Александр Македонский - 5 стихий.
Песнь Солнечного Ветра.
Первый свиток. Эгейские поршки.
4 глава
От Фифы
Мчаться до Сидона они не собирались. Четыре здоровых сильных лба нагонят по дороге путешествующую женщину с детьми и слугами. Никто не располагал временем на такое путешествие. Самому Фифе пора уже было возвращаться в храм, в Самофракию. Не хотелось ребятам говорить, что бы не сглазить, но впереди его ждал очередной непростой разговор с учителем. И, если всё пройдёт гладко, Фифа мог только на это надеяться, посвящение.
Как тему, они на пару с Медиком, Лаомедонтом, братом Ясона, избрали для изучения ослиц. В храме Великой Богини, где они учились, изучали не только землю и её свойство, это так, скорее хобби, в основном занимались животными. А ведь поступали учить именно свойства Земли, Матери нашей. Эллины часто Богиню с Деметрой ассоциируют, ионийцы с Гекатой, даже кельты у них учатся, Эпоной называют. Так, что они с конями связанна, даже их покровительница. Вот Фифина тема и была, о спаривании ослиц с конями, и выгодность этого для армии. А что, ослицы рожают два раза в год, их потомство ест меньше, в содержание совсем не прихотливы - огромная экономия. Медик как раз питание и содержание обсчитывает.
Когда они только темы разбирали, Фифа вспомнил о Фессалонике, оставшейся дома. Вот кому самое место в Самофракии, с её то конезаводами.
Жалко девчонку стало. При первой же возможности домой смотался. Плыть то, всего ничего. За одно, в Пеллу, к своей вдовушке наведался. Её заведение с продажными девками процветает, даже теперь гордое название Компаспа носит – угощающая красотой. Молодец Ксюха веселится, вот сына родила. Говорить не хотела, что бы не обременять, ей видите-ли, от него ничего не надо… Вот обещалась ещё и в Самофракию к нему прибыть, что бы не скучал. Фифа взял, и на зло ей сына признал, а то не надо ничего.., обременять, дудки, он сам разберётся, что надо, что не надо. Поможет, если что. Чужих сирот не бросает, и о своём, как-нибудь, позаботится. Вот он первым из ребят отцом стал. А эти так, теоретики, кто в будущее, кто в прошлое. Что у них там родится? А ничего, непонятная зверушка, и то не получится. А у него уже получился, здоровенький, крепенький малыш. Он не какой-то бракодел, как дядька Филипп, у которого одни девки. У него так сразу – парень, воин.
На радостях, тогда, он завалился в Административное здание в Пелле, где заседают басилевс со всем пелион . Он тогда радостный такой был. Ему казалось, что в этот момент весь Мир обънять мог…
- Лонку мне можно? – прямо из двери заорал мальчишка. А все угрюмо сидят, думу думают.
- Да забирай хоть совсем, - отмахнулся басилевс Филипп.
- Тогда я забрал, - довольный расцвёл парень, не ожидая, что так легко Фессалонику заберёт в Самофракию, и уговаривать не пришлось. Это уже потом, Аттал, Илькин отец, хихикал, что он на слово басилевса поймал, и тот уже отступить не может, слово своё забрать. Так, что Лонку в храм зачислили, и тоже учиться уехала. Жена Филиппа с деньгами помогла, заплатила. Хорошая тётка. У них там в храме весело, своих македонов больше трети собралось. Не то, что здесь в Ифесе, или на Кипре у Яськи, бр-р-р..
Фифе такой климат для учёбы не подходит, неизвестно, учиться или морды бить, или себя спасать. Юность то она быстротечна, и если не повеселиться сейчас, то потом когда? В Армии что ли? Там мысли уже о другом будут, там отвечать надо. А Фифа ещё молодой, ещё развлечься не успел. Жизнью насладиться.
Они мчались по главной дороге, быстро, удобно, пока Никанор не свернул в сторону, в какие-то дебри.
Куда его боги понесли? По дороге удобнее, ахемениды её в порядке поддерживают, умеют же люди, вот у них таких дорог нет, всё овраги да колдобины. Есть и у ахеменидов что-то хорошее – дороги!
- Ты куда? – окликнул отбившегося от всех Никанора Яська, разворачивая к нему своего Карата.
- Туда… Меня зовут. Нам туда…
Никанор уже становится истинным иерой Варуна, выражается загадками. Ну куда нам туда, зачем с дороги съезжать? Нехотя Фифа вместе с остальными последовал в местные чащобы, ещё на кабанов нарваться не хватало… Хрюшки, им просто так, проехать не дадут…
То ли опушка там какая, то ли тропинка сворачивала. От главной дороги, но зарослей оказалось мало, и живности не встретилось. Ближе к горам виднелся перевёрнутый голубой возок и тела, мёртвые, окоченевшие…
- Опа.., - только и смог выговорить Фифа. Похоже, они нашли тех, кого искали, но совсем не так, как ожидали. Это был не бой, а просто убийство. По следам было видно, что напавших было много, очень много. Слуги почти не оказали сопротивления. Охранники дрались, но, видать не долго. Полегли. Парни спешившись. Рассматривали побоище. Мальчишка, хозяйский сын, лет двенадцати, скорчившись лежал на боку, всё ещё сжимая меч. Пытался защитить семью, погиб как мужчина. Другой, чуть постарше, скорее всего педагог, был насажен на копьё и возвышался над всем этим побоищем. Сама хозяйка, с задранным подолом и вспоротым животом привалилась к дереву. Фифу прошиб холодный пот. Так измываться, а ведь совсем недавно женщина воплощала собой Богиню, что породила нашу землю, наш мир, была священна. У них, до сих пор в Македонии, правит его мать Даная, как воплощение богини, это при ней уже басилевс и александрос, в помощь. Но вот такое…
- Да на кой вообще гхыр их с тракта понесло! – в сердцах воскликнул он.
А вот и хозяйская дочь. Низ тела просто представлял из себя кусок мяса. Что с ней делали, после того, как позабавились!
Илька стоял бледный как соляной столб, вытаращенные глаза в пол лица и белёсые губы трясутся. Фифа родича никогда таким не видел.
На надменном лице, совершенно бесстрастном, пошли красные пятна, только в глазах сменяли друг друга бурлящие эмоции ужас, боль, обида и отчаянье.
В растерзанном теле девушки Фифа признал Илькину приятельницу. Он не раз видел как они гуляли вместе, о чём-то весело трепались. Она всегда на своего спутника смотрела не так, как остальные, с похотью, а с таким немым восхищением и обожанием, словно общалась с богом, который ради неё спустился на землю. И тому это нравилось. А кому такое не понравится…
- Как растоптанный цветок.., - себе под нос то ли выдохнул, то ли всхлипнул друг. И мгновенно, вскочив на Пхаоза, помчался назад, в город, ни слова никому не сказав. Следом за ним бросился Яська. Ну правильно, здесь уже лекарь никому не понадобиться, а за этим сейчас, глаз да глаз нужен.
- Кузь, не из-за твоего же ларца их… - Фифа обернулся к иллирийцу, деловито всё осматривавшему, но тоже сбледнувшему с лица.
- Вроде нет, - Никанор мотнул головой, прям как Алесь, словно жеребец. – Тут всё выпотрошено, ценных вещей нет. И кипарисовой шкатулки, кстати, тоже нет. Помоги трупы в надлежащий вид привести. Люди прибудут. Не гоже покойникам так предстать перед ними. Я пока их опрошу. Может зацепку дадут.
Фифа покряхтел, и начал заниматься грязной работой. Пока Никанор резал руку, присев рядом с погибшим мальчишкой. Фифа заметил, что на женщин тот старался вообще не смотреть, виновато пряча глаза. Да, не задержись они, не трепались бы у костра, может и успели бы, и ничего этого не произошло. Или полегли бы тут, вместе с ними. Сколько нападавших было, ещё вопрос. Боги распорядились иначе.
К тому времени, как Фифа почти все тела сложил рядом, укрыв женщин своим, и ненужным иллирийцу, хитонами, Никанор освободился. Бледный, с ввалившимися глазами, он помог перенести мальчишку, и снять с копья его педагога. Вот вроде бы всё.
- Тут что-то странное, - наконец прервал скорбное молчание рыжий, - Их выманили сюда. Пообещали женщине встречу, по каким-то её финансовым делам. С судьями что-то связанно. Она после смерти мужа сама и торговлю вела, и верфями руководила, что отцу её принадлежат. Ну и… Шли вроде просто обсудить и сторговаться. Внезапно напали. Много было. В горах притаились. И знаешь, смутно главаря видел, беловолосый, на кинайдоса смахивает, с кожаной маской на лице. Вроде бы я его на Эвбеи видел, он на отца покушался. И вот здесь…
- Беловолосая шавка, с маской на лице, - Фифа задумался, запоминая приметы. – Ничего такого не слышал. Надо у контрабандистов поспрашать. И золотишко, ценности забрали, если куда в схрон не спрячут – должны толкнуть. Может, что и просверкнет.
- Похоже, их наняли, а всё остальное – довесок к оплате, - Никанор сел на землю, перед трупами. – Ты иди, наших жди, а я пока дорогу открою, что бы души не страдали.
Фифа покосился на друга, очень он изменился за время своего обучения, какой-то ушедший в себя стал. Интересно, это надолго? И вообще, верните их Кузьку, дурашливого, своего родного. Этого юношу, что сейчас сидит на земле, он не знал. Им хватит одного Ильки – зануды, но его то знают с детства, к нему давно привыкли. И вот, нате вам Никанор… Фифа внутренне взвыл, где наш Кузька!
Пока они ждали Ильку с Яськой, Фифа успел перечитать свои записи по учёбе, и написать для Лонки расчёты. Обещал же, а всё времени не было. Не то, что бы он не учился.., просто не помнил… Буквы видит, вроде, что-то написано понимает, относительно… Но стоит всё убрать, и так же исчезает всё прочитанное. Ну что за напасть. . может действительно, самому писать надо было, а не Лонку уговаривать. Надо сдавать! А как сдавать! Фифа не паниковал, он старательно искал выход. Ну сдал же он за Лонку расчёты, и ещё написал, почему бы ей его не выручить. С шумом, наконец появились ребята. Засунув всё назад в мешок, Фифа бросился навстречу. Никанор, уставший и измождённый, стоял обнимаясь с деревом, и улыбался. Что иеры с парнем сделали…
Илька пригнал городских стражников-ополченцев, перевозить телеги. Интересно, он вытряс их у правителя города вместе с жизнью, или тот сам отдал. А всё в Ифесе рабом прикидывается. Шутник. Фифа всё время хихикал, как только друг из себя раба изображал, выдавливал, так сказать, по капле. Идёт, гордо голову задрав, ничего не видит, люди перед ним расступаются – привычка, он надменно на них с высока взирает. У самого челюсти сжаты, подбородок вперёд, вид привыкшего командовать. За ним Лисипп поспешает, с поклажей. Ага, видел он таких рабов… Смех один. А ведь уверен, что его таковым и считают. Просто ионийцы и лелеги в Ифесе воспитанные, трусливые под дахами, хочешь себя за раба выдавать, да пожалуйста, никому дела нет. Мало ли как аристократ чудит, лучше не вмешиваться.
Серьёзный, собранный, Илька не слезая с Пхаоза, распоряжался как класть тела. Вот сейчас он занимается своим, привычным делом. Стража радостно так всё исполняет, чувствует сильную руку.
- Мы идём в Сидон, сопроводим тела, - Илька перевёл взгляд на друзей. – Я сам должен совершить погребение. Должен.
О, гхыр! Фифа катастрофически не успевал в храм. Неужели не изменить. Он в растерянности повернулся к Ясону, тот же был с родичем. Моск незаметно пожал плечами, сделав страшные глаза на выкате. Видимо, тема обсуждалась, но Илька то упрямый, как стенной таран, если что втемяшилось, не сдвинешь. Стену прошибёт, что бы своего добиться.
- Ребят, я не могу, - обречённо вздохнул Фифа, храм требовал его присутствия.
- Добро, - кивнул Илька. – Освободишься свяжешься, найдёмся. Никанор, твою шкатулку позже найдём, у меня с ними свои счёты. Сам порешу.
- Понимаю, - согласился рыжий вскакивая на коня. – Я с тобой.
Вот они и поговорили, нет, Кузьку надо срочно расшевеливать. Это не дело. Вот вернётся из Самофракии и займётся этой мороженной рыбой.
Когтя Фифа оставил в Ифесе, пусть разузнает об этом беловолосом, сам же с педагогом отправился в храм. Боги словно смеялись над ним. Корабль плывший до Самоса Фракийского. То попадал в штиль, то заходил в бухты, не запланированные на маршруте. Видать контрабандой капитан баловался. Еле к последнему сроку успел.
Контрабанда это великая вещь, помнится сам недавно ввязался в одну авантюру.
Они тогда только в Самофракию прибыли, обживаться начали. Не всё же время в храме за учёбой проводить, так и взбеситься можно, а потом на людей начать кидаться, как Илька, или того хуже, стать таким задумчивым как Никанор. Бррр… Ну Кузьку то он в порядок приведёт, как вернётся, так и займётся этим. Дело поправимое. Они вот сами, отлынивая от учёбы лодчонку завели. Лодкой это, конечно не назвать, перед богами кривить. На лемб совсем не тянула, на которых контрабандисты и пираты ходили. Но имеет же он полное право свою посудину лембом считать, кто запретит? Далеко от храма тоже удалятся нельзя было. Вот они с Медиком местные берега на лембе и осматривали. Клады искали. Их в храме фракийские близнецы прикрывали. Мотя с Фотей. Этим бы двоим в комедии играть, от города к городу ходить, много заработали. А так из наших, эфебы.
Они тогда много чего нашли. При отливе вода отходит, оставляя за собой массу островков, вот их и исследовали. Фифа просто знал к какому плыть, дар подсказывал. А один островок просто мифическим сокровищем оказался. Жаль Ильки с ними не было, он бы датировку по золоту точную дал, не вляпались бы, а так…
Пещерка не обводнялась, даже при большой воде, но подплыть к ней получалось только с отливом. Фифу к ней просто тянуло. Золото там было разное, от погребальных масок, до кубков и женских украшений. Он тогда подумал, что в персидскую войну припрятали, что бы дахам не досталось. Много же в то время прятали. Даже наличие мешков с афродитиками не насторожило. Ещё бы насторожить, если одна мысль была, что бы всего наизнанку не вывернуло. Это у них семейное невосприятие этой гадости. Они тогда вдвоём с пеонцем были. Даже Мёдик в храме отсиживался – учился. Педагог быстро в воде притопил мешки, что бы запах не шёл. И Фифа о них сразу, как о плохом сне, забыл. А золотишко они погрузили на лемб и вывезли.
Сначала всё гладко шло, что-то толкнули, на что-то покупателей искали, и не только на Самосе, сколько в самой Фракии. Тут то, кто покупать станет? Такие же студенты учатся. Сами рыскают что продать. А потом началось… хозяева объявились. У кого-то увидели своё золотишко, спрашивать стали.
Потихоньку и на Самос Фракийский прибыли. И ещё свои мешки с гадостью потопленной вернуть хотят, не только золотишко. Как они его вычислили, не столь важно. Гораздо важнее, что Фифе прятаться пришлось. Скрывался у Когтя. А ведь ещё занятия… В храм ходил переодевшись, накрасившись. Девушки тоже бывают разные. Вот из него особой красавицы не получилось. Не Илька он. Но страшненьким, жить тоже хочется. Такая мужеподобная бабец в Самофракии не редкость, особенно на их храмовом направлении. В касмилосы не по красоте берут, а по способности общению с животными. Красивые тоже встречаются, но они замуж и так выйдут, а вот знание животных, их повадок, лечения – для страшилки всегда заработок. Всё таки учиться животных разводить, знать что к чему надо. Многие это на практике изучают. Вот его Ксюха сюда приезжает, домик снимает и живёт, сколько хочется, всё переживает, что он похудеет на храмовых харчах. Вот так и учился, скрывался, бегал к Ксюхе, у Когтя прятался, ребята прикрывали, по учёбе натаскивали.
Потом нашли лемб хозяев золота, жрецы кабиры им помогли, реагенты подобрать, не зря они с Мёдиком у них тоже учились. Вот с Мёдиком они всё и взорвали. На какое-то время всё успокоилось. Потом опять объявились. Выбили их объединёнными силами вооружённых студентов. После этого Фифа домой и смылся, в Македонию. Оттуда уже с Лонкой прибыл.
Так Фифа и учился, то в храме, жрецов слушает, то скрывается, сейчас в основном в Ифесе, у Ильки. Радостное такое обучение. Ещё и по пещерам лазить успевает, хочется найти что-нибудь особенное, да и деньги на жизнь нужны. Весело, скучать некогда. Из храма его, несмотря ни на что, не выгнали. Иеры только на оставшееся золото лапу наложили, как на добровольное пожертвование. Когда Мотя с Фотей захотели сделать посвящение на этом “добровольном пожертвовании”, от нас, от всех, иеры почему-то воспротивились, не ожидая от близнецов ничего хорошего, и золотишко кануло в дебрях храма.
Наконец и Самофракия. Стоило ступить на берег, как Фифу тут же сцапала за руку Лонка и в храм потащила. Опаздывали жутко. Посудина, на которой он плыл, словно не бороздила морские просторы, а шла пешком, по дну морскому, присаживаясь на каждой мели, причаливая к каждому островку. Ксюха, тоже ожидавшая на берегу своего любовника, только и успела сунуть ему выпечки, что бы подкрепился с дороги. Вдовушка почему-то считала его худеньким, и вовсю старалась закормить, словно жертвенного барана перед закланием, да какого барана, быка, телка такого. Переживает, глупая, что он у неё слишком стройный, а он уже Ильку в плечах перегнал.
Испытание должно было проходить в деревянной части храма, общей со всеми хозяйственными постройками. Веселье и смех встретили их внутри.
Действие ещё не началось. Какое действо – драма. Фифа даже передёрнулся.
- Ты хоть готов? – Лонка, забрав у родича свои расчёты, заметила, как он побледнел.
- Неа, - Фифа радостно и беззаботно замотал головой, - Ничего не запомнил.
- Как отвечать будешь? – Лонка в испуге даже руки к груди прижала, так, чисто по-женски. – Ты же ничего не знаешь.
Перед глазами парня проплыла картина, как они пытались спарить ослицу с жеребцом.
Фифа, тогда. Привёл ослицу, в самой охоте к коню, запер их, и глубокомысленно сел ждать, посчитав, что природа сама разберётся. Ни ослица, ни жеребец интереса друг к другу не проявляли. Ну как же этим неразумным скотинам объяснить, что от них детки нужны. Проведя пол дня в размышлениях и наблюдениях, за этими, набивающими себе цену, копытными, парень не выдержал. Подвёл жеребца к выпендривающейся ослице. Та окинула их презрительным взглядом, и неторопливо, виляя хвостом, отошла. Фифа повторил попытку. Конь тоже усмехался над ним. Гад, они просто издевались. Хвала богам, рядом Лонка оказалась. Отстранив растерявшегося юношу, по-хозяйски, она рявкнула на ушастую недотрогу, скомандовала жеребцу, встать на свечу, и опустила прям на подставленный круп.
- Тоже мне, мужик, - хмыкнула дочь басилевса, окидывая родича смеющимся взглядом. Тот в изумлении застыл восхищаясь её чудо дрессировкой. – Ты что, не знаешь куда вставлять? Что ты его сбоку заводил? Ты бы ослицу ещё положил…
- Ну, я же не ослица, гхыр её знает, что ей нужно, - возмутился Фифа в ответ.
Для того, что бы здесь разобраться – бабой быть надо, решил Фифа. Это вон на Лонку жрецы чуть ли не молятся, предлагают в храме остаться, даже преподавать. Она, не в какую, заводы дескать ждут, дома дел хватает, да и отцу доверия с жеребцами нет, хотя тоже в этом храме учился, здесь имя Филипп и получил. Так, что домой – домой…
Если бы тогда Лонка не помогла, покрыть ослицу у него бы не получилось.
- Отбрешусь как-нибудь, - беззаботно Фифа поправил волосы, - Да не переживай.
Строгое, даже суровое лицо девушки недовольно нахмурилось. Фифа заметил для себя, что Лонка могла бы быть красивой, не будь такой строгой и властной, даже несколько грубоватые черты её правильного лица, тогда бы не имели значения, будь она хоть чуть-чуть помягче. Уж очень она сосредоточенная, весёлости в ней не хватает. С таким лицом и выражением, только войсками командовать или народное собрание вести.
- Да что вы с Илькой пристали, учись, учись, - парень рассмеялся. – Обойдётся всё.
- А если нет? – девушка поджала правильно очерченные губы. – Ты хоть понимаешь, что тебя изгонят! Собрался армию философов-недоучек пополнить? А если и того хуже, испытание назначат?!
- Лон, не пугай, - отмахнулся Фифа. – Обойдётся! Да и испытание не так страшно. Больше пугают.
- Пугают? Ты знаешь, что его не все проходят! Там умирают!
- Успокойся, враки всё это, - Фифа отстранив девушку пошёл к остальным ребятам, ожидавшим начала.
Заладили: учись, учись. Если человек не хочет чего-то, то сам себе массу причин и дел придумает неотложных, что бы прогулять, не тратить время на не желаемое – занудствовал Илька. Фифа это понимал, но… Вполне возможно, занимайся он землеведеньем в храме Кабиров, всё было иначе, никому не приходилось его прикрывать, да и он не прогуливал. А ослицы, ну не понимает он их. Просчитать корм и тягловую способность мулов они с Мёдиком давно сделали, а всякое пищеварение, строение… Ему этих гхыровых мулов Лиапп рисовал, что бы сдать, несмотря на специфическую манеру раба в живописи – засчитали. И что Лонка пугает!! Язык у него подвешен хорошо, отбрешется.
Фифа отодвинул плечом веселящихся друзей от водяного органа - гидравлоса. Его быстрые и подвижные пальцы стремительно полетели по клавишам инструмента. Быстрая, весёлая мелодия разливалась, наполняя радостью сердца. Водяной орган со стеклянными трубами являл миру чарующую песнь молодости. Все собрались вокруг Фифы, мальчишки, девчонки, молодые, сильные и чистые. Лишённые той гнили сомнений, метаний которая охватывает при общении с саками и их богами. Грязная, тёмная рука предательства, себялюбия и страха их не коснулась, или ещё не коснулась. Они стояли на пороге взрослой жизни. Ответив на вопросы, молодые люди, выйдут уже жрецами, обретя свои, взрослые имена и свой путь. Вчерашние девчонки и мальчишки разбегутся с Самоса Фракийского, кто на практику, на кого запросы пришли, кто в свои владения, по своим стадам, но всех их будет связывать единая семья храма, и каждый из них, всегда поможет единоверцу, родичу, брату или сестре. Храм и его единение – это сила.
- Давайте, заходите, - на верхнюю площадку, располагающуюся прям над органом, вышел служка.
Веселье резко закончилось.
По деревянной лестнице кто взбежал, кто медленно, нехотя, поднялся. И вот она заветная дверь, за которой идёт проверка знаний.
Фифа не боялся, у него просто разом всё рухнуло внутри вниз. Вот сейчас он преступит порог и шагнёт в бездонную пропасть. Юноша долго не решался этого сделать, сделать тот последний шаг, словно наталкивался на непреодолимый барьер. И всё же идти надо. Вот он последний шаг.
Круглое помещение храмовой кирки выглядело совсем не привычно. По всей окружности стояли стойла с животными. Только вместо быка была статуя, не привели жрецы быка, побоялись. При входе стойло со скаковыми конями, тонконогие, чуткие, готовые в любой момент сорваться на бег. Тут наверно, басилевс Филипп защищался. Интересно, Сурикова мать где ответ держала, что получила имя Девственной задницы – Миртала? Ведь тоже здесь, в Самофракии, училась, хотя, говорят училась на танцовщицу. Фифа, даже сейчас, при нервном напряжении не удержался от презрительной усмешки.
Дальше располагались мохнатые симпатичные ослики с пушистыми гривами. Там же стоял и преподаватель. Перекинутый через правое плечо гиматий драпировал его тощую фигуру, и он выглядел солидно, даже почтенно. Безбородое вытянутое лицо с впалыми щеками скрывалось под плоской шляпой. В руках – розги. Фифу передёрнуло, он физически ощутил на своей спине удары, за неправильные ответы. Что-то совсем не весело стало. Юноша перескочив стойло помчался к своим ослам. Лонка говорила, что их копыта отличаются от лошадиных, а он и не удосужился посмотреть.
Преподаватель преградил ему путь.
- Стой здесь и отвечай, а не ходи к мохнатикам.
Вокруг только и слышалось:
- Аксио! Аксио! – то один, то другой студент становились иерами, ответив на поставленные вопросы, получая вместе с жреческой степенью и взрослое имя.
Аксио Фифа так и не заслужил, больше надо было в храме проводить времени. Он сам настоял, что бы пройти испытание. Пусть уж лучше здесь его придадут погребальному огню, чем с позором ехать домой.
Обнявшись со своей Фруктой, в деннике студенческой конюшни, юноша жаловался на судьбу. Кобыла сочувствовала от всего своего огромного сердца. Она тыкалась мягкими губами в мокрую от слёз щёку, пытаясь утешить своего друга. Фифа рассказывал ей, как он засыпался на вопросах, что о таком, что его спрашивали, он даже не слышал. И ослы все эти не правильные, да и мулы тоже.
- Да, да, - Фрукта согласно трясла головой, поддакивая и во всём соглашаясь.
- Гады они все, - парень рукой стёр свои слёзы обиды, стыда.
- Да, гады, - тут же согласилась кобыла тряся ушами, забавно разведёнными в разные стороны.
Лучше умереть, чем терпеть такой позор. Если Лонка права, и на испытаниях убивают, то это для него лучший выход. По крайней мере матери смотреть в глаза не придётся, да и перед отцом… Вот так бесславно и закончится его жизнь. Так гадко Фифе ещё никогда не было. Как аристократ, он обязан принять наказание за свои прогулы, что подвёл своих. Не вдалбливай в него с рождения, что долг, совесть, честь, общее Дело – неотъемлемые спутники аристократа, может и думал сейчас по-другому. Другой бы сбежал, а потом, полученными в храме знаниями торговал, открыл бы философскую школу или на худой конец лечил животных. Так все делают, но они не отпрыски древних родов, на которых с надеждой смотрят их предки. Им честь блюсти не надо…
- Фиф, тебя ждут, - служка заглянул в конюшню.
Юноша вытер слёзы и обречённо пошёл. Он прошёл мимо деревянных хозяйственных построек храма, расположенных разомкнутому кругу. По дороге к храму идти не хотелось, с кем-то встречаться душа не лежала. Вот и шёл задворками, думал. День выдался погожий. Солнце яркое, тёплое. До лета совсем немного осталось, а дни уже совсем жаркие, светлые. И умирать так не хотелось. А может и лучше, что день такой солнечный выдался. Замечательный такой день. Наверно на островах Блаженных всегда стоит такая погода и ирои наслаждаются вечной охотой, купаясь в ласковых солнечных лучах. Интересно, а в Ирие как? Туда только лучшие попадают, сливаясь с Солнцем. Ему всё равно туда не попасть…
Фифа переступил через сток для воды. Вот и его, как грязную воду сейчас сбросят. Мысли в голове рождались разные, словно пузыри на кипящей воде.
До каменного храма, вросшего в землю, он не спеша дошёл. Что же, сейчас всё закончится. Всё привычное, всё ставшее родным за время учёбы. Портик храма украшали только две колонны. В темноте помещения их целый ряд, это угнетало. У стены одинокий стол с чашей, в которую стекает из стены вода. Чаша большая, медная, начищенная. Фифа умылся из неё, надеясь смыть охвативший его мандраж. Из соседней струи воды попил. И пошёл вниз, по лестнице, туда, где его уже ждала Кира, богиня данная ему при рождении и ведущая по нити судьбы прямо к самой Смерти.
Семеро иер в темных, порфировых гиматиях стояли вокруг деревянной лавки. Их поднятые руки с перебирающими пальцами, словно жаждущими свежей крови, трепещущей плоти, вызывали содрогание.
Фифа вздохнув, молча разделся и лёг на эту лавку, предоставляя себя судьбе. Пусть уж скорее всё случится. Голый, беззащитный, он принимал волю богов. Сложенные внизу живота руки, привыкшие к оружию, борьбе, не могли его защитить. Совершалась Зевсова воля.
Иеры закрепили на его лице маску, не позволяющую видеть то, что творится по сторонам. Он вынужден был смотреть только вверх, и перед собой, что происходит с его телом. Казалось, сейчас просто ремнями его придушат. Но жрецы только привязали юношу к лавке. У Фифы вся жизнь проходила перед его внутренним взором. Всё, с детства, до этих гхыровых ослов.
Иера проверил биение молодого сердца. Его холодная рука как льдом сковала всё внутри. Даже дыхание перехватило и закружилась голова. Вот он последний миг. Фифа ждал, что сейчас в сердце вонзится острый клинок.
Под ритмичные напевы иеры вскинули длинные острые мечи. Блеск от металла, как молнии резанул по глазам.
Клинки вонзились…. Фифа даже дёрнутся не мог, настолько крепко был привязан ремнями. Клинки вонзились вокруг тела юноши.
- Момент пройден – тихо проговорил кто-то из иер.
На рукояти мечей иеры поставили пластину, на неё водрузили серебряную чашу, широкую, на маленькой ножке. В неё из полотняного мешка выжали брагу.
Мгновенно были выдернуты мечи, с неимоверно точно проработанной синхронностью. Пластина последовала за ними. Исчезли ремни, и чаша почти уже шлёпнулась на обнажённый живот испытуемого. Быстрые, тренированные руки успели её перехватить, не дав браге разлиться. Фифа сел с чашей в руках. Он не чувствовал себя, своего тела и плохо соображал, что происходит. Кто-то подтолкнул его под локоть, и он стал пить из чаши брагу. Выпил сколько смог, больше в него не лезло. Остаток вылили ему на голову.
- Нарекается Филиппом, владельцем табунов – звучит откуда-то со стороны. Юноша плохо соображает, что все это всё происходит с ним. Он умер, как зерно, в земле и, пройдя момент, подобно зерну дал новый росток своей будущей жизни.
Ему помогают выйти на воздух под яркое солнце. На голову одевают венок из колосьев, на плечи накидывают белую ткань.
Юноша кутается в накидку пытаясь согреться, его всего трясёт. Судороги начинаются в животе, и вот выпитая брага рванулась наружу.
- Хорошо пошло, - иера похлопал несчастного по плечу, тело которого содрогалось от рвоты, помог придержать ткань, что бы не запачкать. – Правильно.
Как он добрался до Ксюхиного дома, Фифа не помнил. Всю дорогу трясло и мутило. На вопрос Лонки, встреченной по дороге, как всё прошло, юноша только отмахнулся. Что на дополнительных вопросах выехал. Говорить о пройденном испытании не хотелось. Именно из-за этого и к Ксюхе пошёл. Там не о чем говорить не надо. Хотелось увидеть её круглое весёлое лицо с сияющими глазами, прикоснуться к пышному, упругому телу со светящейся розовой кожей. Хотелось просто забыться и не думать, главное не вспоминать….
Женщина его радостно встретила, ждала. Она вся была спелая, сочная зовущая. У юноши даже сердце согрелось от её вида. Он окинул её оценивающим взглядом, усмехнулся.
- Лобок зачесался? Губы раскатала? Думаешь, я на тебя с порога так и прыгну? - с нарочитой грубостью и пошлостью осведомился он, пряча за холодным презрением только что пережитые страхи.
- Опять Ильке подражаешь, - красотка лукаво усмехнулась, погрозив любовнику пальцем. – Ты не он, помни это.
Она, призывно изогнувшись, разлеглась на ложе, и юноша не смог противиться этому изначальному, природному зову. Залез к ней и устроился рядом. От женщины веяло спокойствием, негой и какой-то надёжностью. Словно не он, воин, а она его защищала, умная, добрая и распутная. Именно это Фифе, теперь уже Филиппу, в ней нравилось, её беззаботное отношение к жизни.
- Почему Илька такой грубый? – Ксюха запустила пальцы в длинные, отросшие локоны любовника и ласково перебирала их. – Не повезло мальчишке. Родился слишком красивым. Все его хотят, с детства. Вот и перепугали до смерти. Никого теперь к себе не подпускает. Своим хамством он вокруг себя броню отрастил, что бы близко не подходили.
Она говорила медленно, тягуче. Юноша придвинулся к ней, такой тёплой, такой уютной…
- У него девочка есть, в будущем, - возразил парень, прижимаясь к полной груди.
- Вот и девочка в будущем, - Ксюха обняла его, вжала в себя. – Не верю я во все эти жреческие штучки. Конечно, в богов верю, в храмы хожу, жертвы приношу. Но вот во всю эту мистику иеров – не верю. Я женщина простая, даром богов не наделена, но прокормить и позаботится о себе могу. По земле хожу, не в божественном эфире летаю, время на это не трачу. Живу здесь и сейчас. Своим умом живу. Так вот, по мне реальное всё должно быть, что бы сжал, так чувствовалось. Что бы вставил, так в удовольствие. Придумал он себе девочку. Возраст такой, любви хочется, а боится. От реальной женщины шарахается, с перепугу. Да же от физического прикосновения чужого – дергается. Бабу бы ему нормальную, добрую, терпеливую. Что бы приучила к себе, мягкую, не напугала окончательно. Да кто же его выдержит. Он за своим панцирем спрятался, не выколупнешь, не хуже осьминога в амфоре притаился.
- Такую, как ты? – поинтересовался юноша.
- Какую, такую, - Ксюха приподнялась, заглядывая в глаза любовнику, проводя пальцами по его подбородку, чистому, гладкому. После одного из экспериментов с Мёдиком, кислота повредила юноше лицо. Жрецы вылечили, следа не осталось. Но остались последствия, возможно, что на всю жизнь Фифа лишится мужского украшения – бороды. Будут теперь думать, что у него как у скифа, лисья болезнь.
- Умную, умелую, - юноша оценивал свою весёлую и игривую женщину.
- И красивую, - вдовушка провела рукой по своему бедру, продемонстрировала грудь, перед самым носом парня. Тот крякнув обнял её, повалил на спину.
- И красивую, - согласился юноша. – Теперь я понимаю, почему твоё заведение называется Каликсена – угощающая красотой.
Женщина глуховато засмеялась.
- Я сам видел его девчонку, немного даже будущее видел, - мурча ворковал юноша целуя её шею, опускаясь ниже. От Ксюхи пахло молоком. Странно, вроде кормить уже перестала их малыша.
- А у меня ты ничего не видишь? – она отстранилась, прижала его руку к своему, начинающему округлятся, животу.
- Что, уже второй? – радостно аж взвизгнул он. – Какая ты у меня радостная.
Он лицом прижался к её груди, ощущая себя самого маленьким, любимым и неимоверно дорогим.
С покойным мужем у женщины так детей и не было, а от него, молодого, здорового, сильного, уже второго ждёт. Это наполнило парня счастьем. Была у него какая-то слабость к детям.
Кувыркаться сейчас не хотелось, пережитые впечатления были ещё слишком сильны. Вот так, просто, поласкаться, не думать, это самое лучшее, что могло быть. Умная, опытная вдовушка поняла его настрой и не настаивала.
- Слушай, - внезапно юноша вспомнил о Никаноре и его шкатулке. – А ты случайно ничего не слышала о беловолосом разбойнике, с коженной маской на лице?
Ксюха поудобнее улеглась в его объятиях, положив голову на плечо. Когда она думала, очень забавно морщила свой чистый выпуклый лоб, и насупливала брови. Что-то в этом было трогательное. Юноша скосив глаза на неё любовался.
- При Маржике, был беловолосый Калос, вы ему личико изуродовали, вот он, вроде, маску носит, - наконец в раздумье произнесла женщина. – Он, вроде, и банду Маржика унаследовал, что Оху служат, не лугаль там конечно, но главарь точно. Только это не здесь, а где-то в Финикии. А у нас… Не не слышала.
- Опа.., - юноша прикрыл глаза. Значит прихвостень Маржика объявился. Он от них тогда ушёл, и вот надо же…, явление. Не ждал он от богов такого. Давно в Македонии казнили Маржика, в другой жизни. И вот нате вам. Вообще всё было в другой жизни, в жизни Фифы. Филипп же всё чувствовал как-то иначе, словно прошлое было не с ним. Даже к Ксюхе он уже не чувствовал той мальчишеской влюблённости, которая была у Фифы. Да и что это было. И всё равно она оставалась для него родным человеком.
Филипп открыл глаза. Женщина прижавшись к нему уже спала сладко и беззаботно посапывая. Красивая, желанная, и в то же время, какая-то другая, но своя.
На сундуке, рядом со столом, лежали части вооружения, найденные в древнем кургане. Пелекус – двусторонний боевой топор на длинной рукояти и большой стенной щит минувшей эпохи. Он собирался всё это богатство продать, начистил, довёл до ума. Пелекус оружие для двух рук и сейчас используется многими фракийцами: и одрами, и у них в Орестиде. Вот и древние ею владели. Какой-то Бер был последним её хозяином, в его захоронение оружие найдено. Покоилось вместе с одноруким воином. И как только он таким пелекусом одной рукой управлялся. А вот щит отличается от современных, прямоугольный, несколько изогнутый, с вырезанным полукругом сверху. Как этот однорукий Бер всем этим богатством пользовался? Юноша поймал себя на мысли, что к этому оружию он испытывает более тёплые чувства, чем к рядом спящей женщине. А ведь он хотел это продать, только предварительно Ильке показать, что бы не продешевить. А теперь… Даже не знает. Что-то в нем изменилось внутри, там, глубоко. Да, он перестал быть уже тем бесшабашным Фифой, осталось только стать этим самым Филиппом. Ещё неизвестно каким будет этот Филипп…
Разбудил его крик чайки.
- Птицы ночью не орут, - прошептал Филипп садясь на ложе. Ксюха мирно сопела под боком. Юноша прислушался. Крик чайки, как сигнал, в своё время ребята позаимствовали у контрабандистов. В этот же момент в дверь ввалились люди. И одновременно, неведомо откуда, образовался лаз под столом, и из него выскочили двое.
Прям как смерть атинского Алкивиада, - пронеслось в голове юноши. За ним тоже гонялись и лаконцы, и дахи, и ещё масса всякая злопыхателей. А взяли и убили когда он с тёткой был. Любой человек в такие минуты наиболее беззащитен.
Проснувшаяся и вскочившая Ксюха завизжала. При этом она целомудренно пыталась завернуться в покрывало.
Юноша был уже на ногах. Схватив предательский стол за ножки, он обрушил его на вылезших из подземного лаза.
Вот же кроты, втихоря прокопали. Слышал он, что так дома грабят, но воочию увидеть такое не ожидал.
Змеёй уйдя от ножа, юноша локтем врезал кому-то в лицо и кувырком ушёл к лежащему пеликусу. Другого оружия в доме не было. Всё как у эллинов, всё по эллински, от ношение оружия в мирной жизни отказались. Варварство видите ли это.
Пеликус словно сам ждал его. В руках обоюдоострый топор запел в предвкушении свежей крови, будто изголодался, лёжа в гробнице. Хищник.
Ксюха оторопевшая, растерянная застыла у ложа, с испугом наблюдая происходящую драку. Её Фифа умело уворачивался и наносил удары, уводя от неё нападавших.
Женщина… Она видела, что нападающих много, а он один, молоденький, голенький. Ксюха не понимала, что для него, обученного воина это преимущество, бой в небольшом помещении, с многочисленным противником, которые, мешают друг другу.
В руках одного из нападавших блеснул нож. Да какой нож, огромный кинжал, Фифа такие показывал, времён Персидской войны. Ксюха представила как это лезвие вонзается в голое тело её Фифы! Схватив подголовный валик, женщина надрывно заверещала, то ли пугая противников, то ли подбадривая себя, бросилась на защиту своего мужчины.
Юноша подсёк одного нападающего, подрубил другого. От удара ножа в бок, ушёл, не забывая двинуть в ответ рукоятью пеликуса в пах противнику. И тут же рубанул следующего, мгновенно отступая в сторону.
Истерический визг резанул по ушам. Юноша видел обезумившее лицо Каликсены, перекрываемое воинственно поднятым валиком. Отбиваясь от сразу насевших двоих нападающих, краем глаза он заметил, как валик кому-то обрушился на голову. Тот развернулся. На лице Ксюхи промелькнуло изумление и она начала оседать. Покрывало спало раньше, чем белое, мягкое женское тело растеклось по полу. Женщина рукой коснулась торчащей из-под ребра рукояти. Ладонь тут же окрасилась кровью.
Что было дальше Филипп не помнил. Всё помутилось в голове. Вот лежит тёплое женское тело, не тронутое лучами солнца, розовое, нежное… Глазища Ксюхи в которых застыл вопрос.., кровь на ладони… И дальше кровь, кровь, кровь…
Кроваво-чёрный мир поглотил его. Пелена застлала глаза, сквозь которую с трудом различались кроваво-красные тени. Его тело жило своей жизнью, не чувствуя боли, эмоций, только из глубин сознания доносилось чав, чав, чав, чав… Это пеликус находил своих жертв.
А потом настало забытье, чёрное как непроглядный Хаос, и такое же необъемлемое.
Юноша очнулся распростёртым на полу. Он сел. Пелена с глаз спала. В отдалении стояли ребята с испугом смотрели на него, боясь подойти. Фока зажимал раненную руку. Мёдик держал в руках какой-то дрын.
- Ты как? – издалека поинтересовался моск. – Нас видишь? Узнаёшь?
Юноша кивнул. Ребята с облегчением вздохнули. Дрын был отброшен.
Он оглядел помещение. Тела изрублены, валяются в живописных позах. Ни один гад не ушёл. Ксюха…
Женщина лежала на полу как тряпичная кукла, брошенная ребёнком, которому надоело играть. Неестественно, неправильно. Он подполз к телу, мёртвому, тихому, бездвижному. Забрал из рук окровавленный кинжал. Надо же, вытащила, глупышка… Ксюха, Ксюха.
Она была привычна, дарила ему тепло, свою любовь, а он беззастенчиво это брал. Оба знали, что это временно. Она старая, содержала продажных девок. Он аристократ. У него есть невеста. Ксюха ни на что не надеялась, ничего не требовала, ничего не просила. Он помнил её весёлую и круглолицую, с горящими задорными глазищами. Как приезжала к нему, когда учился в Миезе. Как поводя круглыми, крутыми бедрами соблазняла Никомаха. Как этот старый врач делал всё, по велению её пухлой руки. Как они смеялись над старым пнём. И вот, её розовое лицо, ещё недавно сияющее изнутри здоровьем, радостью, распласталось на полу.
Юноша кинжалом, убившим Каликсену, отрезал свои длинные локоны, которые любили перебирать её пальцы. Вложил их женщине в руку. За этот день он изменился. Фифа умер, здесь, вместе с Ксюхой прошла его агония, и сама смерть. Жёсткие крылья Никс настигли его при ритуале испытания. Теперь он Филипп, и этого мальчишку, которого все звали Фифой уже не возвратить.
- Ты нас перепугал, - к нему подошёл Мёдик. – Никого не узнавал, нас бы так же задавил, как этих. Хорошо хоть от крыльца опору оторвали. Тебя ей пришлось успокоить. Перепугал нас жутко. Зверь прям какой-то! Ксюху жалко, озорная вдова была.
В двери домишки вбежал запыхавшийся учитель, проталкивая набившуюся молодёжь, он протиснулся к Филиппу.
- Ты это… вали отсюда, - перевёл он дыхание. – Тут разберёмся без тебя. За вещами позже приедешь, когда утрясётся. Всё вместе получишь, вещи, папирус об окончании…
Филипп поднялся, смотрел как-то на всё отстранённо. Мёдик накинул на него свою хламиду. Так, на голое тело залитое кровью.
Что же, сваливать, так сваливать. Филипп взял в руки пеликус. Обоюдоострый топор был тихий, спокойный, сытый, словно женщина после бурной ночи. А ведь он хотел пеликус продать. Теперь решил себе оставить, так же, как огромный щит.
Ещё в погребении, когда он только нашёл это оружие Бера, привиделся огромный бурый медведь с секирой. Значит, быть ему этим медведем. Филипп закинул на спину щит и молча вышел.
В гавани его уже ждал пеонец с кобылой, и себе где-то мула раздобыл. Дались им эти мулы. Хорошо хоть педагог денег прихватил, будет на что до Ифеса доплыть. Как раз успеет к Яськиным поединкам. Вот у кого точно, не каждый доходит до конца обучения. За единоборцами Смерть следом ходит. Во время боёв, школа на школу, случится может всякое. А то, что тут, на Самофракии, при испытании убивают – брехня.