант. У него довольно щуплая фигура с узкими плечиками и руками–верёвками, но заметить можно.
     Однако – нет!
     Всё внимание приковала  к себе жирная тётка, которая крутила свою шубу, как фокусник, нет, как тореадор крутит красной тряпкой, кивала во все стороны, собирала свои листочки и смеялась густым мужицким смехом.
     Из кабинета директора уже раздавался приятельский бас Александра Геннадьевича.
     Спектакль закончился. Приёмная опустела. Дверь захлопнулась. Вася смотрел во все свои бесцветные глаза на эту дверь и думал: «Как бы постучать…  Заглянуть и спросить, к скольки завтра нужна машина…»
     Из кабинета выскользнула Юля. Она быстро достала из шкафа красный пластиковый поднос с чашками, набрала в воды из баллонов и включила электрический чайник. Потом ещё порылась и достала салфетки, съела одну шоколадную конфетку из начатой коробки, поправила лямку на лифчике, закурила и тупо уставилась на Васю.
  - А ты что здесь стоишь?! Тебя разве не послали в магазин?! – укоризненно спросила Юля.
  - Чё?! В какой магазин?! Александр Геннадьевич, как бы, скоро освободится? – умоляюще спросил Вася.
  - Конечно, нет! Не скоро! Ты, давай, езжай в магазин! Возьми у Гали деньги и список! – Юля не договорила, когда в приёмную вошла Галя, помощница гренадёрши–редакторши  и одновременно ведущая журналистка.
  - А, Вася, ты здесь! А я тебя по всей редакции ищу! – забарабанила Галя.
  - А чё меня искать? – промычал Вася.
  - Так, короче! Сейчас поедешь в магазин на Восстании! Там хороший кондитерский отдел! Купи йогуртовый торт на  полтора килограмма! Если есть, то с вишней! А нет, так любой! И по килограмму бананов! Винограда! И яблок! Вот деньги! Не забудь копию чека взять! Давай быстрее! Одна нога здесь, другая там!
     Галя протянула Васе пачку купюр. Вася стоял в полной растерянности. Галя шлёпнула деньги на диван и, повернувшись к Юле, начала разговаривать с секретаршей. Они о чём–то пошептались. Юля удивлённо посмотрела на Васю и спросила:
  - Вася, ты пойдёшь или нет?!
  - Как бы, нет! – ответил Вася.
  - Что?! – простонали обе.
  - Нет, как бы! – повторил Вася. – Я никуда, как бы, не собираюсь.
  - Вася, ты что, рехнулся?! – сухо, как старая училка, спросила Галя.
     Вася выдержал её взгляд и снова повторил:
  - Не поеду.
  - Ну, знаешь! Ты на работе, - напомнила Юля.
  - У меня рабочий день, как бы, давно кончился, - проговорил Вася.
  - А у нас, Васенька, к твоему сведению, ненормированный рабочий день! – завелась Галя. – Есть работа – работаем!
  - Вот и работайте! А у меня, как бы, рабочее время кончилось! – твёрдо сказал Вася.
  - Что ты с ним разговариваешь, Галя?! Сейчас Маша выйдет! Посмотрим, как он тогда заговорит! – нервничала Юля и разливала кипяток по чашкам.
  - А мне всё равно! – расхрабрился Вася. – У меня рабочий день кончился. Я, как бы, устал.
     Юля презрительно промолчала и прошествовала с подносом в кабинет директора.
     А Галя решила сменить тактику:
  - Васенька, я тоже устала. Все мы устали. Сам знаешь, номер сдаём… Но надо! Знаешь, кто сейчас у директора?! – Инспектор из налоговой! Придётся со своими личными планами пока распрощаться. Хочешь – не хочешь, а надо ещё поработать! Сейчас накроем здесь стол, угостим гостью… Понимаешь?! Надо. Никуда не денешься! Ты поесть, наверное, хочешь? У меня яблоко есть. Хочешь яблоко?!
  - Нет, - хмуро ответил Вася. – Всё равно не поеду.
  - Ну, знаешь, Вася, у нас тут не частная лавочка! Скажут – поедешь! Ты пока ещё у нас работаешь, - предупредила Галя.
  - Не поеду, - упрямо повторил Вася.
     От директора вышла Юля. За ней редакторша.
  - Вот, посмотрите на него! – продекламировала Юля.
  - В чём дело, Вася?! – недоуменно спросила редакторша–гренадёр.
  - Как бы, ни в чём, - тихо произнёс Вася.
  - А раз ни в чём, то поезжай в магазин, - продолжала редакторша.
  - Нет, - совсем тихо сказал Вася.
  - Я даже ушам своим не верю! Ты чего это?! У нас тут не частная лавочка! Надо – значит надо! Ты пока ещё здесь работаешь! – наседала редакторша.
  - Могу, как бы, и не работать, - ответил Вася.
  - Даже так! Хорошо! Сейчас вы с Галей едите в магазин, а потом поговорим, - подытожила редакторша.
  - Пусть Галя, как бы, сама едет, - упёрся Вася.
  - Вася, ты что, охамел совсем! Давай! Вперед и с песней! Что за разговоры?!
  - Я… – начал Вася. – У меня рабочий день кончился.
     Редакторша захлебывалась. Галя и Юля - вместе с ней.
  - Нахал какой! Завтра же чтобы тебя здесь не было!
  - Ну и – пожалуйста! – надоело Васе. – Я, как бы, -  домой!
  - Вася! Пойми, надо съездить! Что тебе стоит?! Ситуация! Понимаешь?! Мы сами не ожидали. Никто не думал, что так обернётся… Это жизнь! Всё меняется… - смягчилась редакторша. – Надо, Вася!
  - Мне, как бы, не надо, - Вася был, как  кремень!
  - Завтра ты уволен! Отпускные ты не получишь! Не надейся! – почернела редакторша. – Ну и говно ты, Вася! Не думала я… Посмотрим, кто тебя возьмёт! А сегодня ты должен отработать!
  - Пошли вы все, как бы! Я вам, как бы, не должен! За копейки тут работаю, они ещё попрекают! Думаете, я работу, как бы, не найду?! Шишь вам! Такие, как я,  везде нужны! Посмотрите в свои газетёнки! Журналисты хреновы! Кому вы нужны?! - Никому  вы, как бы, не нужны! Требуются шоферы, фрезеровщики, слесари. Это вы тут, как бы, сидите, потому что вам податься некуда! А у меня рабочий день  кончился! – взорвался Вася.
  - Мне плевать, что он у тебя, как бы, кончился! – не выдержала редакторша, и её маленькое чёрненькое платьице затрещало по всем швам от натуги.
  - И мне тоже, как бы, плевать, - уже равнодушно заявил Вася.
  - Кто на что плюет здесь? – добродушным тоном спросила лысая голова Александра Геннадьевича, высунувшись из кабинета.
  - Почему ещё стол не накрыт?! – спросила показавшаяся следом за головой туша в деловом костюме.
  - Вот, полюбуйтесь на этого! Не хочет ехать! – зашипела редакторша.
  - В чём дело, Вася?! – мягко спросил директор.
  - Я, как бы, говорил… Я устал, - повторил Вася.
  - Вася–Вася, что за детский сад?! Что значит устал?! Надо! Давай быстренько! – подбадривал директор.
  - Не, как бы, - еле слышно сказал Вася. Он почти был в обмороке.
  - Вася, это не разговор! Ты на работе…
  - Отстаньте вы все от меня! У меня рабочий день кончился! Вот, как бы, ключи! Сами, как бы…
     И Вася прошёл вдоль чёрного кожаного дивана, боясь, что диван оживёт, что это не диван совсем, а бегемот или крокодил, который только ждёт момента, чтобы схватить Васю… Прошёл мимо застывших фигур директора глянцевого журнала, его редакторши–гренадёрши Маши, заместительницы Гали и секретарши Юли с зелёными волосами… Они молчали и смотрели на щуплую неприглядную фигуру Васи, на его поношенную куртку, из–под которой выглядывала тёмно–синяя толстовка с капюшоном, на его чёрные немодные джинсы, на грубые бесформенные ботинки, на его белёсые волосы, на самую макушку, которая скоро скрылась за дверью.
     Васи не стало.
     Директор впился глазами в редакторшу:
  - Маша, организуйте, как бы, здесь всё по–быстрому!
     Как только босс скрылся в кабинете, редакторша–гренадёр вперила взгляд в Галю:
  - Галя, придётся тебе, как бы, сходить в какой–нибудь ближайший магазин!
  - Но мне ещё, как бы, статью доделывать! – начала Галина. – Может, Юля сходит?!
  - Я не могу приёмную оставить! И Александр Геннадьевич в любую минуту может, как бы, что–то попросить! – отрезала Юля.
  - Всё, девочки! Не спорим! Галя идёт в магазин! Юля всё накроет! Я, как бы, к директору! Всё!
     Галя с плохо скрываемой злостью и обидой взяла с дивана деньги и молча вышла из приёмной.
     Юля подошла к журнальному столику, сгребла журналы и плюхнулась на диван:
  - Чёрт бы побрал этого Васю! Ещё тот жук! Никто его, конечно, не уволит. Где они найдут дурака, за такие крохи работать?! Так им и надо! Интеллигенты, как бы! А вот мой рабочий день кончился! И всё! Я здесь ночевать не обязана! Итак – никакой личной жизни! Только и вижу, что этот дурацкий диван!
  - Юля, принесите нам ещё чая! – попросила с порога директорского кабинета редакторша.
  - Хорошо! Сейчас принесу, - суетливо ответила Юля.
     Ну, спасибо тебе, Вася!!! Как бы…


               
                Павловск,2007





Попутчица


     В электричке в первую очередь нужно занимать места у окна по ходу движения, а летом – на теневой стороне. Потом – что осталось. Кто часто ездит в пригородных поездах, тот знает, где примерно останавливается нужный вагон, в каких вагонах меньше людей, в каких больше мужчин, где лучше разместиться, чтобы удобнее выходить… Если вы не любите шума, то выбирайте вагон, где нет на крыше «рожек» - складных металлических конструкций, которые касаются электрических проводов. Кто не любит разговаривать со случайным людом, тот запасается в дорогу книгой, кроссвордами, журналами или вязаньем… Или демонстративно спит!
     За десять лет постоянных поездок в электричках я уже не могу спать или читать, разгадывать ребусы или вышивать крестиком… Остаётся - смотреть в окно. И это занятие постепенно увлекает. Хочется ещё раз взглянуть на новую церковь, оценить ситуацию на шоссе, не пропустить длинную полосу цветущего иван-чая… Стараясь не смотреть на пассажиров, всё плотнее прижимаешься к окну, за которым мелькают привычные картины.
     Не скажу, что разнообразия ради можно иногда поболтать с попутчиками. На кого нарвёшься. Может не быть ничего приятного в этих и без того бестолковых разговорах.
     Но одна старушка мне почему–то запомнилась. Сначала я краем глаза увидела её выцветшее зелёное плюшевое пальто. Последний раз я видела такие пальто лет тридцать назад в Казахстане на бабичах преклонных лет… Старушке на вид около восьмидесяти.
     - Я к вам присяду? – спросила она.
     - Конечно, - отозвалась я.
     Голос у старой женщины оказался неожиданно высоким и звонким. И я в уме сбросила десяток годков от её предполагаемого возраста.
     - Все окна в вагоне закрыты, кроме этого, - пыталась объяснить старушка своё появление.
     - Я тоже не люблю, когда душно, вот и открыла окно, - подхватила я тему.
     - Мне воздух нужен. У меня астма, - продолжала старушка.
     - Может тогда к окошку сядите?! – предложила я.
     - Нет, хорошо здесь, - отказалась моя попутчица и начала устраиваться.
     Положила возле себя на скамью внушительный букет цветов, полупустую сумку–авоську и расстегнула плюшевое пальто. Ей было жарко. Осень началась только по календарю, а на деле лето господствовало безраздельно. Был первый пасмурный день за долгое время. Старушка явно перестраховалась с выбором одежды. Она долго не могла отдышаться, но постепенно пришла в норму.
     - Замучила меня эта астма! Откуда взялась – не понимаю. Мне уже восемьдесят девять лет – и вдруг астма… - старушка сделала намеренную паузу и пристально посмотрела на меня.
     - Вам не дашь ваших лет. Вы выглядите лет на двадцать моложе! – восхитилась я.
     - Многие так говорят! – звонким довольным голосом откликнулась старушка. – Если бы не астма… Думаю, что астма эта из–за собаки. У меня собака была лохматая. Пятнадцать лет со мной жила. Из–за неё, наверное…
     Я смолчала, а старушка продолжала свой монолог. Мне было интересно слушать и наблюдать.
     - Вообще–то я собак не люблю. Я котов люблю, - подытожила старушка. – У нас в семье всё время коты были. Последний умер шесть лет назад. Соседка ему косточку куриную дала, он и подавился. Старенький уже был, беззубый… Я так плакала. С тех пор не завожу. А хочется так! Но сейчас какой кот?! Умрёшь раньше кота, а ему куда деться?! Мне собака, как думаете досталась?! Подружка померла, а щенок не нужен никому. Пришлось взять. Жалко стало… Но я котов люблю. Особенно пятнистых и пёстреньких. Чёрно–белых тоже. Вот рыжих не люблю, не знаю почему… У меня умный кот был. Чижик звали. Он по деревьям любил лазить… А сейчас бы уже плохо было ему жить. Во дворе у нас столько собак развелось. И бездомные, и хозяйские, и непонятные какие–то… Все бегают стайками, лают – ужас! Сегодня ночью выли – никакого покоя. У вас кошки есть?
     - Есть. Две. Кот и кошка, - ответила я.
     - Котов люблю. Вы в Пушкин?
     - Нет, в Павловск.
     - В Павловске живёте?
     - Да.
     - А я так рада, что в Пушкине живу, - продолжала старушка. – Так рада! Зелено у нас. Весной как зацветёт всё! Запах какой! Сейчас, правда, машин много. Весь бульвар в машинах. Куда ни глянь…
     - В Павловске зелени не меньше… - начала я.
     - Знаю-знаю, но я Пушкин люблю, - продолжала настаивать моя спутница.
     - А в Петербург вы по делам ездили? – поинтересовалась я.
     - Какие дела мои?! Смех! Поехала поздравлять брата с днём рождения. У меня два младших брата. Один, самый младший, умер уже. Весной год будет. В Гатчине похоронен. На могилку надо бы съездить… А второй брат живой. Вот к нему и поехала. Я уже давно не езжу никуда. А тут поехала. Утром по телефону поздравила его. А потом думаю, день хороший, не жарко, поеду сама. Поехала! А на вокзале уже, на Витебском, плохо мне стало. Двадцать минут до брата не дошла. Но теперь точно знаю, что ездить мне уже никуда нельзя… Смех! Поехала поздравить брата, а только до вокзала доехала… Что ехала, спрашивается?!
     - Не расстраивайтесь, - начала я успокаивать старушку.
     - Мне что обидно, что до брата не дошла, двадцать минут не хватило… У него квартиру отбирают… Общежитие… Приватизировать не дали, а теперь новый хозяин выселяет…  Люди уже два года судились, присудили выселяться… Они уже и бастовали, и голодали, а у моего брата гастрит и печень больная… Вот какая беда.
     - Я слышала в «Новостях» про общежития…
     - Вот–вот. Сначала дают, потом отбирают. А куда людям?! У меня брат одинокий, а кто семейный?! Ужас… Моим родителям после войны квартиру дали хорошую. Большую. С паровым отоплением. С газом. Как учителям. В Парголово. Представляете?! Надо на могилку съездить, а далеко. Но поеду… Лучше бы я сегодня поехала к родителям на кладбище…
     Слушая воркование этой старушки, вдруг подумалось, сколько же таких в Питере, а в стране?! Жизнелюбивых, заботливых, сердобольных, беспокойных, забывших о комфорте, живущих воспоминаниями, давно и глубоко скрывающих свои истинные мысли о жизни, о судьбе, о старости, об отношении государства к ним, потому что с такими мыслями долго не проживёшь…


                Павловск, ВИР, 2010




Где ты, Сакен?


     Вот и в Петербург пришли морозы. Фонтанка замёрзла за одну ночь. Обводный канал сопротивлялся холодному напору зимы: покрывшись ледяной коркой по краям, в центре воды канала, казалось, текли быстрее обычного, но и они постепенно замедляли свой бег и сковывались льдом… В течение двух дней проходившие по мостам Обводного канала люди наблюдали, как слабеют силы воды в борьбе со стужей. В оживлённое обеденное время на Боровом мосту то и дело раздавались возгласы пешеходов: «Смотрите! Вода замёрзла!» «Всё! Негде больше уточкам плавать…»
     Заметьте, люди чаще и охотнее смотрят вниз, под ноги… И единицы, мельком взглянув на обледеневший канал, поднимают глаза к небу…
     А в питерском небе в эти морозные дни происходила необыкновенная цветовая феерия. Ранним утром небо розовело, и розовый свет становился более ярким и насыщенным к полудню. Днём розовое полотно сначала  расчерчивалось, а потом разрывалось сиреневыми, фиолетовыми и синими линиями. Через эти прорези пробивались и прибывали новые цвета, захватывали большие участки неба и распространялись во все стороны. К вечеру на небо проливалась желтизна. Краски медленно смешивались. И к ночи небо представляло нежное бирюзово-синее покрывало с крупными яркими звёздами.
     В эти же морозные дни вся площадь перед магазином «Ашан» на набережной Обводного канала быстро заполнялась хаотично оставленными металлическими тележками для покупок, словно те моментально примерзали к тому месту, где их опустошили и бросили. Покупатели привыкли так поступать и недоумевали, отчего возник хаос. На стоянке перед входом в магазин не осталось ни одной тележки! Никто не возвращал их на место…
     Кто-то вспоминал про конец света, который по прогнозам выпадал именно на эти деньки, грозился, что это только начало… Нервничали все: администраторы, покупатели, продавцы, охранники… Сообразительные и проворные посетители «Ашана» прихватывали тележки с улицы и толкали их перед собой, врезаясь в пустые, бесхозные, которые с лязгом отскакивали, сталкиваясь с другими тележками, испускавшими приглушённый недовольный металлический ропот.

*****

     Сакену исполнилось двадцать девять лет, когда он со старшим братом Юсуфом приехал из Таджикистана работать в Россию.
     Целый год родственники уговаривали Юсуфа поехать в Петербург, где уже устроились работать грузчиками в крупный магазин двое односельчан и друзей Юсуфа. Они снимали квартиру недалеко от магазина и каждый месяц высылали своим семьям хорошие по таджикским меркам деньги. Юсуф тянул с окончательным решением, раздумывал. Он, как многие азиаты, был ленив и не любил перемен. В то же время Юсуфа медленно соблазняли рассуждения о большой зарплате, о том, что уже есть, где остановиться на первое время, а, возможно, и жить, пусть в тесноте, но зато с большой экономией…
     Жена Юсуфа не настаивала на отъезде мужа, но Юсуф понимал, что неспроста она постоянно с неприкрытой горечью и завистью докладывает, сколько денег прислали из Петербурга мужья её счастливым подружкам и перечисляет, что те накупили себе, детям, да ещё сколько отложили на будущее…
     Юсуф женился поздно и без особого чувства – родители сговорились, но жену уважал. Ему шёл сорок второй год, у него родилось уже трое детей: старшему Эржану в этом году идти в школу, второму сыну исполнилось недавно пять лет, а младшей дочке – пока одиннадцать месяцев. Жена Юсуфа Зульфия была младше мужа на четыре года. Она и в молодости не отличалась внешней красотой, а теперь, после семи лет замужества и родов, выглядела и вовсе непривлекательно… Но в душе Зульфия была кокеткой,  мечтала о новых нарядах, которые, как ей казалось, сделают её красивее… А ещё хотелось похвастаться обновками перед подружками и сельчанами.
     Юсуф давно стал главой большого семества. В длинном мазаном доме проживало восемь человек. Кроме жены и детей на попечении Юсуфа находились старая мать, старшая незамужняя сестра и младший брат-инвалид Сакен.  Сакен родился без левой руки, вместо неё у плеча болтался короткий бесформенный отросток. Но, не смотря на увечье, Сакен имел весёлый и добродушный нрав. Участь Сакена незавидная: он не помышлял о женитьбе и собственной семье, мать его недолюбливала, хоть он был младшим её сыном, все им помыкали… Сакен помогал по хозяйству как мог, стараясь заслужить похвалу кого-то из родных, но напрасно. Другой бы озлобился, скис, но только не Сакен. Он пел. Пел, когда собирал фрукты в саду, когда кормил кур, когда носил воду из родника, когда заготавливал кизяки… Этот парнь от природы получил отличный слух и приятный голос, он знал множество песен, которые распевал одну за другой… Сакен с малых лет любил слушать радио. Когда-то Юсуф занимался торговлей, продавал сухофрукты, даже возил их на рынки в крупные города... Благополучное время! Однажды Юсуф привёз  Сакену маленький приёмник. Для Сакена он стал самым дорогим подарком в жизни…

*****

     Юсуф принял решение ехать на работу в Петербург вместе с Сакеном.
     Как и планировал, Юсуф устроился грузчиком в «Ашан», где работали земляки, а Сакена приняли в качестве рабочего, занимающегося сбором тележек.
     Когда Сакена привели в кабинет менеджера по кадрам, тот подозрительно уставился на инвалида:
     - Какой работой ты можешь заниматься?
     - Я многое могу, - оживился Сакен, - могу убирать, носить могу, собирать могу – хорошо собирать могу…
     Неожиданно в кабинете менеджера появилось новое лицо - весьма молодой человек, в  строгом синем костюме, голубой рубашке с красно-синим полосатым галстуком… Он приветливо заговорил по-французски:
     - Андрюша, здравствуй! Кто это у тебя?
     - Здравствуй, Воланс! Парень из Таджикистана, хочет у нас работать, - объяснил менеджер по кадрам. – Его старшего брата приняли грузчиком…
     - Возьми его, Андрей! Мы должны позиционировать свою толерантность, заговорил француз, - у нас есть социальные программы… Продемонстрируем, в конце концов, реальную поддержку инвалидов!
     - Конечно, Воланс! Ты прав! Он может собирать тележки с улицы, - предложил Андрей.
     - Отлично! – согласился Воланс. – Мы ужинаем сегодня с тобой?!
     - С удовольствием, - обрадовался менеджер по кадрам.
     - Что тебе заказать? – с милой улыбкой спросил Воланс.
     - Форель и виноград!
     Слушая этот диалог на мелодичном незнакомом языке, Сакену показалось, что он слышит удивительную песню…

*****

     Среди рабочих «Ашана» за Сакеном закрепилась кличка «Кривой», даже его соотечественники за глаза называли Сакена только по кличке.
     К половине восьмого утра Сакен приходил на работу. До полудня покупателей немного, поэтому в хорошую погоду Сакен прогуливался по площади перед магазином, слушал свой старенький приёмник, грелся на солнышке – не спешил с возвращением тележек с автостоянки к входу в магазин… Ему выдали новую добротную спецодежду, которая Сакену очень нравилась: на куртке и брюках - много глубоких карманов… Кроме того - ярко-синюю рабочую жилетку, дождевик и резиновые сапоги. В дождливую погоду Сакен стоял под навесом и смотрел, чтобы на улице накопилось побольше тележек, потом  быстро собирал их и катил «паровозиком» . В обеденное время и по вечерам для Сакена наступали напряжённые часы, когда нужно быстро оборачиваться туда-сюда. Сакен собирал тележки  штук по двадцать-двадцать пять, катил их и тихо напевал о цветущем хлопке, о красавице, скачущей на коне, об одинокой хижине, о серебристом тополе…
     Покупатели невольно обращали внимание на поющего паренька-инвалида, некоторые улыбались ему. А он улыбался всему миру – так он привык!
     Жили Юсуф и Сакен на Воронежской улице вместе с двумя своими земляками в однокомнатной квартире. Комната в двадцать квадратных метров служила спальней. В ней по углам лежали расстеленные коврики и спальные мешки. Рядом стопками и в сумках находились личные вещи… На маленькой кухне всё забрызгано маслом: плита, стены, пол и даже окно. Чёрно-рыжая неприятная масса намертво прилипала ко всему, с чем соприкасалась… Из утвари - сковорода, казан, чайник - тоже неприглядные, закопчённые. Чашки, тарелки, ложки, наоборот, - блестящие чистотой. Продукты покупали вскладчину. В будни жарили яичницу с луком, ели полуфабрикаты, а в воскресенье готовили плов, жарили лепёшки. Такой незатейливый быт!
     По радио Сакен выучил много новых песен. Он лучше остальных своих земляков стал говорить по-русски. А ещё Сакен был очень наблюдательным. Азиатские народы вообще отличаются природной наблюдательностью и общительностью. Сакен запомнил и узнавал постоянных покупателей магазина… Особенно ему нравилась парочка старичков, приходящая в «Ашан» раз в неделю – по вторникам. Они всегда шли торопливо, шаркая ногами, и везли за собой сумку на колёсиках. Завидев Сакена, они  здоровались, иногда угощали конфетками. Сакену, конечно, было приятно. Он вспоминал родные края, своих близких, по которым скучал… Была ещё пожилая женщина с большим рюкзаком, которая тоже всегда здоровалась с Сакеном. Как-то они разговорились, и, оказалось, что в молодости эта женщина часто ездила в Таджикистан в экспедиции; она по профессии  геолог… А во время войны её с мамой вывезли из блокадного Ленинграда в Узбекистан - в Самарканд, где они жили до 1946 года… Женщину  звали Наталья Сергеевна. На голове у неё всегда красовались забавные вязаные шапочки, и зимой и летом. Как-то она связала и подарила вязаную шапочку Сакену…



*****

     Так прошло полгода…

*****

     В этот день у Сакена появилось неприятное предчувствие… Он не мог понять отчего… Собирая тележки возле машин, Сакен почувствовал, а потом увидел недобрый долгий взгляд  молодой женщины  в дорогой шубе. Она недовольно вышла из машины, о чём-то переговариваясь со своим спутником, а потом в упор уставилась на Сакена. Когда Сакен перехватил её взгляд, он по привычке улыбнулся, на всякий случай поздоровался и привычно покатил тележки к магазину. В течение дня это, вроде бы красивое, но в чём-то неприятное  лицо молодой женщины нет-нет да всплывало в памяти Сакена…
     К вечеру Сакена вызвали в кабинет менеджера по кадрам.
     Человек по имени Андрей сидел за столом, а Сакен стоял перед ним и недоумевал, зачем он тут понадобился.
     - Нравится тебе работать в нашем магазине? – спросил Сакена Андрей.
     - Очень нравится! – поспешил с ответом Сакен.
     - У тебя же брат грузчиком работает? – продолжал расспрашивать молодой управляющий.
     - Да… - подтвердил Сакен.
     - Дело в том, что наш магазин известный… Среди наших клиентов есть очень важные и известные люди… Ты понимаешь, о чём я говорю, - уточнил Андрей.
     - Нет… - растерялся Сакен.
     - Наш магазин стремится соответствовать современным веяниям торговли… Собирать тележки вручную нецелесообразно… Этот процесс можно организовать по-другому… Понятно?! – Андрей начал нервно перелистывать свою записную книжку.
     - Нет, - тихо ответил Сакен.
     - Короче, мы тебя увольняем, - нахмурился Андрей и старался не смотреть в лицо Сакена.
     - Разве я плохо работал?! – насмелился спросить Сакен.
     - При чём здесь это?! – раздражался менеджер. – Мы же взяли тебя! А сейчас… Мы сокращаем эту штатную единицу! Тележки станут платными, как в Европе! Их будут сами покупатели на место возвращать!!! Короче, с завтрашнего дня ты уволен! Иди!
     Сакен онемел… А когда вышел из кабинета, то ему показалось, что и оглох… Громкий шум в ушах мешал соображать…
     До поздней ночи  в съёмной крошечной квартире на Воронежской улице Юсуф и двое других односельчан обсуждали, как поступить с Сакеном… Решили отправить его на родину…
     - Будешь как раньше по дому помогать! Трудно там без мужских рук… Деньги семьям отвезёшь, чтобы на перевод не тратиться… - наставлял Юсуф.
     Глядя на расстроенного Сакена, Юсуф с горечью махнул рукой:
     - Кто виноват, что так вышло?! Кто тебя, инвалида, куда возьмёт?! А нас двоих содержать здесь я не смогу! Итак, билет тебе на самолёт куплю, чтобы быстрее добрался… Деньги как следует спрячь!

*****

     Самолёт в Душанбе вылетал вечером. Сакена никто не провожал. Все наказы и напутствия он получил заранее... Перед входом в здание аэропорта Сакен поднял голову и посмотрел на небо. Звёздный бирюзовый ковёр раскинулся над ним. Сакен заулыбался, словно не на самолёте ему предстояло сейчас лететь, а на этом чудесном ковре. Яркие питерские звёзды подмигивали Сакену одна за другой, без очереди – спешили все попрощаться…
     Сакена грубо толкнули в спину.
     - Чего встал?! Чурбан! Дорогу перегодил!

               
                Санкт-Петербург, 2013-2014

    



Смерть чиновника Долголетова

1
     Дмитрию Константиновичу Долголетову очень подходила его фамилия. Собственно, имя и отчество тоже… Даже мельком взглянув на этого господина, приходилось свыкаться с мыслью, что богом не всем равно даровано и ровно отмерено, что кто-то  больше тебя преуспеет в этой жизни и по праву… Вглядываясь  в крепкую фигуру, упругую походку и пышущее здоровьем лицо Дмитрия Константиновича, ни с того ни с сего хотелось, закатив глаза, залиться тенором: «Долгие лета-а-а! До-о-олгие лета»!
     А вот характер Долголетова был полон несоответствий. В нём соединились такие  противоречивые качества, как внешнее спокойствие и быстрая раздражительность, взвешенность высказываний и явная брезгливость, непостоянство взглядов и убеждённость в своей правоте, любовь к дорогой одежде, (которая, надо признаться, ему просто шла, особенно длинные пальто)… Но больше всего у Дмитрия Константиновича было развито предчувствие личной выгоды. Собственно оно и повлияло на формирование характера Долголетова. Трудно сказать, развивал ли это качество Долголетов специально или получил в готовом виде при рождении, но Дмитрий Константинович прекрасно осознавал, что именно  это необыкновенное  чутьё  выделяет его из серой массы жителей Петербурга, из пятимиллионной толпы мужчин, женщин, стариков и детей его родного города.
     Все качества Долголетова, взятые вместе, имели приятный запах. Они пахли мужской туалетной водой «Hugo Boss».
     Надо признаться, что в разном возрасте Дмитрий Константинович пах по–разному. Но любил благоухать всегда, сколько себя помнил. В  четырнадцать лет он не стеснялся пользоваться духами «Ветка сирени» своей мамы Галины Андреевны и одеколоном «Ленинград» тётушки Матрёны, которая жила вместе с ними в шестикомнатной коммуналке на улице Красного Текстильщика.
     Тётя Мотя приходилась Галине Андреевне старшей сестрой. Выглядела она как тщедушная старушонка семидесяти лет, которая всё время улыбалась. На самом же деле тёте Моте не исполнилось ещё и пятидесяти… Она переехала в Ленинград к младшей сестре из деревни, когда  после долгой тяжёлой болезни умерла их горемычная матушка…
     Галина Андреевна внешне разительно отличалась от Матрёны Андреевны: крупная, высокая, статная. Она всегда красиво одевалась, делала начёс и укладывала свои густые каштановые волосы в замысловатую причёску. Галина Андреевна работала секретарём в Смольном, и Мотю устроила уборщицей – туда же.
     Отец Дмитрия Константиновича, вполне вероятно, погиб во время учений. Он был лётчиком. Так говорила соседкам по квартире сама Галина Андреевна. Тётя Мотя вообще ничего не знала про отца Дмитрия Константиновича, поэтому никому ничего и никогда не говорила; она вообще говорила мало, больше улыбалась доброй детской улыбкой…
     Галина Андреевна обожала своего Митеньку. (Да и как иначе - единственный сын, отрада всей жизни, да ещё такой симпатичный и разумненький). Покупала ему маленькие шоколадки за двадцать копеек, доставала по случаю хорошую обувь и любила приговаривать: «Учись хорошо, Митюша! Ума набирайся! Школу закончишь, потом институт, а потом будешь чиновником – в люди выйдешь, а там, глядишь, - большим человеком станешь»!
     Как давно это было!
     Галина Андреевна с тётей Мотей не дожили до нынешнего триумфа Дмитрия Константиновича Долголетова, но успели всё же порадоваться его первым шагам по коридорам городской администрации, женитьбе на дочери начальника земельного отдела, поездке  в первую зарубежную командировку…
     Да, для Долголетова карьера чиновника составляла весь смысл его существования. Только проходя по красным ковровым дорожкам в коридорах Смольного, его сердце билось увереннее, а мысли трепетали словно языки пламени и почти всегда обретали конкретные очертания. Атмосфера власти опьяняла его. И этот возбуждающий эффект не проходил, а только усиливался, несмотря на прожитые годы, состоявшуюся блестящую карьеру и крепкие связи. В свои сорок девять лет Дмитрий Константинович сделался  надменным и необщительным. Хотя в кругу коллег слыл эталоном поведения и общения. И потом, он был хорош собой, а за это уже многое списывается со счетов… Долголетов умел держать дистанцию и одновременно слыть  демократом. И выходило это у Дмитрия Константиновича естественно, без усилий, а если случались промахи, то окружающие считали, что так и должно быть.
     Каковы  времена, таковы и нравы!
     Что касается семьи Дмитрия Константиновича, то здесь всё было безупречно. Жена Нелли Ивановна - домохозяйка и обладательница университетского диплома, а также таинственной трудовой книжки, в которой значилось, что дослужилась Нелли Ивановна Долголетова до должности заместителя редактора журнала «Правительственный вестник». Кроме этого Нелли Ивановна умела вязать, имела вкус и великолепно готовила медовый торт по–австрийски.
     Единственная дочь Дмитрия Константиновича и Нелли Ивановны Дарина Долголетова с детства занималась фигурным катанием, всегда считалась перспективной фигуристкой, прилежно окончила Академию физкультуры и спорта, посещала все тусовки «золотой молодёжи» Петербурга и позиционировала себя знатоком моды. Скоро девушке должна была стукнуть четверть века, и эта дата наводила Дарину Дмитриевну на мысль о замужестве, но она гнала её от себя, проводя время в одиночестве, путешествуя по миру от Нью–Йорка до Парижа, от Лондона до Милана, от одного показа мод до другого, с одинокими инфантильными богачами…
     Но это не наше дело.
     Наш герой – Дмитрий Константинович Долголетов -  председатель жилищного комитета Центрального района Санкт–Петербурга.

2
     Всё утро тринадцатого января Алёна нервничала. Она плохо выспалась. Ночью ей не давали покоя мысли о визите в жилищный комитет…
     Месяц назад  Ковалёвы собрали все необходимые справки, чтобы встать на очередь в качестве нуждающихся в улучшении жилищных условий. Хотели сделать это до Нового Года, но не успели. Перед праздниками приём граждан прекратили с середины декабря. И вот прошёл месяц. Алёна, Иван  и четверо мальчишек хорошо проводили Старый и встретили Новый Год. Муж на работе получил премию, которую полностью пустили на закупку продуктов к праздничному столу и на подарки.
     Дети остались довольны. Да и Алёна тоже. Они с Ваней, как всегда в конце года, произвели в комнате, в кладовке и на кухне капитальную уборку, вынесли к мусорным бакам несколько пакетов ненужных вещей… Нарядили маленькую искусственную ёлочку.
     Двенадцать выходных дней, отпущенные народу на гулянье в этот раз, тянулись медленно и бесцельно. Алёна постоянно готовила, мыла посуду, убирала за кошкой, заставляла детей чем–нибудь заняться, снова готовила…
     Стол передвинули к дивану, чтобы можно было есть и смотреть телевизор одновременно...
     Алёна давно уже недолюбливала телевизор, но за эти первые дни 2010 года возненавидела его лютой ненавистью. Сначала она втихоря выбросила на помойку пульт. Несколько дней дети и муж по очереди вскакивали с дивана, чтобы переключать каналы вручную, и постоянно искали пропавший пульт. Потом Иван вспомнил, что на антресолях в какой–то коробке есть старый пульт… Нашёл его, вставил новые батарейки, за которыми пришлось идти в магазин  Алёне… Но Алёна не собиралась сдаваться и выдумывала план по расковыриванию системы управления на панели телевизора. А в это же самое время дети с Иваном мечтали о покупке большой «плазмы»…
     Боже! Как смешно!
     Десять лет Алёна с Иваном спали на полу. Их четверо мальчишек быстро росли, и единственное их жильё  - комната в шестнадцать квадратных метров - становилось всё меньше и меньше.
     Через десять лет жизни в Питере их, наконец–то, признают петербуржцами… А ведь они приехали в этот город не из «ближнего зарубежья», а из Новосибирской области, из родной Российской Федерации… В паспортном столе, когда их семью прописывали по новому адресу, симпатичная девушка с длинными яркими ногтями, строго взглянув на них из своего окошка, спросила: «Новосибирская область – это до или после Урала…» А потом им пришлось подтверждать гражданство детей… Это было унизительно и забавно: между печатных строк в существующие свидетельства о рождении детей сотрудница миграционной службы от руки вписывала корявые фразы о том, что дети, рождённые на территории Новосибирской области, действительно, родились именно в России и  являются её, России, гражданами…
     Под бой курантов в Новый Год Алёна пообещала детям узнать всё относительно перспектив  их дальнейшей жизни в Петербурге. Алёна очень надеялась принять участие в какой–нибудь городской программе по расселению коммуналок или получить земельный участок…
     Как обычно, проснувшись  до звонка будильника и отключив его, Алёна встала. После бессонной ночи выглядела она плохо: коричневые круги под глазами, веки набухли, глаза сузились…
     Алёна взяла чайник со стола и пошла на кухню.
     Кошка Симка, услышав шаги хозяйки в коридоре, спрыгнула с батареи, где обычно спала, и, потягиваясь, медленно приблизилась к кормушке.
     У Алёны было правило: сначала кормить животных, потом детей. Симка знала об этом.
     Алёна редко покупала в магазине «кошачью» еду. Варила сама. Кусочки рыбы и курицы разваривала, добавляла немного овсянки. Эту массу остужала, разливала по небольшим контейнерам и замораживала. Достав из холодильника приготовленную с вечера порцию для Симки, Алёна выложила часть в кошачью миску. Симка есть не хотела, поэтому с интересом уставилась своими большими красивыми глазами на хозяйку. Алёна включила газ, налила воду в чайник и поставила его на плиту.
     - Как хочешь, - сказала вслух Алёна, обращаясь к Симке.
     Алёна умылась ледяной водой из–под крана и пошла обратно в свою комнату.
     Кухню от их комнаты отделяли два узких  небольших коридора, в которых тебя всегда подкарауливала темень. Нужно было идти наощупь.
     Вся коммунальная квартира состояла из четырёх комнат, одна из которых считалась  общей. Когда–то там жила тихая старушка. После её смерти наследников не нашлось, и жилищный комитет перевёл комнату усопшей в нежилой фонд, так как на тот момент норма жилплощади на одного человека в Санкт–Петербурге увеличилась до девяти квадратных метров, а комната умершей старушки равнялась восьми. Так маленькая, но уютная комнатёнка превратилась в кладовку, куда три оставшиеся в живых семейства снесли громоздкие и ненужные вещи.
     Изредка, когда Алёна оставалась во всей  квартире одна, она заходила в общую комнату и представляла, как можно её отремонтировать и обставить. В этой комнате имелось интересное овальное окно с видом на внутренний дворик, и Алёна уже давно придумала, как сшить красивые и оригинальные занавески на это окно…
     Благополучно миновав оба коридора, Алёна специально с шумом ворвалась в свою комнату, включила свет, радио и захлопала в ладоши: «Подъём! Все встаём!» В дополнение она стала звонить со своего мобильника на мобильные телефоны детей и мужа. Это возымело только определённый успех: кто–то зашевелил ногами, кто–то недовольно отвернулся к стене, но это были всё же первые признаки пробуждения. Если не можешь пошевелить ногой – значит спишь!
     Алёна неожиданно набросилась на мужа:
     - Ваня! Ты уже забыл, куда нам надо?! Вставай давай!
     Ваня продолжал лежать, но уже с прищуренными глазами. А Алёна в это время расталкивала сыновей. Двое младших, которые спали внизу, нехотя отправились в туалет и умываться. Проснулись соседи – захлопали их двери, послышались голоса. Старшие дети, спавшие на верхних ярусах двухуровневых кроватей, брыкались, «мамкали» и ни в какую не хотели вставать.
     Прибежали младшие. Засвистел чайник. Иван подскочил и ловко скатал матрац вместе с постельным бельём в валик и заткнул всё на шифоньер. Алёна оставила в покое старших и полностью переключилась на приготовление завтрака… Когда в комнате запахло яичницей с луком и с сыром, к столу присоединились и старшие мальчики.
     - Посуду перемыть! – приказала Алёна, наскоро поев и выходя из–за стола.
     Ваня тоже встал и проверил приготовленную папку с документами.
     - А ты зубы почисти! – напомнила Алёна Ивану. - Вот – чистая рубаха! Так! Вы тоже про зубы не забудьте! – переключилась на мальчишек. - И чтобы не копались! Посуда – за вами! И «в учёбу» не опаздывать! Мы с папой неизвестно, когда вернёмся! Всё! Я переодеваться! – закончила утреннюю  ритуальную тираду Алёна и вышла из комнаты.
     Переодевалась Алёна всегда в туалете.

3
     Двумя днями раньше Дмитрий Константинович проснулся, как всегда, в шесть часов утра и сразу почувствовал тупую головную боль. Это было неприятно, так как  Долголетов решил пойти в администрацию в выходные, чтобы спокойно поработать. Предстояла смена губернатора, надо было привести в порядок кое–какие дела и отчёты, и головная боль с утра совершенно не вписывалась в планы председателя жилищного комитета. Он несколько минут растирал пальцами виски. Лёжа на спине, прислушивался к свисту в ушах: как будто деревья шумят листвой где–то далеко, или шелестит вода, накатываясь на песчаный берег… Долголетов медленно и нехотя поднялся со своей удобной огромной и мягкой «поляны», как он называл кровать, и посмотрел на календарь. 11 января, суббота…
     «Нет, поеду, - подумал про себя Долголетов, - может за день управлюсь, тогда в воскресенье отдохну… Понедельник - приёмный день, нормально работать не дадут, а мне «хвосты» подобрать нужно…»
     Закутавшись в тёплый махровый халат, Долголетов вышел из своей спальни. Он знал, что жена уже встала и готовит ему завтрак, поэтому громко крикнул: «Я в душ!»
     Ответа не последовало.
     На завтрак Долголетовы ели всегда одно и то же уже более двадцати лет: мюсли с мёдом, с кусочками фруктов, с орехами, залитыми горячим молоком и заправленными сливочным маслом. Нелли Ивановна подавала также копчёную форель, ветчину, варёные яйца, свежие булочки, а ещё варенье или джем.
     Дмитрия Константиновича подташнивало. Он хотел отказаться от еды. Но когда ощутил аромат знакомой и любимой пищи, аппетит появился, и Долголетов съел всё, что предложила жена.
     В это утро Долголетовы пили кофе с молоком. Они любили посмаковать напитки…
     - Открой ротик, - попросила мужа после завтрака Нелли Ивановна.
     Дмитрий Константинович автоматически открыл рот, куда холёные пальчики его супруги опустили несколько витаминок.
     Столовая Долголетовых щедро освещалась массивной люстрой. Окна были декорированы красивыми и дорогими шторами, которые не пропускали зимний мрак с улицы.
     - Дарина ещё спит? – спросил Дмитрий Константинович. – Пришла под утро, наверное…
     - Спит, - тихо ответила жена. – Ты надолго сегодня?
     - Не знаю ещё, но посидеть придётся.
     - На обед приедешь?
     - Наверное, я позвоню… Пойду собираться. Пора… - Долголетов поднялся со стула, постоял, упершись руками в стол, раздумывая, сказать жене про головную боль или нет…
     Долголетов промолчал. Нелли Ивановна уже не смотрела на мужа, она решила, что он вышел из столовой и занялась своими делами: заложила грязную посуду в посудомоечную машину, начала поливать цветы. А Дмитрий Константинович одевался в гардеробной. Он не любил одеваться наспех; каждая деталь его костюма пристально оценивалась через большое зеркало. И только тогда, когда Долголетов убедился, что всё подобрано идеально, он глубоко вздохнул и вышел в прихожую, где его уже поджидала жена. Нелли Ивановна критически осмотрела мужа и тихо, как всегда, произнесла:
     - Пусть Володя часам к одиннадцати подъедет, надо за продуктами съездить в «Призму». Тебе что–то купить?
     - Винограду, пожалуй… Что–то захотелось…
     - Хорошо, куплю. Не забудь сказать Володе, что к одиннадцати.
     - Володя уже знает. Я ему вчера говорил. Но ещё напомню. Не волнуйся.
     - Не засиживайся долго. У всех выходной, а ты работаешь.
     Супруги поцеловались.
     В лифте Долголетов снова ощутил давящую боль в висках и пожалел, что не сказал жене. Она обязательно бы дала нужную таблетку…
     Во дворе на специальном месте стояла шикарная машина Долголетова, но Дмитрий Константинович предпочёл бы сейчас служебную, и не потому, что болела голова, а потому, что ему нравился его спокойный и деловитый шофёр Володя, у которого всегда наготове было нужное слово или шуточка–прибауточка; общение с Володей поднимало Долголетову настроение. Но сегодня Володя ждёт его в администрации. Так вчера распорядился сам Дмитрий Константинович.
     Володя возил Долголетова и его семью уже шесть лет. Человек он был надёжный. Дмитрий Константинович и Володя - примерно одного возраста. Оба моложавые. Володя был женат, но бездетен. Благодаря содействию Долголетова Володя получил участок в тридцать соток в Курортном районе, и строительство загородного дома занимало все мысли пятидесятилетнего шофёра…
     «Как говорится, - доживём до понедельника, - подумал Дмитрий Константинович, - надо ехать…»
     Долголетов удивился, увидев во дворе много машин. «Откуда они взялись?! А говорят, народ плохо живёт… Вон какие машины… А! Сегодня же суббота, все ещё спят… Хороший у нас двор, большой… Летом зелено, цветов много, фонтан запустят… Как хорошо, когда людей нет! Залюбуешься! Люди бы всю картину испортили. А так, вон, голуби клюют что–то, жадничают… Какой дурак тут корм голубям раскидывает?! Помойку устроили! А голова всё таки болит… Хорошо, хоть посетителей сегодня не будет, как они достали…» - такие мысли проносились в больной голове Дмитрия Константиновича Долголетова, пока он прогревал машину, пока выезжал с охраняемого двора…
     Зимний утренний сумрак владел ещё потаёнными уголками домов, дворов, улиц и скверов Петербурга, но постепенно рассеивался, уступая место робкому северному свету.

4
     Понедельник – день тяжёлый!
     Алёна с Ваней решили идти до администрации пешком. Это всего сорок минут быстрым шагом. Но, выйдя из дома в начале восьмого, передумали и молча свернули к метро.
     Мокрый ледянистый снег больно ударил в лицо, лишь только Алёна с Иваном вынырнули из–под арки своего дома. Моментально заныл лоб. Ветер студил колени. Алёна и Ваня шли быстро, но их постоянно обгоняли другие, ссутулившиеся от холода люди.
     В метро было не протолкнуться. Ваня накануне вечером, на всякий случай, купил  два метрошных жетона и теперь  с улыбочкой протянул один Алёне. Алёна не удержала в замёрзшей руке жетон, который упал, аккурат, между решётчатым покрытием у входа… Пришлось отстоять длинную очередь в кассу…
     Что принесёт  этот день…
     Запутанные коридоры администрации наводили тоску. Освещение тусклое. Алёна с Ваней шли мимо шеренги дверей с табличками  земельной аренды и землеустроения, строительства и землепользования и ещё невесть чего… Алёна с Ваней шли к сто двадцать восьмому кабинету. Когда Ковалёвы вынырнули из очередного коридора и увидели огромную толпу, то сразу поняли, что им сюда…
     - Кто последний? – спросила Алёна.
     Несколько человек одновременно махнули руками в другой конец зала, что означало: «Там!»
     Мимо стульев, скамеек, столов, на которых сидели люди, Алёна с Ваней прошли в конец зала.
     - Кто последний? – снова спросила Алёна.
     Окружающие равнодушно взглянули на вновь прибывших. Вязавшая крючком женщина подняла руку и недовольно ответила:
     - Ну, я!
     - Мы за вами, - констатировала Алёна. – А вы за кем?
     - Вон дама, пальто в руках, бардо…
     - Понятно.
     Снова спрашивали последнего, и Алёна тоже подняла руку и указала, за кем заняла очередь сама… Ваня заглянул в другой коридор и махнул жене… Там стоял свободный стул, на который с большим удовольствием Алёна и плюхнулась. Они не пробыли в администрации  и пятнадцати минут, а Алёна уже чувствовала смертельную усталость… Ваня сказал, что походит, и быстро удалился…
     Алёна равнодушно наблюдала за происходящим вокруг … По коридорам постоянно слонялись сотрудники: молоденькие девушки и парни с папками и бумажками в руках. Аккуратные. В костюмчиках. С модными стрижками… Они заходили то в одни, то в другие кабинеты… Некоторые кабинеты оказывались закрытыми, но молодые люди настойчиво дёргали ручки дверей, потом удалялись и через некоторое время возвращались с ключами…
     «Боже мой! Бедняжки! Целый день бегают из кабинета в кабинет… Надо быть безумными, чтобы согласиться на такую работу… Хотя, они чем–то напоминают безумных…» - размышляла Алёна, следя за передвижениями молодых коридорных чиновников.
     А между тем, огромная очередь в сто двадцать восьмой кабинет не двигалась вперёд уже полчаса.
     Возле двери кабинета стояло несколько первоочередников, среди которых произошла заварушка.
     Алёна не знала причины столкновения, так как сидела далеко, но из своего угла услышала шум, женский визг и мужскую брань… Алёна максимально высунулась и увидела неприятную картину: несколько женщин отталкивали от кабинета мужчину, который пытался открыть дверь и, видимо, что–то спросить… Он уже держался за ручку двери, но бдительные стражи очерёдности преградили ему путь, отдирали его руку от дверной ручки, кричали, что всем здесь только спросить, и всячески обзывали незадачливого мужчину. Тот сначала пытался оправдаться, потом ответил неприличной бранью. Это только подлило масла в огонь недоброжелательства, все окружающие набросились на мужчину, как на врага, особенно неистовствовали две пожилые особы. Мужчина был вынужден отступить. Последние его слова: «Дуры старые!»
     Молодые чиновники, снующие по коридорам, даже не подумали вмешаться.
     Интересно, что дальние очередники тоже не вмешивались в заварушку. Их очередь  ещё очень далеко, и данное происшествие их не касалось… Люди молча чего–то ждали. Кто–то читал газету, кто–то пил кофе из автомата, кто–то играл в карты на мобильном телефоне…
     Женщина, за которой очередь заняла Алёна, не отрывалась от вязания и вскоре пересела на освободившееся место вглубь бокового коридора. Алёна определила, что она вяжет шапочку из ириса. Белую с разноцветными полосками.
     Ваня долго не возвращался. Алёну клонило в сон, она закрыла глаза, голова её качалась, но, когда действительность  отступила и почти исчезла, когда замелькали яркие расплывчатые пятна начинающихся видений, неожиданно раздался звонок её мобильного  телефона. Алёна сильно дёрнулась, почти сложилась вдвое и машинально полезла в карман, но кармана на месте не оказалось, так как Алёна сняла куртку и скатала её валиком. В этом курточном свёртке разрывался телефон. Зуммер у мобильника Алёны был громкий и резкий – старая модель… Алёне показалось, что она разматывала куртку очень долго, и всё это время окружающие презрительно следили за её движениями.
     Наконец Алёна добралась до телефона:
     - Да?!
     Звонил младший сын:
     - Мам, я не нашёл кеды, а у нас сегодня «физ–ра».
     - Они ещё не высохли, я их вымыла.
     - Тогда я не пойду…
     - Нет! Скажи, что забыл… Может тебя в носках пустят…
     - У нас, кто забыл форму, тому сразу «двойку» ставят. А в носках у нас не пускают, потому что в полу занозы… И носки у меня дырявые.
     - Зачем ты дырявые взял?!
     - Там все такие…
     - Короче, возьми подходящую обувь, я не могу больше говорить…
     - Тогда я в мокрых пойду…
     Алёна отключила мобильник.
     Сон улетучился.
     Алёна представила серый мешок с носками, который висел на двери, где, действительно, скопилось много дырявых… Потом представила, как физрук выгоняет их Мишку из спортзала и ставит «двойку»…
     В глубине зала появился Ваня. «Наконец–то, - почему-то недовольно передёрнулась  Алёна. – Что он затормозил?! Не орать же мне  через весь зал и коридор… Ну, давай, иди сюда…»
     - Где был? – спросила Алёна, когда Иван подошёл к ней.
     - Походил, почитал информацию разную на стендах… - проговорил Ваня тихо.
     - Что вычитал?
     - Ничего хорошего!
     - Про нашу ситуацию что–то сказано?
     - Сказано.
     - Что?
     - Что нам ничего не положено.
     - Понятно! – Алёна поморщилась.
     Возле вожделенного кабинета  начиналась новая свара. Престарелая парочка хотела зайти в кабинет с очередником, чтобы записаться на приём к начальнику. (Запись почему–то тоже осуществлялась в этом злосчастном кабинете). Так вот, супруги начали одновременно объяснять на все стороны, что им только записаться на приём, что они недолго, что запись на месяц вперёд и всё в таком духе…. Но никто ничего слушать не хотел!  Незадачливых супругов, наивно полагавших, что их вежливые объяснения поймут в этом безликом плотном потоке к сто двадцать восьмому кабинету, молча, но грубо оттеснили. Эта очередь не собиралась никого пропускать без очереди: ни спросить, ни отдать, ни записаться.
     Алёна вздохнула и отвернулась.
     А страсти между тем  разгорались. Несчастный интеллигентный супруг не знал, куда деть глаза, он понял, что они  затеяли дохлое предприятие, и ему было жутко стыдно за себя, за свою жену, за то, что они оказались в подобном положении. Но супруга несчастного интеллигента не собиралась сдаваться и продолжала взывать к человеческому разуму.
     - Господи! Какие мёртвые статуи! – воскликнула женщина и посмотрела на мужа, ожидая поддержки. Не дождавшись, продолжала громче и отчаяннее:
     - Вы уже все зомби! Вы не хотите понимать других людей! Зашорили глаза, заткнули уши! Ведь сами можете оказаться в подобной ситуации!
     Окружающие молчали, но смотрели враждебно.
     Муж не знал, как провалиться под землю, иначе бы провалился.
     Жена, поняв, что поддержки со стороны второй половинки не будет, набросилась на несчастного беднягу:
     - И ты мне будешь говорить, что наш народ самый умный?! Это же стадо баранов!
     Стадо надменно внимало.
     - Вы понимаете, что нам только записаться на приём к начальнику?! – на унималась женщина. – Только записаться!
     - На это тоже время уйдёт, - обронила одна из очередниц, - а инспектор сегодня одна работает…
     - Всегда две работали, а сегодня одна, - подтвердила старушка с ярко–рыжими крашенными волосами.
     - Сходите к секретарю, спросите, может она вас запишет, - смилостивилась высокая полная женщина, очередь которой была заходить.
     - Мы уже были у секретаря, она нас сюда послала, - обречённо сказала жена интеллигента.
     - Тогда занимайте очередь, никто вас без очереди не пропустит, - подытожила первая очередница и отвернулась от взволнованной женщины, которая хотела ещё что–то сказать, но муж заботливо взял её под руку и отвёл в сторону.
     В их адрес произнесли несколько нелицеприятных реплик. И снова всё стихло.
     К кабинету подходили новые люди, занимали очередь: молодая пара с грудным ребёнком, старик на костылях, очень полная молодая женщина, наверное, беременная… Эти, так называемые, льготные категории граждан, вызывали у окружающих откровенную  неприязнь…
     Из сто двадцать восьмого кабинета никто не выходил. Электронные часы на стене показывали начало двенадцатого…
     Пушку в Петропавловской крепости уже готовили к полуденному залпу!

5
     Прошло ещё минут двадцать, когда  распахнулась заветная дверь, выпустив  раскрасневшуюся, словно после бани, даму, которая бросила бессмысленный взгляд на очередь и, приговаривая: «Кошмар-кошмар!», неуверенно направилась к выходу.
     Первая очередница встрепенулась от неожиданности и уже собралась переступить высокий порог, как из сто двадцать восьмого кабинета в коридор прошествовала инспектор, закрыла дверь на ключ и молча удалилась.
     - Безобразие!
     - Хотя бы сказала, сколько её ждать!
     - Что здесь, скоты, что ли…
     - Со скотиной и то разговаривают…
     - Нет, это хамство!
     - Вот бы Путину с Медведевым на это полюбоваться!
     - А им это надо?!
     - Родной им город–то! На их месте можно было уже рай в Питере сделать!
     - Для кого–то уже рай сделали!
     - Чем Путина с Медведевым дёргать, лучше бы питерских чиновничков!
     - Эти точно – в шоколаде!
     - И сколько нам здесь париться?!
     - У всех дела… Работа…
     - Я только до обеда отпросилась…
     - Обнаглели!
     Каждому захотелось «выпустить пар». Вслух или про себя каждый человек в  этой бессмысленной очереди пытался отреагировать на ситуацию, обратить внимание на себя, подхватить чью-то реплику и  развить мысль дальше… И вдруг в этой сумятице старушка лет восьмидесяти, тихо сидевшая в центре зала, подпрыгнула со своего места, будто её подбросили, и заголосила:
     - А мне только узнать! Я могу без очереди! Мне положено! Я с семи утра! Я с Фонтанки добиралась! Что?!
     В зале на какое-то время воцарилась оглушительная тишина…
     - Успокойтесь, бабушка! – раздались робкие тихие голоса.
     - Садитесь на место! – предложили сидящие рядом.
     - Там всё равно никого нет! – громко и отчётливо произнесла одна молодая женщина.
     - А я здесь с половины седьмого… - выкрикнул кто-то из бокового коридора.
     - А я в семь пришла, уже девятая была! - откликнулась ещё одна бабулечка.
     - Никого без очереди не пускайте! – глухим голосом пробасил кто-то...
     Вскочившая старушка отреагировала только на последнюю реплику и подбежала к тому, кто её сказал - солидного вида мужчина приятной внешности.
     - Мне положено! – закричала ему в лицо старуха.
     - Потише, бабуля! – отбивался мужчина. – Осторожно, вы мне на ногу наступили…
     - Мне положено! – не унималась старая женщина. – Кто последний за ордером?! Кто?! Вы?! Вы последний на квартиру?!
     - Отстань, ведьма! – не выдержал солидный мужик.
     А старушка тем временем начала наскакивать на всех подряд. Поражённые люди не знали, как себя вести.
     - Успокойте её!
     - Врача надо вызвать!
     - Психушка по ней плачет!
     - Как вам не стыдно! Все старые будем!
     Старушка не унималась:
     - Кто?! Я с Фонтанки! Вы за ордером?! Я за вами! Кто последний? Вы последний?!
     Начался жуткий переполох. Со всех концов зала, из бокового коридора сбежались поглазеть люди. Одна женщина выронила из рук сумку и перекрестилась. Кто–то в который раз предлагал вызвать «скорую», но не вызывал. Солидный мужчина отворачивался, но не уходил со своего удобного места, а про себя повторял: «Сдурела–сдурела…» Все глаза присутствующих устремлись на эту бедную старушку, которая от громкого крика покраснела и затряслась мелкой неприятной дрожью, ноги её просели, но она продолжала куда-то шагать, пока устало не опустилась на пол перед сто двадцать восьмым кабинетом, уже бормоча что-то непонятное себе под нос… Никто не хотел что-либо говорить или комментировать. К старушке подошли двое мужчин и пытались поднять её с пола.
     - А–а–а–а–а, - пронзительно закричала несчастная, - я за ордером! Дайте мне ордер! Мне положено!
     Вздрогнули, но прошли по своим делам молодые чиновники, скорее–скорее – в другие коридоры, где нет на полу сумасшедшей старухи, где на тебя не смотрят десятки презрительных глаз.
     В зловещей тишине распахнулась дверь соседнего сто двадцать девятого кабинета. Из кабинета в коридор выглянула инспектор Михель Валентина Васильевна. Она удивлённо обозрела всё вокруг и, отвернувшись, громко сказала:
     - Здесь истерика у сто двадцать восьмого. Лерочка, вызовите «скорую».
     Дверь кабинета захлопнулась неприлично громко. Стало ещё тише.
     Валентина Васильевна, явно, была недовольна увиденным, а ещё больше тем, что ей пришлось вмешаться. Эта дородная женщина лет пятидесяти мечтала спокойно доработать до пенсии - до приличной пенсии, доработать без нервов, без конфликтов… Она знала, что в сто двадцать восьмом кабинете сейчас никого нет, знала, что заместитель начальника жилищного отдела Скорина  Мария Дмитриевна вызывала к себе инспекторов до обеда, чтобы после обеда доложить начальнику Долголетову о ходе приёма, знала, что инспектор из сто двадцать восьмого работает одна, без секретаря... Через десять минут к Скориной  должна подойти  и сама Валентина Васильевна…
     - Вызывать «скорую», - то ли спросила, то ли сказала секретарша Лерочка.
     - Пока не надо… - Валентина Васильевна занялась бумагами.
     Старушка на полу сникла. Потом начала тихо извиняться. Ни перед кем, просто извиняться… Двое мужчин всё же подняли её под руки и усадили возле зловещего  кабинета, где с готовностью свои места предложили сразу двое. Старушка не сопротивлялась, по её старым неровным щекам текли слёзы. В это время в коридоре появилась недовольная  Коновалова Лидия Александровна, инспектор из сто двадцать восьмого. Она  передёрнула плечами, поджала нижнюю губу, открыла дверь своего кабинета и громко заявила:
     - До обеда приму ещё человек пять-шесть, не больше. Заходите, чья очередь!
     - Что?!
     - Что сказали?!
     - Сколько примут?
     - Со скольки обед? – понеслось по залу…
     Перед кабинетом произошла заминка. Женщину, которая собиралась войти по очереди, несколько человек упрашивали, чтобы она пропустила притихшую старушку. Женщина сомневалась, но потом неохотно согласилась:
     - Хорошо, пусть заходит…
     - Идите, бабушка! Ваша очередь! – подтвердили несколько голосов.
     Старушка быстро сообразила что к чему и без разговоров ввалилась  в кабинет.
     Снова все замолчали, кто удовлетворённо, кто не очень. Минут через десять дверь открылась. Вышла старушка, прижимая руки к груди. На неё было жалко смотреть, но она вдруг начала раскланиваться во все стороны и приговаривать: «Спаси, бог! Простите! Спаси вас, боже!» Потом замолчала, села на свободный стул и низко–низко склонила голову.
     - С вами всё в порядке? – спросила подошедшая молодая женщина.
     Старушка не отреагировала.
     - Вам «скорую» вызвали… Вам плохо?! Сейчас «скорая» приедет…
     Старушка подняла голову, заморгала глазами, натянула выцветшую вязаную шапочку и ушла…
     - Довели человека…
     - Сейчас «скорая» приедет, а бабули нет…
     - Надо предупредить…
     - Да, не приедет никто, вот увидите! Никакую «скорую» эти не вызывали! Так, для отвода глаз сказали…
     - Что же это делается?!
     - До старости доживёшь, а жилья человеческого не имеешь…
     - О чём наши правители думают?!
     - Вот в Европе пенсионеры…
     - В Европе! В Аргентине!..
     Реплики посыпались со всех сторон. Люди шумно и оживлённо заспорили. Пошли  личные примеры. Каждому хотелось поделиться своей историей, найти понимание и поддержку у других людей, обсудить… За разговорами никто даже не обратил внимания на вышедшую даму из сто двадцать восьмого кабинета. Следующей заходить должна  женщина с ребёнком лет восьми, которая быстро и  эмоционально объясняла что-то собравшимся вокруг неё людям и уже не следила за очередью…
     - Можно мы зайдём записаться на приём? – откуда-то снова просочилась пожилая  пара…
     - Чья очередь?! Товарищи, чья очередь заходить?! – громко пробасил мужчина с спортивном костюме.
     Повисла пауза, во время которой дверь сто двадцать восьмого кабинета отворилась, выглянула инспектор Коновалова и сообщила, что запись на приём к начальнику осуществляется в соседнем сто двадцать девятом кабинете…
     - Спасибо, - машинально произнесла жена из пожилой пары. – А где сто двадцать девятый?!
     Ответа не последовало.
     - Чья очередь?! – строго бросила в толпу инспектор Коновалова.
     - Моя! Моя очередь! – опомнилась женщина с ребёнком и суетливо начала приводить в порядок растрепавшиеся косички девочки.
     - Заходите! – без эмоций произнесла инспекторша и скрылась в кабинете, в который спешно вошла женщина с девочкой…
     - Столько время и нервов зря потеряли! – удручённо сообщила жена своему  интеллигентному мужу. – Нам, оказывается, в сто двадцать девятый! А нормально объяснить не могли?! Сразу сказать! Не могли разве?! Чтобы люди не унижались тут…
     Алёна решила посчитать, сколько человек впереди них. Получилось двадцать девять. «Хоть не сто двадцать девять…» - промелькнула мысль у Алёны. Видимо аналогичным подсчётом занимался и Ваня, потому что он предложил:
     - Пойдём домой, а?! Нам здесь сегодня ловить нечего. До обеда мы не успеем, да и потом тоже…
     - Нет! – резко оборвала Алёна.
     Потом более мягко, с просительными интонациями в голосе, добавила:
     - Кто-то уйдёт, кто-то, как мы, вдвоём пришли… Ты думаешь, в другой раз по-другому будет?! Раз пришли – будем ждать до конца!
     Иван поморщился, вздохнул. Вздохнула и Алёна, но по-другому поводу: представила Мишку в мокрых кедах, вспомнила, что у старших первая сессия в училище, а они совсем ничего не учат и не слушаются, что в сером мешке полно дырявых носок, до которых руки не доходят, что обед не готов, что очень тяжело стало в одной комнате вшестером, рядом с взрослеющими сыновьями, что всегда нет денег, чтобы основательно заняться зубами…

6
     Долголетов любил понедельники - динамичные рабочие дни. Коллеги приходили в понедельник свежие, в чистой одежде. Дмитрию Константиновичу доставляло удовольствие наблюдать за приподнятым настроением и непринуждённой весёлостью своих подчинённых по понедельникам. Омрачало этот день недели только то, что был приём граждан… По-другому никак! Но Долголетов отлично организовал работу комитета: приём вели его помощники – инспекторы, которые в течение рабочего дня докладывали заместителю начальника о состоянии общей картины, а после обеда заместитель Скорина Мария Дмитриевна уже  делала полноценный доклад Долголетову. Граждане, пришедшие на приём в жилищный комитет, могли иметь счастье видеть Долголетова лично только в случае, если им необходимо было поставить подпись на важном документе. Но так как  по понедельникам шли заседания Правительства Санкт-Петербурга в Смольном, куда частенько приглашали Дмитрия Константиновича, счастье лицезреть Долголетова для простых петербуржцев превращалось в мираж. Поэтому понедельники не страшили Долголетова, наоборот, он ждал от них разнообразия и приятных неожиданностей.
     Вот и 13 января 2010 года Долголетов должен был присутствовать на отчётном собрании по итогам 2009 года в Белом зале Смольного с 10-00 до 13-30. Белый зал Смольного пережил много заседаний… За свою богатую историю он видел эпохальные совещания и съезды, выпускные вечера благородных девиц и встречи их с родителями по выходным и праздникам, балы и концерты…
     В Белом зале великолепная акустика!
     С утра Володя отвёз своего начальника в Администрацию Центрального района, где Долголетов взял необходимые для отчёта документы, пошутил с коллегами и предупредил своего заместителя Скорину, что он вернётся к двум часам дня.
     Мария Дмитриевна пожелала Дмитрию Константиновичу удачи и передала приветы нескольким знакомым чиновникам из Смольного.
     - Если увижу, то непременно передам, - пообещал Долголетов.
     Уже в машине Дмитрий Константинович понял, что знакомый свист в ушах и давящая боль в висках усилились.
     - Володя, у тебя сегодня голова не болит? – спросил Долголетов шофёра.
     Володя, растягивая слова, отвечал:
     - Сегодня нет, а в субботу спасу не было. Давление менялось на погоду, а ещё магнитные бури обещали, вот и барахлило...
     - И как ты спасаешься? – продолжал расспрашивать Долголетов.
     - Верное средство, Дмитрий Константинович, пара таблеток цитрамона. Это если давление низкое. И через двадцать минут ты – огурчик! А если высокое – парочку аспирина, - пояснил Володя.
     - Ты уверен? – не поверил Долголетов.
     - Не знаю, как у кого, а мне только это и помогает. Да и супруга мне ваша тоже самое говорила… Средство проверенное!
     Володя начал рассказывать про то, как однажды у него на даче разболелась голова, а цитрамона не было, и как жена давала ему другие таблетки, как он лежал, но ничего не помогало… И бальзам, которым растирал виски, не помогал…
     - Плюнул, поехал в Сестрорецк, - продолжал Володя, - нашёл аптеку, купил цитрамона и сразу заглотил две таблетки… Вернулся уже человеком! А у вас, что, голова болит?! Так я вам дам! Я без них теперь никуда!
     Не дожидаясь согласия Дмитрия Константиновича, Володя дотянулся до «бардачка» и передал Долголетову новую упаковку таблеток.
     - Спасибо, Володя! – признательно сказал Дмитрий Константинович, - а то день только начинается…
     Но Долголетову было приятно деятельное внимание Володи, то, что у его шофёра всегда найдётся не только нужное слово, но и, например, таблетки…
     - Спасибо скажете, когда голова пройдёт! Берите всю упаковку, у меня начатая есть, - сказал весело Володя, так как они уже прибыли на место.
     - По две, значит, - уточнил Долголетов, выходя из машины перед главным подъездом Смольного.
     - Да, две сразу, чтобы быстро подействовали, - подтвердил Володя.
     - Ну, спасибо, - снова сказал Дмитрий Константинович. – Ты пока по своим делам можешь… За мной к двум подъезжай, не раньше… Если что-то изменится, я тебе позвоню.
     - Берегите себя, Дмитрий Константинович! К двум буду! – пообещал Володя и начал разворачивать машину на выезд.
     Как бы хотелось Дмитрию Константиновичу взять Володю с собой, его присутствие  успокаивало Долголетова, но он один вошёл в охраняемую зону, предъявив спецпропуск, прошёл мимо памятника Ленину, медленно поднялся по высокому крыльцу, вошёл внутрь, снова предъявил своё служебное удостоверение теперь уже постовым перед турникетами внутри Смольного и оказался на первом этаже в центре длинного коридора. Долголетов решил подняться на второй этаж в лифте, так как выход из лифта на втором этаже находился как раз напротив кабинета его тестя, где Дмитрий Константинович собирался снять верхнюю одежду, выпить таблетки и немного отдохнуть перед совещанием…
     Но всё случилось не так, как рассчитал Долголетов.

7
     Алёне с Ваней крупно повезло! Вот тебе и понедельник! Они-таки попали в сто двадцать восьмой кабинет! Сразу после обеденного перерыва! А получилось так удачно, потому что они решили никуда на обед не уходить. В результате – без пяти минут два у сто двадцать восьмого кабинета осталось четверо: Алёна с Ваней, глухой старичок с тросточкой и пожилая дама с ярко-рыжими волосами. Ярко-рыжая дама была первой из этой компании, старичок следующий… Инспектор не опоздала с обеда и как-то быстро выпроводила из кабинета двух первых очередников…
     Зал быстро наполнялся народом, из бокового коридора то и дело выворачивали люди и, озираясь по сторонам, искали свою очередь. Среди подошедших пока не было никого, кто мог бы пройти на приём раньше Алёны с Иваном. Как только глухой старичок перешагнул через порог наружу, Алёна с Иваном  втиснулись внутрь…
      Алёна записала все важные вопросы; она надеялась обстоятельно расспросить инспектора о городских программах по расселению коммунальных квартир… Но, оказавшись в кабинете, один на один с инспектором, Алёна совершенно потеряла дар речи. Иван хотя бы поздоровался, а Алёна начала рассматривать содержимое кабинета… Четыре стола…  За одним сидела инспектор, другие заставлены папками, компьютерами, телефонами… Окно  защищено решёткой с улицы… Обстановочка очень неуютная…
     Инспектор сухо сказала:
     - Ваши паспорта.
     Алёна опомнилась, стала рыться в сумке, извлекая паспорта: свой и Ванин.
     Получив оба паспорта, инспектор начала записывать паспортные данные в учётную тетрадь, лежащую перед нею, даже не пригласив Алёну с Иваном присесть. Алёна кивком головы  предложила Ивану усесться, и они молча разместились на двух стульях у самого стола инспектора. И тут только Алёна увидела старинную печь, выложенную снизу до верха разноцветными изразцами. В этом убогом сто двадцать восьмом кабинете только эта вещь заслуживала внимания и уважения. Печь была полукруглая и располагалась в углу возле входной двери. Основание печи декорировано фиолетовой керамической плиткой с растительным орнаментом. Небольшая чугунная заслонка имела форму резного дубового листа, а ручка на заслонке сделана в виде жёлудя. Остальная часть печи представляла картину русского лесного пейзажа, искусно переданную на старинных изразцах. Изразцы находились в полном порядке, за исключением нескольких, в основании печи, от которых откололись уголки. Но это не могло испортить того грандиозного благоговения перед работой мастеров прошлого… Алёна раскрыла рот, разглядывая печь, Иван также уставился в угол и внимательно рассматривал удивительную находку.
     Инспектор закончила с паспортами:
     - Распишитесь, где «галочки», что вы согласны на использование ваших персональных данных…
     Алёна с Иваном расписались.
     - Что вы хотели? – продолжала инспектор.
     - Мы хотим встать на очередь и участвовать в программе по расселению коммуналок, - протараторила Алёна.
     - Не всё сразу. Дети есть несовершеннолетние? – продолжала инспектор.
     - Да!
     - Свидетельства о рождении!
     - Вот! И копии!
     - Документы на комнату!
     - Пожалуйста!
     - Справки «7» и «9»!
     И справки Алёна с Иваном тоже предоставили. После чего инспектор опять что-то долго искала в компьютере, печатала, а Алёна с Иваном ждали, пока она закончит. Инспектор дала им расписаться ещё в нескольких бумагах…
     - Через месяц получите ответ по почте, - сообщила инспектор таким тоном, после которого Алёна с Иваном должны немедля вставать со своих мест и уходить.
     - Через месяц?! – встрепенулась Алёна. – А почему так долго?
     - По закону! Ответ - через тридцать дней!
     - Но мы вам все справки принесли…
     - Надо проверить, нет ли у вас другого жилья, - объяснила инспектор.
     - Понятно. Значит, мы только через месяц можем узнать, в какой программе по расселению можем участвовать? – продолжала расспрашивать Алёна.
     - Расселение – это не ко мне, - отрезала инспектор.
     - А к кому? – не отставала Алёна.
     - Женщина, вы сначала на очередь встаньте, а потом будете узнавать о программах! Сейчас вам никто такую информацию не даст! Пока официально вы не признаны нуждающимися! Это ясно?!
    - Ясно, - подтвердил Иван и потащил Алёну за рукав к выходу.
    - С распиской подойдите к начальнику в сто шестнадцатый кабинет, он расписаться должен, а то у меня бланки с подписью закончились… - напутствовала инспектор.
     Алёна с Иваном вышли из кабинета какие-то опустошённые. К ним кинулась надменная женщина, вязавшая шапочку из ириса… Только сейчас она выглядела растерянной, в её руках не было спиц, она просила Алёну подтвердить, что стояла впереди… Алёна кивнула утвердительно.
     - Вот! Я что говорила! – радостно запричитала женщина…
     - Они не по своей очереди зашли! – кричали несколько голосов…
     Алёне весь этот бардак стал уже безразличен, и она устремилась по длинному коридору за мужем.
     - И куда нам теперь? – спросила Алёна у Вани.
     - В сто шестнадцатый, - сказал Иван.
     - Сейчас ещё там очередь отстоим… - обречённо произнесла Алёна.
     - Вполне возможно, - согласился Ваня.
     Но они оба ошиблись. Возле сто шестнадцатого кабинета никто... Алёна постучала в дверь, дёрнула ручку – закрыто.
     - Ладно, хоть здесь первые… - произнесла Алёна и прислонилась спиной к стене, так как стулья  в этом маленьком узком коридоре отсутствовали.
     Табличка на кабинете гласила, что здесь размещается начальник жилищного комитета Долголетов Дмитрий Константинович.
     - Неужели ему больше нечего делать, как бумажки подписывать? – кивнула Алёна на дверную табличку. – На такой справке любой дурак может расписаться. Вот, я, например, или ты… Как его фамилия?  Долголетов… Сокращённо – «Долг..» И фитюлька!
     - За одной подписью стоять… Я есть хочу, - размышлял Иван.
    - А что делать?! Придётся! – подытожила Алёна.
     - Вообще-то, обеденный перерыв уже кончился, - посмотрев на часы, уточнил Ваня.
     - Начальство всегда задерживается… - промямлила Алёна.
     В этом коридоре находилось всего два кабинета – начальника и его заместителя. На стенах висели стенды с различной информацией, которую и начала изучать Алёна. Вскоре она убедилась, что никакой полезной информации лично для её семьи на стендах нет.
     - Мы не инвалиды, не ветераны, не узники концлагерей, не чернобыльцы… - вслух рассуждала Алёна, - но что-то нам полагается, как многодетным…
     - Не знаю, - признался Иван, - считаемся ли мы многодетными… У нас в новых паспортах только двое детей записано… До четырнадцати лет…
     - Значит, пока мы десять лет здесь ожидали, когда станем петербуржцами, мы уже из многодетных вылетели… Там ничего не получили, и здесь?! Как такое возможно?! Зато на каждом углу трубят про Год Семьи…
     В коридорчике появилось знакомое лицо:
     - Вы последние к начальнику?
     - Мы! Одна очередь плавно перетекает в другую…
     - Похоже… Вы уже долго стоите?
     - Минут пятнадцать уже…
     Снова и снова подходили люди. В маленьком узком коридоре стало невыносимо тесно и душно.
     - Хоть бы стулья поставили, - пытались возмущаться подошедшие.
     - Подёргайте, может он открыт…
     Алёна снова подёргала ручку кабинета:
     - Закрыт…
     - Может в соседнем спросить, где начальник?! – предложил кто-то.
     - Уже полчаса ждём!
     Алёна, как первоочередница, постучала в соседний кабинет с табличкой заместителя начальника и сразу открыла дверь. Просунув голову в дверной проём, Алёна увидела полную круглолицую светловолосую женщину лет пятидесяти, с модной короткой стрижкой, сидевшую за столом, а перед ней – плачущую молодую…
     - В чём дело?! Вы видите, у меня человек! – услышала Алёна недовольный голос пятидесятилетней заместительницы…
     Но Алёна, недовольная ситуацией, в которой оказалась, и грубым ответом  не смутилась, а нагло спросила:
     - Начальник ваш где? Обед закончился! Здесь уже полный коридор!
     - Ждите! Скоро подойдёт! – отрезала заместитель Скорина.
     Алёне больше не о чем было с ней говорить, и она молча закрыла дверь.
     - Все слышали? – с вызовом произнесла Алёна.
     Прошло ещё полчаса. В коридоре осталось  двенадцать человек. Все молча вздыхали, но не расходились.
     - Послушайте, это уже свинство! – заявил один из мужчин в толпе.
     Он без стука распахнул дверь кабинета заместителя начальника и возмутился:
     - Извините, мы уже час стоим к начальнику! Мне только подпись поставить! Он будет или нет?! Вы можете узнать?!
     Заместительница в замешательстве…
     - Сейчас выясню, - коротко пообещала она.
     Она тут же кому-то позвонила и после коротких переговоров ответила возмутившемуся мужчине:
     - Дмитрий Константинович был на приёме в Смольном, видимо, едет, на дорогах «пробки»… Подождите ещё!
     Прошло много времени. Люди потеряли ему счёт. Они недовольно переговаривались. У Алёны затекли ноги. Иван бродил по зданию администрации…
     Молодые чиновники с папками много раз подходили к кабинету начальника, дёргали за ручку, уходили ни с чем… Кто-то заглядывал к заместителю и спрашивал, где начальник, но получал уже известный читателю ответ…
     Подошёл Иван. Он театрально продемонстрировал, как он измотан. Алёна с трудом сдерживала рулады в своём животе – очень хотелось есть!
     - Может он умер, - тихо предположила Алёна, обращаясь к Ивану, - а мы его ждём… А он уже никогда сюда не придёт…
     Алёне не удалось развернуть перед Иваном всю печальную перспективу, связанную со смертью начальника жилищного отдела, так как из кабинета заместителя вышла в коридор сама Скорина Мария Дмитриевна и сказала:
     - Кому поставить подпись – проходите!
     - О-о-о! – простонала Алёна.
     Заместитель начальника черкнула закорючку на расписке, которую подала Алёна…
     - Два часа ждали! Немыслимо!
     - Я и сам мог бы так расписаться… - вздохнул Иван.
     - А я предлагала…
     Следом выходили другие люди, тупо смотрели на подпись заместителя начальника в справке и начинали, кто зло, кто иронично, комментировать случившееся… Почему-то никто не торопился уходить. Останавливались в коридорах, пытались заговорить... «Странное место,  люди здесь дуреют, - думала Алёна, пока они с Иваном плелись  к выходу. – Всех тянет рассказать что-то о себе… Зачем это кому-то знать и слушать?! Всем хочется говорить только о себе… О своих проблемах, о своих плохих соседях, о своих болячках… Куда делись мечты юности?! Помнят о них эти люди?! Где благородные порывы?! А о чём я мечтала в юности?! К чему стремилась?! Точно не помню, но мне целый мир казался маленьким… А теперь… Счастлива бельевой корзине! Мечтала о ней! И получила на Новый Год! Какая радость… Может надо о другом мечтать?! О высоком?! О Нобелевской премии, например… Рано или поздно получу…»
     На крыльце администрации Алёна с Иваном столкнулись с высоким мужчиной лет сорока в длинном чёрном пальто, с красивым разноцветным шарфом на шее, в кожаных перчатках на руках, державших модный портфель… Эти детали запомнила Алёна. Лицо мужчины она разглядеть не смогла  из-за глубоко надвинутой шапки с козырьком у него на голове…
     - Не иначе, как начальник идёт, - предположил Ваня, как только они разминулись с высоким господином.
     - Похоже на то… А почему ты так подумал? Из-за портфеля?! – поддержала предположение Ивана  Алёна.
     - Я портфель не видел.  Просто, идёт – не торопится… А сморщился-то как, когда мы на него налетели! Явно, презирает таких как мы, всех, кто крутится у него под ногами… - зло подытожил Иван.
     - Ладно! Дело сделано! Правда, ещё месяц ждать ответа… Не злись! Давай в «Теремок» зайдём, блинов поедим, а то дома ничего нет! А потом уже пойдём домой… Ужин   готовить… У меня остов куриный размораживается… А сейчас гульнём! А?! – Алёна с надеждой взглянула на мужа и сжала его руку.
     - В «Теремок»?! А здесь поблизости есть «Теремок»?! – заинтересовался Иван.
     - Здесь не знаю, но мы можем прогуляться до Владимирского… Или по дороге попадётся! Мы же пешком пойдём домой! – высказала свои соображения Алёна.
     - На работу бы надо заскочить…
     - Ну, началось! Ты же отпросился! Может сегодня без тебя обойдутся…
     - Обойдутся, конечно, но мою работу никто не сделает. Ты думаешь, скрипки полежат и сами собой отремонтируются?! – заключил Иван.
     - Ну, хорошо, идём на Владимирский, поедим там в «Теремке», оттуда тебе до работы ближе… - успокоила мужа Алёна. – А в «Теремке» блины с ветчиной всего за тридцать девять рублей.
     - Ладно, уговорила! – повеселел Ваня.
     - Ура! Ударим по блинчикам!
     Подмораживало. И Алёна с Ваней, взявшись за руки, как дети, быстро зашагали по Невскому в сторону Владимирского проспекта. Они шли по мокрому граниту, радуясь, что больше не идёт снег, что спихнули с плеч долой одно неприятное дело, что теперь на месяц можно забыть о дикостях возле сто двадцать восьмого кабинета, если такое вообще можно забыть…
     Жизнь продолжалась…

8
     Дмитрий Константинович Долголетов вернулся в свой кабинет на Невском проспекте около четырёх часов дня. Чувства его смешались. Головная боль третий день не покидала Долголетова, не смотря на старания Володи и Нелли Ивановны. Дмитрий Константинович опустился на стул и прислушался… Боль притупилась, но не исчезла - забралась в укромный уголок и затаилась на время, уступив место другим переживаниям…
     После откровенного разговора с тестем Дмитрий Константинович всерьёз задумался о своей дальнейшей судьбе. Что-то пошло не так, как предполагал Долголетов, его тесть и много кто ещё… Перевыборы губернатора возмутили чиновничье сословие,  перебаламутили все планы и предположения. Интриги были нормальным явлением во властных структурах, Долголетов сам участвовал в них и любил обсуждать их результаты, но сегодня Дмитрий Константинович  понял, что удача отвернулась от него… Конечно, рано отчаиваться и не время паниковать, но чутьё никогда не подводило Долголетова… Он чувствовал неуверенность, он не мог выстраивать планы, и мысль о поражении прочно обосновалась в его уме…
     Смольный замер в тревожном ожидании…
     Как реагировать на то, чего ты не знаешь, но что уже неизбежно?!
     «Понимаю теперь, откуда эти внезапные головные боли и тяжесть в груди… Это предчувствие какой-то неприятности… Беды?! – Вряд ли! Мои позиции пока прочны… Сдвинуть меня сейчас – это никому не принесёт никакой выгоды, наоборот… Конечно, нужно поразмыслить, чью сторону принять… Ну, не в первый раз! Кое-кому уже можно и на покой, хватит, - покуролесил… В Смольном у меня поддержка найдётся…» - так Долголетов размышлял, выйдя из машины и подходя к зданию администрации, но его рассуждения прервали  двое  чокнутых, мужик и баба, налетевших  на Дмитрия Константиновича  на крыльце…
     «Даже не извинились», - сокрушённо подумал Долголетов.
     Войдя в свой кабинет, Дмитрий Константинович заметил, что сильно вспотел.
     «Тепло оделся», - недовольно отметил Долголетов.
     Он позвонил своему заместителю Скориной Марие Дмитриевне и пригласил зайти к нему. Долголетову хотелось выпить. Он чувствовал, что рюмка водки или коньяка вернёт  его в нормальное состояние, но  Долголетов не держал спиртного в кабинете. Зная, что Мария Дмитриевна бережёт кое-что на всякие непредвиденные случаи, да и сама любит прикладываться,  Долголетов надеялся  попросить у неё… Но просить Дмитрий Константинович разучился… Скорина принесла Долголетову увесистую папку с документами на подпись… Они перебросились незначительными фразами о том, что на  приём приходит очень много народу, что надо бы расширить штат инспекторов… Мария Дмитриевна поняла, что её начальник в плохом настроении и быстро ушла, оставив папку, а Долголетов подумал: «Потерплю до дома, у меня есть отличный французский коньяк, Даринка привезла…»
     Просматривая документы, Долголетов с удовлетворением отметил, как оперативно работают его сотрудники. А ведь это он, Долголетов, так организовал работу комитета! «Без меня никуда…» Все срочные дела и вопросы льготников обработаны, проверены, подшиты все справки, вынесены черновые  решения, напечатаны необходимые клишированные ответы… «Мои подчинённые работают, как часы! Придраться не к чему!» Долголетов дочитывал письма, подписывал и собирался уже вызывать Володю… Но почему-то  решил позвонить домой…
     - Это я. Как вы там?
     - Всё хорошо, - приветливо ответила жена, - приготовила твои любимые блинчики с икрой и с сёмгой… Ещё немного с творогом и с мясцом…
     - Спасибо, дорогая! У меня уже слюнки текут! Я бы прямо сейчас съел! – пытался говорить обрадованно Дмитрий Константинович.
     - Что в Смольном?! – другим тоном спросила Нелли Ивановна.
     - Дома расскажу, - ответил Долголетов.
     - Ладно, - согласилась Нелли Ивановна. – А папу видел?
     - Конечно, видел…
     - Как он? – поинтересовалась Нелли Ивановна.
     - Молодцом! Тебе и Даринке привет передавал! Хочет вас в Ниццу отправить…
     - Ладно, дома поговорим… - с улыбкой в голосе сказала жена. – Ты скоро?
     - Да, несколько писем подпишу и начну собираться, - уверил Долголетов жену.
     - Ну, давай, целую тебя! – сладким голосом попрощалась Нелли Ивановна.
     Долголетов подумал, что сначала они с Володей заедут в цветочный салон и купят  цветы для Нелли Ивановны. Дмитрию Константиновичу захотелось сделать что-то приятное жене, а начать можно с букета цветов…
     Придвинув ближе к себе папку с документами, Долголетов продолжил работать…
     «Что это у нас? Ясно… Дальше что? Покалывает… Надо бы… Отпустило… Отложить до завтра… Нет, завтра другие дела… Сейчас нельзя расслабляться! Расслабишься – и всё! Одно и то же…  Столько лет… Что-то часто… Но… Отпустило, кажется… Шестнадцатикомнатная  коммуналка! Ещё такие есть… На Кирочной… Нуждаемся в улучшении жилищных… И будете нуждаться! Нечего надеяться на государство! Словно гвоздь вбивают… Не дают работать нормально… Если бы я… Обойдётся… К чёрту! Многодетные пошли… Попрошайки… Грамотно ответ составили… Вот припёрло! Отпустило… Не зря, значит, сотрудников на семинары отправляем… Учатся… Что же такое… Воздуха не хватает… Окно… Нет… Гвоздь… Ой… Домой… Скорее… Телефон… Всё!  Ох… Что это такое… Это… Эй… Кто-нибудь! Эй… Опять… Воздуха… Дышать… Мама! Ма-ма… Э…  По-мо-ги-те… Больно… Лю-ди…»
     Дмитрий Константинович Долголетов скончался от кровоизлияния в мозг в своём рабочем кабинете 13 января 2010 года в 17-09, так и не успев купить жене цветы… Его труп обнаружила Мария Дмитриевна Скорина, которая зашла в кабинет своего начальника в 17-58, чтобы попрощаться перед уходом с работы домой. Долголетов лежал на полу возле своего стола лицом вниз… Так закончился его земной путь.

*****

     28 февраля 2010 года Ковалёвы получили письмо из администрации Центрального района. Продолговатый конверт с прозрачным окошком для адреса… Это был ответ на их обращение в жилищный комитет по поводу улучшения жилищных условий:

     «Уважаемые Алёна Юрьевна и Иван Фёдорович! Администрация Центрального района на Ваше обращение, поступившее в Жилищный комитет 13.01.2010, по вопросу улучшения жилищных условий сообщает следующее.
     В соответствии со ст.57 Жилищного кодекса Российской Федерации жилые помещения предоставляются гражданам, в порядке очерёдности, исходя из времени принятия таких граждан на учёт.
     Согласно действующему жилищному плану жилыми помещениями обеспечиваются граждане, принятые на учёт нуждающихся в жилых помещениях на общих основаниях до 01.10.1979.  Ваша семья состоит на учёте нуждающихся в жилых помещениях с 13.01.2010.  Номер Вашей очереди 45978, таким образом, Ваша очередь на получение отдельной квартиры, к сожалению, не подошла.
     На данный момент Ваша семья не может считаться многодетной, так как двое Ваших детей достигли 14-летнего возраста, и Вы утратили возможность участвовать в целевой программе по получению земельных участков многодетными семьями.
     Ваши дети, достигнув 18-летнего возраста, могут принять участие в целевой программе Санкт-Петербурга «Молодёжи – доступное жильё». Информация о количестве участников программы и объёмах выделенного финансирования размещена на сайте оператора программы по адресу: www.gorcenter.spb.ru.
     Кроме того, при согласии всех проживающих семей в коммунальной квартире на расселение может быть рассмотрен вопрос включения Вашей коммунальной квартиры в перечень квартир, подлежащих расселению в соответствии с целевой программой Санкт-Петербурга «Расселение коммунальных квартир в Санкт-Петербурге». К сожалению, «бум» расселения коммунальных квартир, находящихся в центре Санкт-Петербурга,  прошёл. Видимо, Ваша квартира не является привлекательной с точки зрения инвесторов.
     Дополнительно сообщаем, что по информации администрации Центрального района свободных жилых помещений в Центральном районе на данный момент не имеется.
     Начальник жилищного отдела –  Д. К. Долголетов.»

     В этом письме занимательной оказалась только подпись. Хочется верить, что и на том свете Дмитрию Константиновичу Долголетову подготовили тёпленькое местечко, соответствующее его земным заслугам!
     Аминь!


               
                Санкт-Петербург, 2012-2014






Осторожно – гололёд!


     Лидочка шла от метро «Звенигородская» к дому и мысленно хвалила себя.
     «Сегодня  я – молодец! В магазин не надо – всё уже купила. Три сорта хлеба – мужу на выбор! А то он без хлеба голодный. На ужин макароны по-флотски. Умница! Фарш, молоко, яйца… Так и знала! Как я могла забыть?! Думала же, что ещё… Ромовых баб зато накупила… Ладно! Сегодня три сорта хлеба! И макароны! Мо-ло-дец!»
     После двадцатиградусных морозов в Петербурге резко потеплело. А как было хорошо! Теперь снег осел, почернел. Всюду растеклась снежная влага, быстро схватившаяся тонким ледком.
     Лидочка медленно скользила по наклонным тротуарам. Чтобы сократить путь, свернула в подворотню. Лида любила питерские подворотни.  Даже помойки вызывали у неё невероятный интерес… Нырнув под арку, Лидия облегчённо вздохнула: «Дошла!» Осталось обогнуть два скверика, которые радовали глаз весной, летом и осенью, но не сейчас. Унылые, тёмные, грязные… А вот и родной переулок Джамбула! Лидочка подумала о горячем чае с ромовыми бабами, и в тот же момент увидела прямо перед собой упавшую старушку.
     Устремившись к неподвижно лежащей старой женщине, Лидочка заметила, что с противоположной стороны на помощь старухе спешит молодой парень. Переглянувшись, они вместе склонились над упавшей, которая приподняла голову и посмотрела на них бессмысленным взглядом.
- Бабушка, вы меня слышите? – зачем-то начала выяснять Лидочка.
     Старушка молчала.
     Парень действовал более профессионально: он попытался поднять бабулю. Сделать это оказалось непросто. Бабушка попалась крупного телосложения. И она по-прежнему ни на что не реагировала. Лидочка с парнем с трудом подняли её на ноги, но держалась старушка неустойчиво.
- Бабушка, вы где живёте? – громко вопрошала Лидочка. – Мы вас до дома доведём!
- Синяк будет! – сокрушённо пробубнила старуха.
- Что вы сказали? – Лидочка не поверила своим ушам.
- Она про синяк что-то говорит, - подсказал парень. – Наверное, головой ударилась.
- Пакеты! – взвизгнула бабуля. – Мои пакеты!
- Не волнуйтесь! Вот ваши пакеты! – парень показал, что держит в руках три пакета.
     Убедившись, что пакеты не пропали, бабулька как-то обмякла и тяжело навалилась на подхвативших её под руки Лидочку и парня.
     Лицо старушки молочно-белого цвета, с глубокими морщинами. На подбородке и щеках щетинились седые волоски. Глаза будто спрятались в сморщенных веках…
     Вы не замечали, что взгляд у большинства старушек в Петербурге настороженный, недоверчивый и одновременно равнодушный?! Словно ничто в этой жизни не может их   взволновать, заставить радоваться или огорчаться… Как правило, это одинокие старые женщины с несложившейся судьбой… И доживают они свой век подобно слепым птицам, как будто смотрят ещё на свет божий, но ничего уже не видят.
     Упавшая бабулька - из большинства… Одета в выцветшее зелёное пальто. На голове – старый цветастый платок. А на ногах – грубые мужские ботинки.
- Где же вы живёте, бабушка? – снова начала выяснять Лида.
- Мне в подворотню, - промямлила старушка.
- Хорошо, пойдёмте, - проговорил парень.
- Доведём бабушку? Вы не торопитесь? – уточнила Лидочка. – Одна я не справлюсь…
- Да, - просто согласился парень.
     Лидочка стояла в нескольких метрах от своего дома… Она рассмотрела лицо парня, открытое и располагающее… Как многие  другие парни - в джинсах и чёрном полупальто. Зато красивые  густые песочного цвета вьющиеся волосы Лида оценила…
     Троица медленно продвигалась к подворотне, из которой несколько минут назад Лида вышла… Обречённо обернувшись, Лидочка встретилась с укоризненным взглядом памятника поэту Джамбулу Джабаеву; казахский акын, как показалось Лидии, с грустью покачал головой, как бы говоря: «Женщина, ты же ленинградка! Надо помогать слабым и страждущим!» Лида сглотнула слюну, скопившуюся во рту, и сосредоточилась на помощи страждущим.  «Молодец я сегодня! Что ещё сказать?! Видно день такой удачный! Проверка на вшивость!» 
     Бабулька время от времени охала, но крепко держалась за руки Лидочки и парня.
- Что же вы, бабушка, в такой гололёд одна ходите? – спросила Лида.
- Платить ходила, на почту… Квитанцию новую принесли, я читаю, а там задолженность… Двенадцать рублей… - отрывисто отвечала старушка.
- Тоже мне долг! – воскликнул парень.
- Потом бы заплатили, - вставила Лида.
- Потом пеня! Итак  двадцать дней из дома не выходила… Задолженность… Надо платить! – уже уверенно отвечала бабуля.
- Попросили бы кого-нибудь, - посоветовал парень.
- Кого?! Некого… - устало произнесла бабушка.
- А сколько вам лет? – поинтересовался парень.
- 79.
- Так вы ещё молодая бабушка! – весело подхватила Лидочка.
- Семьдесят девять мне было первого декабря, а сейчас уже восемьдесят… - странно размышляла старушка.
- Понятно, но зря вы в такой гололёд одна ходите, - внушительно говорил парень.
- Зря, - согласилась старушка. – Я уже лет двадцать живу зря…
     Некоторое время все молчали. Вышли на Бородинскую.
- Куда теперь? – парень оглянулся по сторонам.
- Туда, - бабушка махнула рукой прямо и шагнула в глубокую снежную кашу возле гранитного бардюра.
     Лидочка с парнем последовали за ней. Войдя в небольшой внутренний дворик углового дома, остановились.
- Дальше сама, - заявила старуха.
- Мы вас до квартиры проводим, - предупредил парень.
- Чтобы не волноваться, дошли вы или нет, - поддакнула Лида.
- Не надо, - уже неуверенно бормотала старая женщина. – Спасибо и за это!
     Лидочка с парнем не уходили.
- Вы на каком этаже живёте?
- На втором.
- Вот и доведём! Вы ключ приготовьте!
     Старушка спохватилась. Взяв у парня один из пакетов, она долго рылась в нём.
- Бабушка, вы ключ ищете? – уточнила Лида.
- Его.
- Зря вы ключ в пакете носите, может выпасть, - продолжала Лидочка.
- Из кармана тоже может выпасть…
- Можно булавкой пристегнуть, - посоветовал парень.
- У меня руки уже не те… Пристегнуть ничего не могут.
     Наконец старушка нашла ключ, обмотанный носовым платком и ещё одним маленьким пакетом…
     Поднялись на второй этаж. Бабушка открыла дверь, и все оказались в центре старой грязной коммунальной кухни.
- Вот сюда пакеты мои… - показала старушка. Потом замялась и попросила парня выбросить пакет с мусором. – Забыла совсем…
- Давайте, выброшу, - с готовностью пообещал парень.
     Торопливо простившись с бабулей, Лида с парнем спустились вниз, а бабушка молча стояла на лестничной площадке и смотрела им вслед, потом заглянула в лестничный проём, а когда хлопнула железная дверь в парадной, она не торопилась заходить в квартиру, топталась на месте, скрестив ладони рук, и перебирала пальцами…
- Странная бабушка, - заметила Лидочка, когда они с парнем снова оказались на Бородинской улице.
- Пакеты у неё такие тяжёлые, что рука устала… - вспомнил парень.
- Опять дней двадцать из дома выходить не будет…
- На вид ей больше восьмидесяти…
- Да… Вам в какую сторону? – спросила Лида.
- В сторону метро…
- Давайте мусор, у меня по пути мусорка… Мне обратно – в подворотню…
     Лида взяла у парня пакет с бабкиным мусором. Они попрощались и разошлись в разные стороны, даже не узнав, как друг друга зовут…
     «Не узнала, как зовут хорошего человека… Молодец… Такая малость – спроси имя и своё назови… Не додумалась… Будет безымянный парень, а я буду для него безымянной тёткой… Может увидимся ещё… Может он в Институте печати учится…»
     Лидочка не успела мысленно договорить свою меланхолическую тираду, так как перед нею хлопнулась в лужу маленькая старушка в бордовом полушубке…
     Лида испуганно вскрикнула и склонилась над старухой. Та лежала на спине и смотрела глупыми детскими глазами на Лидию.
- Вставайте, бабушка! Я вам помогу. Вы где живёте?
     Лидочка проводила очередную бабульку на Бородинскую, чуть подальше от места жительства первой упавшей старушки.
     «Через эту зловещую подворотню больше не пойду, а то ещё какая-нибудь старушенция свалится на мою голову! Пока я старух по домам развожу – сама состарюсь! Мне ужин готовить надо! Пойду в обход – через Фонтанку! Умница!»
     Подходя к своему дому со стороны Фонтанки, Лида заметила впереди неуверенно продвигавшегося мужчину, который смешно взмахивал руками, скользя по тротуару.
- Осторожно – гололёд! – поравнявшись с ним, предупредила Лида.
     Но мужик свалился как подкошенный ей под ноги.
- Ты чего орёшь?! Людей пугаешь! – зло прохрипел мужик.
- Я помочь хотела! Предупредить! – оправдывалась Лида.
- Хочешь помочь – подари квартиру!
- Что?!
- Что слышала!
- Нет у меня никакой квартиры! – опешила Лидочка.
- Вот и радуйся! И нечего людей с ног сбивать!
- Я увидела, что вы нетвёрдой походкой идёте… - пыталась объяснить Лидочка.
- Ну и что?! Зато теперь я твёрдо сижу на льду! – не унимался мужчина.
     Трудно было определить его возраст. Это был бомж, а они - без возраста. От него исходил специфический запах. Лидочка предложила ему помочь подняться, так как он продолжал сидеть на асфальте.
- Чего ты привязалась?! – кипятился бомж. – Иди, куда шла!
- Хотите ромовую бабу? – неожиданно вырвалось у Лидочки.
- Если только она с мясом…
     В это время в сумке у Лиды запищал телефон. Звонил муж.
- Я уже возле дома, - щебетала Лидочка. – Сейчас… Дома расскажу…
- Ладно, давай свою бабу! – громко проговорил бомж.
- Это один человек… Он упал… - объясняла Лида в трубку. – Помолчите, я же по телефону говорю… - прошипела Лида бомжу.
- Не упал! А сбила! – уточнил мужик.
- Да это тот человек, который упал! Слушай больше! Никого я не сбивала! – Лида прикрыла телефон рукой. – Как вам не стыдно?!
- Бабу давай! – гремел бомж.
- Ничего я ему не обещала! – кричала в трубку Лидочка.
- Как это не обещала?! Я не попрошайка!
- Да заткнитесь вы! – не сдержалась Лидочка. – Я не тебе, - торопливо проговорила в трубку. – Сейчас иду! Какой-то  бомж привязался!
- Во, ведьма! – завопил мужик возмущённо.
- Козёл вонючий!
     На том и разошлись…
     Лидочка тяжело поднималась по лестнице к своей квартире на третьем этаже. Горечь и обида душили её. В памяти проносились незнакомые лица и голоса: «Потом пеня! Задолженность! Надо платить!» Лидочка встряхнула головой…
     «Всё равно сегодня  я – молодец! Не смотря ни на что!»


               
                Санкт-Петербург, 2016





Бриллиантовый браслет императрицы Марии Фёдоровны


Светлой памяти Галины Александровны Поповой, историка города Санкт-Петербурга, посвящается…

    Эту романтическую историю мне рассказала Галина Александровна Попова, историк города Санкт-Петербурга, ушедшая от нас. Я помню, как она радовалась каждому повороту в судьбе отношений Натальи Фёдоровны Ванлярской и герцога Георгия Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого, как волновалась, делая собственные предположения, как сияли её глаза, когда она описывала внешность, характер герцога, в которого, по её словам, сама влюбилась, случайно наткнувшись в архиве на переписку Георгия Георгиевича и Натальи Фёдоровны. Меня одновременно потрясли трогательная история любви герцога Георгия Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого и Натальи Фёдоровны Ванлярской и эмоциональный рассказ об этом Галины Александровны Поповой.
Галина Александровна отмечала, как ей повезло, что она узнала историю любви герцога Мекленбург-Стрелицкого и девицы Ванлярской, удивлялась тому, что в наш информационный век большинству неведомы не только перипетии этих романтических событий, но даже имена героев этой истории незнакомы. Мысленно она представляла себя в Санкт-Петербурге конца XIX века рядом со своими любимыми Жоржаксом и Кисурой.
     «Я верю, что душа их любви до сих пор витает над городом…» - говорила она.



 
Первая встреча

     Если в сказках говорится про амурные дела, то заканчивается всё свадьбой! В русских сказках герой женится, как правило, на царской дочери. В европейских сказках всё наоборот: простая девушка выходит замуж за принца. А потом они живут долго и счастливо. Романтическая история Натальи Фёдоровны и Георгия Георгиевича произошла  в Санкт-Петербурге в конце XIX  века и развивалась по европейскому сценарию.
     Наталья Федоровна Ванлярская и герцог Георгий Георгиевич Мекленбург-Стрелицкий впервые встретились весной 1884 года в Каменноостровском дворце на музыкальном вечере у Великой Княгини Екатерины Михайловны. Никто и подумать не смел, что этот музыкальный салон станет началом их самых невероятных и самых трепетных отношений.
     Наталья Федоровна состояла фрейлиной при Великой Княгине Екатерине Михайловне, матушке молодого герцога Георгия Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого, который считался завидным женихом не только для российских, но и для европейских  аристократок.
     Мы никогда не угадаем, почему особенное  внимание  знатного, образованного, богатого герцога, члена Императорского дома Романовых, к тому же - статного красавца Георгия Георгиевича обратилось на одну из фрейлин - Наталью Федоровну Ванлярскую. В этот далекий весенний вечер произошло нечто таинственное и необъяснимое, называемое любовью.

Фортификация под музыку Шуберта

     Из нашего двадцать первого века видно, что именно любовь к музыке сблизила Наталью Федоровну и Георгия Георгиевича. А они в своем девятнадцатом ещё только приближались  к пониманию этого момента.
     Наталья Федоровна Ванлярская обучалась дома, знала четыре иностранных языка, обожала произведения Льва Толстого и музыку Шуберта, брала уроки пения. Фрейлина Юлия Фёдоровна Абаза рекомендовала свою способную ученицу в хор герцогини Елены Георгиевны Мекленбург-Стрелицкой (старшей сестры герцога Георгия Георгиевича). Таким образом, в 1876 году Наталья Фёдоровна Ванлярская впервые появилась в  Михайловском дворце, где через четырнадцать лет ей с Георгием Георгиевичем будут принадлежать семнадцать комнат в правом крыле, и где родится их первая дочь.
Пока девица Ванлярская делала свои первые шаги по Михайловскому дворцу, молодой герцог Георгий Георгиевич Мекленбург-Стрелицкий учился в Лейпцигском и Страсбургском университетах, защищал докторскую диссертацию (кстати, только у братьев Мекленбург-Стрелицких из всех высокородных господ того времени было высшее университетское образование) и отправился служить в русскую армию командиром 1-ой Артиллерийской бригады, как полагалось ему по происхождению. Но не без колебаний сын Великой Княгини Екатерины Михайловны (меценатки, покровительницы искусств) и герцога Георга Августа Мекленбург-Стрелицкого,  внук Великой Княгини Елены Павловны (основательницы Русского Музыкального Общества, способствовавшей открытию Петербургской и Московской консерваторий) и Великого Князя Михаила Павловича, правнук Императора Павла I и праправнук Императрицы Екатерины II герцог Георгий Георгиевич Мекленбург-Стрелицкий выбрал военную карьеру. Георгий Георгиевич обладал выдающимися музыкальными способностями. Он блестяще играл на виолончели и фортепиано, сочинял музыку, у него была феноменальная музыкальная память. Его любимым композитором был Шуберт. Огромное влияние на формирование его музыкальных вкусов и пристрастий оказали семейные культурные традиции, великолепные учителя. Только представьте! Выдающийся композитор и пианист Антон Григорьевич Рубинштейн, известный виолончелист, композитор, профессор Петербургской консерватории Карл Юльевич Давыдов, композитор и преподаватель фортификации Цезарь Антонович Кюи. Занятия по фортификации  либо начинались, либо заканчивались музыкальными упражнениями, беседами о музыке. И хотя Георгий Георгиевич стал военным, он воздал должное Музыке. Сочинил несколько романсов и песен, мотетов и маршей, сочинений для квартета. В 1896 году герцог Георгий Георгиевич Мекленбург-Стрелицкий организовал струнный квартет, получивший широкую известность в России и в Европе.
     Главное - у Георгия Георгиевича появилась Муза. Имя ей - Наталья Федоровна Ванлярская.

Страсти по Гименею

     Наталья Фёдоровна и Георгий Георгиевич полюбили друг друга страстно. С первой своей встречи они не сомневались, что должны принадлежать друг другу. По понятиям того времени брак между ними был невозможен. К тому же Император Александр III запретил морганатические браки.
     Великой Княгине Екатерине Михайловне донесли об отношениях Натальи Фёдоровны и Георгия Георгиевича. Наталья Фёдоровна получила отставку от должности фрейлины и переселилась из дворца  в дом к отцу на улицу Фурштатскую, 20.
     Между влюбленными установилась активная переписка. По законам придворного этикета они не имели права встречаться. Но и обмен письмами представлял опасность для обоих. Поэтому роль тайного почтальона взял на себя младший брат Георгия Георгиевича герцог Михаил Георгиевич Мекленбург-Стрелицкий. Познакомившись с Натальей Фёдоровной, он одобрил выбор старшего брата и помогал ему.
     Риск вносит в отношения людей яркие эмоции, побуждает совершать героические поступки. Георгий Георгиевич писал Наталье Фёдоровне, какого дня и в каком часу он проедет в своем ландо по Фурштатской. Умолял, чтобы она подошла к окну, и они смогли увидеть друг друга хотя бы на мгновенье. В другом письме Георгий Георгиевич пишет, что сидел на вчерашнем концерте позади Наталии Фёдоровны, что у неё замечательные волосы, что он весь вечер любовался завитком её волос на шее, что он безумно любит её… В Государственном архиве РФ хранятся тысячи писем Натальи Фёдоровны ( Кисы, Кисуры) и Георгия Георгиевича (милого и любимого Жоржакса),  дневники - память об этой прекрасной любви.
     Ради этой любви герцог Г.Г. Мекленбург-Стрелицкий  хотел жить как частное лицо, только бы рядом была его возлюбленная. В 1889 году он  сообщил Великому Герцогу Мекленбург-Стрелицкому Фридриху Вильгельму о своём желании жениться на Наталье Фёдоровне Ванлярской. Великий Герцог дал своё согласие на этот брак при условии, что его племянник откажется от права наследования престола. Не колеблясь, герцог Г.Г. Мекленбург-Стрелицкий отрёкся от Мекленбург-Стрелицкого трона. Радостную весть он поспешил привезти в Петербург. Первый адрес, куда явился герцог Г. Г. Мекленбург-Стрелицкий с докладом, был Аничков дворец. Георгий Георгиевич хотел сообщить новости Императору Александру III, чтобы знать окончательный приговор для себя и Наташеньки. После аудиенции Александр III вышел в приёмную вместе с Георгием Георгиевичем и громко объявил: «Я доволен!»

Любовь победила!

     Бракосочетание герцога Г. Г. Мекленбург-Стрелицкого и Н. Ф. Ванлярской состоялось в церкви Михайловского дворца. Наталья Фёдоровна получила в морганатическом браке  титул «графиня Карлова» (фон Карлов) по названию небольшого старинного города Карлов в княжестве Ратцебург. В этом браке родились три дочери и сын, которые носили титул и фамилию матери. На свадебном торжестве присутствовали Император Александр III с семьей, Великий Князь Владимир Александрович с супругой и другие родственники из  правящей династии. Император Александр III искренне радовался этому браку. Императрица Мария Фёдоровна подарила Наталье Фёдоровне Карловой прекрасный бриллиантовый браслет, который Наталья Фёдоровна  завещала жене своего будущего сына. Очень скоро члены Дома Романовых оценили по достоинству замечательные человеческие качества графини Карловой, глубокие чувства супругов.
     Пока не обнаружены свадебные фотографии графини Н. Ф. Карловой и герцога Г. Г. Мекленбург-Стрелицкого. Известно, что их  свадебное путешествие прошло в Европе. В 1891 году, когда Наталья Фёдоровна Карлова стала мамой маленькой Екатерины, с нею окончательно примирилась старшая сестра Георгия Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого принцесса Елена Георгиевна Саксен-Альтенбургская, урожденная герцогиня Мекленбург-Стрелицкая. Великая Княгиня Екатерина Михайловна, став бабушкой, не могла без умиления в голосе говорить о своей внученьке, вязала ей одеяло и покупала массу детских вещиц. За первые четыре года супружества Наталья Фёдоровна родила трёх дочерей: Екатерину, Марию (Мерику) и Наташу (Ташеньку). Долгожданный наследник появился на свет в октябре 1899 года. Его назвали в честь отца - Георгий, но домашние звали его Тедди.
     Будущей супруге Тедди Ирине Михайловне Раевской не достался бриллиантовый браслет - подарок Императрицы Марии Фёдоровны. Вместе с другими драгоценностями, хранящимися в Ссудной казне, браслет был национализирован после революции 1917 года. Где он теперь и принес ли кому-нибудь счастье  - неизвестно.

«Оставьте копеечку»

     Меценатство, благотворительность, устроительная деятельность коренились в семейных традициях русской аристократии. Благородная натура Натальи Фёдоровны ярко раскрылась на ниве благотворительности, особенно в годы тяжёлых испытаний для России. Заслуги графини Н. Ф. Карловой были отмечены современниками. Сохранился именной пригласительный билет на первое заседание Государственной Думы, который вручили графине Карловой в знак признания её особых заслуг перед Отечеством. В 1898 году Наталья Фёдоровна получила медаль Императорского Женского Патриотического общества за деятельную службу в нём, а в 1912 году - наградной знак в честь 100-летнего юбилея Императорского Женского Патриотического общества.
     Герцог Г. Г. Мекленбург-Стрелицкий, одобрял и поддерживал благородные идеи своей супруги графини Н. Ф. Карловой. В основе семейной благотворительности и меценатства была заложена концепция: кого Божье провидение наградило знатным происхождением и богатством, тот должен сделать всё возможное для счастья окружающих людей. Отношение к чужим бедам и радостям как к собственным - на такое способны самые бескорыстные сердца.
     В мае 1895 года герцог Г. Г. Мекленбург-Стрелицкий приобрел особняк на Фонтанке, 46 (ныне Городская публичная библиотека им. В.В. Маяковского) с прилежащим участком до пятого дома Троицкой улицы (ныне улица Рубинштейна).
     В этом доме регулярно собирались средства на благотворительные нужды. В том числе и самым простым способом: в прихожей стоял столик со шкатулкой для пожертвований и книгой почётных жертвователей, где запись о своих вкладах оставляли сами хозяева, их дети, гости дома и прислуга.
     Наталья Фёдоровна наказывала своим детям: «Не копите денег! Будет у вас рубль, то 99 копеек истратьте, а одну копеечку сохраните!»
     Такой обыкновенный завет!

Мы были и есть!

     2 февраля ежегодно, начиная с 1890 года, в день свадьбы Георгий Георгиевич дарил Наталье Фёдоровне необыкновенный букет. После смерти герцога Г. Г. Мекленбург-Стрелицкого эту традицию поддерживали старшая дочь Екатерина Георгиевна и младший брат герцога Михаил Георгиевич.
     Герцог Георгий Георгиевич Мекленбург-Стрелицкий скоропостижно скончался в 1909 году от паралича сердца в возрасте пятидесяти лет. При вскрытии оказалось, что его сердце было необыкновенно маленькое по сравнению с массой тела. Врачи удивились, как он вообще жил.
     А он жил, любил, дарил подарки… Обожаемой Наталье Фёдоровне драгоценности, произведения Фаберже, редкие книги, статуэтки зверюшек из камней… Он с удовольствием читал Салтыкова-Щедрина и слушал музыку Шуберта…
     Похоронили герцога Георгия Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого в Ораниенбауме, где в 1913 году рядом с его могилой появилась могила дочери Наташи. Во время революционного хаоса дорогие многим людям могилы были уничтожены. В настоящее время в месте примерного захоронения воздвигнут памятный камень.
     Графиня Н. Ф. Карлова с тремя детьми после революции 1917 года покинула Петербург. Она умерла в 1921 году в Каннах.
     Так можно закончить романтическую историю длиною в двадцать лет.
     Но любовь, настоящая любовь не умирает.
     Она всё ещё витает над Петербургом…


                Санкт-Петербург, 2007