Усталость, отдых, тишина, шум, наглость, застенчивость... А что существует между? Возможно вращение, вращение вокруг, в обратном направлении, вращение на месте или с погружением в спиральной проекции, с погружением на самую-самую глубину, почти что в бездну и потом устремить свой взгляд оттуда вверх, подобно стреле, выпущенной из лука, пронзить все это коническое пространство и оказаться в середине между двумя центрами...
Можно рисовать кистью, пером, сухой иглой, карандашом. Он рисовал пальцем, сначала выдавливал из тюбика с краской жидкую яркую массу, а потом направлял ее в нужное русло пальцем, феерическое действо, направляемое мыслью, видением и душой. Это выплескивание самого себя на холст было его способом рассказать, высказаться, объясниться с окружающим миром.
Нет-нет, он не был немым от природы, он не потерял голос в результате некой страшной травмы или болезни. Он просто потерял ощущение необходимости словесного выражения своих мыслей.
Мы сидим с ним в комнате, друг против друга, на фоне лукаво подмигивающего огня в камине. Безумное своеобразие нашего общения заключается в диалоге, при этом звуки исходят лишь от меня, мой собеседник молчит, если под этим понимать создаваемую голосовыми связками вибрацию. У немых обычно богатая мимика, разнообразная жестикуляция.
В какой-то миг мой молчаливый художник прерывает свое действо на мольберте, и обращает свой взор ко мне, пристально проникая вовнутрь моего хрусталика, пронзая его насквозь. Меня сковывает какой-то гипнотический обруч ощущений, свитый из покорности, любопытства и страха. Жар от жала его взгляда настолько могуч, что все мои ощущения постепенно таят, оставляя лишь лужицу ожидания...
«Я не вижу дна, оно постоянно уплывает...Задержи его...! »
Неожиданность звучания не знакомого мне до сих пор его голоса подействовала как камешек, брошенный в бездонный колодец. И все еще покоряясь действию гипноза я срываюсь из кресла и бросаюсь к мольберту, хватаю тюбики, изогнутые пальцами моего художника, и пытаюсь сделать их такими же ручными, какими они были в руках у него. Мои пальцы не слушаются, они еще скованы, они еще не осознали хроматизма прикосновений. Борьба за освоение ощущений длится совсем недолго.... и вдруг на холсте появилась первая капля, алая, густая, без очертаний.... Я прикасаюсь к ней пальцем и сразу же отнимаю его от холста, жжение пронзает мою кожу!
«Неужели это...? но откуда?»
«Моим учителем был сапожник. Да-да, именно сапожник. А что тебя удивляет? Он шил туфли только один раз в год, а все остальное время в году он искал цвет, он бродил по лесам, городам, ночевал в горах и на берегах речушек и озер, он впускал в себя ореол заката и выдыхал восход солнца, чтобы по вечерам вдохнуть лунный свет. Он питался птичьми трелями, запивал каплями дождя. Семь нот и семь цветов радуги сходились и расходились как перышки веера, превращаясь в шатер, служивший моему сапожнику приютом. И вод под сводами этого гигантского купола из боли, страсти, сомнений, отчаяния он обретал познание чувств, впуская их в себя по чуть-чуть, не расплескивая, растягивая момент наслаждения поиска, подводящего его к амфоре, хранящей загадочное сокровище...»
Мой художник умолк.
И я была признательна ему за наступившее молчание, мне не хотелось окончания его притчи, мне хотелось придумать его самой.
Вот хитрец!
Ведь он этого и ждал.