Что представлял собой госпромхоз или государственное промысловое охотничье хозяйство в то время?
В Советском Союзе была государственная, общественная и кооперативная форма собственности, первая и третья позволяла создавать крупные специализированные на охотничьем хозяйстве и заготовке недревесных ресурсов хозяйства.
Ольгинский промхоз действовал в глубине Приморского края, в самом «сердце» уссурийском тайги, малонаселенном районе с удивительным природным сочетанием горных, лесных и морских ландшафтов.
Заготовка пушнины, мяса копытных, пернатой дичи, папоротника, кедрового ореха, меда, леса, разнообразных видов дикорастущей продукции и многое другое естественно входило в ежедневные обязанности начальника промыслового участка госпромхоза (я им стал через 4 месяца после своего приезда в Приморье).
Но помимо этих понятных охотничьих дел, госпромхоз должен был обеспечивать дровами, пиломатериалами, электрическим светом жителей небольшой затерянной в тайге деревни Щербаковка.
Здесь соседний дорожно-строительный участок с помощью нашего бруса и доски вел свои работы по неизбежному ремонту мостов, еще мы снабжали лиственничными столбами для опор телефонной линии.
На моем участке содержалась свиноферма, работали две пилорамы, по разнарядке мы заготавливали сено, высаживал картофель, договаривались с соседними совхозами об обмене своего леса на зерно, корейцы арендовали на нашей территории поля и высаживали гаолян (веники).
В то время был план, и мы были обязаны делать многое: высаживать овес, заготавливать березовые и дубовые веники якобы для подкормки диких животных в зимнее время… Никто и никогда не делал и делает это на моей памяти…
Начальник участка был обязан также следить за состоянием дорог в тайге, давать задания штатным рабочим на обустройство их промысловых участков, строить охотничьи зимовья, в зависимости от сезона организовать заготовку березового сока, папоротника, грибов, меда, лекарственных растений и многое еще другое.
Все эти хлопотливые хозяйственные дела доставали меня, мешали возможностей вести исследованиям, да и просто отдаваться любимым охотоведческим занятиям. Поэтому при любой возможности я стремился побыть в тайге, у меня был немалый промысловый участок на территории большого таежного ключа Ладзыга.
Это было время, когда уссурийская тайга была той, что надо. Тигры приходили в деревню, на свидание с деревенской красавицей я ходил с армейским карабином на плече…
А как-то подъезжая с приятелем сельским врачом на его служебной санитарке, приметили громадного кота, тихо себе сидящего рядом с мостом через речушку. И тога я на всю жизнь, запомнил поглядывая поверх мушки служебного карабина, что между изумрудно-желтых глаз на огромном как котел лбе тигра умещается легко пенек этой самой мушки…
Там, еще в промхозе, как официальному лицу, мне неоднократно приходилось разбираться с последствиями хозяйствования тигра: приходил в деревни, задирал коров, свиней, воровал собак.
В декабре 1983 г. сам сопровождал молодежь деревни в клуб, тигр приходил к сельскому магазину, да еще засветло.
Но время было такое, что всегда выбирал от докучливых хозяйственных дел сбежать в тайгу. Часто я из деревни своей в ночь уходил, редко когда был транспорт свой или чужой под рукой, уезжал в тайгу. Это были праздничные дни и ночи: с утра быстро наловить шустрой рыбки пеструшки, стремился проверить поставленные капканы на соболя и норку, чаще всего приходилось менять приманку, и надо было еще успеть потропить, особенно по свежему
снежку изюбря, кабанов...
Косули – козы мало кого интересовали специально, стреляли их попутно при заходе в тайгу, высматривали попутно, когда передвигались по участку, но специально никто не отыскивал их специально.
Мне это нравилось, но все больше и больше копилось желание, понимание,
потребность отдать всего себя любимому труду исследователя-натуралиста. Я стал вновь искать пути в «большую науку», но ту, которая связана с охотой, сохранением местообитаний крупных хищников и копытных Дальнего Востока, меня интересовала возможность усовершенствовать систему учета численности и добычи охотничьих животных, я знаком был тогда не понаслышке с практическими способами ведения охотничьего хозяйства.
Зимой 1984 года в госпромхоз «Ольгинский» заехал Паничев Александр Михайлович, научный сотрудник Тихоокеанского института географии. Его интересовали природные солонцы, которые располагались на территории Щербаковского промыслового участка, в верхнем течении реки Милоградовка (Ванчин).
Долго с увлечением расспрашивал Александр Паничев охотоведа и его штатных
охотников о том, что они знают о «солонцевании» диких копытных, а его собственные рассказы о таежных экспедициях вновь всколыхнули казалось бы совсем забытое мое желание - посвятить себя науке.
Узнав о существовании Дальневосточного Научного Центра Академии Наук СССР, об академических институтах, действующих как в г. Владивостоке, так и других дальневосточных городах я задумался, а тем ли я занимаюсь сейчас? Может пора завершать затянувшуюся производственную практику, и попытать себя в каких-то интеллектуальных проектах.
Но вот положа руку на сердце даже сейчас, во время лихого капитализма, не считал я ту свою работу ни бизнесом, ни творчеством. Так я, с той знаменательной встречи переосмыслить свое бытие и твердо решил побольше узнать о науке, и постараться попасть в ряды дальневосточных ученых.
О своем уходе с производства и о том, как я устраивался на работу в Академию можно написать отдельную главу, важно, что настырности мне никогда не надо было занимать, и я оказался в «рядах ученых».
В Тихоокеанском институте географии Дальневосточного отделения Российской
Академии Наук я начал работать в уже далеком ныне 1985 г. Мне молодому охотоведу-практику было сложно влиться в те времена в ряды советской академической науки.
В Академию пришел я из «ниоткуда», точнее «от сохи». Все как-то крутнулось повернулось в моей жизни, так восемью раньше сельским недотепой я пришел работать лаборантом в заповедник. Прошло время, но я вновь из деревни и пришел в науку, но теперь уже другой начался этап.
В отличии от студентов столичных, крупных региональных вузов, и ДВГУ, которые отбирались для науки еще в процессе учебы своими руководителями дипломных работ, мне пришлось, имея уже почти десятилетний трудовой стаж «оттрубить» более трех лет на временных должностях старшего лаборанта.
Учитывая крайнюю жесткость штатного расписания, весьма трудно было брать тогда директорам академическим институтов, на работу нового человека, да еще «от сохи». Выбравшегося только из тайги, и представшего перед очами известного дальневосточного геолога Глеба Ивановича Худякова.
Немало ему пришлось поломать голову, ведь штатные ставки «выбивались» лишь под специалистов высокого уровня да под новые темы. Обычно происходила естественная ротация: вчерашние студенты становились стажерами-исследователями, а затем, в зависимости от способностей переводились либо в технический состав – лаборанты и инженеры, либо в науку – по конкурсу, занимая должность младшего научного сотрудника.
В Тихоокеанском институте географии Дальневосточного отделения Российской Академии Наук, работая в одной и той же лаборатории - экологии и охраны животных. Здесь кажется я уже работаю всю жизнь, последовательно прошел почти все стадии научной карьеры.
Старший лаборант, инженер, младший научный сотрудник, научный сотрудник, старший научный сотрудник, ведущий научный сотрудник, и… Главного вот сотрудника не получил. Это – сожаление, или так вот, лукавство, вероятно и то и другое,
Впрочем, в нынешние времена, рейтингов и опережающих развитий, эти честолюбивые желания-причитания уже пожалуй стали совсем неактуальны. Пустое это все, как время показывает, чины и звания…
И лучше я попробую поделиться далее своими рассказами, рассказать о ситуациях и событиях, которые в эти сорока уже минувших лет охотоведа-натуралиста.
Фото Александра Паничева