– Допросил?
– Допросил.
– И что?
– И ничего.
– Еретик не сознался?
– Не сознался.
Они сидели за столом напротив друг друга: молодой монах-доминиканец брат Себастьян и стареющий инквизитор дом Диего Салина.
У инквизитора было узкое, вытянутое лицо и длинный, кривоватый нос.
Он опирался локтями на стол, а подбородком – на сплетенные кисти рук и разглядывал нового служителя трибунала, как ученый разглядывает какую-нибудь букашку: с интересом, но не без некоторого презрения.
Брат Себастьян скучал. И даже не слишком пытался это скрыть.
Год года назад дон Бартоломе де Сильва-и-Вальес принял постриг под именем брата Себастьяна и, признаться, до сих пор сам не мог себе толком объяснить, зачем это сделал.
– Я уверен, что твой дядя не стал бы рекомендовать мне совсем уж никчемного человека, – произнес Диего Салина. – Об искоренении ереси он радеет гораздо больше, чем о благополучии своих родственников и друзей.
– Родственник у него один – это я, – усмехнулся Бартоломе. – А друзей у него нет.
– И правильно, – сказал инквизитор. – Чувства не должны мешать делу.
Некоторое время оба молчали. Инквизитор все так же с любопытством разглядывал собеседника. Теперь взгляд у него был ласковым, как у доброжелательного дедушки. «Я хочу тебе только добра», – казалось, говорил он.
Брату Себастьяну не так давно исполнилось двадцать пять лет, но в его черных волосах уже мелькали серебряные нити. Молодой человек успел уже немало повидать в жизни: послужить в солдатах и городской страже, пешком исходить пол-Европы и получить ученую степень лиценциата. Вот только монашескому смирению он еще не научился. Может, оно и к лучшему. Церкви нужны не только добрые пастыри, но и воины.
– Говорят, ты провел бурную юность? – наконец произнес инквизитор.
Бартоломе промолчал. Видимо, это означало согласие.
– Говорят, ты много раз дрался на дуэлях и убивал. Так?
Бартоломе вдохнул, что можно было истолковать как угодно.
– И с женщинами был не промах.
– Ну-у-у…
– У меня есть для тебя одно поручение, – задумчиво произнес Диего Салина. – Думаю, ты справишься.
Бартоломе попытался изобразить внимание и заинтересованность.
– В нашей тюрьме содержится некая ведьма. Очень упрямая молодая особа. Как там ее? – инквизитор сверился с бумагой. – Анхела де ла Крус. Вот ею ты и займешься. Станешь ее духовником. И пусть она перед тобой покается.
– А если она не раскается?
– Это зависит только от тебя!
– То есть я должен добиться ее признания?
– Да, ты должен добиться ее признания! Любой ценой добился ее признания! Соблазни ее, в конце концов, раз тебе проще действовать таким образом!
Бартоломе насторожился.
– Вы кого хотите проверить: меня или ее?..
– Какой ты, брат мой, недоверчивый! Тебе бы проявить свои способности на допросах еретиков! Так нет же! От них ты не можешь добиться ни слова! Зато не веришь людям, которые хотят тебе помочь.
– Не припомню, чтобы я просил помощи.
– А зря не просил! Потому что твое продвижение по службе сейчас целиком зависит от моей воли!
Бартоломе хотел сказать, что не желает никуда продвигаться, но опять смолчал.
Инквизитор встал. Он был высок и худ.
Когда брат Диего широкими шагами расхаживал от одной стены до другой, а плащ доминиканца развевался у него за плечами, то напоминал большую черно-белую птицу.
– Вы и в самом деле верите в то, что она ведьма? – наконец поинтересовался брат Себастьян.
Испанская инквизиция редко занималась делами о колдовстве. Как правило, у святого трибунала находились занятия поважнее.
– Брат Антонио верит, – пожал плечами Салина.
Бартоломе опять глубоко вздохнул. Вот откуда дует ветер!
Брат Антонио был вторым инквизитором. Молодой доминиканец испытывал к нему неприязнь. Брат Антонио готов был весь мир упечь за решетку. Ему повсюду мерещились колдуны и еретики.
– Значит, я должен доказать, что она ведьма, потому что так хочет брат Антонио?
– Я хочу, чтобы ты сделал это. Я. Так. Хочу. Ясно?
– Да…
– Тогда оставь сомнения!
– А если она все-таки не ведьма?..
– Возможно. Но она должна признаться в том, что она ведьма. Ты меня понял?
– Понял, – склонил голову Бартоломе. Он понял. Раз решили, что она должна быть ведьмой, значит, она ей и окажется. Вопрос только в одном: сможет ли он сам пойти против своей совести?..
* * *
Бартоломе остался один на один с ведьмой в зале для допросов. От Анхелы де ла Крус в очередной раз ничего не добились. Она твердила, что невиновна.
По закону, инквизиторам не разрешалось говорить с заключенными один на один. Но, во-первых, нет такого закона, который бы всегда соблюдался, а, во-вторых, все равно брат Себастьян должен выслушать ее исповедь.
Ведьма – худенькая остроносая девушка лет шестнадцати-семнадцати, почти девочка, ребенок, съежилась на стуле посреди опустевшего зала. Из-под обтрепанного по краю платья выглядывали босые ноги. Черные волосы падали на лоб и плечи спутанными прядями. Ведьму еще не успели обрить.
Девушка следила за Бартоломе настороженным взглядом. У нее были огромные темные глаза. А может, они просто казались огромными на изможденном лице.
Испуганный котенок. Он готов вцепиться в протянутую руку, но втайне хочет, чтобы его погладили и пожалели.
Не красавица, но если ее хорошенько отмыть, причесать и приодеть, то будет вполне симпатичной, даже хорошенькой.
Бартоломе не знал, как начать разговор.
Она сама заговорила первой.
– Вы тоже будете меня мучить?
– Я хочу тебе помочь.
– Вы все так говорите! А на самом деле вы меня терзаете!
– Тебя, на самом деле, еще никто не терзал! – Бартоломе даже разозлился. – Тебя пока только увещевали!
– Будет еще хуже, я знаю…
– А если знаешь, так какого черта?!.
Девушка в изумлении уставилась на него.
– Послушай, девочка, я действительно хочу тебе помочь… Помочь тебе выбраться отсюда. Но для этого ты должна, по крайней мере, мне доверять и прислушиваться к моим советам.
– Как я могу вам верить?!
– Пожалуй, никак, – согласился Бартоломе. – Я бы на твоем месте не поверил. Я бы подумал, что ко мне подослали шпиона.
– А вас подослали?
– Да, – кивнул он.
У Анхелы глаза стали совсем круглыми.
– И вы в этом сознаетесь?! – вырвалось у нее.
Бартоломе пожал плечами.
– А если бы я стал это отрицать, это бы тебя убедило?
– Нет… наверно…
– Я тоже так думаю.
– Я не сделала ничего дурного! Вы мне верите?
– Конечно! Конечно, я тебе верю!
– Тогда почему, почему вы хотите, чтобы я призналась в том, чего не совершала?!
«Действительно, почему?! И почему я здесь?»
– Делала – не делала, какая разница?! Твоя задача – выйти отсюда живой. И как можно более дешево отделаться, раз уж ты попала сюда. Покаешься, примиришься с церковью… Ну, наложат на тебя епитимью. Может, высекут. Ничего, вытерпишь. Это лучше, чем провести годы и годы в тюрьме. Чтобы все уладить, нужно всего лишь твое признание. Даже в том, чего ты не делала.
– Но это значит солгать!
– Ну и что?
– Это значит запятнать себя ложью!
– Ну и что, черт побери?!
– Это грех, – сказала она.
– Грех с твоей души я сниму, – пообещал Бартоломе. – Так что давай кайся!
– Нет! – воскликнула Анхела.
– Ну и дура!
– Пусть дура! – всхлипнула ведьма. – Зато честная!
У Бартоломе с губ невольно сорвался смешок.
– Над чем вы смеетесь?!
– Над твоей глупостью.
– Может, я и глупа… Но я добрая христианка!
– Конечно, – кивнул Бартоломе, – добрая… Еще бы тебе стать хоть чуточку умнее. Сейчас тебя отведут в камеру. Поразмысли там над тем, что я тебе сказал. Я был с тобой честен. А в ответ хочу получить от тебя ложь. Странный обмен, не правда ли?
* * *
С этого дня Бартоломе стал раза два-три в неделю навещать свою подопечную в ее камере. Он больше не заговаривал с ней о признании вины. Просто рассказывал разные истории, пытаясь хоть немного приободрить. И задуматься над тем, как хороша жизнь, там, за серыми стенами святого трибунала. Небольшая ложь стоит того, чтобы остаться в живых.
Он стал замечать, что она ждет его прихода. Ждет слов сочувствия и понимания. Цепляется, как за последнюю надежду.
Он говорил ей, что она красива и создана для любви и счастья. Не для смерти, нет.
И она уже готова поверить ему и во всем признаться. Возможно, только потому, что он так хочет.
Он почти добился своего, когда получил письмо. Письмо, написанное дрожащей, ослабевшей рукой. Доминго Вальес был при смерти и хотел видеть племянника.
– Поезжай, – сказал брат Диего.
Бартоломе понимал, что может не успеть. Но не слишком жалел об этом.
Три дня предстояло ему провести в пути.
И он успел.
* * *
В комнате, где лежал умирающий, почти не было мебели, только кровать, стул и маленький столик, а единственным украшением служило распятие на беленой стене.
– Подойди. Садись, – брат Доминго сделал еле заметный жест исхудалой рукой, указывая на стул у своего изголовья.
Странно, но сейчас Бартоломе ничего не испытывал к этому человеку. Ни злости, ни обычного желания насмехаться, противоречить, довести инквизитора до белого каления. Но и жалости он тоже не чувствовал. Даже сожаления. Ничего, кроме желания, чтобы все это быстрее закончилось. Он поразительно быстро смирился с тем, что дядя умирает. Дядюшка никогда не отличался крепким здоровьем, а частыми постами и вовсе довел себя до истощения. Но с годами он почти не менялся, только как будто усыхал. Невозможно было понять, сколько ему лет. Мумии не стареют. И Бартоломе удивлялся, когда дядюшка проявлял хоть какие-то человеческие чувства.
А инквизитор, казалось, смирился с неизбежной смертью. Врачи не скрывали от него правды. Он не боялся. Наверно, искренне считал, что многолетней борьбой с ересью заслужил райское блаженство. Бартоломе всегда поражали люди, которые ни в чем не сомневаются. Или хорошо умеют скрывать свои сомнения?..
– Я сделал для тебя все, что мог, – произнес брат Доминго. – Я дал тебе хорошее образование. Я нашел тебе влиятельного покровителя.
Инквизитор ненадолго замолк. Он быстро утомлялся.
– Диего Салина доволен тобой, – наконец, добавил он.
Легкая усмешка скользнула по губам молодого монаха.
– Мне он говорит совсем другое…
– Мы все возлагаем на тебя большие надежды, – инквизитор словно не заметил замечания Бартоломе.
– Боюсь, дорогой дядя, вы во мне сильно ошибаетесь.
– Нет, – слегка покачал головой инквизитор. – Я не ошибаюсь. Потому что я верю в тебя.
– Но, дядя… я…
Бартоломе замолк на полуслове. Не мог же он сказать, что не верит ни в бога, ни в черта. Хотя он не поручился бы, что дядюшка давно об этом не догадался. А раз догадался, значит… не счел это важным. Лишь бы племянник выполнял свой долг.
– Подай мне…
Инквизитор бросил взгляд в сторону прикроватного столика. Столик был совсем рядом, но брат Доминго так ослабел, что не мог до него дотянуться.
– Воды?
– Нет, четки…
Голос умирающего походил на тихий шелест листьев.
Бартоломе вложил четки в руку инквизитора. Ему показалось, что он коснулся высохших пальцев самой смерти.
– Мы все, и брат Диего, и я верим в тебя, – повторил инквизитор. – Я верю, что ты посвятишь свою жизнь борьбе с ересью…
Бартоломе молчал. Он не знал, что следует говорить в таких случаях.
В доме царило подавленное настроение, неизбежное там, где лежит умирающий, даже если его смерть никому не причинит горя. Люди говорили шепотом, двигались тихо, опустив глаза долу. Впрочем, это были монахи. Им так полагалось. Бартоломе тоже не поднимал взор. И думал. Думал о том, что скоро станет свободным. Он больше ни от кого не зависит. Он больше никому ничем не обязан. «Беги же, беги!» – если мысленно можно кричать, то он кричал. «Но почему же ты не сбежал раньше? – уже не в первый раз спрашивал он себя. – Можно подумать, инквизитор смог бы тебя удержать! Тебя держит что-то другое. Что? Или кто?» И тут его пронзила мысль: «Анхела!» Он не может ее бросить. Он должен вернуться. Он должен довести дело до конца и хотя бы попытаться спасти бедную девушку.
А инквизитор умирал слишком долго. Медленно, но тихо и спокойно. Он просто угасал, таял и высыхал…
Брат Доминго ушел из жизни однажды вечером. В его лице ничего не изменилось. Он просто перестал дышать.
* * *
Более трехсот лет назад замок разрушили мавры. Уцелела только главная башня. Сейчас старое строение пустовало и потихоньку разрушалось. Бартоломе раза два поднимался наверх, просто так, ради любопытства. С высоты был виден весь город.
На следующее утро после возвращения из города N., по пути в трибунал, Бартоломе встретил на площади брата Антонио, который, запрокинув голову, любовался то ли на башню, то ли на небо. Поскольку на небе ничего интересного не наблюдалось, там даже не проплывало ни единого облачка, Бартоломе решил, что внимание инквизитора привлекла все-таки башня. Хотя, что в ней особенного обнаружил брат Антонио, было совершенно не понятно. Как и Бартоломе, инквизитор видел ее почти каждый день.
Брат Антонио тоже заметил Бартоломе и сделал знак приблизиться. Брат Себастьян тихонько чертыхнулся (и угораздило же святого отца отвлечься от созерцания небесных высей именно сейчас!), но – делать нечего – подошел.
– Я слышал, у вас, брат мой, близкий родственник умирает?
– Уже умер.
– Соболезную.
– А еще говорят, брат мой, вы однажды чудовище изловили? – инквизитор оскалился, показав мелкие острые зубки. Щуплый, невысокий и остроносый, он напоминал Бартоломе ласку. Маленькую, но кровожадную ласку.
– Монстр, который подстерегает людей, многолик. У него тысячи голов, – сказал Бартоломе. – Жаль, что я сумел отсечь ядовитому гаду только одну.
– А я, знаете ли, тоже кое-чего добился, – брат Антонио потер ручки. – Вскоре мы сможем взглянуть на очень любопытное явление. Ведьма пообещала мне показать, как она летает.
– Вы, брат мой, на шабаш собрались? – насмешливо улыбнулся Бартоломе, но сердце его вдруг сжалось от нехорошего предчувствия.
– О нет, зачем же?.. Ведьма, которая сейчас содержится в тюрьме, согласилась показать мне, как она это делает.
– Долго уговаривали?
– На втором допросе согласилась.
– Это Анхела?..
На самом деле Бартоломе уже знал ответ.
– Да, Анхела де ла Крус.
– Что вы с ней сделали?!
– Ничего. Уговорил. Наверно, она надеется, что дьявол поможет ей. А я хочу посмотреть, так ли силен дьявол.
– Что она вам пообещала?..
– Что прыгнет с этой башни и полетит.
– Вы с ума сошли! Она разобьется!
– А вот и посмотрим, – вновь улыбнулся брат Антонио. – Признаться, самому очень любопытно, как повернется дело. Я читал, что ведьма, попавшая в святой трибунал, утрачивает свою колдовскую силу. Страсть как хочется проверить, так ли это!
* * *
Бартоломе рывком распахнул дверь.
– Что вы с ней сделали?!
– С кем? – инквизитор Диего Салина водрузил на нос очки и с любопытством воззрился на молодого монаха.
– С Анхелой де ла Крус!
– Ах, да… Я должен был догадаться, что ты взбесишься. Горячая молодая кровь… Ничего, с возрастом это пройдет. У всех проходит.
– Она должна прыгнуть с башни?! Но ведь это безумие! Она погибнет!
– Скорее всего, – спокойно согласился инквизитор.
– Она не полетит! Как же вы не понимаете, она не полетит!
– Я, – сказал инквизитор, – понимаю. Попытайся объяснить это брату Антонио.
– Я попытался. Он меня не слушает…
– По-твоему, я должен был отговорить его от этой затеи? Сам видишь, он пока не убедится на собственном опыте, не поверит.
– Но почему вы не запретили ему?!
– Зачем? Пусть удостоверится. Неудовлетворенное любопытство хуже неудовлетворенной страсти.
– Почему, наконец, вы приняли решение, не дождавшись меня?!
– А почему я должен был с тобой советоваться?
– Но ведь вы доверили это дело мне!
– Как доверил, так и откажу в доверии. Тем более, что ты его не заслужил.
– Я сделал все, что мне поручили, и надеялся, что могу рассчитывать если не на вознаграждение, то хотя бы на благодарность…
– Святой церкви, сын мой, служат не ради награды.
– Я полагал, что со мной хотя бы немного считаются!
– Вот потому-то я сейчас и выслушиваю твои бредни, – по-отечески добродушно улыбнулся Диего Салина.
– Она не ведьма!
– Какая разница?
– А разве вы здесь не для того, чтобы определить эту разницу?!
– Нет, не для того, – с улыбкой ответил инквизитор, – а для того, чтобы никто не задавался подобным вопросом. И если ты до сих пор этого не понял, то ты, братец, дурак!
– Но, боже мой, чем бедная девочка заслужила такое суровое наказание?!
– Да разве я ее наказываю?..
– Вы ее не наказываете, вы ее казните!
– Нет, – покачал головой инквизитор. – Я ее отпускаю.
– Вы ее казните! – упрямо повторил Бартоломе. Он забыл об осторожности. И мог поплатиться за свои слова. На его счастье, Диего Салина смотрел на него, как на зарвавшегося мальчишку.
– Смертная казнь, – сказал он, – это отнюдь не средство наказания. Лишить человека жизни – это все равно что отпустить его на все четыре стороны… Смертная казнь – это средство устрашения. Лишь угроза смерти может остановить тех, кто только собирается вступить на скользкий путь греха.
– И вы решили Анхелу… отпустить?..
– Это милосерднее, чем мучить ее и дальше.
– Хорошо милосердие!
– Она сама согласилась.
– А что ей еще оставалось?!
– Что ж, ты уже начинаешь кое-что понимать. Поверь, так будет лучше для всех. И для нее, и для брата Антонио. И для тебя тоже. Она обретет покой, брат Антонио удовлетворит свое любопытство, а ты… смиришь свою гордыню, наконец!
– Да уж, покой я точно не обрету! – процедил сквозь зубы Бартоломе. – Вы подставили меня! Я обещал ей прощение, если она во всем признается!
– А мы ее и простили, – вновь улыбнулся инквизитор. – И были готовы допустить ее примирение с церковью. Но она выбрала башню.
– Это и есть ваше прощение?!
– Простить – это значит не держать зла, – сказал инквизитор. – Церковь милосердна.
– Ваше милосердие похоже на равнодушие.
– А твое – на глупость.
– Получается, что я завлек ее в сети…
– Что ты и должен был сделать! – перебил его инквизитор. – Но, похоже, ты никого не в состоянии завлечь в сети! А твой дядя рекомендовал мне тебя как ловкого молодого человека… Правда, – вдруг добавил Диего Салина, сняв очки и внимательно посмотрев на молодого монаха, – он не уточнил, в чем ты ловок. Подозреваю, что только с женщинами.
– И что еще говорил мой дядя?
– Что ты умен, но порочен. Честно говоря, не вижу ни того, ни другого. Напротив, ты слишком глуп и слишком честен. Глуп, несмотря на все свои знания и степень лиценциата. Надеюсь, с годами поумнеешь. Хотя бы немного.
– Я могу с ней поговорить?
– Разумеется, – кивнул инквизитор. – Ты пока еще ее духовник.
* * *
Анхела де ла Крус лежала в углу на старом рваном тюфяке. Когда звякнули засовы, она даже не шевельнулась.
В камере царил полумрак. Единственное зарешеченное окошко пропускало мало света. Когда солнце начинало клониться к закату, за каменную стену, ограждавшую тюрьму священного трибунала, не проникали солнечные лучи, и уж тем более они не достигали окошка, расположенного почти на уровне земли.
Бартоломе еле узнал свою подопечную. Она страшно изменилась за те две недели, что он ее не видел. Высохла, исхудала, истаяла. На осунувшемся личике глаза казались просто огромными, и они были полны тоски и боли.
– Анхела! – доминиканец опустился на колени рядом с ее жалким ложем. – Анхела!
Она попыталась улыбнуться.
– Вы пришли… наконец… Я думала, что не успею с вами проститься… Потому что я скоро улечу… Моя душа скоро отлетит… на небеса…
– Нет, Анхела, нет! Ты не полетишь! Я не позволю, чтобы это случилось! Ты не прыгнешь с башни!
Он взял ее руку в свою. Девушка тихо вскрикнула от боли. Ее пальцы распухли, с большого и указательного были сорваны ногти.
Этот крик боли словно пронзил Бартоломе. Острое чувство вины, жалость, гнев на палачей захлестнули его так, что все вокруг словно заволокло туманом. Камера закружилась. Кровь стучала в висках. Сквозь эту кровавую пелену он видел только осунувшееся лицо Анхелики, взгляд, исполненный страдания.
– Сможешь ли ты меня простить?
– Да разве же я сержусь на вас?! Я верю, вы искренне хотели мне помочь…
– Я ничего не сумел сделать! И мне не следовало оставлять тебя здесь одну…
– Нет-нет, Себастьян, все что случилось, к лучшему… Я скоро буду свободна. Навсегда!
– Я еще попытаюсь сделать хоть что-нибудь… Убедить…
– Не нужно, Себастьян, Не нужно. Поздно… Уже слишком поздно…
– Хоть что-то я могу сделать для тебя? У тебя есть родственники, друзья? Может быть, что-нибудь передать, сказать им…
– У меня действительно есть просьба…
– Я сделаю все, о чем ты попросишь. Обещаю.
– Вы подниметесь со мной завтра на башню?
Что ж, значит, испытание завтра предстоит не только ей, но и ему. Еще неизвестно, что лучше, покидать или оставаться, умирать или видеть смерть…
– Да, Анхела, я буду с тобой!
– Хорошо…
– Еще, Себастьян помнишь, ты говорил мне, что я красива, что я привлекательна…
– Это так, девочка…
– Теперь уже не так… После того, что со мной случилось, совсем не так… Но все равно, я хочу это услышать хотя бы раз за свою недолгую жизнь… Скажи мне, что любишь меня, – вдруг попросила она.
– Я люблю тебя, Анхелика! Люблю! – в этот миг он сам почти верил своим словам.
– Ты врешь! – она улыбнулась распухшими губами. Но эта была счастливая улыбка. Она хотела ему верить. С этой верой ей будет легче умирать.
* * *
На башню по узкой винтовой лестнице они поднимались только втроем: ведьма и два доминиканца. Стражники остались внизу.
Первой шла Анхела, за ней – Бартоломе, и последним – брат Антонио.
Видимо, брат Антонио все же сомневался в том, что ведьма, попав в святой трибунал, утратила свое могущество, и на всякий случай старался держаться от нее подальше.
Девушка поднималась медленно, с трудом, прихрамывая. Бартоломе хотелось взять ее на руки. Но невольно приходило в голову: а стоит ли оказывать несчастной такую услугу? Каждый шаг приближал ее к смерти. Если он понесет ее на руках, они окажется на башне раньше. Только… разве эти мгновения что–то решают?! Но почему они тянутся так долго? Какая бесконечная лестница! Кроме того, здесь тесно, они вдвоем могут сорваться. Бартоломе усмехнулся. Он заботится о жизни девушки, приговоренной к смерти!
Наверху их встретили ветер и небо. Бескрайнее небо над головой и свободный ветер.
– Как здесь хорошо! – вдруг тихо произнесла Анхела. – Я хочу взлететь… туда, – она запрокинула голову. – Улететь в это чистое небо. Навсегда.
– Готова? – нетерпеливо спросил брат Антонио.
– Да, святой отец.
Измученная девушка сама не смогла бы даже взобраться на низенькую стену, ограждавшую площадку на башне.
Бартоломе помог ей.
Девушка показалась ему почти невесомой. Ангел перед последним полетом.
Теперь она стояла на самом краю пропасти, меж зубцов башни, и держалась за его руку.
– Ты будешь меня помнить?
– Всегда!
Девочку, стоящую на краю бездны, он не сможет забыть, даже если захочет.
Анхела улыбнулась и вдруг, решительно оттолкнув руку Бартоломе, шагнула вниз.
Бартоломе слышал крик, слышал глухой удар.
Брат Антонио высунулся меж зубцов, перегнулся через парапет, наклонился, чтобы как можно лучше видеть распростертое на земле тело.
– Надо же, не полетела, – задумчиво произнес он.
Одно движение. Нужно сделать лишь одно движение. Достаточно слегка подтолкнуть инквизитора в спину. Всего одно движение, и этот мерзавец свалится вниз. Уж он-то точно не ангел, не полетит. И никто не узнает, что здесь произошло.
Бартоломе и сам не знал, что его удержало. Наверно, просто долго раздумывал.
– Значит и правда дьявол больше не помогает ведьмам, если они попали в святой трибунал… Велика власть нашей матери-церкви! – изрек брат Антонио, выпрямился и перекрестился.
Он и не подозревал, как только что был близок к смерти.
– Пойдем вниз, – позвал он молодого доминиканца. – Хочу узнать, как она. Сразу разбилась или еще дышит?
Теперь брат Антонио спускался первым. Бартоломе мрачно разглядывал его лысый затылок и худые, острые плечи. Он по-прежнему испытывал сильное желание ударить палач невинных, так, чтобы тот кубарем покатился с лестницы, но теперь отлично понимал, что не сделает этого. Убив или искалечив инквизитора, он отомстит, но ничего не исправит…
У тела девушки уже собралась толпа. Стражники оттесняли любопытных.
Бартоломе не хотел этого видеть. Он смотрел в небо.
Вдруг кто-то положил ему руку на плечо.
Бартоломе обернулся: перед ним стоял Диего Салина.
– Что делать будешь, брат мой? – насмешливо осведомился инквизитор. – Бросишься в бега? Превратишься в расстригу?
Инквизитор ожидал упреков, может быть, даже оскорблений, но встретил неожиданно холодный и твердый взгляд.
– Нет.
– Ты ведь считаешь, что произошла несправедливость, верно? К сожалению, на свете слишком много несправедливостей, которые нам приходится совершать или, по крайней мере, им не препятствовать тому, чтобы они случились.
– Да, это так, – тихо произнес Бартоломе. – Но так не должно быть. И так больше не будет. Пока я здесь.