Кто-кто, а музыканты в этой жизни всегда оптимисты. Особенно духовики. Будь они трижды гражданские или четырежды военные.
Им все в радость.
И не важно, где играть, - впереди армейской колонны, на свадьбе, концерте или похоронах. Главное, что везде платят деньги. Одни - от избытка радости, другие – от невосполнимого горя. Последние же для музыкантов даже как-то ближе и роднее. Ибо горя на земле куда больше радости и счастья.
Группа слегка подвыпивших музыкантов весело шла с очередных похорон. Что-то шумно обсуждая, они направлялись в приглянувшееся кафе, когда увидели спящую на кладке кирпича маленькую собачку.
- Тихо, мужики, - прошептал трубач, поднимая руку, и достал из футляра свой инструмент, - Всем замереть.
Подкравшись к ней на цыпочках, он вобрал в себя как можно больше воздуха, поднес трубу к пухлым губам и, что было мочи, выдул из нее в ухо бедному животному душераздирающий звук.
Собачка от такой неожиданности взлетела в воздух, подняв вверх взъерошенный хвост, и со свистом выпустила в лицо хозяину природы все содержимое своего кишечника. Трубач от такой неожиданности даже согнулся. Его лицо, грудь и руки были сплошь покрыта каловыми массами, из глаз катились слезы, а изо рта потоком текла слюна.
Веселые музыканты восприняли случившееся с восторгом. Дикий хохот потряс улицу. Редкие прохожие удивленно останавливались, а затем тоже закатывались истерическим смехом.
Видя, что помощи из вне ждать неоткуда, трубач решил не прекращать незапланированное веселье. Его начало тошнить. Со страшным стоном и ревом из его утробы вырывались наружу полчаса назад съеденные котлеты и винегрет, печенье и конфеты, водка и компот.
Веселье набирало обороты. Многие смеяться уже не могли, а со слезами на глазах стояли и икали. Из окон и лоджий начали выглядывать жильцы домов. Некоторые выходили на улицу узнать, что произошло. А выяснив, принимались вместе со всеми покатываться со смеху. Вскоре весь квартал рокотал, как самолет перед взлетом. Ничего нет слаще и роднее нашему народу, чем боль и страдание ближнего.
Наконец, какая-то старушка вынесла ведро воды и тряпку.
- Сынок, накось умойся. А то тебя скоро вывернет наизнанку. Ишь как разошелся, не остановить. А чего ты весть в говне-то? Али кто помои с балкона вылил? Вижу, что не шаромыжник какой-то. Порядочный человек. Это твой горн валяется? С репетиции, небось, идешь? – тихо ворковала старушка.
Новая волна мощного смеха потрясла микрорайон.
Трубач обреченно махнул рукой.
- Ну, хватит, хватит потешаться. С каждым такое может случиться. Я помню, во время войны наш разведчик вернулся от немцев с «языком», так столько в штаны наделал, что всю форму потом пришлось выбросить. А это друзья твои? – она махнула в сторону музыкантов, - Плохие они люди. Брось их. Друг в беде познается. А они что?.. Потешаются над тобой. И все. Ты умывайся, умывайся. Я еще воды принесу. И одеколону. А то смердишь ты больно сильно. Жена в дом не пустит. Пиджачок-то сними, дома постираешь. На нем этого добра, ой как много. А то давай его мне. Я замочу и простирну. Завтра зайдешь, заберешь. Я вон в том доме живу, - она показала рукой. - В третьей квартире. Меня тетя Маша зовут.
- Спасибо тетя Маша. Дай вам Бог здоровья. А пиджак я выброшу. Он все равно старый.
Трубач тщательно вытерся, обильно полил на себя одеколоном, взял трубу и, сгорбившись, как старичок, пошел в сторону остановки.
Народ медленно расходился.
- Коля, мы же в кафе хотели зайти, - прокричали сзади друзья.
Не оборачиваясь, трубач грязно выругался, сел в подошедший автобус и уехал.