Мы проходили с Покером по мосту, поддерживая одну из своих старых традиций, когда я обратился к тому дню длиною в тридцать четыре часа. "А помнишь, - спрашивал я, - мы пересекали канаву, похожую на эту, по мосту, такому же крутому. Дома были, как и эти, серые, и испарения от воды."
Чайки кормились по углам, какие-то энтузиасты покачивались в лодках, засыпая, томясь. Лет шесть, как не определял профессию по внешнему виду.
"Нет, - Покер подошёл к перилам, увлечённый вещами в облаках и смотря в них. - Нет, Сэм, - повторил он, я помню моросящий, мелкий дождь, который бил по лодкам с таким звуком, - он постукал ногтями по металлу, глуша звучание подушечками пальцев".
Покер не кутался в плащ, когда ветер поднимал его концы, лет пятнадцать уже. Не носил котелок, не прятал в карманы руки. Лет восемь не чистил ремня с одноногой птицей. Много он не делал теперь, как и я, но никогда прежде мы не обсуждали тот день вне рабочего контекста.
До завтрака оставалось ещё восемь минут и 22 секунды, мы поплелись по улице вдоль речушки, придерживая языки, которая прерывалась у памятного столба с табличкой "осторожность". Уже двадцать восемь лет мы с Покером общались на равных.
- Есть новости? - мы стояли плечом к плечу у искусственного обрыва, покрытого блестящей сеткой в росе, - должно быть, можно пройти левее по переходу из здания.
В переулке звуки раздавались глухо и гулко, а свет забивался ещё где-то там, высоко в окнах, обделяя скопившийся на стыках дома и тротуара мелкий мусор.
Одну лодку прибили к фасаду вместо оконной рамы на уровне четвёртого этажа, оттуда лаяла собака, видимо, той.
- Я видел кого-то очень похожего на неё.
Покер, сунув руки в карманы, соскреб ботинком со ступеньки рекламную наклейку.
- Это было три недели и два дня назад. На Элуохол, на рыночной площади. Я думал, в твоём плаще не существует никаких отверстий.
- Я думал, - начал Покер, - не существует того, что бы я мог забыть.
- Объясни.
-Объясню. Я вспомнил.
- Что вспомнил, Рёккен?
- Тот день, Донно. Тот день. Четвёртое сентября на пятое. Был вечер, затем ночь, утро, потом опять ночь и снова утро. Семнадцать градусов тепла, потом двенадцать, звездно, праздник Асиль, розыгрыш белой лодки, Акула, кстати. Скамья решеткой, мокрая...- он остановился, видя, что я посмеиваюсь.
... Тебя помню, в бежевом, в костюмчике-пижаме, какие носили выездные с Севера, стрижка глупая, а ещё...
Мы смеялись оба уже в голос.
-... а ещё ты меня слушал.
Дверь так и не закрывалась удивлённо, распахнутая, выпускала свет с подъема на переход. Я сделал наконец шаг, вошли.
- Что я держал в руках, мистер Покер? Ха-хах.
- В одной ты держал какой-то дурацкий ошейник...
- Чопар! Ошейник, хах. Им открывали багажный прицеп, вручную.
- ... В другой, - он покосился на меня, - в левой, была перчатка, её перчатка. Которая выпала.
Под нами через прозрачные полы виднелась та самая сетка, казавшаяся с высоты змеей. Людей становилось больше, ближе к восьми выходили наглецы из лавок.
Я говорил о событии больше чем двадцатилетней давности, мне было семнадцать, моему приятелю около тридцати. Тогда он мне казался ужасно взрослым, и называл я его мистером Покером, как и положено по этикету.
Он, видимо, скучал, когда множественные случайности буквально столкнули нас вместе. Заполненная людьми площадь Элуохол, треугольные палатки с торговцами, механическая музыка, дождь. Я катил на коляске, потому как повредил ногу на школьной тренировке и врач запретил мне передвигаться пешком, хотя я и мог. И вот я катил по изгибам ярмарки до тех пор, пока не встал в очередь, в которую не хотел вставать. Люди кучковались, не соблюдая очерёдности, кое-кто перешептывался, кое-кто хмуро разглядывал лужи из-под мокрого капюшона. Они явно были подготовленны к непогоде больше меня. Сзади подвигался ещё народ, но очередь шла быстро, и вскоре передо мной стояло только три джентельмена, двое из которых закупались вместе. Они что-то шумно обсуждали, вскидывая головы на продавца, а тот жестами отвечал. Я ненадолго задумался, помнится, даже вскидывал голову и ловил на лицо капли, тут-то меня и окликнули по имени: это был мужчина в цилиндре, в форме, сухой спокойный. Он дотронулся до плеча, и увёл меня из возмущённой толпы. Я спрашивал удивленно, и Покер мне отвечал:
- Донно Коллинз, я задерживаю вас как свидетеля преступления на площади Элуохол в семь утра, вы должны последовать со мной.
Это был не тот упоминаемый выше день, который мы провели все вместе на пощаде Элуохол, но один из двух. Всего из двух.
После завтрака мы подали друг другу руки, пожелали приятного дня. Покер со сложенным плащом у локтя отошёл к барной стойке. Проходивший мимо паренёк поклонился ему, затем мне и убежал в другой конец зала.
Ресторан находился в переходе между двумя зданиями. Вид оттуда открывался классический, отменный. Рассеянный свет преломлялся сквозь окнам, отливая синевой, а в воздухе нависал запах фиалок. Я тихо ждал.
Покер вернулся через минуту и сообщил, что освободиться сегодня не сможет, хотя и надеялся. Такая необходимость возникла у него во время завтрака, я же всегда принадлежал к более свободному типу профессионалов и подобные трудности у меня возникали редко.
- Я все-таки желаю чего-нибудь удивительного, - говорил Покер, - Если ты что-нибудь узнаешь, сообщи мне, я хочу знать о ней больше.
Я утвердительно кивнул, пока мы прощались, и отправился домой, потому что искать её в этом городе, да и где бы то ни было бесполезно.
Я достал тетрадь, пожелтевшую от морской воды и в царапинах, размером с мою ладонь и несколько свернутую аркой. Я носил её очень долго в грудном кармане, когда не имел никакого имущества, кроме собственной одежды. Сейчас положение моё поменялось, но из книжки в электронку я перевёл только некоторые свои зарисовки, когда впечатления были ещё свежи и волнующи.
Тетрадь я не открывал несколько лет, все время помня, что где-то там у меня она есть и что почему-то мне было важно её сохранить.
Страницы пахли странно, я пролистал их, припоминая, что и к чему там было. Мне казалось, что тогда я был примерно тем же, чем и являюсь сейчас, только чуть менее доброжелательный и спокойный.
Страница первая.
На ней ничего не было, и я вспомнил, что всегда оставлял в тетрадях первый разворот пустым, чтобы не испортить первозданной чистоты своими каракулями, тем более писать получалось с трудом.
Перевернул страницу: там в середине правого листа нарисованная девочка сидела боком по-турецки, на коленях её большой попугай, раскрашенный в цвета, и подпись снизу "вольный ветер носится по свету".
На следующем развороте прямоугольник текста, написанный чужим почерком, непонятный, я перелистнул наконец на ровную стену из букв, которые выводил сам.
В середине книжицы ещё один рисунок, той же девочки: волосы у неё были длиннее, она стояла лицом, словно в растерянности. Вокруг бушевали письмена, торчащие криво и разного размера.
Я пролистал дальше, где дневник прервался, до конца оставалась примерно треть всех страниц.
Это всё.
Я сидел на полу, возле меня скулил Тит, мой пёс, видимо, просил есть. Я был крайне неудовлетворен тем, что нашёл так мало, и не хотел читать.
Солнце светило низко, прицеленное к моему большому пальцу, зажимавшему книжку. Я поднялся, подошёл к окну: город оранжевел, как в той ритуальной песне, и было в этом виде что-то дикое, обречённое и вечное. Тит подошёл, виляя хвостиком, и тоже смотрел, пока я не забрал его на руки и не понёс есть.
Продолжение следует...