— Так, обмеры закончили? — суетливый кругленький профессор Божков бегал вокруг, что-то уточняя или проверяя, так что свита из студентов и аспирантов не поспевала за ним. Вся эта команда общими усилиями создавала действующую модель активного броуновского движения под девизом «Вот-вот мы найдем ценные артефакты!»
— Что тут можно найти, — проворчал златокудрый Женя Сивушкин, ковыряя носком модного кеда землю. — Тут с семидесятых годов уже копают, копают… Все золото уже достали, на нашу долю остались разве что ломаные кости.
Александр невольно улыбнулся.
Может быть, если бы это сказал не Сивушкин, а Катя Панкеева или Игорь Сухих, стоявшие рядом и согласно кивавшие на каждое слово Сивушкина, Александр бы возмутился. Может быть, даже начал бы доказывать, что ценность найденных артефактов измеряется не только рыночной стоимостью золота, но и древностью, уникальностью, информацией, которую может извлечь настоящий ученый… На лекциях он и доказывал это — с жаром, и, как ему казалось, убедительно. Но это же был Сивушкин…
— Красотища здесь, — сказала Катя и вздохнула полной грудью. — Не зря тут уже семь тысяч люди живут. Наверное, хорошие это люди были, в таких-то местах…
И на это Александр тоже улыбнулся. С Катей он был согласен совершенно: между бархатно-зеленых лесистых берегов синели тяжелые воды Оби, под солнечными лучами блестели вечные снега на вершине Народной, облака отбрасывали густые темные тени. И само собой приходило желание сделать что-то хорошее и самому стать лучше и чище.
— А я бы хотел копать Льюльяльяко, — застенчиво заметил Игорь. — Там такое находят! Вот недавно мумии троих детей нашли. Их в жертву принесли…
— Да это же все знают, — перебил Женя, явно раздосадованный тем, что у Игоря оказалась мечта поинтереснее, чем его собственная.
— Запомнили, где чей квадрат? Приступаем! — зашумел Божков, размахивая руками.
— Небось надеется найти вторую принцессу амазонок, — фыркнул Женя.
— Вскрытие покажет, — пошутила Катя, закатывая рукава линялой штормовки. — Александр Владимирович, как вы думаете, кто в этом кургане?
— Обычно курганы насыпали над захоронениями знатных особ и вождей, сами знаете, — отозвался Александр. — Но я бы на вашем месте, Катя, не обольщался. Большинство древних курганов были разграблены уже в первые десятилетия после того, как их насыпали.
Хорошие ребята, подумал он о студентах. Особенно Панкеева. Жаль будет, если она после госов выйдет замуж и забросит археологию. А Сухих-то каков! Льюльяльяко, ишь чего захотел… Сам Александр хотел копать именно здесь, в Сибири. Он полагал, что не столь известные и раскрученные в СМИ, но издавна населенные места гораздо перспективнее — в них сохранилось больше древних городищ, курганов и артефактов, и шансы стать сибирским Шлиманом или лордом Карнарвоном, соответственно, побольше, чем у тех же исследователей цивилизации майя.
О том, что все это — участие в экспедиции, выезд со студентами — было задумано ради Сивушкина, золотоволосого красавца Сивушкина с томной поволокой в глазах и торсом, красиво обтянутым модной футболкой, — Александр предпочитал не распространяться. Он просто исподтишка любовался Сивушкиным: гордый разворот плеч, беспечно вскинутая голова, обаятельная улыбка, — и замирал на секунду, когда Сивушкин к нему обращался, и втайне надеялся, сам не зная, на что.
Археологические раскопки — занятие интересное для тех, кто действительно увлечен археологией, но при этом не из легких. Слои почвы необходимо снимать очень аккуратно, перебирая буквально по пылинкам — каждый камушек может оказаться ценным артефактом, постоянно работая внаклон, всматриваясь в каждый сантиметр раскопа и осторожничая. Студенты шутили насчет Божкова, профессора из Екатеринбурга, что он не только присматривается, но и принюхивается. Александр не спорил. Мало ли у кого какая метода… Ему самому требовалось хорошенько ощупать все найденное, чтобы понять, что именно нашлось. Но разглядеть Божкова за работой не довелось, хотя и любопытно было: вскоре Александр так заработался, что забыл обо всем на свете. Его охватил знакомый азарт — когда вот-вот, еще чуть-чуть, еще немного, и вот тот камушек отчистить, и вот тот комочек земли размять в руках… Этот азарт помогал Александру держаться, когда у всех опускались руки, а опускались они часто: порой можно было рыться в холодной и сырой земле до вечера, пока не заноют пальцы и не загудит поясница, и ничего не найти.
— А-а-а, — короткий возглас Игоря выразил столь многообразную гамму чувств, что Александр успел одновременно испугаться и усмехнуться. Зато Женя Сивушкин злорадно захохотал.
— Что, думал, сказочных псиглавцев нашел?
— Нет, что я, дурак, что ли? — хмыкнул Игорь. Александр поднял голову: в руках у студента оказался извлеченный из земли фрагмент черепа. — Это волчий.
— Погоди выбрасывать, — вмешалась Катя, — вдруг пригодится.
— Бабе-Яге подаришь, — посмеивался Женя, но Александр встал на сторону Игоря и Кати:
— Скорее всего, этот волк тут случайно, но древние ханты иногда использовали черепа животных как обереги, так что действительно пока не выбрасывайте.
Ему бы хотелось поддержать Женю. Какая у него приятная улыбка! Глупо так пялиться на студента, конечно, и забивать голову черт-те чем, но… но… у Жени даже ошибки какие-то симпатичные. Вот и Бабу-Ягу вспомнил…
А ведь Баба-Яга — не просто фольклорный персонаж, думал Александр. Образ древней богини, живущей в типичной северорусской избе на подклети и с черепами-оберегами на заборе… Эх, вот бы какой-нибудь писатель-фантаст взялся за нее и других существ из северных мифов, а то сплошные кельтские эльфы. Это было еще одной тайной мечтой Александра наряду с Женей Сивушкиным и великими археологическими открытиями: стать научным консультантом какого-нибудь издательства, специализирующегося на славянском фэнтези, — сам-то он пером владел довольно сносно для ученого, но слабовато для писателя.
Вечером он сидел у палатки и курил, не спеша ложиться спать. Молодые археологи в основном разбрелись по спальным мешкам — во-первых, заедали комары, а во-вторых, все очень устали. Правда, это не означало, что лагерь уже спит — экспедиция только началась, и запасы пива казались неисчерпаемыми.
Сивушкин уже познакомился с ребятами из Екатеринбурга, сидел у них в гостях и болтал о том о сем, охмуряя какую-то девицу. Александра окатило волной ненависти к этой особе, но что он мог поделать? Он и о своих чувствах-то заговорить не решился бы.
А наутро опять были раскопы, и килограммы пустой породы, и «находки», которые на поверку оказывались пшиком. Курган, выглядевший столь многообещающе, то ли не желал расставаться с сокровищами, то ли действительно был пуст. Божков и другие руководители экспедиции пока не теряли надежды, напоминая, что иногда приходилось и неделю работать впустую, пока что-то не находилось. Женя был саркастичен и постоянно язвил, особенно когда Катя все-таки нашла какой-то черепок, — и это угнетало Александра куда сильнее, чем безрезультатный труд.
Еще через день Кате попалась серебряная сережка.
Все, кто был в радиусе досягаемости, сбежались поглазеть. Первым примчался Божков, от вдохновения подпрыгивая на месте. Его старенький спортивный костюм смешно топорщился, а лысина сияла от радости. Игорь тоже подскочил.
— Не расстраивайся, скоро будут еще находки, — сказала ему Катя.
— Я? Расстраиваюсь? Я, наоборот, радуюсь, что ты это нашла, — ответил Игорь.
— Катька, наверное, думает, что ухватила бога за бороду, — процедил сквозь зубы Женя. Александр покосился на него: Женя единственный не подошел к Кате, не поздравил с находкой, даже слова об этом не сказал, — наоборот, демонстративно отвернулся. «Неужели ему не интересно? — с удивлением подумал Александр. — Ведь ювелирные изделия находят не так уж часто…»
Впрочем, вскоре у него поднялось настроение. Раз им что-то попадается — значит, в кургане есть и другие артефакты, надо продолжать раскопки! Вдруг повезет по-крупному? А вечером — вечером купание в холодной Оби, и костер, и суп из концентратов, они сейчас такие вкусные, и ледяное пиво, и прогулка по лесу… в самый комарятник, конечно, да еще с гудящими от усталости суставами, но тем не менее. Александр успел намечтать светлячков и Женю Сивушкина рядом, а может быть, даже с рукой у себя на плече, но тут к нему подскочил Божков со щербатой бусиной из желтого стекла, — а это было поинтереснее несуществующих светлячков!
И гулять по лесу вечером Александр ушел в одиночку, держа в руке фонарик.
Собственно, заняться в лесу он собирался тем, что нормальные люди при всех и не делают. Напряжение от постоянного присутствия рядом Сивушкина следовало как-то сбросить…
А светлячки действительно кружились вокруг, осыпаясь звездами в траву, лес шептал и шелестел, и звенели где-то неподалеку комары, и далекий-далекий голос совы звал идти и не останавливаться. Александр и шел — пока не встал как вкопанный.
Ноги привели его в очень маленький овражек с белыми валунами на дне. И среди этих валунов лежал человек, как показалось Александру, — женщина. Худенькая женщина в платье, с длинными светлыми волосами.
Первым побуждением Александра было — бежать и звонить в полицию. Но трупного запаха он не почувствовал и решил подойти поближе: может быть, женщина еще жива, и ей можно помочь?
Подошел.
Наклонился.
Посветил фонариком.
Человек оказался все-таки не женщиной, а юношей лет восемнадцати-девятнадцати, только с длинными волосами и в килте. И никакая помощь ему, судя по всему, не требовалась. Он спал, уютно свернувшись клубочком и подложив под голову охотничий ягдташ, и тонкое лицо чуть тронула улыбка. Александр невольно залюбовался незнакомцем. Острые скулы, прямой деликатный носик, брови вразлет, узкая артистическая кисть руки, сжимающей… копье? Настоящее охотничье копье — в XXI веке? Арбалет — пожалуйста, но копье?
Луч фонарика пробежался по одежде спящего. Белая, похоже, льняная рубашка, украшенная старинной славянской вышивкой-оберегом, широкий кожаный пояс, к которому подвешены ножи и то ли сумочка, то ли кисет. Килт не шотландский — не клетчатый, просто темный, и более длинный. Небольшие тонкокостные ноги заключены в тонкие портянки и кожаные поршни. А рядом с юношей лежали лук и колчан.
Александр несколько минут пытался сообразить, где он находится, как он сюда попал и что вообще происходит. Человек в килте. С луком и копьем. Посреди леса. Вы серьезно, товарищи?
И тут спящий шевельнулся, волосы соскользнули с виска и обнажили ушко. Именно ушко, маленькое, изящно вырезанное и заостренное наверху.
Все встало на свои места. Парень, конечно же, был ролевиком — из тех глюколовов, которые воображали себя Манвэ и Феанором в одном лице, раз потратился на пластическую операцию. Когда-то Александр и сам был не прочь побегать по лесу, правда, его компанией были тогдашние хиппи. Но в те годы ролевое движение щеголяло в пиратских блузках, реквизированных у старших сестер, кольчугах из авосек и шлемах из обклеенного фольгой картона, а парень в килте и его современные приятели подходили к костюмам и снаряжению с полной серьезностью. Лук, во всяком случае, выглядел вполне аутентично… Александр протянул руку, осторожно взял лук. Да, у английского эльфа такого лука быть не могло. Лук из двух разных пород дерева, с роговыми пластинами-накладками, обмотанный жилами и с аккуратно свитой из жил же тетивой… Ух ты, и никакого пластика, внутренне восхитился Александр, вертя лук в пальцах, — и тут что-то тяжелое черкнуло его по волосам и воткнулось в ствол ближайшего дерева.
— Положи, не твое, — потребовал проснувшийся юноша, поднимаясь на ноги. Одного из ножей на его поясе уже не было, и Александру стало не по себе.
— По… постой, — начало было он, но юноша поднял копье.
— Лук положи, — сурово потребовал он. Копье нацелилось Александру в горло.
Он осторожно положил лук на землю, не очень понимая, как быть: подыграть глюколову или разговаривать как с обычным человеком, но юноша продолжал:
— Пошто к чужому десницу-то тянешь? Тебе забавы ради, а мне охотничать.
У него был очень чистый русский выговор — родниковый, мягкий и сочный. Заслушаешься, подумал Александр. Что за чудо лесное!
— Я только посмотреть, — сказал он как можно спокойнее. — Никогда такого не видел. Ты сам его сделал, да?
— А то как же, — ответил юноша не без гордости. — Почитай месяц ладил. Не тобой сделанное — тебе в руки не дастся. У тебя с моего лука-то ни одна стрела бы в цель не попала.
— А что ты делаешь в лесу один? — спросил Александр, запоздало сообразив, что если бы где-то рядом шла полигонка или фестиваль реконструкторов, то наверняка это было бы заметно — хотя бы по шуму и музыке.
— Вестимо, косулю бью, — понурившись, не сразу ответил юноша. Ягдташ у него явно пустовал.
Товарищ по несчастью, усмехнулся про себя Александр. Ты на косулю охотишься — я на древние артефакты, и с похожим результатом…
— Пойдем к нам в лагерь, — предложил он и протянул руку. — Александр.
— А это куда? — юноша растерянно уставился на его ладонь, наконец, сообразил, что надо коснуться ее своей рукой, вопросительно поднял глаза, будто спрашивая, верно ли поступил, и добавил: — Мамка Елисеем кличет.
Чтобы так войти в роль, надо неплохо разбираться в этнографии, размышлял Александр, идя рядом с Елисеем по лесу и светя фонариком. Эх, не с ним он хотел бы так идти — но не сложилось и, судя по всему, уже не сложится… Рукопожатие — обычай настолько старинный, что всеми воспринимается как нечто само собой разумеющееся, и «забыть» о нем, не зная, что у древних славян действительно не подавали руки, невозможно.
Дорогой Александр рассказывал Елисею о раскопках и курганах; тот слушал с неподдельным интересом, но о себе почти не говорил. Сказал только, что охотился, ничего не добыл и заблудился. Это тоже звучало странно, еще страннее, чем архаичный выговор Елисея, — ведь опытный охотник наверняка взял бы с собой компас и карту, а судя по словам самого же Елисея, на охоту он ходил с младых ногтей.
— А где живет твоя семья? — спросил Александр и сразу же пожалел об этом. Точеные брови поднялись домиком, и лицо Елисея стало печальным-печальным.
— Не ведаю, — грустно сказал он, помолчав. — Запамятовал я про них-то. Ни где изба наша стояла, ни куда иттить, ни мамку, ни тятьку — никого припомнить не могу.
Александр подумал о ноже, который мгновенно воткнулся возле его лица в дерево, о том стремительном движении, которым Елисей вырвал нож из ствола и вернул в ножны… Содрогнулся. Семья Елисея пугала его заранее.
Но бросить Елисея в лесу он не мог. С потерей памяти, зато без теплой одежды и без денег… Парень определенно в крайне сложном положении. Если ему сейчас не помочь — это будет практически убийство. А пищи в лагере хватит, брали с лишком. Успокоившись на этом, Александр привел Елисея в свою палатку и расстелил для него запасное одеяло.
Весь лагерь уже спал, и только где-то рядом напевала ночная пичуга…
* * *
Утро началось с того, что Елисей затеял выполнять какие-то упражнения, больше всего похожие на кату в каратэ. Александр вышел из палатки и задумчиво уставился на его обнаженную по пояс спину. Килт низко висел на бедрах, открывая прелестные ямочки на пояснице.
— Ух ты, — послышался голосок Кати. — Ты спортсмен, да? Боевые искусства?
— Воинское правило, — коротко, чтобы не сбивать дыхание, отозвался Елисей.
Катя с уважением наблюдала за ним, потом обернулась к подошедшему Игорю и сказала:
— Это не каратэ, каратэ я сама занимаюсь. Айкидо, наверное.
— Я тоже, — застенчиво ответил Игорь и воззрился на свои руки, потирая пальцы. — А у тебя какая школа?
Они заговорили о спорте. Александр про себя удивился. Игорь был из тех, кого можно знать десятилетиями, считая при этом скучнейшим человеком, а потом обнаружить, что все это время здоровался с чемпионом области по шахматам — или по каратэ. Да и выглядел он спортивно. Но Катя! Нежная, женственная…
— Тоже мне, отряд самоубийц, — ехидно заметил Женя. Он закинул голову, блеснул глазами, улыбнулся какой-то девушке из екатеринбургской экспедиции, и продолжал: — Ваше каратэ вам не поможет ни от гопоты отбиться, ни фигуру поддерживать.
— Это почему же? — обиделась Катя.
— А ты посмотри на этого дрища, — Женя указал подбородком на Елисея.
Елисей если и услышал, то ничем себя не выдал. А вот Александру стало неприятно. Женя, должно быть, не подумал, что его нелестное замечание насчет фигуры могло задеть и Катю, и Игоря. Не говоря уж про Елисея — тонкокостного, жилистого, проворного, с некрупными, но вполне убедительными мышцами.
— Айкидоки не накачивают огромный рельеф, это же не бодибилдинг, — флегматично заметил Игорь. — Пошли, Катя.
В Петербурге весь курс заглядывал Жене в рот. Обаятельный красавец, он так заразительно смеялся, так остроумно шутил, отпускал такие меткие замечания… Но стоило Игорю и Кате три дня поработать с ним бок о бок, как они начали его избегать.
А Елисей тем временем закончил кату и отправился к реке.
Когда он вернулся, все уже позавтракали и приступили к работе. Александр оставил ему еду, понадеявшись, что Елисей обнаружит завтрак, а поев, сам найдет себе занятие. И правда, вскоре Елисей появился в раскопе.
— Вы пошто мертвых тревожите? — строго спросил он. — Небось, и дозволения у них не пытали?
— Елисей, я же тебе рассказывал — мы ищем древние вещи, чтобы изучать историю, — ответил Александр.
— То дело доброе, а без дозволения мертвых будить — только обидеть, — все так же строго заявил Елисей. — Тебе черепки прадедовские, а им — по земле век вековать без покоя! Заложных покойников наплодишь, книгочей, знаешь, кем они станут?
— Знаю, — подумав, ответил Александр. — Упырями.
— То-то! Поди, повинись. И не там ты черепки-то свои ищешь. Я уж тебе покажу, мне сквозь землю проведать легче.
Александр растерялся. Но решил, что легче уступить. Выпрямился, поклонился на четыре стороны, сказал: «Простите, люди добрые, сон ваш тревожить не хотим, а хотим историю нашей страны изучать», обернулся к Елисею. Тот степенно кивнул и сделал знак рукой — иди, мол.
Он привел Александра в небольшой заболоченный распадок к северу от кургана. Неподалеку тоже трудились археологи, но, судя по долетавшему до Александра матерку, без всякого успеха.
— Повинись наперво, — сказал сурово. — Светлым богам помолись, милодары принеси на алтарь, после уж до костей добирайся.
— Алтарь?
Елисей указал на большой валун на краю болота…
…Александр так и не понял, почему идет на поводу у странного парня с потерей памяти и аутентичным луком, почему кладет на валун кусок хлеба с солью и читает заупокойную молитву как умеет, — вернее, совсем не умеет; почему яростно спорит с Божковым, убеждая его выполнить раскоп прямо в болоте.
И почему почти не расстроился, услышав за спиной голос Сивушкина — теплый, приятный голос, который раньше готов был слушать часами: «Что-то наш доцент с процентами зарапортовался — его, наверное, чокнутый комарик покусал. Сначала этого дрища откуда-то приволок, теперь раскоп ему не там…»
— Он все-таки специалист, ему виднее, — отрезала Катя. — Вон и Иван Петрович с ним соглашается.
— Кто, Божков? Да ему пофигу: все равно из того, что мы найдем, он себе монографию, а своим аспирантам — диссер очередной состряпает, — фыркнул Сивушкин.
Божкова Александр знал мало, но знал как серьезного и преданного науке ученого. Слова Сивушкина его порядком покоробили.
А Божкова он каким-то чудом убедил взяться за обмеры и новый раскоп немедленно. Елисей, уже переодетый в чьи-то старые треники, присоединился к работе…
* * *
— Смотрите, смотрите! — в восторге завопила Катя, высунувшись по пояс из раскопа. Чумазая, с растрепавшимися волосами из-под сбившейся банданы, она вдруг показалась Александру необыкновенно красивой, красивее, чем в Петербурге на лекциях и даже на студенческих вечеринках. И сразу же ей ответил пронзительный женский визг.
— Что там? — взволновался Александр.
— Болотная мумия! — ответили ему одновременно Катя и Божков.
Слабонервную барышню из Уральского института истории и археологии напоили коньяком из личных запасов профессора Божкова, сердито бухтевшего: «Если бояться скелетов, чего на истфак идти? Шли бы, деточка, на окулиста учиться», а болотную мумию с большими предосторожностями начали извлекать из пропитанной водой почвы.
Работать в новом раскопе оказалось куда труднее, чем на кургане. Болотистую низменность окутывал тяжелый запах сырости, гниющих трав, торфа, еще каких-то разлагающихся органических частиц. Земля налипала на инструменты, приходилось постоянно отвлекаться, чтобы ее счистить. На ногах все уже таскали килограммы грязи. То и дело попадались мокрицы и прочая членистоногая сволочь. От холода и сырости у Александра заболели суставы — ранний артрит, заработанный на таких же раскопках в Якутии, давал себя знать. Но Елисей был прав: за два часа работы они нашли здесь вдвое больше артефактов, чем на кургане за три с лишним дня. И каких артефактов! Александру, например, попался деревянный колчан, обтянутый неплохо сохранившейся в торфе кожей и расшитый костяным бисером, окрашенным в белый, голубой и красный цвета, а в колчане — остатки нескольких стрел. Игорь нашел наконечники копий, монету и хорошо сохранившуюся чашу. Практически каждый участник экспедиции мог похвастаться богатым «уловом».
Странно, но Жене Сивушкину не везло. Он нашел меньше всех, и его находки были не особенно ценными. Другие не очень везучие ученые старались реагировать с юмором, а Женя нескрываемо злился. А после того, как Кате попалась болотная мумия, — правда, плохо сохранившаяся, по сути, небольшие фрагменты тела, но все-таки, — Женя вообще не давал ей проходу, при каждом удобном случае подкалывая и поддразнивая.
— Ты бы, Катюша, этого жмура Игорьку подбросила, — наконец, сказал он. — Ему-то нужнее. А тебе он зачем? Все равно замуж выйдешь и забросишь раскопки. А если не забросишь, так кому ты будешь нужна?
Катя обалдело уставилась на него, не найдясь, что и сказать.
— Сивушкин, завидуйте молча, — вмешался Александр. Игорь подошел, взял Катю за руку.
— Мы, Сивушкин, и после свадьбы на раскопки вместе ездить будем, — твердо сказал он.
— А, ну да, — Женя криво усмехнулся. — Без большого белого платья у нас и жизнь не жизнь. Просто так, без штампа, трахаться же нельзя, особенно когда борщ варить толком не умеешь. Ты, Игорек, это помни, когда кого-нибудь посвежее на раскопках встретишь.
Слова «на раскопках» он ухитрился сдобрить такой дозой яда, что Александр даже поморщился. Катя вспыхнула, покраснела и вдруг зарядила грязным кулачком Сивушкину в челюсть. Тот охнул, но не успел ничего сказать — Игорь врезал ему с другой стороны.
Александр наклонился и принялся счищать грязь с резиновых сапог.
И как только он, увлеченный и влюбленный по уши, ничего не заметил? Считал сердечки в небе вместо ворон — и не видел, что, оказывается, Катя встречалась с Женей. И ушла от него к Игорю. А главное — не заметил, что за человек этот красавец и обаяшка Женя Сивушкин… «Яйцами я думал, мудак», — резюмировал Александр.
— Девку обидеть — то грех большой, — задумчиво прокомментировал Елисей, высвобождая какие-то бусины из торфа. — Да и других срамословить без причины не годится.
Худенькие лопатки ходили под линялой водолазкой с чужого плеча…
* * *
Александр и Божков предприняли попытки разыскать семью Елисея, но не слишком активные — у обоих дел было по горло, и, может быть, поэтому безуспешные. Пропавший без вести по имени Елисей, возраст около 18-19 лет, блондин, рост примерно 175 см, особые приметы: длинные волосы и заостренные уши, одет в русскую вышитую рубашку и килт, при себе имел копье, лук и стрелы, — так вот, в базе данных Ханты-Мансийского округа такой человек не значился.
И чем дальше, тем больше крепло у Александра убеждение, что «беспамятный» Елисей не так прост, как кажется.
Он действительно, похоже, умел видеть сквозь землю, потому что уже много раз помогал находить ценные артефакты. К его требованиям вознести молитвы Светлым богам и сжечь милодары на алтаре-валуне, чтобы мертвецы не обиделись, скоро все привыкли. Да и отчего бы не сжечь кусок хлеба, если после этого тебе укажут очередной клад?
Когда кто-то из студентов распорол руку ножом, готовя ужин, Елисей взял раненую конечность, что-то пошептал над ней — рана не только перестала кровоточить, но и наполовину затянулась, а на следующий день и вовсе зажила. Другому парню Елисей залечил ожог.
И, кажется, Катя первой заметила, что после появления в лагере Елисея исчезли все комары…
Один из студентов захватил с собой гитару. Елисея инструмент заинтересовал чрезвычайно.
— И не гусли, а звучит-то как, ровно сердце трогает, — похвалил он. Хозяин гитары объяснил и показал ему несколько аккордов, Елисей взял гитару, перебрал струны… Если бы Александр не знал, что Елисей видит гитару впервые в жизни, наверняка решил бы, что играет профессиональный музыкант. Звуки такой чистоты и богатства из дешевенького старого инструмента извлечь было, казалось, невозможно.
То, что Елисей легко находил ягодные и грибные поляны, уже не удивляло. Александр иногда задумывался, как же он ухитрился заблудиться и почему потерял память. Но от расспросов Елисей уходил и замыкался в себе.
И настала пора возвращаться.
* * *
Елисей держался степенно и спокойно, обстоятельно разглядывая все: и поезда, проносящиеся мимо, и купе, и пассажиров, и чай в стаканах с подстаканниками. И все-таки Александр кожей чувствовал его неуверенность. Сперва списывал это на то, что Елисей так и не вспомнил, кто он, и боится, что уже и не вспомнит. Но нет — он просто никогда в жизни не ездил на поезде.
Не видел поездов.
Не слышал о существовании железной дороги.
Это было так странно, так… невозможно, что Александр не верил самому себе.
Случайной попутчице, молчаливо валявшейся на полке с кроссвордом, Елисей ни с того ни с сего сказал:
— Не кручинься, милая, чему быть — того не миновать. И себя не виновать, ни к чему это. Коли на роду что написано, ничего не поделать. Дай-кось, я гляну. Платка али вещицы какой, что он при себе держал, нету?
Женщина удивленно уставилась на него.
Рубашку, килт и поршни с портянками Елисей уже не носил: Александр купил ему в первом попавшемся магазине простенькие джинсы, кеды и футболку с Дартом Вейдером. Не бог весть что, но Елисей, собрав волосы в модный хвостик, сразу превратился в обычного спортивного парня. Разве что уши — уши притягивали любопытные взгляды, но Елисей быстро наловчился улыбаться и подмигивать зевакам. Однако его выговор по-прежнему удивлял окружающих.
Но, поразмыслив, попутчица достала снимок. Елисей посмотрел на него, покачал головой, пробормотал что-то про себя, — Александр понял, что и о фотографии он не имел ни малейшего понятия. А потом выдал:
— Коли ты живым его застать хотела, так застанешь. А только долгой жизни ему не вижу. Нежить его изнутри грызет, ни силой не изгонишь, ни словом, ни ножом. Вели не резать ее, ни к чему, отца загубишь, а нежить останется.
— Я… я знала, — женщина вдруг закусила губу, перевела дух, и слезы покатились по лицу. — Я знала… И операция эта ничего не даст, выкачка денег одна… Я знала…
Она всхлипывала и всхлипывала, а Елисей утешал ее:
— Да не плачь ты ровно о мертвом, и о мертвом плачь, да не шибко. Отживет он свое здесь, отживет и там, после назад вернется. Поболе поплачешь — подольше вернуться не сможет.
Александр задумался, верили ли древние славяне в реинкарнацию.
Никак не вытанцовывалось то, что он видел, в общую картину. Наследником каких-либо староверов или язычников Елисей быть не мог уж хотя бы потому, что они носили штаны. На анастасийца или еще какого-нибудь сектанта он и вовсе не походил. Если бы Александр верил в другие измерения, то потеря памяти, необычные способности и архаичная речь Елисея получили бы непринужденное объяснение, да вот беда — непринужденного объяснения не имелось у гипотезы параллельных пространств.
Игорь и Катя ехали в соседнем купе, а Женя демонстративно взял билет в другой вагон. Александр усмехнулся. От его влюбленности не осталось и следа. И холеное, чувственное лицо Жени Сивушкина с вечной печатью самодовольства и надменного самолюбования уже не казалось ему красивым.
С вокзала Александр повез Елисея к себе.
— Вот так город, — раздумчиво сказал он, выйдя из такси. — Велик да красен, душа в каждом камне поет. А только поет все больше о горе да беде. Там слышу, как водой захлебываются, с половодьем не сдюжили, там — как с голодухи померли, там — как от нежити в груди зачахли… И крови-то, крови! Горькая здесь краса, больная, а жить без нее уже не хочется.
Александр жил на Елизаровской, рядом со станцией метро, но рассудил, что метро подождет. У Елисея и так зашкаливало количество впечатлений — студенты называли это состояние «передоз», а метро он мог бы и испугаться, зато из окна автомобиля можно было показать ему Петербург. Город свой Александр знал и любил, поэтому слова Елисея его и порадовали, и огорчили. «Но вот как он почувствовал все — наводнения, блокаду, революции?» — подумал Александр.
В квартире на всем лежал слой пыли; в холодильнике оставались бутылка минералки и банка консервированных огурцов — словом, даже мышь не повесилась, так как сдохла от голода. Александр выскочил в ближайший магазин за продуктами, а когда вернулся, обнаружил, что Елисей уже нашел веник и вымел везде, даже за тахтой и креслом, куда сам Александр добирался хорошо если раз в три года.
— Эк тут грязи набралось, пока ты науку-то свою копал, книгочей! Видать, грязи наука тоже по сердцу, — пошутил он. Незло, необидно, и Александр рассмеялся в ответ.
А улыбка у Елисея была замечательная. Чистая, светлая, как родники в лесу, как голос Елисея, как его глаза. В груди Александра поднялась теплая волна, и он неожиданно для самого себя обнял Елисея — обнял и заглянул в эти глаза, серые и серьезные, и замер, разглядев вертикальные зрачки.
Каким-то образом Александр сумел сдержаться. Улыбнулся, отвел Елисея в душ, сам сполоснулся с дороги, потом они вместе стряпали — Елисей оказался на удивление умелым поваром. Потом отдохнули. Потом пошли гулять, пока августовская переменчивая погода еще позволяла…
Отпуск заканчивался. У Александра хватало дел на кафедре. Ему дали больше часов, чем в прошлом году, с условием, что он подготовит монографию, и это тоже требовало сил и времени. А дома его ждал Елисей, и Александр решительно не знал, как с ним быть.
Правильно ли он поступил, что привез его в Питер?
Что он тут будет делать? Учиться? Но где? У него нет даже документов. Надо было бы как-то легализовать его пребывание, но… а как? Надо было бы предпринять поиски его семьи, но где? Там, где Александр нашел Елисея, никто не заявлял о его пропаже. А за несколько дней он пешком не смог бы уйти далеко — значит, он исчез неподалеку от Барсовой горы. Но, может быть, он приехал на Барсову гору издалека, а там потерял память и заблудился? А как тогда вышло, что никто его не ищет?
Так ни до чего и не додумавшись, Александр отправился к другу.
Друг этот, Андрей, был человеком колоритным. Размером с четырехстворчатый шкаф, он наводил ужас на мелких воришек и мошенников Петроградского района, будучи при исполнении, а свободное время делил между тюнингованным вдоль и поперек мотоциклом и полигонными играми. Иногда Александр со страхом думал: а что, если Андрюха узнает про меня все? Найдет мой аккаунт в Grindr? Наткнется на кого-нибудь из «наших», кто знает меня? Убьет же, зараза… Хотя какой он тогда, к дьяволу, друг. А другом Андрей был настоящим. Они с Александром не раз выручали друг друга из довольно-таки сложных ситуаций, и Александр всякий раз, когда начинал беспокоиться, напоминал себе: Андрюхе можно доверять.
Сейчас Андрей как раз готовился к очередному выезду. Судя по тому, что на кушетке лежало, бесстыдно блестя, копье, очень похожее на настоящее рыцарское среднеевропейское (Александр консультировал!), а сам он примерял каплевидный щит, — выезд намечался на полигонку, а не на байкерский слет.
— А эти двери я открою, — распевал Андрей во все горло, безбожно фальшивя. — А чтоб отмычка не сломалась, ее нужно смазать кровью!
— Я храбрый воитель с бензопилой, санитары, держите меня, — не в лад подтянул Александр. Андрей расхохотался, отложил щит и унесся на кухню, вернувшись с бутылками холодного пива.
— Падай, — сказал он. — Чего у тебя новенького?
— Слушай, я тут пацана в лесу нашел. Ну как пацана… лет двадцать, — начал объяснять Александр и вдруг осознал, насколько неправдоподобно это все выглядит. Найти беспамятного парня, странно одетого и с древним оружием, притащить сначала в лагерь, а потом к себе домой…
— Ух ты! — восхитился тем временем Андрей. — Добрый самаритянин, блин! Так он, говоришь, память потерял? Ну ладно, я его пробью по всероссийской базе данных, но сам понимаешь…
— Ты посоветуй, что мне с ним делать? Жалко пацана, пропадет же, если ему не помочь. Пацан хороший. На раскопках очень помогал нам, добрый такой.
Александр запнулся, опустил глаза. О том, как именно Елисей помогал, распространяться не стоило — иначе санитары удерживали бы его самого, Андрей был скор на решения.
— Гы, — хмыкнул Андрей. — Небось, еще и бухал с вами? Ладно, ладно, знаю я вас. Вы и скелет из кургана споите, если есть чем.
— А есть чем у нас всегда, — уточнил Александр.
— Давай я попробую разъяснить, кто он и откуда, и потом уже решим, — заявил Андрей. — Так, у меня есть тарань и вобла. С чего начнем?
А вечером Александр вернулся домой навеселе и в приподнятом настроении. И Елисей встретил в прихожей, застенчиво опустив глаза — и поднимая ресницы навстречу его взгляду. Захотелось поцеловать эти ресницы, прижаться щекой к щеке с ямочкой, обвести кончиком языка острые ушки… И сдерживаться стало невозможно.
Александр принес Елисея в комнату, на тахту. Елисей не сопротивлялся, только с удивлением заглядывал ему в глаза, словно пытаясь понять, что происходит. А потом провел узкой ладонью по волосам Александра.
Как ни был возбужден Александр, эта робкая ласка его немного отрезвила. Елисей, как он уже убедился, во многих вопросах был совершенно неопытен и наивен, воспользоваться этим можно было бы, но…
Когда-то в детстве Александр со злости пнул бродячего щенка. Щенок не залаял, не зарычал, он только заскулил, и вдруг Александр увидел его большие заплаканные глаза. С тех пор всякий раз, когда намечалась очередная сделка с совестью, эти глаза вспоминались Александру — и чаще всего останавливали его. Вспомнились и сейчас.
И Александр приобнял Елисея, потрепал его по плечу, спросил, не скучал ли в одиночестве.
И все.
То, о чем он так мечтал, все-таки случилось — но позже. С Елисеем было удивительно хорошо, как будто сошлись две половинки одного паззла; он поднимал на Александра нежные доверчивые глаза, улыбался уголками губ — и именно в ту ночь Александр отчетливо понял: зов тела — не главное. Главным было это упоительное доверие.
Побежали холодные дождливые дни осени. Елисей если и скучал в одиночестве, то не признавался. Он начинал утро с каты — «воинского правила», потом стряпал, убирал, освоил стиральную машинку и утюг, научился делать покупки в ближайшем универсаме, ходил на книжную ярмарку и читал. А потом Александр приходил с пар и вел Елисея на прогулку. Они посетили Эрмитаж и Русский музей, зоопарк и цирк, множество выставок, ходили в театры и ночные клубы; не было, казалось, ничего хоть сколько-нибудь увлекательного, чего Александр не хотел бы показать Елисею. Тому все было интересно, все нравилось, он засыпал Александра вопросами, а потом со своей обычной степенностью высказывал что-нибудь до того неожиданное, что Александр не знал, смеяться или восхищаться.
А еще они делали покупки. Раньше Александр втихомолку издевался над «духовноскрепными», которые осыпают подружек подарками в обмен на секс, — сейчас он сам и без всякого секса готов был задарить Елисея по самую макушку. Деньги текли между пальцев, но Александра это не волновало. Зато Елисей, одетый с иголочки, с часами на руке и «яблофоном», которым он все еще не научился пользоваться, в кармане, выглядел просто невыносимо великолепно. Хрупкое и в то же время сильное тело, застенчиво приопущенные ресницы, нежная полуулыбка с ямочками на щеках, льняные волосы, собранные на затылке, — девушки и некоторые парни откровенно заглядывались на него. Александр рядом с ним чувствовал себя хранителем бесценного сокровища, доверенного ему одному. И пусть до него миллионы влюбленных чувствовали то же самое…
Елисей был единственным.
Александр постоянно пребывал в легкой эйфории. Монография подвигалась, студенты проявляли чудеса — по нынешним временам, конечно, — интереса к предмету, по крайней мере, Ярослава Мудрого на княгине Ольге женить не пытались, и на том спасибо, а однажды раздался звонок от матери.
С родителями Александр расплевался давным-давно. Вероятно, будь он тогда постарше, он не стал бы тогда спешить с каминг-аутом, а решившись, не стал бы вываливать это так резко. Дал бы старикам время привыкнуть. Они хоть и не старики, если уж по совести, но воспитаны в другом времени, в другой морали, в других нравах, — следовало бы как-то мягче, тактичнее… Пожалуй, это был единственный случай, когда Александр жалел о том, что сказанного не воротишь. А теперь мама сама позвонила, и, к немалому облегчению Александра, по приятному поводу: у Лены, его младшей сестры, родился сын.
С Леной они иногда пересекались, но редко. Сестра отнеслась к нему терпимее, но оказалась между двух огней, и чтобы не доставлять ей неприятностей, Александр старался пореже напоминать о себе, созваниваясь лишь по праздникам. Но не успел он подумать, что сеструху надо бы поздравить толком и, может быть, чем-то помочь ей — с маленьким ребенком всегда нужна помощь, — как мама сама пригласила его и сказала, что готова наладить отношения, «все-таки-мы-же-родные-как-же-так-ты-наш-сын».
— А я никогда от вас с папой и не отказывался, — усмехнулся Александр. Поймал взгляд Елисея…
Хитрый такой взгляд. Понимающий, светлый и лукавый.
Счастье мое, беззвучно сказал ему Александр, и в ответ его окатила волна нежности.
Что-то подсказывало ему, что такое счастье если и бывает, то редко и ненадолго. И раз уж ему выпал выигрыш в лотерею судьбы — жди компенсации.
Беды.
Но стоило Александру войти в комнату, как Елисей поднялся навстречу, тронул рукой его за руку — и все опасения развеялись, как утренний туман над Обью.
К Лене они с Елисеем пошли вместе. Купили цветов, торт, много всякого детского приданого. Александр представил Елисея как своего друга. Отец поморщился, но промолчал. Муж Лены косился неприветливо, но тоже воздержался от комментариев…
Ничего, посмеивался Александр, привыкайте. Теперь он тоже часть семьи.
Теперь Елисей иногда рассказывал о своих родных.
— Бывало, мамка показывает мне птиц и бает про них, как они птенцов выводят, какие песни поют, кого ловят, — говорил он. — Понимать песни птичьи учила. Так-то у нас по большей части девки да бабы этим пробавляются, они для знаний, а мужики для работы. Да вот я таков уродился…
— Каков же?
— А каков и ты, — Елисей лукаво улыбнулся, застеснялся, прикрыл глаза ресницами — словно стрекоза на щеку села, тронул пальцами его ладонь. — А батя меня зверя добывать учил да рыбачить. А грамоте бабка обучала, не мамки моей мамка, а прабабки.
— Погоди! Это, значит, твоя прапрабабушка была еще жива?
— Дак мы долго живем, дольше вашего, — объяснил Елисей.
В другой раз он заметил:
— Кабы то дома было, мамка нас с тобой уже на охоту бы выгнала али дрова рубить. Каков ни есть, а мужик, и работу делать мужицкую должен.
— В принципе, на охоту ты… э, стоп. На рыбалку ты и сейчас сможешь сходить, а для охоты специальное разрешение требуется, — ответил Александр.
— То разве рыбалка? Так, забава. Дома-то я знал, что коли рыбы не наловлю, то останемся без рыбы. Огородина всяка будет, хлеб будет, ягода — а рыбы не будет. И коли дичи не добуду, останемся без мяса.
Александру с трудом верилось, что еще остались семьи, где основным источником существования были бы земледелие, охота и рыбная ловля.
— Живу, ровно забавка живая, — грустно подытожил Елисей.
— Ого «забавка»! Знаешь, как ты мне помогаешь с бытовухой? Да без тебя я вообще не знаю, как справлялся, — совершенно искренне ответил Александр.
Один-то он справлялся... Подчас в его холостяцкой квартире — из тех, что заслуженно называют «берлогами», — появлялись какие-то мужчины, исчезали под утро, и им было ровным счетом наплевать на то, сколько крошек и грязной посуды на столе и есть ли куда поставить ногу в бардаке, царящем в спальне. Да и самому Александру, по совести, это было безразлично. А теперь в доме поселились тепло и уют, и, казалось, каждая вещь согрета их счастьем.
Не нравилось ему только то, что Елисей все чаще покашливал. Может быть, холодный и сырой питерский климат ему не подходил, а может, городской смог. И Александр кутал его, давал лекарства, ворчал ласково, уговаривая беречься; Елисею становилось легче, кашель исчезал, чтобы через пару дней вернуться. Но пока это казалось сущими пустяками.
Подумаешь, хронический бронхит… Да он есть, наверное, у половины петербуржцев.
Первый звоночек прозвенел там, где Александр не ожидал.
Он зашел к Андрею — спросить насчет Елисея.
Андрей напевал что-то знакомое. Сначала что-то про инквизиторов, которые не могут без огня, потом — про стрелу в колене и про то, что отмычку надо смазать кровью. Но Александра принял до странности холодно.
— Я не вовремя? — спросил Александр.
Он еще не понимал, что происходит. Работа полицейского — не из легких, а за годы их дружбы он видел разного Андрея: вымотанного, три ночи не спавшего, опустившего руки, отчаявшегося. Поэтому ничуть не обиделся на непонятную неприветливость друга.
— Да ладно, заходи, — Андрей сцепил зубы, будто не решаясь что-то сказать. Отвел глаза. — Узнавал я за твоего парня… Нет его ни в какой базе данных. Вообще. Не потеряшка, не алиментщик, не в розыске. Даже беглых из психушки проверял, нет там никого с такими данными. Не знаю я, чем тебе помочь.
— Жаль, — вздохнул Андрей. — Ну ладно, спасибо тебе за беспокойство. Ты извини, что я тебя напряг… Все, побёг.
Андрей проводил его до двери и вдруг окликнул:
— Сань! Сань, ты, это… Короче, я все про тебя знаю. Не ходи сюда больше. Мне пофигу, что ты пидор, но я не хочу, чтобы меня из-за тебя таким считали.
— Пофигу, — повторил Александр.
— Ну не пофигу, не пофигу, — вспылил Андрей. — Я бы вас, уродов, мочил своими руками! И тебя терплю сейчас только потому, что ты мне помогал в свое время! Но бухать с тобой — извини, подвинься.
— Спасибо, что сказал, — ровным голосом ответил Александр. — Мы столько лет дружили, и тебе ничего не жало. Я был для тебя обычным человеком. Оказывается, для тебя ничего не значит ни дружба, ни личные качества — только то, с кем я сплю. Ну пока.
Он повернулся и бегом через три ступеньки выскочил на улицу из парадной. В груди стучало, разливался мятный противный холод. Обида жгла до того, что хотелось выть. Они были друг другу ближе, чем иные родственники, и вот те раз… Нет, Андрей, конечно, не такая сволочь, чтобы растрепать всем общим знакомым, подумал Александр, хотя возможны варианты. Для таких, как он, слово «гей» — индульгенция для любых гадостей. «Он гей» — и не стыдно ни травить, ни подличать, ни предавать, ни убивать…
Елисей, конечно, сразу заметил, что с Александром что-то неладно. Заглядывал в лицо, но в душу не лез: то ли сам откуда-то узнал — иногда Александру казалось, что Елисей способен слышать его мысли, чувства так уж точно, — то ли просто решил, что Александр все расскажет, когда дозреет. Но Александру ничего рассказывать не хотелось. Пришлось бы многое объяснять — и про гомофобию, и про Милонова, и еще кое-что из того, о чем предпочел бы забыть. Поэтому Александр ограничился предупреждением, что об их отношениях никому нельзя рассказывать, нельзя даже, чтобы кто-то догадался.
— Старшие твои и зять, — сказал Елисей, — нешто не догадались?
— Догадались, но… они просто не в восторге, а есть такие, что могут и убить, — пояснил Александр.
— Экий вы недобрый народ, — констатировал Елисей. — А отчего тогда оружным по улице ходить не моги, ежели всяк, кому что не по его, убить может?
— Да не может, нельзя это. Накажут, посадят… Но жизнь-то уже не вернешь.
Однако Елисей сделал свои выводы — и с тех пор не отлучался из дому, не засунув за пояс тяжелый охотничий нож. Как он управлялся с ножом, Александр помнил, но и это его пугало. О границах необходимой обороны он знал не на собственном опыте, но Андрей когда-то доходчиво объяснил: пока тебя явно не убивают, ты не можешь даже по-настоящему, всерьез сопротивляться без оружия. И то, что Елисей способен угадать намерения окружающих… Как доказать в суде, что угадал правильно?
Однажды незадолго до сессии студенты кучкой стояли и болтали в коридоре.
— Жека, тебе-то чего археологии бояться? — сказал один из них. — Ты же у Санька в любимчиках. Он тебя в прошлом году все расхваливал.
— Ага, носился, как с писаной ступой, — добавил второй. — Значит, и в этом сдашь автоматом. Чего?
Сивушкин, о котором Александр уже и забыть успел, замялся, что-то процедил под нос и отвернулся. Это так не вязалось с его обычным нахрапом и самодовольством, что Александр невольно замедлил шаг и прислушался.
— Был в любимчиках, — ехидно заметил кто-то еще. — А после той археологички его и Санек, и Сухих с Панкеевой что-то не жалуют. Колись, Жека, чем ты их так достал!
— Так Панкеева же от него к Сухих ушла, — блеснула знанием ситуации одна из девушек. — А Санек им покровительствовал, как святой Валентин, хи-хи!
— Да срал я на Панкееву, — грубо осадил ее Сивушкин. — Молчи уже, если чего не знаешь. Этот педрила за мной, думаете, чего так и бегал? Во. А потом, когда понял, что ему ни хера не обломится, нашел себе какого-то чокнутого деревенщину с патлами...
Александру стало нехорошо.
Он вспомнил свою влюбленность в Сивушкина. Как он скрывал ее, как старался быть деликатным и корректным. Неужели Сивушкин действительно истолковал его намерения так? А если нет, зачем выставляет сейчас в дурном свете? Ведь это ложь, ложь, мысленно кричал Александр, я никогда не приставал к нему, никогда ничего не требовал, не просил, не предлагал, мне никто не отказывал, потому что я ни за что не стал бы заводить роман со студентом! И отношения с Катей у Сивушкина распались не по моей вине — ее сам Сивушкин и оттолкнул своей черствостью и эгоизмом…
Да и Елисея встретил случайно.
Звонок давно прозвенел, студенты разошлись по аудиториям, а Александр все стоял в коридоре, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. Коллега, пожилая преподавательница логики, недоуменно обратилась к нему:
— Что случилось, Александр Владимирович?
— Все в порядке, Любовь Петровна, все в порядке… Не беспокойтесь.
— Вот как, — Любовь Петровна поправила очки на монументальном носу и вдруг, понизив голос, произнесла: — А я беспокоюсь, Александр Владимирович. Сами знаете, какие сплетни ходят. Мне-то все равно, а вот на кафедре…
Она оборвала речь и ушла, не дав Александру и слова сказать.
На экзамен Сивушкин явился, не подготовившись. Отвечал плохо, дерзил, так что даже товарищи-студенты не выдерживали и пытались его одернуть. Александр вышел из себя:
— Знаете что, Сивушкин, идите и готовьтесь к пересдаче. Я за такой ответ не могу вам даже «уд.» поставить.
— А если бы я вам отсосал — сколько поставили бы? — Сивушкин глумливо растянул губы в ухмылке.
— А если бы я сейчас вас отсюда вышвырнул? — проговорил Александр.
Орать он не умел. Когда он был в терминальной стадии бешенства, голос у него, наоборот, становился очень ровным и негромким. Поэтому студенты считали его непробиваемым, один из курсов даже прозвал «флегмой». Впрочем, настолько вывести Александра из себя до сих пор никому из студентов не удавалось.
— Чего? Да неужели? Что — прошла любовь, завяли помидоры? — продолжал куражиться Сивушкин. Александр поднялся.
— Насчет любви — это вы Панкееву спросите, почему она вас бросила. Наверное, потому, что вы, Сивушкин, дерьмо. А теперь вон отсюда!
…Конечно, он был неправ. Со всех сторон неправ. И в том, что выругался. И в том, что схватил Сивушкина за шкирку, и в том, что вытолкал его из аудитории взашей, и в том, что на кафедре заявил об отказе принимать у Сивушкина пересдачу. И в том, что не поинтересовался, как приземлился Сивушкин — а он сильно ушибся и потом не поленился отыскать Александра на кафедре и сообщить, что написал заявление в полицию.
Правда, в заявлении почему-то значилась попытка изнасилования.
…После Нового года Александр узнал, что никакого заявления не было: Сивушкин просто решил попортить ему столько крови, сколько удастся. Но целых две недели он жил как на иголках. А рядом был Елисей, бледный, вздрагивающий от мучительного кашля, — он смотрел Александру в лицо огромными доверчивыми глазами, клал на виски свои нежные пальцы; головная боль, страх, неуверенность — все исчезало, оставалось только беспокойство за Елисея. И твердая решимость притворяться и делать вид, что все в порядке, до конца.
Во время зимних каникул Александр взял несколько дней отпуска и выбрался с Елисеем за город — покататься на лыжах. Лыжи Елисею понравились.
— У нас не таковские, — рассказывал он. Мороз и свежий ветер немного приободрили его, кашель отступил, на щеках впервые за долгое время выступило что-то вроде румянца. — У нас лыжные источники ладят плетеные, а после их кожей обтягивают.
Старинное «источники» — мастера, учителя — почему-то позабавило Александра. И когда они в овраге набрели на небольшой родник, Александр с серьезным видом сказал:
— А это и есть Лыжный источник. Ты разве не знал? Он так и называется.
Елисей степенно кивнул, вдруг сообразил и рассмеялся. Но смех внезапно оборвался, захлебнулся кашлем, и по подбородку Елисея скатилась яркая красная капля.
Александр вызвал сперва такси, потом «скорую». На следующий день пришла участковый врач, внимательно осмотрела Елисея, приподняла брови.
— Вы же не стоите у нас на учете, молодой человек, — сказала она. — С таким состоянием дыхательных путей вам надо беречься и беречься. И пролечиться! Где вы обслуживаетесь?
Этого следовало ожидать! На подобный случай Александр заготовил что-то вроде легенды: переселенец из района боевых действий, документы утрачены… Врач покачала головой.
— Как можно так безответственно относиться к документам, — она осуждающе поджала губы. — Немедленно займитесь! И приходите в поликлинику, вам необходимо срочное лечение…
Елисей добросовестно принимал все лекарства, которые она выписала, безропотно сносил процедуры, вычитанные Александром в Интернете, все эти горячие обертывания, растирания, раскаленную соль в льняном мешке на груди, ингаляции (Александр припомнил, как в детстве называл их изгаляциями). Казалось, болезнь ушла…
— Снег тает, на улице слякоть, даже резиновые сапоги не спасут, — предупреждал его Александр, уходя на работу. — Вот только попробуй мне на улицу выйти! Отшлепаю и не пожалею! Вся попка будет синяя!
Елисей посмеивался, но послушно сидел дома.
История с Сивушкиным постепенно забывалась. Всеми, кроме самого Сивушкина. Александр успел выкинуть его из головы — дел и так хватало: надо было заботиться о Елисее, заканчивать монографию, готовиться к парам и делать много текущей работы на кафедре, но как-то завкафедрой вызвал его в кабинет.
Александр как раз забыл заполнить журналы посещения за две или три недели, и первой мыслью было — ну все, сейчас мне это поставят на вид, и больше не расслабишься: за каждую бумажку спросят. Однако завкафедрой почему-то закрыл за ним дверь поплотнее, велел сесть, помялся.
— Эээ… Александр Владимирович, — начал официальным тоном. Александр насторожился. — Мне не нравится...
— Что не нравится? Журналы я сегодня же заполню, — сказал Александр.
— Да нет, при чем журналы… До меня доходят какие-то истории о каких-то романах со студентами, каких-то домогательствах, каких-то сценах ревности прямо на экзамене…
— Да какая ревность, Игорь Петрович? Если вы про Сивушкина, то он обложил меня матом, когда я сказал ему прийти на пересдачу. Не готов был к экзамену, а туда же, еще хамить вздумал… Какие романы, о чем вы вообще? Ну я виноват, сорвался, вытолкал его из аудитории, но он тоже хорош — матом, при всех, а там и девушки были…
— Да, да, мне рассказывали, — перебил Игорь Петрович. — Ну так вот, не нравятся мне эти слухи. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы их не было. Все, вы свободны.
Потом Александр сидел в пустующей аудитории, заполняя злополучные журналы, чтобы успокоиться. Мысленно вспоминал Игоря Петровича: неизменный галстук, седенькие перышки волос вокруг лысины, дребезжащий старческий голос… Настоящий интеллигентный ленинградский старичок-профессор, сейчас таких уже почти не осталось. Его-то не проймешь ни истериками от Малахова, ни сетевым хайпом, ни милоновскими велеречиями. Просто никому бы на его месте не понравилось, что о преподавателях ходят грязные сплетни.
Но вечером его встретил Елисей, поставил на стол пирог, который испек в форме сердца — просто так, нашел в Интернете рецепт и испек. И очень этим гордился.
— Видал, каков? — спросил весело. — Бабья работа, а у меня сладилась!
Александр уже усвоил, что в Елисеевых краях царил суровый матриархат, все «бабье» по умолчанию считалось более важным и сложным, поэтому гордость Елисея показалась ему вполне оправданной. Сам он созрел для серьезного разговора, но посмотрел на улыбающегося Елисея — и оставил разговор на потом.
И лишь через несколько дней решил все-таки поговорить.
— Елисей, мальчик, — сказал тихо, приобняв Елисея за плечи, — ты ведь помнишь, откуда ты и кто твои родители, верно?
— Агась…
— Зачем же сказал, что не помнишь?
— Дак помню я. Только ты бы нипочем не поверил, ежели б я все выложил как есть.
— Поверю. Так что выкладывай.
— Выкладывать-то нечего. Пошел я как-то на охоту, добыл косулю, свежевать начал прямо на месте, а добыл ее близ алтаря. Руку обрезал, закровило сильно, пока остановил — кровь моя на алтарь и попала. Ну вот и занесло меня сюда, к вам.
— Алтарь — это тот валун?
— Не тот, другой. Алтарей по нашим краям много есть. А то понадобится Светлым богам молитву вознести али Темных ублажить, ан алтарь-то тут как тут. У вас раньше тоже хватало, да нынче все порушили.
Александр честно попытался понять, какая связь между косулей, кровью и алтарем, с одной стороны, и появлением Елисея — с другой.
— Чудной ты, — Елисей поднял брови домиком. — Нешто не ведаешь? Чему ж вас учат-то мамки да бабки? Вот ты, книгочей, — чему отроков учишь?
— Археологии, — терпеливо ответил Александр.
— То-то. Каждый своему: кто счету, кто письму, кто археологии твоей. А главного никто и не скажет. Ни про Навь, ни про Явь, ни про миры наши, ни про предков общих, что наш и ваш род хранят. Алтарь не просто так лежит, он переход открывает. С нашей стороны — нашенская кровь открывает. Коли мужская, дак ее много надо, почитай, всю выпустить, коли бабья — черпака хватит. А моя больше бабья, вот моей и хватило самую толику…
Этого Елисей еще никогда не рассказывал. Только сейчас Александр понял, что Елисей не причисляет себя к людям, по крайней мере, к обычным людям. Предки общие — роды разные… и миры, по словам Елисея выходит, разные.
А ведь в эту версию укладывалось все. От пресловутого килта до считывания мыслей и обнаружения мертвецов глубоко под толщей торфа.
— Видишь, мальчик, я тебе верю, — Александр обнял Елисея, прижал к себе, тронул губами его губы — раз, другой, пока тот не засмеялся и не поцеловал его в ответ. — И я очень рад, что ты попал сюда.
— Правда рад?
— Очень, говорю же. Как я жил без тебя, а, счастье ты мое, чудо лесное?
А на следующий день он позвонил сестре и услышал:
— Саш, у Вовки день рождения, так что приходи. Только это… один, ладушки?
— Не вопрос, — ответил Александр, прикидывая, что бы подарить зятю. — А почему?
— Ну Саш… Все же знают, кто такой этот твой друг с волосами. Он хороший парень, я не спорю, хотя уж очень молоденький, ну да твое дело… Но Вовка, понимаешь, он…
— Понял, — сказал Александр и отключился.
Несколько секунд он сидел на тахте с телефоном в руках. Думать не хотелось ни о чем, лишь по самому дну сознания прошла блеклая и вялая мысль.
Как же я устал всех понимать…
Я должен понять отца, который выгнал меня из дому, мать, которая десять лет со мной не разговаривала. Мужчин, которые уходили от меня и женились, чтобы их не «запалили». Друга, который выставил меня после многих лет близости — куда там братству. Милейшего интеллигентнейшего начальника, которому не нужны сплетни в коллективе. Теперь вот зятя…
Может, мне еще и Сивушкина понять? А что — смотрел, вздыхал исподтишка, потом вдруг перестал. Поматросил и бросил, так, что ли?
А кто поймет нас с Елисеем?
— Пойдешь к нему? — спросил Елисей, умащиваясь рядом и ласково проводя ладошкой по внутренней стороне бедра. Александр невольно расслабился, в джинсах стало горячо и тесно.
— Да ну его, — сказал насколько мог беспечно. — Я лучше с тобой побуду. Закажем пиццу, телек посмотрим, потрахаемся, как нормальные люди…
— Пиццу я и сам состряпаю, — возразил Елисей.
— А, брось. Хватит пахать как папа Карло, давай потюленим хоть один вечер.
Елисей улыбнулся, обнял его — и тут же отвернулся, зажал рот ладонью. Между пальцами просочились красные струйки…
***
Елисей умирал.
Александр понял это однажды — с невероятной, болезненной отчетливостью — и уже не забывал ни на минуту. Его счастье угасало на глазах, и никто ничего не мог поделать. Он совал врачам деньги, покупал целые сумки лекарств, возил Елисея на обследования — ничто не помогало. Врачи разводили руками. Наконец, та самая участковая терапевт, отозвав его в сторонку, полушепотом сказала:
— Знаете, у него очень странный организм. Не вполне… человеческий. Я никогда с таким не сталкивалась. У него другой обмен веществ, у него другой состав крови, мочи, мокроты, у него температура тридцать три с копейками вместо тридцати шести и шести, как у нас. Где вы его вообще такого нашли?
— В лесу, — брякнул Александр, вконец растерявшись.
— Ну извините, он же реально эльф какой-то… Уши эти… Глаза. Вы глаза его видели? Он вообще не приспособлен к жизни, непонятно, как он еще живет!
К той жизни, которую Елисей вел до встречи с Александром, он был отлично приспособлен. Александр вспоминал его рассказы об охоте, рубке дров, тачании сапог и работе в кузнице, о том, как делать стрелы и вить тетиву, чтобы не отсыревала, как определять направление ветра и разговаривать с растениями…
— Елисей, — сказал он после ухода врача, — мальчик, скажи честно. Ты был болен до того, как попал сюда?
— Нет, — ответил Елисей и опустил глаза.
— Ты не можешь жить здесь?
Елисей молчал.
— Ты… знал?
Опять молчание и едва заметный кивок.
— Да не молчи ты! Взял моду отмалчиваться… Мальчик, почему ты не сказал мне?
— Дак ты бы меня возвратить затеял, — простодушно ответил Елисей. — А я того боялся пуще смерти. С тобой я быть хочу, нешто не ведаешь?
— Мальчик, — Александр сел рядом с ним на тахту, взял его руки в свои. — Я бы к вам перебрался. Научился бы и сапоги тачать, и рыбачить…
— Дурень ты. Я здесь болею, а ты бы там помер ни за грош, и недели бы не протянул. Вы слабые — живете мало, душой больные. Ты душой чистый, а телом как все.
— Мальчик, — Александр помолчал. Говорить было физически больно. — Давай-ка ты и правда вернешься. Я… понимаешь, если ты тут умрешь, я же тоже жить не смогу! Я лучше буду один, но знать, что с тобой все в порядке.
— Правда? — Елисей пытливо заглянул в глаза.
На миг его лицо осветилось какой-то надеждой. На миг, не больше.
— Экая досада, — сказал он и отвернулся. — Уж не видать мне дома. Отсюда не выбраться. Так что побуду я с тобой, сокол мой светлый, сколько мне отпущено, а после — не поминай лихом. Коли убиваться не будешь по мне, так я быстро сюда вернусь.
Александр сжал его в объятиях, склонил белокурую голову к себе на плечо. Скрывать чувства от Елисея все равно было бесполезно.
Поэтому Александр просто поднялся и вышел в аптеку.
Лекарства Елисею давно не помогали, но сидеть сложа руки и смотреть, как он умирает, было невыносимо. Александр выбирал сладкие пастилки и капли — не помогут, так хоть пить их приятно. И вдруг мимо пронесся байкер...
Притормозил.
— Санек!
Александр поднял голову.
— Иди к черту, — ответил хмуро.
— Да пошел ты, — вспылил в ответ Андрей. — Сука пидорская. Что, бросил тебя твой сопливый сученыш? А я знал, что таким пацанчикам лишь бы папика богатого…
— Мудак, — ответил Александр. — Он болен и умирает. Лучше бы вы, твари, передохли.
Андрей поперхнулся, закусил губу.
— Сказал же, сука, — пробормотал он. — Ну, и что ты теперь делать будешь?
— Заботиться о нем, пока он жив, — ответил Александр. — Тебе-то что?
— Да ничего, — Андрей шумно выдохнул. — Купил ты, Саня, билет в один конец… А концов всегда два. Но ты слишком тупой, чтоб это до тебя дошло.
Он снова надвинул шлем на голову и нажал на педаль газа, а Александр стоял и смотрел ему вслед.
Все так просто.
Елисей опять попытался солгать. И опять не сумел.
Тогда, когда Александр разбудил Елисея в лесу, тот ведь всерьез хотел убить его. Чтобы вернуться, потому что знал — как. И не смог…
«Чтоб отмычка не сломалась, ее нужно смазать кровью». Так, кажется, напевал Андрей, когда собирался на свои слеты.
«С нашей стороны — нашенская кровь открывает».
Александр бросился в метро. Уже на эскалаторе вспомнил, что мог бы заказать билеты по Интернету, но, в конце концов, съездить в кассы и обратно — невеликий труд.
О судьбе квартиры и родных Александр не беспокоился. Если черпака его крови хватит — значит, и думать не о чем. А если придется, как говорил Елисей, всю выпустить — так тому и быть. Все равно жизнь быстро, но верно превращается в бардак. Сестрица разобиделась, родители так и не приняли, несмотря на заявления в духе «тыженашсын», на работе только и ждут, как бы уволить… До сих пор Александр держался только ради Елисея.
Но в худшем случае Александру будет действительно все равно.
Теперь главное — чтобы Елисей выдержал дорогу до Сургута, и надо бы продумать, что соврать, — чтобы Елисей не начал его, Александра, отговаривать. А найти тот единственный алтарь — плевое дело… подумаешь, туда и обратно.