Я, конечно, не жил в Тбилиси. В Баку я жил, почти всегда, сколько себя помню, а в Тбилиси мы приезжали в гости.
Детская память, как она действует? Вспышка - и улица горбатая, булыжные стены домов, резные балконы,
Мейдан, Авлабарский мост, островерхие церкви, ресторан на горе, фуникулёр, кладбище на горе,
Пантеон Мтацминда,
Вокзальная суета, поезд - раз, и всё погасло.
Иногда появляется это всё - кусками, внезапно, ниоткуда, на мгновенье.
И думаешь - где же это было, Г-споди, когда это было!
В последний приезд в Тбилиси, уже в зрелом возрасте, на улицу меня не пускали, так и просидел в доме у родни. Смотрел телевизор, где произносил речи Звиад Гамсахурдиа – с аккуратной причёсочкой, с вытаращенными глазами – я ни слова не понимал, но он мне нравился – видимо, потому, что не понимал.
Прошло ещё немало лет, насыщенных всякими событиями. Работал я как-то в музее в Москве. Отчитал лекцию по высшей нервной деятельности, сел за компьютер, (своего у меня тогда не было). Думал, почитаю что-нибудь интересное, до следующей лекции два часа, отдохнуть бы от коры мозжечка. Включаю комп, и как-то выхожу на некий текст, пробегаю глазами, и вижу знакомые слова. Тбилиси, Петхаин, Авлабар. Стал читать сначала.
И тут...
Зашумела вдруг улица, запахло нестерпимо айвой, которую режут дольками на варенье, стало светло, так светло, как бывает тбилисским ранним летом после ночной грозы, незнакомые люди ожили вдруг, и заговорили, перебивая друг друга. Дед Меир, каббалист, спустившийся с гор, который первое, что сделал, так это сразу взял и умер, немедленно став вечным, а потом появился полоумный еврейский старик, другой, который отказался уйти из заоблачного селения вавилонян, потерявшегося в горах Кавказа, полностью обезлюдевшего, и стал бессмертным.
Жизнь, которая упирается сама в себя, потому что продолжения ей нет, как нет и окончания.
Запах духов и аромат бойни, солёный, как сама соль, плач великого сироты Йеттима Гюрджи, летящий над самым сладким городом, в каком только я бывал, а это значит - над самым сладким городом Земли:
"Этот стих неисчерпаем, потому что он - душа.
Речь поэта стоит много, - жизнь не стоит ни гроша.
Что захочет - то услышит в этой речи человек:
Потому я за стихами коротаю этот век".
Эти улицы все разом вернулись, и церкви, похожие на очинённые карандаши, и базар, в котором запахов всегда на один больше, чем товаров, и дивные эмоциональные люди, неровные, как сам ландшафт Кавказа.
Их имена, прозвища, свадьбы, рождения, смерти, бар-мицвы, переезды, сказки,
Послания и разочарования.
Мир столь яркий, и переданный с таким поразительным мастерством, что после прочтения закрываешь глаза - и темно уже не делается.
Два часа тогда не прошли, они просто промчались, пора было лекцию читать, а я не могу, я смеюсь, а потом плачу, а потом опять смеюсь. Отменил я лекцию, сказался больным. Какая лекция, Г-споди. Я остался в музее на ночь. Я дочитал до конца. Я был в полнейшем восхищении. Я прочёл имя этого гения, оно мне ничего не говорило:
Нодар Джин.
Потом я достал книгу, прочитал всё, что только нашёл.
Я понял, что мне нужно с ним связаться.
С Нодаром. Спросить. Много чего узнать. Легко ли вдруг понять, что ты не один на этом свете?
Что есть человек, который чувствует, как ты, который понимает всё?
Живой человек, с которым можно перекинуться словами в этом мире, полном молчаливых и неживых?
Я решил написать Нодару. Даже начал писать, но, как все ленивые люди, не дошёл до середины – решил, что проще позвонить ему в Америку. А сначала, конечно, позвонил в Тбилиси.
Родственнице, которая знает о тбилисской интеллигенции всё. И эта родственница, моя двоюродная тётка, весьма образованная женщина, считающая себя княжной (несмотря на то, что её прадед продавал в Цхинвали кошерное мясо) сказала, что Нодара больше нет. Я в отчаянии переспросил, может быть, она ошиблась, это не тот Нодар, это, несомненно, другой Нодар, мало ди Нодаров в Грузии?
Нет, сказала она, этот тот самый Нодар.
Г-споди, подумал я, Г-споди, ведь никто теперь мне не ответит на мои вопросы. О жизни, о смерти, о том, зачем и кому мы все тут нужны.
Читаю его вновь и вновь, и снова плачу, и снова смеюсь.
Светлой памяти
Нодара Яковлевича Джинджихашвили
08 01 1947 - 8 04 2002