... Наверное, все началось с этой крохотной комнатки, в ней, как в сутеевской сказке, помещались все, кто в нее заходил. Здесь было столько воздуха, сколько необходимо было для рождения настроений, мыслей, чувств.
Я сидела всегда в уголке дивана, невероятно дряхлого, чтобы на нем подпрыгивать, и необыкновенно жесткого, чтобы на нем просто сидеть. При этом мне представлялось, что я невидимка, а поджав под себя коленки, я превращалась в своем внутреннем зеркале просто в гномика, или в того самого муравьишку, который первым прибежал спрятаться под купол того самого гриба.
Передо мной было огромное скопление всевозможных книг. Безусловно, все они различались по цвету обложек, по их размерам, толщине, высоте, какие-то из них подпирали собой полки, какие-то лежали на полках, изгибаясь под тяжестью верхних соседей, но для меня они отличались только одним – буквами. Каждая из букв, которую я видела на их торцах, рождала во мней целый шлейф картин, которые, смешиваясь с моей неуемной фантазией, преображались в презатейливые истории.
И только на одной полке стояли книги с буквами, больше похожими на грациозно-величественные ветки деревьев, источающие из себя некую магическую притягательность. Они не отпускали от себя моих глаз, они вонзались в мой мозг, они бросали мне вызов, рождая во мне одновременно с этим ощущение защищенности.
Руки моего деда, огромного роста и крупного телосложения, человека мощного не столько физически, сколько благодаря внутренней независимости, прикасаясь к обложке этих книг, становились хрупко-трогательными, расплываясь в необычайной нежности от прикосновения к жаркой плоти бумаги. Я следила из своего укрытия за его взглядом, и мне казалось, что я вижу строчки его глазами, и что смысл их переливается в мой мозг, и, проторив там свои собственные тропинки, не засыпая их мусором из опавших известных листьев-слов, оставляет их там навсегда.
Я никогда не спрашивала у деда, что это за причудливые буквы, и почему они такие другие... Вовсе не потому, что не получила бы ответ, вовсе не из боязни перед его строгостью, я не могла себе позволить всколыхнуть тайну, обнажить непостижимость...
Однако моя пытливость не оставляла меня в покое, меня тянуло войти в этот мир, во что бы то ни стало.
Как-то вечером, я вошла в комнатку-кабинет моего деда, и одна из этих книг лежала открытой на его письменном столе. Ее беззащитность и обнаженность были настолько непорочны, что я невольно протянула свою руку и прикоснулась к этим пожелтевшим листям, полностью исписанным ровными рядами причудливых букв. Что я ощутила в этот момент?
Стыд, восторг, окрыленность, и целую массу ощущений, названий которым я не ведала тогда, а сейчас мне не описать их и вовсе.
Однако все эти всплески, эта вдохновленная смесь совершили чудо – каждый из этих знаков не показался мне незнакомым, каждый из них разговаривал со мной, спорил, обнажая при этом весь смысл стоящего за ним содержания. Невероятная гордость овладела мною, я боялась перелистать страницу, чтобы не растерять только что приобретенного всенаивысшего доверия, и тут почувствовала, что я в комнате уже не одна, за мной стоял мой дед.
Он что-то неслышно произнес, я попробовала прочитать по его губам, но он опередил меня и произнес вслух: «Это и есть твой путь, девочка, не сворачивай с него ни за что на свете!»