Ночь перед боем
Снова костры. Снова руины какой-то старой, поросшей мхом крепости. Над серым, угрюмым лесом поднимается месяц. Своим острым серпом он, кажется, предсказывает предстоящую жатву, кровавый праздник бесцельной смерти. Будучи наемником добрую половину своей жизни, я видел много таких вечеров. Жизнь циклична и столь же цикличны эти бесконечные вечера. Где то в палатке, всхлипывая, на коленях молится престарелый ополченец. Он воздает свои молитвы к высоким холодным небесам в надежде на их покровительство. Он еще не знает – небеса немы. У их испокон веков договор: кровь проливается на землю, а владения земли – не их дело. Где-то возле костра жмутся друг к другу молодые новобранцы, выслушивая страшные истории одноглазого ветерана. Они даже не подозревают о том, что сам он не участвовал ни в одной из тех великих битв, о которых с таким усердием плетет байки, ибо уста свидетелей тех побоищ навеки закрыты страшной печатью страха воспоминаний.
Кто-то обязательно мертвецки напьется. Такой беспросветный забулдыга, обычно, всегда находится. В командирской палатке свет сегодня вряд ли погаснет. Наши вожди всю ночь будут думать, как бы позаковыристее предоставить нам возможность отойти к праотцам. Что ж, таково их и наше призвание. Одним – награды, другим – вечность. Сам я все меньше стараюсь думать о ней. Сколько раз я был на краю, и сколько раз Костлявая, посмотрев своими проклятыми глазницами на меня, говорила: «Еще не время».
Так почему это время – сегодня? Не думаю, что кто-то скажет, сколько мне отмерено. К гадалкам я не ходок, да и богов по пустякам не беспокою. Всему своё время. И, все же, как чертовски тихо! Словно все решили издохнуть заранее, не трепыхаясь, лишний раз. Вот так бы встретились между собой вожди и решили бы: я вырежу столько-то своих людей, а я – столько-то, и разошлись бы. И людям проще было бы. Да только так не бывает. Натура у человека такая – все усложняет, преувеличивает, все борется, борется… Скольких добивать приходилось? А ведь хотели жить, как хотели жить! Дай нам всем Бог, так хотеть! А не могли, не должны были.
Точильный камень мирно скользил по поверхности старой, но надежно двуручной секиры. «Добрая будет сеча», – подумал я. А как же иначе? Для чего же тогда столько народу сегодня собралось? Такое или к большому празднику или к большому горю. Причем, первый вариант встречается нынче значительно реже.
Еще раз, оглядев все свое нехитрое, но надежное снаряжение, я решил все же сомкнуть глаза. Дом. Сколько лет я не видел его? Сколько лет я брожу по чужим землям, неся лишь горе, точно сам являюсь проклятьем. Я уже и забыл, что есть на свете люди, которые не считают меня машиной для убийства, которым я был когда-то сыном, братом, отцом. Вот, уже говорю «был». Будто бы смирился. А ведь это правда! Смирился же! Нет, сегодня умирать не буду. Вот доберусь до дома, взгляну на него в последний раз, тогда и помру.
Светало. В лагере началось хаотичное движение. Словно гигантский паучий клубок, он рассыпался сотнями людишек, закованных в броню, верхом и пешком, с копьями, топорами, мечами и луками.
Затрубили рока, созывая общий сбор. Я вскочил, закинув перевязь за спину, в очередной раз, точно также, как и сотни раз ранее, подумал: «Не сегодня». Над лагерем трубили рога, созывая общий сбор, трубили, зовя тысячи людей на верную, немую безымянную смерть. «Не сегодня, только не сегодня...».