Иногда биография начинается вовсе не с рождения, а с какого-то момента, который даже и не связан напрямую с жизнью этого человека. Начало может быть заложено даже не в материнской утробе. Да и вообще, некая точка отсчета сама по себе настолько условна, что начать можно абсолютно отовсюду.
Может, именно эти различные пути в сознательную жизнь и их разные стартовые позиции и есть те самые инкарнации. «Почему нет»,- отвечает мне моя взрослая учительница-ученица. «У меня, например, очень много жизней, и все они проходили параллельно друг другу, развиваясь, расширяясь, удлиняясь, иногда укорачиваясь, но никогда не пересекаясь. Я никогда не смогла бы написать свою биографию, в моей жизни нет диапазона от и до, в ней нет ни одного завершенного периода, в ней есть всплески, мазки, оттенки, и только они имеют некую лишь им свойственную последовательность, если понимать под этим словом именно передвижение по следам.»
«По чьим следам?» - спрашиваю я, одновременно удивляясь блёклости заданного вопроса.
«По следам встреч-общений»,- и тут же комната, в которой мы сидим и беседуем с ней, озаряется каким-то изумительно ярким свечением, как-будто слова чиркнули об ее душу.... А дальше был какой-туман из звуков, эмоций, голосовых вибраций, окутавший меня и все пространство вокруг...
Я слушаю ее истории, которые она вычерпывает из своей памяти, и пытаюсь, абсолютно непроизвольно подчинить их привычной хронологической или какой-либо иной цепочке последовательностей, однако все мои подобного рода попытки рассыпаются впрах.
Она напоминает мне скульптора, высекающего образ из груды камня. Скульптор-сотворяющий – творец, и тут выскакивает вдруг слово «творог». Только выросшие, проросшие и набравшие силу, как на опаре, образы способны приобрести очертания и укрепиться надолго в нашем сознании.
Дочь у нее была одна, а всего их было семеро. Семь девочек в едином мире, и с совершенно разными устремлениями. Один воробышек среди грациозных лебедей.
«...в прилагательных, с основой на твёрдую «н», после неё должен стоять «ы»: красный, зеленый, черный, казенный, полезный....»
- А как же «синий»?
Вот именно, а как же быть с теми, что не поддаются никаким правилам, не поверяются никакими логическими цепочками, выламываясь всем своим существом из общего объяснимого ряда, причем вовсе не являясь теми самыми исключениями, подтверждающими правило, а скорее теми исключениями, которые необходимы для разрушения тех самых назойливых правил, тех схем, в которых место лишь схимникам.
Все ее действия, движения, мимика, улыбка никогда не были изолированными от ситуации, и в то же время, они как бы были неким раскрытием скобок каждого отдельного момента.
Мы продолжаем заниматься русским языком, при этом наши роли постоянно меняются, переплетаясь друг с другом: я учу ее русским словам, а она учит меня их понимать, заглядывать в их суть так, как это возможно только для человека, не расставшегося с детским любопытством и выросшего в условиях повышенного прагматизма.
Ее жизнь насчитывает уже очень много лет, однако нас разделяют не цифровые выражения, между нами кисельно-молочные реки и холмогорья, не имеющие обозначенных границ, и зернышки чечевицы, брошенные детьми, чтобы найти дорожку обратно.
Она садится в свой лимузин, выжимает максимальную скорость, испытывая.... возможность, возможность скорейшего достижения цели, возможность, но не наслаждение. Ее воробышек на сиденье рядом, в едином образе с ветром, растрепанными волосами, упивающийся самим движением, его мощью и соком.
Движение, жжение, воображение, ворожение... От есть, а до нет, как в музыкальном ряду – «до» это всего лишь начало, и только от него все устремляется вверх, через «соль», пересекая «смысл» и устремляясь все дальше и дальше к вершинам холмогорья, с которых не видно чечевичных зерен, да и вряд ли они там уже нужны.
Мы поднимаемся вместе с ней по ступенькам моего дома, на которых полосами отражается солнечный свет, и неожиданно она останавливается посреди лестничного пролета: «Как это поразительно, а я ведь эти ступеньки видела когда-то давно, в самом раннем детстве...».
«Но ведь в этом нет никакой загадочности, наша память вся состоит из таких всплесков-заплаток, и их рисунок далеко не всегда соответствует реальности.»