Дед Анисим был настоящий русский мужик. Коренастый, сильный и телом и духом человек. Бабушка моя, про таких мужиков, говорила: « Как кряж, не распилишь, не продашь».
Николай, мой бывший муж, (царство ему небесное) в душе романтиком и путешественником был. Любил дорогу. Мне красоты Забайкалья показывал. На мотоцикле и на тракторе, когда он по своим рабочим делам ехал, колесили с ним по лугам и пашням.Не поверите, даже на комбайне с ним тряслась по пашням. Было интересно. Ночевали в зимовьях, один раз даже под открытым небом пришлось ночь провести. Средь чистого поля. Ехали на гусеняге(гусеничном тракторе. Николая за плугом отправили.На полпути солярка закончилась, до зимовья далеко, пешком не дойдем, ребенок маленький с нами. Он взял канистру, пошел в деревню, а я с сыном осталась в тайге. Воспоминания не из приятных. Ночь глухая, на земле спать- змеюка может наведаться, да и звери недалеко ходят. Волки, например. В гусеничном тракторе, на металлических сидушках, сильно не развалишься. Из теплой одежды была только вязанная кофта, которой я укутала сына. Спасалась ходьбой. Ходила туда сюда ,туда сюда, не отдаляясь от трактора. Николай вернулся уже в шестом часу утра. Доехали до зимовья в Булугье, напились чаю, поспали немного и поехали обратно… Больше на такие путешествия я не соглашалась. А вот в Курлею, к его родственникам - деду Анисиму и бабке Ульяне, ездила с удовольствием. Даже когда не брал, напрашивалась. Во- первых потому, что там уже в то время открылся прииск "Южный". Золотоискатели орудовали вовсю. Целый городок современного типа выстроили. Интересно было заглянуть за забор. О их быте легенды по деревне ходили. Про какие- то шведские домики рассказывали. Мол, они их в разобранном виде привозят, потом собирают. На территорию посторонних не пускали. Но, через забор, якобы, кто- то умудрялся заглянуть, видел это чудо. В первый раз и мы не к деду с бабкой ехали, а посмотреть золото-прииск. Покрутились за забором и только. К родственникам Николай позвал чай пить с шаньгами. Говорит: «Бабка печет свой хлеб. Не воспринимают они магазинный». Хоть возможность и была купить, хотя бы у тех- же золотарей.
Курлея- таежная, полуразрушенная деревушка. Кругом вековая не тронутая тайга. Огромные сосны, березовые рощи, земляничные поляны: ведрами там землянику собирали. Мари, заросшие голубичником и брусничником. Этой первозданной красотой можно было любоваться, не отрывая глаз. Мы надышаться не могли тем воздухом, хоть в Закаменной тоже был лес и не хуже. Но дома все- таки была цивилизация: дороги, пашни. Даже глубоко в лесу можно было услыхать звуки деревенской жизни. Здесь, в прямом смысле этого слова, царила тишина. Курлеинцев, к тому времени, уже расселили. Работы не было. На прииск жителей района не принимали. Такой указ был: «Только приезжих». Для того, чтобы устроится туда, нужно было выехать в другой район и минимум три года там прожить. И то шанс, стать золотарем, был невелик. В деревне осталось несколько семей, категорически не согласных с переездом. В том числе и дед Анисим с бабкой Ульяной. Дом деда Анисима стоял рядом с дорогой. Въезжаешь в Курлею и вот она - избушка на опушке. С резными ставенками, с рублеными сараюшками вокруг. Деду мы никогда не сообщали о том, что приедем, но он нас всегда встречал на дороге. Чутье у него было особенное. И слух отменный. По рокоту мотора мог наш мотоцикл узнать . Я с каким- то мистическим страхом входила в первый раз в этот дом. Зашла и онемела: дом - музей. Помню, у нас в кладовке тоже хранились разные принадлежности старинные. Были там приспособления для выкатывания, выбеливания белья. Моя бабушка объясняла: «Вот эти покрытые рубчиками, до блеска отполированные бруски с ручками и есть стиральная машинка старинная». Здесь, в доме деда Анисима, я воочию увидала, как ими пользуются. Бабка в этот день стирала. Уловив мой интерес в глазах, она тут же начала объяснять: « На рубчатый брусок «лопатину» кладешь и вот этой скалкой и три». Дед суровой, проваренной (покрытой варом) ниткой зашивал ичиги. Мы тут же получили урок: как правильно сучить нитку и как правильно «проварить», то есть покрыть варом, чтоб ее никакая сырость не взяла. И как правильно шить шилом. Буквально вся утварь в доме была самодельная: стол, накрытый чистейшей домотканой скатертью. Я ее тут же пощупала. Приятное похрустывание под рукой. Накрахмалена. Огромный самовар был водружен на стол. Косячок –( угловая посудная полка), был заставлен чашками, кружками. Всюду вышитые дорожки (продолговатые салфетки расшитые орнаментом и цветами). Они висели на стенах, как- то по- особенному, наискосок. Полки на этажерке, тоже украшали такие же салфетки, только квадратные. Кровать была закинута лоскутным одеялом. Гора подушек. Узорная русская печь. На полу половики, тоже домотканые. Полы, выкрашенные охрой, блестели, как желтое – желтое зеркало. Самопрялка, сундук и еще много разных экзотических, на наш взгляд, и нужных им в обиходе, предметов домашней утвари. Около центральной стены- комод старинной работы. На стенах портреты и на комоде тоже фото в рамках. И одеты старики оба были, как настоящие лесовики. В добротную, самодельную и удобную одежду, и самое главное безукоризненно чистую.
Гостили мы в этот день у них долго. Пили невероятно вкусный чай из высушенного шиповника с тыквой. Ели легендарные шаньги и тарки. Потом бабка показывала мне фото и долго рассказывала о родных. Я, конечно же, ничего не запомнила. Николай с дедом, какими- то мужскими делами занимались на улице. К вечеру, пока не стемнело накормленных, одаренных и обласканных, они проводили нас до дороги. Николай говорил мне: « Видишь, какой дед своенравный, никак не хочет в цивилизацию». Я не знаю, чем дед до пенсии занимался, в то время он исполнял роль – «смотрителя леса». Это он сам себе такую должность выдумал, власти его поддержали и даже разрешение выдали на полезную деятельность: бумагу с гербовой печатью. Денег ему за это, конечно никто не платил. Но помогать, помогали. Где- то трактор выпросит в совхозе: спахать и лунки набить, где- то саженцы в лесхозе закажет. Но в основном делал все сам. С утра и до ночи в заботах. Говорит: " Живу тут с пользой. А что я в деревне буду делать?» Мы много раз бывали у них. Дед водил нас по мари. Там на месте выжженной тайги, когда - то давно пожар прошел, а так -же на месте лесосеки бывшей, он целуе березвые рощи разбил. Говорит: « Вот они мои девочки, «шпитомцы» мои любимые, как же я их брошу то?» Березки в ту пору уже выше человеческого роста поднялись.
Как- то приехали мы, а дед с бабкой нас не встретили. Мы заволновались. Не случилось ли чего? Зашли и облегченно вздохнули. Они у телевизора сидят. Счастливые. Кино смотрят. Свет им золотари провели, ну они сразу- же и телевизор купили. Дед смеется: « Бабку теперь от этого ящика не оттащишь, с голоду уморит»
События того дня, о котором я сейчас буду рассказывать, глубоко врезались в память. Мы деду с бабкой продукты везли и порох, дед заказал. Николай один хотел ехать , я напросилась. Нравились мне эти люди, своей душевной чистотой и добротой подкупали. Скучала. Дед, хоть изредка, но бывал у нас, бабка же не выезжала совсем. Укачивало ее в дороге. Каждая поездка в Курлею для меня была праздником. С утра настроение на все сто. Дело было летом. После дождика ехали, точно помню, потому, что пыли не было. Тайга благоухала. Дед на дороге не встретил и даже их пес не облаял. Обычно он тоже выбегал и заливался радостным лаем. Пока муж разгружал поклажу, я вбежала в дом ,радостно поздоровалась и осеклась тут же. Бабушка сидела на стуле, какая- то вся прямая и безучастная. Мне показалось, что она лет на двадцать за это время состарилась. «Хорошо говорит, что вы приехали, деда- то в каталажку забрали». За что? «Да человека - говорит,- чуть не угробил»
Пошел -говорит, как всегда обходить свои владения, мой смотритель. Через некоторое время, вбегает в дом и двустволку, зачем- то со стены срывает. Я в голос. Он говорит: «Я ему варвару покажу, где Кузькина мать живет!» Я-говорит-ничего понять не могу. Убежал и пропал. И ночью домой не пришел. Утром с прииска пришли, спрашивают. Говорю им, с новым духом не знаю, где он и что с ним. Долго никого не было. У меня сердце проваливалось. Потом привели старика, зашел, молча взял документы. Увезли, так он сказал, в каталажку…»
Мы все узнали значительно позднее, от самого деда. Конечно, его не посадили. Он к нам заехал после допроса. Долго сидел посередь избы на стуле: потерянный, несчастный, большой старик, молчал и качался из стороны в строну. А я плакала в кладовке от пронзительной жалости к нему. Только за чаем и разговорился. Рассказ его был очень тяжелым. Говорит: «Иду утром к своим березкам, песни еще намурлыкиваю. Настроение было хорошее и день хороший, ясный, ничего не предвещающий. Видно далеко. С вечера лунок набил, саженцы приготовил , шел новые березки садить. Подхожу, смотрю, что- то неладно. След тракторный. Гусеницами землю избороздили. Свежак.»
"Кто и как без ведома тут лазил- думаю. И тут же перед моими глазами картина предстала: по мари, как раз по моим березкам и листвянкам молоденьким, трактор лесины тащит. Зачикирены еще неправильно. Бороздят деревья землю и с корнем деревца вырывают. Сердце у меня чуть не разорвалось. Кричу трактористу, махаю руками –" Ты, что вражина, делаешь, дороги тебе нет, что ли? Вывозить вывозите, а губить то еще зачем?» А он, тракторист- то, ржет, издевается еще. Назло поперек насаждений попер. Ну, я домой галопом, двустволку схватил, подождал, когда спустится и вышел с ружьем наперевес. Маячу - Не остановишься, пальну в лоб. Он вылез из трактора, и давай меня вразумлять.
-Старомодный ты говорит, какой- то дед, не зря тебя тут дикарем дразнят. А у меня, эти белые красавицы перед глазами. Комок в горле. Обида невыносимая и жалость. И еще злость. Ну и выпалил я ему под ноги, не сдержался. Тот, как заяц, заскакал по релке. Долго я его гнал. В глубь тайги загнал, думаю там порешу. Пока шел, немного успокоился. Грех на душу тоже брать не к чему. Но и оставлять его безнаказанным не мог. «Лезь- говорю - на дерево». Ить полез! Пакостливый, а трусливый. Вот я его там, и держал почти двое суток. Думаю: «Свалишься, сдохнешь, не моя вина». Там их и нашли. Чуть живого от страха тракториста и валящегося с ног от усталости и горечи деда. Говорит: «Все бы ни че, «гумагу гербову» забрали, запретили всякой деятельностью заниматься. Но и это ладно ещё. По добру то, пора и отдохнуть. Но ведь гнетет как! Мысль мучит: « На черта я столько жил? До этой минуты, зачем доживал? Чуть раньше ушел бы в мир иной, счастливый бы ушел. А теперь как же? Боль эту, что страна справедливость теряет, с собой нести. По ихнему, что - я преступник? Не посадили, милость сделали. Ну, спасибо им! А они знают о том, что внутри меня теперь не сердце, а сгусток боли?..»
Знаю, что после этих событий дед слег. И бабка. Знаю, что в скорости бабка умерла. Меня моя, горькая доля, вынудила уехать из Забайкалья. На похоронах бабы Ульяны я не была. Деда забрали к себе родные. Говорят, намаялся сильно старик, не все в порядке было в жизни, обижали много. Но все таки дожил он до глубокой старости, в 90 лет ушел. Похоронен в Широкой. Бог судья тому, кто обижал. Для меня эти люди - Легенда. Вечная им память!