Подруги

               

В дверь постучала соседка Тома, почти ровесница. Обе разведены, обе с лихвой нахлебались горюшка, впалые щеки, сальные, тонкие, как пушок волосы, брезгливо отталкивают. Ни на что не хватает денег. Она настолько вымотана, еще чуть-чуть и жди нервного срыва,  в одежде преобладает черный цвет. Если есть бухалово, расслабуха пойдет на всю катушку. Халат выглядит очень неприглядно, самой паршивой привычкой является вытирание рук о собственный зад. Тома очень любит смаковать о мужиках. Нет, бывает же такое: лицо худое, а попа шире маминой. Руки в боки, соседка заходила по комнате спохватившись, сбегала к себе за пивком, и пошел разговор о наболевшем.
- Где взять нормальных-то мужиков? От безвыходности найти денежную работу, у них опускаются руки и не только, они деградируют, идут на дно, у них выцветают глаза,  душа выцветает, раньше я того не замечала. Лет двадцать назад был живой интерес, стрельба глазками. Каждый из теперешних пердунов был хорош - помани только, внутри все пело, трепетало, пульсировало, просто летали бабочки. Летишь мотыльком на огонь, обжигаешь крылья, пробуешь нектар и горишь, а заживут рану - снова к огню. Несомненно, жар сейчас утихает, на пепелище костра едва теплятся угли, становишься осторожнее с выбором, мы превратились в гадюк, они - в сволочей, наливай, а то уйду. Сгонять еще за баночкой, а, подруга?
- Отнюдь, я много не пью, мне и корыта хватит, - мотнула головой Вика. Так у тебя вроде бы прошлый месяц был один на горизонте? Не прогоняй - зажралась. Женатый, почти с шестнадцати лет ходил в море, пусть бы в запаснике был. Дикарь - ну и что, обращаться с женщинами не умеет - где было учиться? Мать рано умерла - я помню, ты смаковала о нем, будто замуж собралась, наверно я о нем больше знаю, чем ты. Рос с мачехой, жесткая школа выживания – пригляделась бы, не умеет льстить – научи, стеснялся сказать, ты мне нравишься или люблю - помоги, позволь себя любить.
- Эх, Вика, откуда тебе знать о нем больше, чем я? Может, того, может, ты с ним ближе знакома, а? Через стенку живем, пока я на работе, ты… да ладно – не дрейфь, всем хватит этой мякины.
 Сколько раз пыталась глаза закрывать на его недостатки, привечала, звонит по утрам, будит на работу, интересуется о здоровье, а чего еще сказать – не знает. Чтобы называть солнышком и зайкой? Похоже, и тут через себя переступал, позванивает, только мы просто друзья, разрешаю общаться и все - не более того. За шестьдесят, а глаза блестят, как у мальчишки, смешно, да пусть бегает, кто не дает? Матершинник, но все же человек беззлобный. На курсы пошел, жизнь менять хочет, компьютер осваивать, как первоклашка экзамены сдает, мне докладывает, билеты зубрит. Скоро получит корочки охранника. Оно конечно, может и прав - всю жизнь учимся, не знаем, сколько времени нам отведено, надо ловить моменты, принимать взлеты и падения, если двое встретились за шестьдесят, на небесах это кому-то надо. Сколько раз прогоняла за неумение изъясняться, ходит и ходит. Прогоню, злюсь  и жалею, скучно одной, как-никак, а мужик. Не могу позвонить, когда захочу – жена, видите ли, трубку хватает, кто ее просит? Ни себе, ни людям, сама не живет, спят по разным комнатам, питаются отдельно, а хватает! Не могу видеться в выходной – я бесправна. Время уходит, будущее туманно, все очень зыбко и непонятно. Придет и давай о войне тарахтеть, я ведь не солдат, воевавший с ним в одной роте – правда? Я говорю, эй, друг, ты куда пришел, алло - гараж! Губу подожмет и замолчит, не знает о чем говорить. Ты обо мне скажи, какая необыкновенная, единственная, наври, навешай лапши на уши, мы это любим – так? Так. Гоню и прощаю, разрешаю прийти, и снова с треском вылетает. Я виновата в его жестокой школе жизни? – нет, оставляй все за порогом. Неотесанный болван, все извилины мозга отмерли, отбили на войнах. По телефону один раз в любви признался - так легче, не видно, наверно винца макнул, самой дорогой женщиной называл. А пришел, я ему в лоб, ну, повтори, что вчера говорил, вот я живая, вся перед тобой – признайся. Снова губёшку поджал и молчок - паразит! Надеялась, мужик изменился, теперь все будет по-другому, и на тебе, ни тпру, ни но, а так ждала. Ключ хотела отдать, пусть в любое время приходит – фигушки. Звонит и говорит, это не телефонный разговор, я тебе что-то принесу. Жду, и что ты думаешь, принес? Запыхавшись, ни здрасьте, ни прощай, бросил какие-то портянки, поддевку от резиновых сапог, а еще старую, необработанную лисью рыжую, вонючую шкуру, которая сто лет валялась в гараже, провоняла, глаза на лоб - представляешь? Воняла по страшному, тут же и выбросила все на помойку. Зато принес, о здоровье заботится, чтоб не замерзла, сердобольный, нечего сказать - я в шоке. Так и не услышала, что хотела слышать о нашем будущем, крякнул: «эх, сейчас бы прижать», потерся нижним местом – до тошноты противно стало просто не хорошо, дар речи потеряла. Не нижним местом надо думать, мозги включай, пойми, чего женщина ждет, не внизу - в области груди, чтобы екнуло. Хорошо ключ мой не взял, на себя не надеется. Попросила десятку на хлеб – денег у меня тогда не было, достает именно десятку, не больше и не меньше, со стуком кладет ее на стол: «на, я не жадный». Так гордо положил, словно миллион выложил. Да, проверку на вшивость не прошел. Как после этого на них надеяться? Понимаю, разведшкола, весь мир объездил, Афганистан мозги сдвинул, тогда и сиди с женой потихоньку, не лезь на «подвиги». Негде и не у кого было учиться, а мне отдуваться? Понимаю, жена отшвырнула, правильно - за дело, ничего не умеет. Нуждаешься в тепле, тогда и веди себя подобающе, притворяйся, как мы притворяемся? Дикарь лохматый! Хотелось пожалеть, отогреть - не получается, до мозгов не доходит, учить бесполезно, в момент забывает все нотации. Конечно, Вика, приятно, когда звонит, пусть кто-то есть рядом, но до постели не дай бог - дурак! Начинает балаболить о войне, глаза горят, разговор не иссякает, просто оживает весь, а доброе слово сказать -  сразу и теряется. О нас бы так жарко рассказывал, так нельзя, ругаю, потупит глазки, как нашкодившая кошка и опять замолкает, скорее бы убежать. Да пошел он со своими бзиками, о здоровье жен друзей, о рыбалке, охоте, лишь бы не обо мне - придурок! Мне здоровье чужих жён по барабану - ты обо мне скажи. Последний раз знаешь, что ляпнул с порога, мы, говорит, с мужиками вчера посидели, выпили маленько, я им сказал - бабу нашел, а у меня не стоит, а она хочет, аж плачет. Ну как после этого назвать, неужели я об этом плакала, я плакала о нелегкой безденежной жизни. Мясо принес, якобы друзья с охоты привезли, а оно  из домашнего холодильника, от жены спер, старое, как та шкура и два высохшие, как вековая старуха, апельсина, дома не съели, и выбросить жалко, а я чо, я все сожру! Ну, вот, мясо-то с этикеткой Евророса – понятно? Этим мясом как дала по морде, вылетел, как пробка! Вот такой ухажер был.
- Да уж. Как вместить в человека часть божьего света, если в нем сплошной негатив, он должен сам в первую очередь меняться, а не кто-то за него это делать. Вот стакан, доверху наполненный дегтем, пока половину на землю не отольешь, мед туда не влезет. Все делается по желанию, пусть то будет наркоман, пьяница или вояка. Насколько человек хочет измениться, настолько и изменится. Сколько из стакана выльем, столько и вольем. Один художник сказал: «Лягу, закрою глаза и читаю «Отче наш». Вдруг череп словно открывается и оттуда идет мягкий, живой, спокойный свет, хочется, замерев, созерцать.
- Я не верю, Викуся, со мной ничего такого не было.
- А я верю, свет действительно исходит из глубин неба, он течет из макушки, внутрь головы - в центр. В самом деле, хочется созерцать и лечиться - попробуй, доверься этому потоку, пропусти через себя и получится. Нужна вера. А может, пусть бегает это ухажер, Рит, позволь любить, как умеет, без сюсюканий, вспомни, когда сама любила, и как было больно любить. Видела я разок его, глазки светятся, бежит, торопится, радехонек повидаться – не прогоняй. Позволь меняться изнутри, с самого детства он ничего хорошего не видел, пусть бегает, с тобой он увидел свет, ты права - от скуки, просто от скуки держи. Ты нужна ему, он это чувствует, его послали небесные покровители, вы встретились не случайно, ты доктор его души. Наверно, женщинам, которым не везет в любви, уготована такая миссия - позволять себя любить, но не любить самой.
 - Да пошел он к лешему,- зло выкрикнула Тамара - прошел пешком войну солдат, а бабу победить не может. В этой политике я торчащий гвоздь, не несущий никакой нагрузки! Гонимый - за Отечество живот положит, гонитель в штабе отсидится, ой, что-то я не туда пошла, мозги поплыли.
 Вика подошла к зеркалу и недовольно отвернулась.
- Клянем мужиков, а если посмотреть в зеркало, мы тоже не клюковки, согласись? Страшнее атомной войны. Не пора ли сойти с моста, сотворенного из фантазий и грез? Прочь с дистанции, старые перечницы, уступите дорогу молодым, ишь, размечтались, красиво, когда мост уходит в облака, но может и растаять?
 - Вполне, - хмельно кивнула Тома,- и от такой мысли  становится паршиво, хочется до чертиков напиться. А если уж  этот придуманный «мост» есть, значит, есть и надежда на появление  любви? Любовь эта должна быть без заморочек и скандалов, тихая, домашняя, похожая на плюшевого медвежонка. А влюбляться никогда не поздно, для исполнения желаний, просто надо поменять взгляды - вот и все.
 - И я о том же. Ой, мамочки, на кого я похожа?.. Иногда кажется, это не я - совсем чужое лицо.
- Э, подруга, стоять сюда, у тя чо - глюки, вроде не пьешь? - подперев собой стену, спросила соседка, - когда красится баба – пусть замирают боги.
- Нет, правда, Тома, - изменилась  до неузнаваемости, надеюсь на чудо, а его нет - се ля ви… «Это ты про что, про какое чудо - в штанах у мужиков что ли?»
- Тебе, Томка, об одном бы балаболить. По мешкам под глазами можно судить о наличии грехов и разочарований, губы, некогда пухленькие, теперь по-старушечьи сжаты, словно предстоит невыносимая пытка. Да так оно и есть - жизнь сплошное испытание, послушай, как умно написано в одной книжке, вдумайся в каждое слово - сплошная философия:
«Как затравленная волчица смотрю я на восток, ветру завидуя. Из форточки гуляет взгляд - не улететь. Дым очага рождает облако. Дождь изливается в сердце. Фонарь на ветру одинок, темень и холод навстречу. Время сейчас не до песен. Раненая чайка в полете. Не видно берега. Листик, вот-вот сорвется. Напор ветра решителен и полет неизбежен. Звезды в оконных проемах. Слякоть беспокоит ум. В вазе кусочек осени. Закроешь глаза, и мириады миров плывут тающей вереницей. Одинок человек в устремлении. Обворожительна в полете бабочка, мне бы за нею. Цветы умеют слушать. Веков, как иголок на елке.  Долгий день не утомит глаз. Осколки солнца под ногами. Как до высот добраться? Влажен человеческий след. Сознанием полнятся горы. Суета открывает занавес. Вспомни о кричащих. Мудрость в глазах незнакомца. Духовные люди в родстве. К ромашке тянется ухо. Мир велик сквозь очки и лупу. Жизнь кипит и в корневище. Не в личинке ли сила? Энергия бесконечна и в камне. Лепестки дрожат в дуновении. Течет в океане время. Сколько света, столько и тьмы. Искать богатство в суете - абсурд. Не слышен голос ветра, облака удивляются. На стебле играет роса. Теплом успокоилась долина. Течение жизни вне времени. Миллиарды звезд, в плавании. Воды неустанный ход. Страсти земные в прошлом. В будущее опадают листья. Огонь не отвергает дым. Неопровержимо дыхание теней. Долгий день не утомит глаз. Жизнь состоит из кристаллов. Знай, для чего пришел. Распахнула глаза фиалка, смешно кувыркнулся шмель. Сплетение веток и судеб. Как сосчитать песчинки? Борьба биополов вечна. После зимы – весна. Найди золотую середину. Соль творения слаще сахара. У дерева тоже есть слезы. Семя прорастает мыслью. Далека любовь к близким. Близка забота невидимых. Уйдем в порхающий мир»
 - Здорово сказано?
Взяв фото, хозяйка потрясла им перед носом Тамары:
- Вот она, я, смотрит эта дева в загадочную даль, весело, с надеждой, глаза блестят, губки сочные вишни, и не догадывается о предстоящем вдовстве, испытании на выживание, с двумя детьми на руках. Так хочется сказать своему молодому двойнику: что ж, девонька, желаю удачи, завидую таким ясным глазам. Не все еще потеряно, мы еще повоюем за уроки добра, раскурим трубку мира, но выйдем из «боя» не без потерь, а той потерей является наша красота. Капни, Томик, выпьем за терпение, женскую выносливость. Подобно солдатам, мы всегда в строю, вечном бою за сохранение семейного очага, такая борьба изнуряет. Я испорченная временем, непосильным тяжким бременем. Счастье спряталось за ветлами, за закрытыми воротами.
- Но та борьба и закаляет? – вскрикнула Тома. - Неплохой духовный запас в твоем заплечном рюкзаке, а? Та, на фото и ты, теперешняя - собираете алмазы и жемчуга, бриллианты и сапфиры своей души. «Так ведь не идти же к Богу с пустыми руками?»
- Прекрасные у тебя были глаза. Сейчас уголки губ спрятаны в глубокие складки обвисающих щек. Не обидься только, Вика, но так прячется лодка летним зноем в прохладную тень. Выщипанные брови не молодят, пора бы перестать драть их пинцетом, а волосы - что за прическа, не пятнадцатка стричься под мальчика?
 - Предлагаешь, носить парик? - повернулась она в пол-оборота.
- Ну, его к лешему, выбрось в мусорку, стрижка эффектнее, - махнула рукой Тома. - Это ведь ты придумала, ты? «Что я?»
- Ты придумала те заумные слова, я тебя знаю!
- Ладно, ну я - плохо разве? Смотрю в окно и придумываю. Ох, и красавица... зубной протез сверкнул  солнечным зайчиком в старом дупле. Ну и как ты себе, старая вешалка - довольна, нравишься? Сделаю подтяжку, буду, похожа на китайца, - иронично съязвила себе хозяйка.
 - Да уж, не зря тебя батюшка в церкви за русскую не признал, к исповеди не допустил, а сестру запросто, а? - сползла с дивана Томка, умостившись на полу, - так кто же тебя делал?
- Вроде в роду все русские, правда, со времен Ивана Грозного живем вперемежку с татарами, чувашами и мордвой, у мамы спрашивала - молчит. Да разве есть чисто русские-то - покажи пальцем, в каждом намешано будь, здоров. Батюшка долго расспрашивал: как у нас молятся, как крест кладем, какой веры - на себя бы посмотрел! Гремучая смесь, из меня вышла - какая ему разница, почему не спросит у китайца, кто он такой, если китаец в христианской вере ходит, то и причащать не надо? Все молятся щепотью, я двуперстием, щепотью Иуда Христу соль давал, не буду я щепотью молиться - так мама научила.
- Дык, батюшка-то наверно с похмелья был? - захохотала Тома. - Он такой же грешник, даже похлеще, такие машины у них, и девочек имеют, прости мою душу окаянную, но, подруга - не нам судить?
 - Это верно. Мост через облака, зеркало и фотографию - интересная получается философия. Стоишь на нем, он шатается, того и гляди, рухнет в бездонную пропасть времен. Посмотришь вниз, а там ничего и никого, только дымка, гул тишины, не всем слышимый, аж дух захватывает, страшно, притягательно и интересно. Ни птиц, ни зверей, один на один с необъяснимым, беззвучным, но до отказа заполненным пространством. Низ-верх-право-лево-все одно.
- Выдумщица ты, Вика, ну и выдумщица, скажи лучше, куда нам сходить, надоело сидеть в четырех стенах.
- Хочешь быть счастливой, не цепляйся за любовь. Уйдя с головой в работу - не думай о ней дома, можно заболеть от того и другого. «Я тебя не об этом спросила!»
- Обнови - продолжу. – Ты,Томуля, выходила замуж по расчету, ради жилья – верно, что из этого получилось- не родилась любовь - почему? Да просто вы ее ангелу не заказывали, вот смотри, стала ты отвоевывать его территорию, поломала уклад мужа - не так ли? Расставила свои побрякушки, его - зашвырнула куда подальше, все подгребла под свою гребенку, тем самым унизила в глазах других. Хотела как лучше, а получилось, как всегда?
 - Это у всех так. Несколько лет я боролась с его пагубной привычкой, - понуро буркнула Тома, - пить перестал, зато переключился на игровые автоматы, которыми запружен город - каково? Никто не заставляет игроков залезать в долг. Это тоже учеба жизни. Если человек не исправляется, силы небесные могут забрать жизнь, либо получит болезнь. Нельзя вмешиваться в дела небесные.
Стоит голодный, тощий, небритый, упорно ловит «лягушек», представляешь - сутками! С ноги на ногу переминается, зажимая мочевой пузырь, мерзнет, а не уходит. Уж купил бы этот автомат, да привязался дома к нему цепями, чем на морозе, зато люди не будут славить.
 - Эх, Томуся, у меня то же самое, оттого и развелись. Взял в банке ссуду, людям долги раздать - и ссуду не платит. Дома врет, говорит, полгода зарплату не дают, пришлось, скажем, так - деру дать, дабы не перекинули ту ссуду на меня. Да и так уж из банка звонили, спрашивали, где он. Теперь долги высчитают через бухгалтерию. Что с народом делается!..
С ума посходили, бабки пенсию проигрывают, мамаши с колясками прутся, присосались, одну такую с трудом откачали, таблеток наглоталась, не подумала о ребенке, который рядом на постели сидел. Пятьдесят тысяч проиграла – которые муж валютой оставил, сам в море пошел. Мать узнала, чуть с ума не сошла. Сами виноваты - не подходи, коли слаб. Один дурак тыщу выиграет, другой бежит, оторвать куш побольше, а хозяин-от не дурак? Накрутит в свою пользу, а вы кидайте, кидайте. Глаза бешенные, взгляд далек от реальности - погибают люди…
В девяностых годах, в книжках вычитала - будет болезнь через деньги, тогда не понимала - вот оно, пришло времечко. А развод дается в назидание - не присваивай чужого жилья. Хорошо, если наказание свыше придет в легкой форме, многие так и живут в неведении.
- Постой, охолонь малёхо. Как понимать проживание жены на метрах мужа, выходит, она должна иметь свой угол? Белиберда получается, эт сколь надо жилья, если каждому иметь свои метры, что за семьи получатся?
- Я не о том, мать моя, - заумно ответила Вика. - Если в семье любовь и согласие и гармония - ангел наградит, даст хорошие условия. Допустим, один из супругов возгордился перед знакомыми, какой он молодец, якобы, переделал жену, перетянул на свою сторону, «обтесал», подмял под себя - брак лопнет по швам. Не присваивать надо, не считать своей заслугой - все от бога, муж, жена - не личная заслуга.
 - Ты наверно права, подруга, - кивнула Тома. - Не стерпелось, не слюбилось у нас, остались друзьями.               
                И лепила,
                и творила,
                и прощала,
                и кляла.
                Только время
                потеряла.
                Не живу – как умерла.

Эх, удержаться бы на твоем выдуманном мосту, видеть бы только светлые облака и сны. Скажи, почему женщинам не везет? У меня на работе…
- Стоп, -  прервала Вика соседку, - у тебя на работе. Разве работу создала ты, разве работающие должны подчиняться тебе? Работу создал Бог, когда тебя и в проекте не было. Тысячи людей до тебя трудились на этом месте, Бог только проектировал, в какую семью тебя отправить, в условия, где бы стала ты работать дворником, а говоришь - у меня.
- Не умничай, начиталась всякого, я хотела сказать о разведенных женщинах пенсионного возраста, о молодых речи нет. Сидят те в обеденный перерыв, только о невезении языки и чешут, хозяйственные, домашнюю лямку тянут, детей, ремонты - а развод неминуем, скажи, нужны ли вообще мужьям ломовые лошади? Бывало, в детстве, завяжет соседка голову тряпкой, заохает и на печку, а кормилец: и за скотиной, и за детьми, воды наносит, баню протопит, так и проскрипела - его пережила.
- И правильно делала, молодец баба! - хлопнула по столу Вика. - Нам суждено слабыми быть, а мы все берем на себя. Не лучше ли прикорнуть к сильному плечу, всучить молоток и гвозди - пусть забивает! Надо дать понять - он сильный, он о нас позаботится, тогда муж не позволит тебе красить окно, передвигать мебель, лучше вызовет мастера, сделать ремонт, если сам не умеет.
- Не дала досказать, - отмахнулась Тома. - Пенсион плачется - кому нужны на старости лет, хочется внимания, а кто на них взглянет? Через пару лет и мне на заслуженный отдых, страшно, сейчас одна, никто внимания не обращает, а потом? Хорошие мужья при женах сидят, любовниц имея, и все ладно. Табличку на шею не повесишь: «караул, замуж хочу!», на танцульки не пойдешь, там моложе нас рыскают. Женщины правы, кто взглянет на пенсионерку, пойдет в нашу хибару? Напугается кавалер, убежит, не дойдя до комнаты, да и боязно начинать жизнь вдвоем - у каждого человека сложился свой уклад, свои привычки, поздно притираться, поздно характеры менять.
Дни летят, строишь планы, есть желание не отстать, надеешься, не там, наверно ищем. Домой никто так просто не придет, не знает, кто здесь живет, какие крали, но в гости ходить надо, через знакомых, друзей, глядишь и отколется.
 - Не отколется, соседушка, не отколется, - обидчиво высказалась Вика. - Разве только женатого? Втюришься, а он к жене бежит, как твой, забывая штаны застегнуть, одна досада от таких свиданий – слезы.
- И не говори, - отмахнулась Тома. - Ждала звонка, знала же - если телефон молчит, значит, тебя не ждут - верно? На третий день удосужился, но без всякого намека, слышалось только шмыганье. Очень сложно было поддерживать беседу, сам не знает, зачем звякнул, пришлось мне болтать, всю подноготную о себе рассказала. Видать, испугался, а друзьям сказал - не хочет быть подкаблучником - жена такова, голос, видите ли, у меня властный. Нет, ты скажи, а  - властный? Сама кого хочешь, боюсь. И все же вместо того, чтобы негодовать, когда нам что-то не удается, надо поразмыслить над создавшейся ситуацией, в чем причина, услышать внутренний голос, постараться исправить положение. На днях приснилась дочь, она стояла с распростертыми объятиями, мы долго не виделись, соскучилась – работа, рутина, нехватка времени. Стала я утром по частям разбирать этот сон и поняла – ей нужна поддержка. На другой день машинально взяла пятьдесят евро и ноги понесли к ней, эти деньги были нужны для оплаты кредита. Попросить постеснялась, помог сон, а за чаем выяснили – да мы еще богачи? За два года обе поменяли мебель, на черный день есть еще сто евро, через два дня аванс, внука в отпуск отправили двумя самолетами и поездом - разве не богачи? А подумать, у людей и на хлеб нет, больше отдаешь – больше дается. Из темной полосы надо уметь найти светлую искорку надежды, и ползти к ней, землю будешь грызть, лишь бы добраться. Иметь чистую совесть очень сложно, но стремиться надо. Расскажу про одних знакомых, вернее, знакомую. Ее хахаль живет со своей женой в разводе, но на одной жилплощади,  двадцать лет, три года он похаживает к Ленке, нет - четвертый уже попер.
Ситуация сложная. Ленка и Игорь не могут друг без друга, назревал вопрос перейти к ней, но у него есть сын – подросток, которого надо держать в ежовых рукавицах. Есть ли тут прелюбодеяние, грех? Обе женщины на равных правах. В отчаянии Игорь хотел переметнуться, но у Ленки только комнатушка, надоедят друг другу через три дня. Он предложил поменять её и свою, на двухкомнатную квартиру, но это не выход, пострадают все. Ленка решила оставить все, как есть до той поры, пока Бог не объединит их, или наоборот. Перейди он к ней сейчас, начнутся те же скандалы. Какая бы у него не была семья, разрушать не стоит, Ленка оставила за собой путь одинокой, но всегда любимой женщины – так подсказала ей совесть. Сложно, тяжело, но что тут поделаешь, лучше так, чем потерять совсем.
Соседки проболтали допоздна, Тамаре не на работу, проворочавшись всю ночь, она так и могла заснуть.
 По воскресеньям дворники не работают, это довольно заметно. Кругом грязь, мусорные баки переполнены, вывалив содержимое наружу, бичи и собаки переберут их до дна. Помощник-ветер по территории тащит пакеты, делая двор неприглядным. Мусор - протест развала Союза, мусор - протест низким зарплатам санитарок, врачей, слесарей, учителей и дворников. Власть чихает на народ, народ чихает на власть, никто никого не видит - так и живем. Нас травят, а мы живем, нас бьют, а мы смеемся, нас мало, но мы в тельняшках. Говорят, рождаемость повысилась, гробы подешевели - спасибо нам. Пили, и будем пить, а что остается делать? Фиг с ним, с мусором, перешагнем, в подъезд нырнем, за железную дверь спрячемся - накося, выкуси. Плюнем с балкона на лысину богатенького Буратино, задумается, как хозяйством управлять, сохранить в цельности. Народ-то он, ушлый, все понимает. Как к нему - так и он к тебе. Сядь на нашу пенсию, быстро мозги просветлеют, жирок спадет, и худеть не надо, засел в Думе на пожизненно, забыл, как земля пахнет. Ты отгородился от нас, мы от тебя, друг дружке не мешаем, лбами не стукаемся - и ладненько, живем.
Рвутся трубы, слесарь голыми руками кипящий люк открывает, в ад лезет, а коль латает – справляется - аврала не будет. Живем, ребята, а завтра хоть потоп. Если же таковой имеется, снова слесарь дыру собой закроет - тот же фронт? Вставит Чоп, обмотку запихает - и все в ажуре, лепота!..
 Жизнь бьет ключом, господа присяжные заседатели. В кармане слесаря черт ночевал - зачем ему зарплата, забыли, что есть «тот парень», на которого - не жалея живота? В брюхе бурчит, кишки дерутся - не беда и не то видали. Пока вбивает чоп, нечего о хлебе насущном думать - город спасать надоть. Эй, вы там, на верху, не топочите, как слоны, ежели каналью прорвет - кого позовете? Так-то. Вы без нас, как и мы без вас, давайте жить дружно?
 Сидим на алмазах, едим из корыта, шевелимся, выдвигаемся, задвигаемся - клоака -  всем нормально. В кармане рубль завалялся, упал под подкладку, если нашел – радость. Сдал бутылки, купил зимбуру - кипит житуха, санитарка на трех работах вкалывает - прогресс! Умудриться надо, сохранить макияж, маникюр, это под силу только русским женщинам, вот где передовая, вот где смекалка, ничего не просит, всем довольна. Пока она воюет, Думщикам думать нечего, сиди, в носу ковыряй, газетку почитывай - бурлит житуха. Двери, решетки, заборы, глухота, отпихнулись, отмахнулись, отмолчались. Думщики газеткой шелестят, уборщица прогуливается вдоль мусорных баков, посмотрела в небо - там богатенький «Буратино» из самолета ручкой машет, молодец, мол, так держать.
Пока тряпку для мытья полов и палку для швабры ищешь, он на Канарчики отобедать слетает, а ты ищи, ищи, может, вчерашний день найдешь. Слава богу, в одной из квартир старики померли, барахло на улицу выкинули - на весь год тряпок хватит. Кто сказал, что хреново живем? Вышло из строя ведро, купить новое, администратора не допросишься, накалила над свечой гвоздь, проплавила дырки, ручку затянула проволокой - готово. Выход всегда есть, только с умом надо подходить к важному делу. Ковырять в носу и дурак сможет, а ты попробуй додуматься, дырки возле ручки проплавить, чтоб та не срывалась, и чем – гвоздем, так на ком земля держится? Не подведи нас, век прогресса, а мы уж поднатужимся, не впервой, только не забывай, и мы не двухжильные, детей на пенсию тянули и внуков вытянем...
Старое поколение уйдет - кто глобус держать будет? Икру не пробовали - черт с ней, пусть она в банках гниет, родители не нюхивали - и нам не судьба, но мы живем? В подъезде крысы штукатурку грызут, дашь метелкой - как ветром сдуло. Берешь замазку, краску - и снова комфорт. Большие деньги платим на ремонт, они в безразмерный карман уплывают - всем жить надо, а как иначе? Знай, петушок, свой шесток. Терпи, стисни зубы, если не вставные, лишь бы враги не трогали, в дом не зашли, жуй под одеялом, темно - зажги свечу,  главное - было б что жевать. Крышу над головой не снесло - что еще надо? Сиди, молчи - не твое дело, целее будешь - кипит клоака!
И почему такая несправедливость, пашешь всю жизнь, с 16лет на тяжелых работах, а дело к пенсии - за душой ни рубля, организм дает сбои, хотелось бы работать, пока ноги ходят, до гроба - фигушки с маслом, хромай да притоптывай. Если на частника пахать – жилы вытянет, гроши платит, мужики не выдерживают, ломаются, а тут баба. Двенадцать часов - не хихоньки, тут уж, что уж. Пыталась одна так-то подработать, да обморок случился. Вроде соображала, да не знала, что делает, где находится, ноги ватные, ничего не болит, до дома без памяти шла, без работы нельзя и с ней морока.
Уходит здоровье, распухают ноги, страшит одиночество, и кто его знает, одной жить или кого приведешь – намаешься. Оно конечно - две получки да две пенсии - легче, а ежели лупня начнется, мужик без обеда - это вам не муку сеять, а бить будет? Мы работы не боимся, только пенсионерам тоже хочется внимания, тепла, обходительности, жалости, сострадания. Страдать в одиночку - самое паршивое дело. При депрессии по две недели на улицу носа не кажешь, воешь, воешь - без толку. Кого винить: частника, систему, время или себя, что на начальника не выучилась? На кого обижаться, за  неумение сколотить капитал, а вообще-то на кой черт этот капитал - ночами не спать? Вот и думай, что лучше.

 Метаясь во сне, по солнечной тропе, Вика шла среди темных, хмурых замков, встретив людей из других снов. Рассматривая ее, они проявляли сочувствие, ухаживали, от обеда, раздаваемого санитарками,  она отказалась. Почему все на нее так глядят?.. Желая уйти из незнакомого места, она убедилась - доктор не выпустит. Негодованию не было конца. Ну почему женщина так на нее смотрит, где Вика могла ее видеть? Подошедший мужчина участливо погладил ее руку, она брезгливо отдернула, сочувствующий не обиделся. «У тебя нет выбора», - сказал он. Медсестра сунула ей пирог, но есть не хотелось, в глазах людей Вика чувствовала свою обреченность. На небе показался плюшевый мишка, жалея себя, она заплакала… «Вот чего ей не хватает», - сказала медсестра. Дорогая, - сказал подсевший доктор, - оставайся, на твоем сердце небольшое пятно, необходимо сделать операцию, позволь сделать укол? Отказавшись, «пленница» вышла вон, поплутав, вернулась.
К вечеру к ней пришла Тома, пришлось обо всем рассказать.
 - Смотри, - обернувшись к окну, сказала Вика. - Человек идет, залитый солнцем, холодным, но ярким, он похож на ангела. А мне никуда из «каземата» выходить не хочется,  депрессия сжирает, сижу по два дня, сплю три раза в день, не знаю, что со мной. Устал организм, выход из полярной ночи сказывается, нехватка витаминов и солнца, ни наряжаться, ни краситься не хочется, гостинка на нервы действует. Слоняюсь в ночнушке, и сил нет, диван и больше ничего не надо - замкнулся мир. В люди надо выходить, в музей, в гости. Закисли мы тут, правда перекрытия скрипят, того и гляди - обрушатся, в туалет сходить страшно. Кто сюда придет? Мужчинка убежит, не дойдя до двери, испугается коридора, наутек свистанет! Хоть до дыр замойся, все равно пол страшный, никакого вида. Дом-ужастик, привидений не хватает, а вообще – и они есть, иногда половицы скрипят. Ну и ладушки, и так проживем, не в петлю же лезть? Бог даст, разбогатеем.
Смотри, «Апокриф» показывают, люблю я эту передачу, надо же как-то просвещаться? В передаче говорится – нельзя писать, не прожив сюжета. Книг не читаем, а от жизни отставать не хочется, и так кругом сплошная чернуха. Моя знакомая ходит на «лито», а тут и ходить не надо – литобъединение на дому.
 - Сколько в тебе непознанных планет, - покачала головой Тома, - с виду обычная, замызганная баба, а к искусству тянешься всей душой, словно травинка к солнцу.
- Эх, Томка, не хочется быть навязчивой, втоптанной в грязь, вспомни своего Артема - что из этого вышло? И так одни запреты с самого детства, обиды тоже оттуда. Как их подавить? Будучи ребенком, я металась в бреду, болея скарлатиной или еще чем - не знаю. Ждала помощи от родителей. День, второй валяешься  красная, как рак, горю, перед глазами все плывет. Потолок кружится, как в фильме «Вий», набирая бешеный ритм, изба заколдованно пошла в пляс,  куда-то лечу, очнувшись, облизываю сухие губы – попить бы. Мама мечется между скотиной, ребятишками и грубым отцом - до меня не доходили руки, лежишь, лежи дальше. Приехали с севера гости, привезли лимоны, красную рыбу, от всего воротило, ничего в рот не лезло. Воспаленный взгляд встретился с взглядом проходившего мимо отца. «Вставай, кобыла, ишь, разлеглась, не видишь, гости у нас?» А этой кобыле лет семь отроду. Ее бы пожалеть, прижать к материнской груди, провести прохладной рукой по кипящему лбу, смочить губы. Повинуясь приказу, сползла я с печки и тут же упала, ноги не держат, а как упала, так и забирайся сама. А в другой раз, годом раньше, замучил меня коклюш, кашель с кровью выворачивал нутро, до судорог, до смерти. Не успевали убирать кровь с пола, она текла откуда-то из горла и из носа. Страшные детские муки пережила, в больницу бы, да она далеко - в городе. Болеешь - бог с тобой, выживешь, слава богу, помрешь - похоронят. Испытание болью, естественный отбор, выживал сильнейший. А как ухо болело - рассказать? Орала, что есть мочи до утра, и ни тебе компресса, ни участия, ни примочек. Ладно, каплей не было, но самогонка-то была? Намочили бы тряпку и легче станет. Орала, я орала, отцу надоело, как закричит:  «замолчи, сволочь, а то убью!» Вжалась я в подушку, выла  потихоньку, не помню, как и забылась. Вот так. И такие прострелы всю жизнь получаю – от мужиков, не веришь? Выживать - не привыкать, зато закалилась, подобно булатной стали - не согнусь. Хорошим воспоминанием согреваешься, плохое стараешься забыть. Каждый человек живет на своем необитаемом острове, исправить положение может он сам. Есть хорошее высказывание: «если ночью снятся хорошие сны, то в твоей жизни нечего менять, а твое отражение - твои поступки». Мои сны не бывают хорошими, там страх и борьба, и все равно мы сильнее мужиков, настоящие мужики - это бабы! Меня спасают стихи. Говорят, творческий человек живет сейчас в мусоре, грязи, неузнанности, ему хочется узнавания, услышания, отзвука своего таланта. Некоторые говорят - в наше время он никому не нужен, так стоит ли творить? Я думаю иначе. Есть земной творец, есть тема, есть тьма, мусор, вакуум. Если Господь вложит в человека талант, он будет творить в любой ситуации, не смотря ни на что. Пусть это будут: четыре стены, мусор, грязь, тюрьма, кровь или потери. Он не сможет иначе, это является потребностью, создание картины, стиха, музыки, является радостью. Слушай, Томка, разгадай сон? Задолбала во снах больница, всю жизнь снится, два дня бьюсь над разгадкой и никакого толку - слушай:
 …Щепа, доски, бревна, снуют люди, иду делать ремонт подруге. Ощутила боль в животе, якобы у пупка разошлась кожа, подобно слоеному пирогу с черникой. Люди вызвали скорую, меня положили на носилки, а вторые лежали рядом. Едем мимо дома бывшего мужа, он помогал переселенцам таскать вещи, я кричу: «Ему, ему скажите, меня везут в больницу!», медсестры не слышат. Ужасаясь своему виду, подступила тошнота. Неизвестно сколько просидела в таком положении, но меня переложили на каталку, просьбу о подаче бумаги и ручки, медсестра не выполнила. В отделении шел ремонт, сливаясь с колером стен, маляры  превращались в голубые кувшины, статуи и вазы. Темно-синие стены были живые - очень красиво! На операционном столе обо мне забыли, убедив, с болезнью справлюсь сама. Выйдя на улицу, я увидела зачуханного муженька, так хотелось поделиться новостями, но он не слышал.
 - Подруга, - хлопнула по бедру Тома - когда этот сон снился – перед разводом? Вот те на! Говоришь, не слышит, зачуханный? А ведь и правда, помнишь, мы его видели, худой, голодный, будь уверена - и в долгах.
- А я ныне опять во сне летала, мне помогала мама, - покачала головой Вика. – Там была я девчонкой, готовились к школьному балу, надо было придумать разные номера. Вспомнив, что умею летать, решила продемонстрировать свой талант детям, встала на цыпочки, затанцевала балериной, этого показалось мало. Сделав сальто, мостик, я перевернулась в воздухе несколько раз, обещав научить этому других. Друзья заохали от удивления. В четырех стенах показалось тесно и я, оторвавшись от земли, полетела через окно, небо ожило, засветилось цветными искрами, зазвучала музыка, хотелось лететь выше, выше, к сожалению, мешали провода. Поднимаясь над городом, я чувствовала легкость и счастье, провода расступились... Переворачиваясь, паря, плавая, не хотелось возвращаться, меня засасывало, тянуло прочь от земли. Опомнившись, зная, что там оставаться нельзя, с усилием я полетела назад в свой класс.
Дом, крыша, окон не видела, труба, в которую попала, стала тесной, похожей на ночную сорочку, в которую влезаешь каждый день. Внутри печной трубы росли зеленые елки, с поднятыми руками протиснулась ногами вниз, боясь уколоться об иголки. Друзья встретили восторженно, заглянув в мои глаза, с завистью они увидели тайну и тоже захотели летать. Из окна показалось прозрачное лицо с голубыми глазами - это была мама, заметив мой взгляд, она медленно растаяла.
                Я на гору взойду
                у святых на виду.
                с Богом встречусь
                в слезах,
                задрожат мои
                плечи…

 …На долю Вики выпал кусочек счастья и где, в общем коридоре гостинки. Маленький, плюгавенький, настоящая сухая вобла, зацепил с первого взгляда. Дрожа в предчувствии всем телом, вышла к нему с бокалом вина, когда он ремонтировал дверь соседей. «Что-то с этим мужиком у меня будет, вопрос когда?»
Ждать пришлось месяца два. Жену, с которой жил в гражданском браке, оставил в Одессе - у нее отпуск, сам раньше времени рванул домой – потянуло на «подвиги». Он вспомнил женщину, с тоскующими, манящими глазами, протянувшую ему бокал вина… Пенопластовыми плитками Вика клеила потолок, когда он постучал в ее дверь, не так-то легко открыть, когда мешает стол, нагнувшись, с трудом дотянулась до дверной ручки. Удивившись ее неподдельной радости,
 Анатолий прочитал по глазам: «тебя тут ждали». Поскольку в гостинке его, как плотника все знают, «засвечиваться» не стоит, он предложил пойти к нему. Даже на смертном одре, она не отказалась бы от той ночи…
Притягательный голос околдовал. Словно кобра на флейту, тянулась  Любава на звук всем грешным нутром, роман затянулся на четыре года. Хотела про-гнать, и прогоняла, разорвать - и разрывала, жена грозилась облить лицо кислотой, но Толян ходит и ходит, трезвый и пьяный. Будучи в команди-ровке, по - пьяни потерял мобильник, позвонить неоткуда, оба сходили с ума. Ежедневные признания в любви питали ее, придавая силы, наполняли стра-стью, без этого она просто бы свихнулась. Он обещал изменить жизнь, перейти к ней, любовь хороша на расстоянии, но не будет ли тесно в одной комнатушке, стоит ли разбивать семью? Там родной дом, здесь друг дружке можно надоесть за неделю. Что дальше? Роль любовницы сложная, ревнивая тетка, заигрались, не ошибаются ли? Он идеал со множеством недостатков, прозванный храмом пороков. Курящий, кашляет, равносильно туберкулезнику, не один раз кодированный от пьянства - можно ли такого любить? Без памяти бросилась на зов, заполнив до остатка душевную пустоту - с голодухи? Никто, никогда в таком возрасте не говорил, не врал ей столько слов о любви. Подарок судьбы, стоит ли сжигать мосты, рвать привычки, надо ли жить вместе? Рассуди, боже, наставь, вразуми - баба свихнулась, сошла с тормозов, вошла в чужую дверь. А надо ли ее закрывать? Как в детстве хочется кричать от страха, выть, биться башкой об стенку и тут же благодарить, хватаясь за сердце, чтоб оно не лопнуло, не остановилось от счастья. Бывало, пьяного мужа, валявшегося у порога, переступит и дальше пойдет. А этого мокрого, пьяного, грязного, уложила в накрахмаленную постель и, любуясь седой макушкой, слушала до утра храп, считая себя самой счастливой женщиной на земле. Не богатый, без приличного пиджака и галстука пленил ее сердце. Женскую натуру не понять, как не понять загадки вселенной.
Тома съездила в Лукоянов, помогла посадить картошку, словно ломовая ло-шадь таскала с подругой бревна, железяки, разный хлам, расчищали террито-рию у дома, красили, переставляли старую рухлядь, а муженек подруги, поглядывая из своего окошечка на сумасшедших баб, спокойно посасывал пивко.  Она рвалась домой. Можно бы отдыхать все лето, но душа чуяла неладное и не напрасно - дома потекла батарея, воды на полу - что в озере. После устранения неполадок, села отдохнуть на площади. Видит, на соседнюю скамейку бежит мужичок, ничего, опрятный, в чистой рубашечке, видать, холостой. Косились, косились друг на друга, решила заговорить сама. Не спросив, как зовут, дома стал лезть под юбку, само собой, получил по заслугам, ни к чему сразу портить всю малину. Обещал жить вместе, семьи вроде нет, или в другом городе, кто его знает, это можно проверить. Ей не понравился такой принц, у наверно него баб пруд пруди, рылом ешь и моложе, пусть там и шарахается, ей надо серьезнее, с ухаживаниями. Она тоже хороша, незачем сразу тащить домой, в общем, велела не звонить и не беспокоить. По поводу конфликта с дочкой, все налаживается, наконец, хотят пригласить ее на чай и знакомство с новым зятем, сердце начинает оживать. Много ли надо одинокой, отверженной женщине?
 …Но все стало не так, все стало отчужденным, редко встречаются, редко перезваниваются. В который раз матери нужна материальная помощь, в который раз слышит отказ, по причине безденежья и у них. Один о тот же ответ: «Да у меня только пятьдесят рублей». Поскольку нужна дорожная сумка, перед отъездом  отпуск, на следующий день договорились встретиться у дочки. В полдень поехала, звонит у подъезда, чтобы открыли.
И вот что слышит бедная мать: «Мам, я же сплю, я устала, у меня первый выходной, сумку сейчас не найду, на антресоль не полезу». Несчастные матери. Очень печально, больно слышать от чада такие слова. Им нельзя явиться просто так, не во время, раз в год, вечно некогда, вечно не до мате-рей. А время идет…
 Загасив в себе боль, Тома ответила так: «Прости, прости, дочка, я уже ухо-жу, я уже ушла. Ты спи, конечно, спи, я просто проходила мимо, я в вашем Евроросе куплю, на колесиках, я ушла». И ушла, и думала, и не могла взять в толк.
Какое там, шла мимо? Не могла дождаться рассвета, посмотрела на часы, время полуденное, можно и ехать, поговорят, как раньше, по-доброму, по-семейному и не вышл. Сходила на рынок, да выторговала сумку-то за пол-цены. Глядя на ее печальное лицо, нерусский продавец сам чуть не заплакал, взял пятьсот рублей, сунул в руки сумку, и она пошла, пожелав ему крепкого здоровья. Не надо, ничего больше не надо, никаких унижений, справлялась, справится и теперь, пусть живут, пусть будут счастливы. Подыхать будет, а не попросит, лучше перезанять у чужих людей, знакомая продавщица и то предлагала, обращаться за помощью к ней.
С полки упала книга Крейга Гамильтона - Паркейра «Жизнь после смерти», открывшаяся на странице главы «Залы учения». Прочитав главу, Любава глухо закричала, заметалась, настолько была поражена утверждением правильного выбора в поисках пути. На Небесах творческие залы распреде-лены по земному развитию человека. Зал искусств, вот куда стремится дух. Философия, живопись, скульптура, археология, антропология, палеонтология, астрономия. На том свете все эти науки тоже есть. Можно свободно «грызть» все, она обязательно войдет в тот зал, осуществит заветную мечту хотя бы там. Не развиваться разносторонне, равносильно умереть - в этом ее истинная суть. Земные проблемы  на корню заглушили росток, пробивающий к свету. Когда видит перед собой мраморные, белые статуи - дрожит,  хочется освоить, лепить, оживить холодный камень, увы, времени и образования катастрофически не хватает. Ей почудилось, будто находится во всех мирах сразу и кроме духовного опыта, на земле нечего делать. В книге написано: «Если двое пребывают в мире любви, счастливы, что же может быть лучше?» Потянувшись к шкафу за листом бумаги, застыла на месте - сверху упал сувенирный ангел, подаренный Толиком, она ждала его звонка, телефон зазвонил и оборвался. Глядя в окно, на троллейбусном проводе, Любаве показался человечек размером с мизинец, это была обычная железяка. Неся ночной пост, «человечек» гордо постоял, качнулся в разные стороны и пропал в предзимнем, снежном облаке. А по радио слышится песня: «Я для тебя останусь светом…»
      Стой, мгновенье в двоих,
      замри.
          Безупречно сладка беспечность.
      Открывается тихая вечность.
         Нить святого греха не рвись.
         Тают двое в закате дней.
         Превращаются свечи в огарок.
          Принимая от Бога подарок,
          наслаждайтесь любовью своей.
 
Посмотрев передачу по каналу «Культура» о строении земли четыре миллиона лет назад, а потом об актере Вадиме Спиридонове, сыгравшем роль Федора в фильме «Тени исчезают в полдень», она заснула, попросту выру-билась. Ей снится вот такой сюжет: деревня пятидесятых годов, малолетние брат и сестра, оставшиеся сиротами, отец, она теперь за старшую. Во двор входит тот самый Федор, просится на постой, всего на одну ночь, отец за-мешкался, как-никак, взрослая дочь, мало ли что, та настояла на своем. Была суббота, баня еще теплая, велела гостю идти мыться. Потом сунула ему в руки простынь и велела идти спать в дальнюю избу, где стояло две кровати, на одной из них будет спать она - больше негде. Переодевшись в предбаннике в мужскую майку, шелковую, белую до голубизны, чистую, до хруста рубашку с обтрепанными манжетами, накинув на плечи фуфайку, сунула босые ноги в кирзовые сапоги и вошла к нему. Федор вскочил навстречу, он сидел со скомканной простыней на краю койки, ожидая ее. Стоя посреди избы, оба комкали простыни, между ними пробежала та самая божья искра, которую знают люди.
 С тем она и проснулась. Что было бы дальше, если развернулся сюжет, мо-жет, это та роль, которую он не доиграл, так и не проснувшись на своем дива-не? Вечером он сказал жене: «Что-то я очень устал, я немного отдохну». В этот день Вадиму надо было ехать на сьемки, но его не стало.
Проснувшись, Вика зрительно очутилась в воронке событий. Крутится водоворот, мельтешат золотые искорки словно смерч, увлекающий всё, стоит она внутри и не знает, что произошло, где сон, а где реальность.

Вика услышала за стеной вопли Томы, постучав к ней, она увидела неутешительную картину. Словно в оцепенении подруга кричала то ли в себя, то ли к святым обращалась, то ли всему свету жаловалась: «я не хочу жить, я не хочу жить, помогите, кто-нибудь, помогите!»
- Кого это ты просишь? - испугавшись, спросила Вика, - все равно никто не услышит, кроме меня. Успокойся, тише, тише, моя хорошая, тише.
 - Я схожу с ума, мне нечем дышать. Дети сделали бойкот, три недели не берут трубку. Скинули всего бы одно сообщение «живы» и все, всякое бывает - вдруг авария? Вика, видишь, что происходит, поколения не понимают друг друга, идет кровная вражда, это катастрофа, конец света, просто караул! Как забыть прошлое, из которого выткана моя горькая судьба? Я не могу, как молодые, не могу, все отшвырнуть и жить с легким сердцем дальше, с самого детства швыряют, нет больше сил.
- Тома, когда у людей хорошо-то было, назови один день? Следующие поколения еще равнодушнее будут, все одинокие женщины жалуются - не ты одна такая. Кого ни спроси, даже в дом детки-то не пускают, на день рождения не прийти, захочет мать явиться, а ей говорят – мы уезжаем, нас дома не будет, без приглашения – дверь не откроют, а ты говоришь. Ты с жизнью-то в прятки не играй, не шути, невыносимо стало - терпи, миллион раз терпи, о плохом не помышляй. Полотно судеб соткано из черного и белого миткаля, страх ли испытаешь, шок – все терпимо, успокойся. Понимаю, организм устал, не молодой, большие нагрузки, всю жизнь за мужика и бабу, эгоизм детей вывел из равновесия, что ж – и это пройдет. Боль бьет кувалдой по башке, как ураган по крышам – та боль исправима, все встанет на свои места, еще смеяться научишься. Хватит, для себя поживи, одиннадцать лет тряпкой да метлой махала, отдохни, ты же об этом мечтала? Не дури, жить она не хочет. Что нахохлилась, словно куропатка перед дулом? Спокойно, спокойненько, девочка, вдохни глубже, спасать некому, самой придется и не впервой - разве не так? Всю жизнь поддержки не было, надеялась на внутренний стержень – дыши! Все развеется, как туман над рекой и появится солнышко. Жизнь – сплошное испытание. Счастье запредельно, покажет румяные щечки и в лес убежит, догоняй, не догонишь. Думаешь, зачем на свет родилась? Терпеть, зачем же еще. Терпеть, стиснув зубы, держать экзамен, с достоинством нести свой крест. Пусть помолчат, блокада недолгая, понадобятся деньги, прибегут, лисицей притворятся. Чего же ты детям отпор не дашь, боишься, обидятся, жалеешь, они тебя жалеют, когда последнее отдаешь? То-то… кровопийцы! Наори, вправь мозги, открой глаза, которые эгоизм застелил, наверно за маразматика считают, за древнюю мумию, ничего не понимающую. Тише, тише, сердце, не бейся так, не трепыхайся рыбой у проруби, пощади женщину, не останавливайся, не время еще. Эх-ма, выходит, за воздух платишь и не впервой, шкаф-купе тоже твой, а потолок, а двери? Голодовала, лишь бы проценты сэкономить, а они это купе за полцены продали - разонравился. А холодильник у них сгорел, свой новый отдала, пришлось себе другой покупать? А тыщами без отдачи, а свадьбы одна делала, а квартиру отдала, сама у подруг скиталась – это как, не в счет? У нас с тобой все одинаково.
 - Я уж из простыни веревку свила, хорошо ты зашла. За квартиру, которую отдала дочке, она упрекнула, якобы хотела я ее когда-то продать, если так - где бы они жили сейчас? Разве не думала я об их будущем? Почему она сейчас хотела к жениху плынуть, а сына умника одного или с бывшим мужем оставить, а квартиру разделить? Что задумала, чего творит, почему не войдет в положение до смерти перепуганной матери, кто бы мальчику помогал – бабка? Чем счета оплачивать, на что жить, да и мыслимо ли парня одного оставлять, такой неустойчивый возраст. Говорит, я всю жизнь мечтала жить одна, кто что хотел, тот то и получил. Я мечтала не о том, я хотела их определить, оставить с жильем и не мешаться под ногами, не жить с ними. Я бы рада жить в любви и согласии с мужем, да где взять его, этого добряка? А как с детьми жить, самим же не понравиться, мешать буду? Я хочу, мечтаю, прийти к ним, напечь пирогов или они ко мне в гости, вот чего хочу, вот о чем душа болит. Как это так, мать не признавать, не родниться, мало ли кто чего наговорил друг другу? Другие хуже живут, матерей бьют, пенсию отбирают, мы ругаемся незлобно, умеем мириться, надеюсь, все пройдет, наладится. Забыла, она, как плохо отец с ребенком обращался, младенцем в коробке на мороз выкидывал, как кровь на кухне по стенам я смывала, а сына папаня за слугу считал - забыла? Эх, Вика, как у нее язык повернулся! Эх, эх, эх… отец тот, со свету сживет.
- Не давай, согласие на размен и продажу жилья, и точка, она туда ни копейки не вложила, потом сто раз спасибо скажет. Слышишь, Тома, по радио сказали, у тебя день ангела поздравляю, твой ангел - поняла? Это что-то значит, Бог с тобой сейчас. Не щадишь ты себя, не живешь, все им да им - не хватит ли? Если бы не она, миллионершей стала, а сейчас и схоронить не на что, разве это по-людски? Схоронят, никуда не денутся, собак и то зарывают. Да-а, никто не знает о твоей душевной боли. Зачем ты ей сказала - когда помрешь, пусть от  похорон откажутся - денег ее пожалела, они тебя жалеют? Дереха! Закрылась в своей комнатушке, спряталась, и втихаря колбасу под одеялом жуешь, лучше бы грызла горбушку, а колбасу им отдала - так? Побывала доченька две недели в другой стране, глаза стали шальные, север опротивел, тебя наверно винит, что тут живете. Она думает, любовь навеки? А она мимолетна, любовь-то, пройдет так быстро, и не заметишь, любовь это не рай – ад сплошной, муки. За той самой любовью всегда идет разочарование в двукратном размере, обычный маятник. Давай, лучше представим такую картину: допустим, уехала дочка к жениху, разменяла квартиру,
оказалась в чужой стране. Чужой язык, нет подданства, нет работы, все объездила, месяц полюбовалась, потянет домой. А куда - квартиры-то нет, денежки прожиты, к матери, сыну, которому жизнь поломала, мосты-то сожжены? Выходит, рай, тот же ад - вот и приехали. Мать им всю жизнь посвятила, а они? Страшные эгоисты, давай больше, больше без отдачи брать станут, хоть бы раз тыщенку подкинули, других с иголочки обувают, тут последние порты сымут. Сама виновата, баловала, жалела, лишь бы голодными не были, вот и результат. Великомученица ты у нас, право дело - великомученица, лучше не скажешь, памятник при жизни ставить надо. А вообще-то, зачем он нам, памятник этот, лишний расход, легче зарыть по пояс, сверху покрасить серебрянкой - как Петрович шутил. Сто раз он прав, я тоже в клювике носила, из холодильника вытаскивала - замечал, да молчал. Сдохнешь, говорит, рады будут, больше им достанется. И не смотри на меня так, у меня похлеще было, рвешь понапрасну душу и хоть в лоб, хоть об стенку горох, хоть расшибись вдребезги. Корит она тебя, упрекнула, плюнь и разотри живи, как идет, пусти по течению. Ох, беда бедовая, ты им последний рубль, а они …
- Когда у меня два дня хлеба не было, пошла к дочке-то на работу, держит  она в руке пятисотку и говорит: « У меня вот только, готовить надо». Не представляешь, Вика, что со мной было, как домой дошла? Ладно, говорю, не надо, нынче соседка долг отдаст, мне бы только 50 рублей, и ушла, даже и пятьдесят не взяла. Шок, звон в ушах, глухота, ватные ноги. Какая соседка, никто не должен и я никому, пенсия через неделю, какая соседка? «Эх, ты, страдалица ты наша».
- А от бывшего зятя как вышла? Он сотенные в руке держал, я у порога стояла, чаю не предложил, в куртке минут пять потопталась, ждет, скорее бы ушла. «А ты им квартиру отдала».
- И не говори, подруга, попросила немного денег - им же шкаф выплачивала, а зятек-то ответил - у нас только крупные. Когда от жены узнал, что со мной было, оправдался, мол, пошутил, в автобусе слезы сами текли, люди думали, умер кто, дома от отчаяния по полу дома каталась. Вот так, детки-то. Конфликтующие поколения, неутихающий спор, взращивание тайных обид оставляют рубцы на сердце.
- Крепись, Томусь, крепись, сердечная, Бог терпел, только за что, если грехов на земле еще больше стало, не убывают они, еще страшнее стали, изощреннее. Сколько выдержала, меньше осталось, большую часть жизни мы с тобой отмучились. Такова доля наша, всех на себе тянуть, немного выдохлись, ничего выживем, жил ли кто без страданий-то на свете? Нет от детей помощи, такое теперь поколение, наука непознанного, непонятного. Такой опасный возраст, глаз да глаз, семнадцать лет – совсем ребенок. Выходит, сын брошенным будет, ради чего? Уехать решила насовсем, каково ребенку характер ломать? Что же, когда ей было четырнадцать лет, тебе замуж не дала выйти, сватались вон какие, капитаны да полковники, красивая была, за день по пять человек в ноги падали, зря ты ее слушала, ради них жила. Мать на улице готова сдохнуть, как бы плохо не было, все делала, чтобы еда в доме была.
- Да, Вика, дочка-то говорит, счастью ее мешаю, что же сама матери кислород перекрыла? Жила бы я сейчас за капитаном, да им помогала. За что такая жестокость с их стороны? Зря мы их баловали, зря. Сын в трубку водкой дышит, дай, говорит, на чекушку, подыхаю. Алкаш запущенный! Спросил бы разок, как ты, мать, может, стольник дать, голодная? Всем только дай. А не проверят, когда болеешь, по месяцу не звонят, а если на диване гниешь, сдохла давно, копыта отбросила? Никто не ходит, мимо окна проезжают, заглядывают, свет горит, жива и ладушки. Один раз дочь пришла, когда изо всех дыр желчь пошла, тут не токо поесть приготовить - до ведра бы доползти, шепотом разговаривала, обезвоживание началось. Кинула доченька шубу, села, подперев щечки и говорит: «как же до тебя далеко с работы идти, муж наверно пришел, готовить надо». Коробку сока на стол кинула и ждет, скорее бы уйти, даже бульон не сварила. Пришлось подругу звать, та помогла, а соседка ведро вынесла, вот так, а еще обижаются, мать их не понимает. Меня, меня кто поймет, кто пожалеет, рублем поможет? Никто… ждут, когда мать денег подбросит. Сок, который принесла, при поносе и рвоте, ни к селу – ни к городу. Я ей прошептала:  «иди, готовь, семью корми, не приходи, не ругайтесь, живите дружно, я скоро встану». Она скорее и ушла.
- Эх, Тома, Тома, жертвенная ты моя. Тише, сердце, охолонь малость, не бейся. Не тебе - детям должно быть стыдно. Чего дочка-то удумала, бросить сына на отца, у которого другая семья. жизни, требует особого отношения, тепла, сердечного понимания. Бабушка на две головы стала ниже внука, невольно и виновато сжимается внутри, совсем недавно водила его за ручку, теперь до конца дней своих будет мучиться отчуждением. Ну и пес с ними, будем жить одни, все силы небесные на нашей стороне, не стыдно будет к божьим стопам припасть. Не пошла, ночевать к детям, когда без жилья осталась, мешать не хотела, объесть - эх, ты!
- Ага. До утра слонялась на улице. Постучалась к сестре – не пустили, ее знакомый не пустил, перед носом захлопнул дверь, спросонья сказал, своих полно. Стали бичи приставать, девушка, да девушка. Мы теперь только мысленно говорим с детьми, они отдаляются с невероятной скоростью.  Дуры мы, русские матери, все отдадим, лишь бы довольны были. Что ни день, на них новая тряпка, а мать пять лет в старой куртке ходит, а потом же нами и брезгуют. Я живу, лишь бы не занимать, лучше на остановку пойду за валявшейся копейкой или бутылки сдам - им все сразу подавай. Нет, у них еще молоко не обсохло, они без нас пропадут, где чутьем, где денежкой подмогнем. Вроде пустяки, а на душе кошки скребут. Когда по улице слонялась, тоже страшно было.
- Да уж, - поддакнула Вика, - у подруг долго не проживешь, день переночуешь, и иди восвояси – пережила? И сейчас переживешь. Сладко им на всем готовом? Все до нитки отдала, сама с нуля начинала. И глазом не моргнешь, на пятки наступают внуки. Ты, много раз терпевшая, теперь потерпи еще. Тише, милая, знаю, так хотелось, как и мне,  исцарапать ее дорогие двери, пленочный потолок, да бог с ними, пусть радуются! В психушку ведь упрячут, за сумасшедших сочтут, пусть радуются, отдай обиды, на воду выплескивай, не держи в себе, вода все стерпит. Никогда ты себя не жалела. Сколько раз их на свои кровные денежки в отпуск возила, тебя повезут? Только на тот свет. Да, что выросло, то выросло, раньше надо думать, меньше в попу пихать, пусть бы на частную квартиру шли. Я тебе словами одного святого скажу: «Господи, удостой утешить, а не ждать утешения. Понимать, а не ждать понимания. Любить, а не ждать любви. Кто забывает себя – тот обретет, ибо кто дает - тот получает…». Люди живут, переступая друг друга, как стадо, в страхе и помилуй бог, кто перегонит. Для слабых людей это будет кошмар. Скажи, кому представится увидеть чудо: тем, кто напролом прет, или тому, кто отступил?  По-моему чудо явится слабым, кому в первую очередь нужна помощь. Тише, горемычная, не плачь, этим не поможешь, натерпелась, знаю, с детства в страхе жила, плюнь и разотри! Дочка-то не спросясь, почти после школы, замуж выскочила, пока ты на работе в столовой была.  А что не попрощалась-то, западло, мать плоха, злая, лицо серое? Как ему не быть серым, если их у тебя вон сколько. Свадьбы делать надо - а на какие шиши во времена перестройки, если в магазинах пусто?
- Конечно. Уехала и уехала тогда, не надо бы вызволять из деревни, куда украдкой сиганула. Нет, опять я сердце рвала, как же - без удобств, без отопления, без воды, намучается. При мне не голодовали, холодильник от колбасы ломился, мед, сгущена литровыми банками и я плохая? С риском для жизни, (могли и в лагеря сослать), продукты воровала, под замки в столовой лезла, работать просилась с пяти утра, все повара отказывались, а мне на руку. Благо квартира в этом же доме, что и столовая, бежать далеко не надо.
- Все я знаю, Томк, помню, как ты квартал оббегала, боялась, из окон увидит. Кто увидит в три-то ночи? Дети спали, у тебя от страха сердце останавливалось, казалось, в окнах шепчутся: «смотрите, опять несет, опять своровала!» Тогда я переживала вместе с тобой. А как водку по талонам доставали – помнишь, к свадьбам готовились, помочь некому, надежда на себя. Молодые не морозились по целому дню, а зачем,  матери выкрутятся. В те годы в очередях насмерть затаптывали, дойдешь до прилавка, и не хватит - закрывают. И повар, и тамада, и посудомойка. Выкрутились, мать, а, выжили?
  - Выжили, Вик, с горем пополам выжили. Утром молодых встречать, а я в обморок, устала до смерти, чудом звонок услышала. И снова стол из чего-то надо собрать, и снова гости полным составом - хоть вешайся. Где прокислое, где старое разогрела. Со стороны невестки никто не помог даже деньгами, погуляла матушка да сестра с мужем и ушли. Сладко жилось? Думаю, не очень. Все беды в клубок, все перемешалось.
- Делаешь добро, в вдогонку дерьмо летит. Вот так, моя сердобольная Ритушка, не жили мы, а маялись. Бог спас, по  комнатушке себе да огорили, никому не мешаем. Ни рублем никто, ни копеечкой, с иголки заново наживали. Как сил хватает? Эх, пенсионерка моя сердобольная, живи, ешь колбасу под одеялом, на улице не скитаешься, никому ничего не должна.

Ты не живая,
как в прорубь опущена.
Вновь у висков импульс
бьется «тук-тук».
Носится тень
между прошлым
и будущим.
Дух запирают
в холодный сундук…

- Спасибо, подруга, я поняла, буду жить без ожидания звонков, словно и на свете нет. Молодежь не понимает старших - бог с ними. Меня просто уничтожили, раздавили, высосали, как устрицу, отжали как тряпку. Ладно, пережую, просморкаюсь, выдержу. Пусть я и сундук, но заполнюсь новой живительной силой, я заполню себя - я спасусь!
- Вот молодец, - обрадовалась Вика, - вот и славненько, такая реакция мысли – защита от внутренней боли. Добродетель является обратной стороной зла, переживешь и простишь. Ну, что, приехал жених - то, позвали, ай нет? Вижу - не позвали, а ты переживаешь. Брось, толку от этого, зато меньше растрат, поешь вкуснее. Д-а-а, раньше, в старину, родитель сидел на почетном месте. Как бы ни ругались, а посмотреть должен, понять, познакомиться, обсудить, а твоя хочет обойти стороной. Какое же будет счастье, если мать не признают? Ты бы благословила, ободрила, чай нелегко парню в такую тьму, на север ехать, испугается, сбежит. Ничего, не тушуйся, денег не будет – позвонит, на работу примчится.
- Обиделась, когда я сказала своей, чтобы она училась жить без долгов, я ведь никогда не занимала, ноздри она надула,  говорит, тогда другое время было. Какое другое, Викусь? Голод, нищета, я содержала в чистоте дом, из своего последнего платья дочке на утренник наряд шила, сыну бабочку скумекаю, штанишки. Им теперь все сразу подавай и без отдачи. Времена сейчас лучше, в магазинах все есть, тогда бы ей мамкой быть, узнала б кузькину мать! Мне бы только чайку чашку, не буду я хаять, жизнь им портить, зачем. 
- Так и не позвали… слыхала я, расписались, а ты, как отщепенец, ничего, поймет, - мотнула головой Вика. - Потом все поймет, когда сын женится, узнает, каково отверженной быть.
- Говорит, это она обижена, не поздравила я их с законным браком, а она позвала? И сейчас не позовет, никогда не позовет, боится, что-нибудь ляпну, мужа обижу. Как-то не спалось, Вика, - деревню я вспомнила, праздник престольный. Весело было, все вместе, напляшутся, напоются, одной семьей жили. Тут и зашлась я, грехов своих устрашилась, как обухом по голове, не Бога надо бояться – себя, вот в чем суд божий, вот чего устрашайся – совести своей!.. Вот что однажды сказал Бог: «Людей судить, горазда - сама что творишь? В аптеке подрабатывала, черт в делишки толкнул и рада? Две конфетки украла и съела, понимаю, невыносимо неделю работать голодом – разве бы не дали? На то есть тетрадь долгов. Видел я – боясь видеокамеры, прикрыла газеткой полку, заслонила спиной и рукой туда. А я на что, везде глаза есть, во сне и то знаю, что делаешь. Признавайся – еще что-то сперла, колись, давай, зачем бинты тебе, если полгода назад два купила и валяются? А кому-то руки забинтовать нечем, вот бы и пригодились. Не дури, положь на место, тайком взяла, тайком и положи. Что - перед собой стыдно? это хорошо, совесть есть. А маски для лица зачем? Красивее, чем есть – не быть, обман один, время и это уносит, каким человека хочу видеть – таким и будет. Как быстро жизнь хоронит красоту и мудрый опыт увядания. Молчишь? Молись и кайся, другого пути не вижу. Богаче не стала, а стыда на седую голову нажила. Соблазны легко принять, тяжелы последствия. Теперь Я твою стойкость испытывать буду, вчера опять черная мысль промелькнула, вовремя Меня вспомнила – молодец! Дочке передай, пусть одумается, не туда пошла, от Меня и волос не укроется. Ничего, говорит, не надо, мало даю, а зачем, если сама берет? Знаешь, о чем говорю, потому все рассыпается, рассыпаться будет и впредь, если продолжит. Если б не твоя вера, духовный опыт, ей не удержаться. За все хватается – очередности нет, живи поэтапно и помогу. Имя хорошее дал, а не замечает. Уплати один долг, берись за другой, не в ущерб семье. Ты до сих пор у матери совета просишь, хотя ее нет на земле, а ты у дочки живая и не хочет. Ты жилы рвешь, она надеется на денежки. Ты в обносках – она пять кофточек купит. Сердце твое терпит, а не скажешь, тут бы молчать нечего, глаза открыть надо, пусть прозреет. Какой опыт сыну передаст, не то ли бездушие? Портишь ее, эгоисткой делаешь, если боишься обидеть, управляйся сама, получится ли без Меня? Грешить легко, трудиться трудно на благо совести своей». Так и сказал, подруга, так и сказал. Страшно перед Ним стоять, страшно в себе грехи разоблачать, земля из-под ног ушла, реальность потеряла. Это за какой-то бинт и конфетку, а кто больше сделал? Ужас… не лей свою слезу, фонарь, а то и я сейчас заплачу. Соседке новый пуховик за так отдала, маски вернула, за конфетки в кассу деньги подбросила, на чужом добре не разживешься.
- Усвой, Томка, закономерность маятника - другого выхода нет. Если человек не будет метаться туда и обратно, его просто не будет. Смотри, лежишь на диване, сыта, в тепле, на душе легко и комфортно, не хочется шевелиться, это светлая сторона дела - раек. Вдруг темная сторона напоминает о себе болью. Затекает спина, шея, ноет позвоночник, хочется пошевелить ногой, вскакиваешь, разминаешься, приводишь себя в порядок - снова обретаешь раек. Не будь борьбы противоположностей, человек бы просто сожрал себя. Только полюбила, следом расплата. В твоем теле заложены отменные качества: выдержка и смирение, терпение и внутренний свет, простота духа и царственная старина рода. Самопожертвование и сельское терпение, боярство, трепет и единство целостности с природой. Внутренняя красота и  сила защиты с космоса, усталость и преданность, кротость и мудрость, тяга к знаниям и свет сквозь все. Гул вселенной и покой. Материнская сила и что-то утерянное, звон воздуха и искрящаяся детская зима. Пробуждение природы и чувство утерянного детства. Божественное и грешное. Свет стекла и свет воды. Свет листьев и прозрачность. Сила жизни и борьба стихий. Наивность и утренняя свежесть, библейские тайны и узнавание знаков природы. Величие и мудрость, небесное и земное. Тибетские мысли и свет в свете. Солнце в воде и вода в солнце. Глубина и твердость. Величие горного воздуха и прошлые жизни. Бывают моральные и физические войны, а духовные бывают? Внуки напрочь забывают позвонить старикам, уперлись в компьютеры, убивающие творческие задатки, даже друзей забывают. Эволюция акселератов, родители кажутся отстойными. Мальчишек понять можно – смириться трудно. Угнетение нашей души, стариковский страх перед неизбежным концом. Пока есть силы, родитель все равно будет помогать и подрабатывать, чтобы не то сказать, лучше молчать или находить правильное слово. Как-то мне сказали, мол, тебе помогает Бог, а мне совсем редко. Да, это так, бывает такое чудо, каждому по делам их. Когда у меня куча долгов, я не думаю о новых трусах, похожу в залатанных, скорее бы расплатиться. Темные силы не дремлют, им нужна работа, они напоминают о прошлых ошибках, грехах, мыслях, проблемах, обязанностях. Отвергая любовь, разгребаешь: проблемы семьи, рабочие неувязки, все ниже опускаешься в «ад», разбавляешь темноту частицей света. Все очень просто, не надо спрашивать, за что тебе все это. Молодежь живет по-другому. Не грусти, хочешь со мной прогуляться? Тогда я пошла – пока, я зайду вечером или ты приходи.

…В начале августа в Евроросе Вика встретила бывшую жену  Толика, Лиду и узнала от нее очень плохую весть – ближе к зиме его нашли под столом мертвым.
Его мать от доли жилья отказалась в пользу родившихся у Толика близняшек, теперь молодая жена живет там со своим хахалем, таких людей называют синяками. Толик хотел ее кодировать, да и самому бы в сотый раз надо. Бог с ним, с этим жильем, пусть живут и радуются, алкашиха наверняка сдаст детей в детдом. Вот тебе и ламинат, дорогие обои, ничего теперь не надо, ничего не спасло. Все думают, дети не от него, от молодого человека, не могут они родиться от шестидесятилетнего пьяницы, сам часто говорил, живчики давно мертвые. Кто знает, Лида  говорит, девочка похожа на него, на похороны она не ходила, обиделась на бабку, не оставившую часть доли в пользу внука, пусть и не родного, как - никак, растил он его двадцать лет. Смерть свою Анатолий чуял года два назад, всегда повторял: «сколько нам осталось, год, два и все» - так и вышло. Вика чувствовала, но не осмеливалась навестить его, где другая семья, часто тосковала, названивала, надеялась, придет, напьется и будет барабанить в дверь, искала в толпе похожего на него, оказывается, звонила на тот свет, телефон был вне зоны доступа…

Сломанная ветка,
гнется у обочины.
Живи, живи, детка,
получай пощечины…

Накануне встречи с Лидой, из шкафа выпала черная футболка, которую не могла найти сезон. Зачем Вика ее искала7 . Попавшись на глаза зимой, почему-то хотелось ее примерить, но, боясь притянуть печаль, тут же откидывала в сторону. В день, когда увидеться с Лидой, на нее громко и долго лаяла собака, она хотела что-то сказать, другая молча и грустно, смотрела со стороны. Вика думала, он будет жить долго, и мы уйдем вместе, а теперь все оборвалось. Ничего не будет, нет надежды, не кинет камушком, не позвонит, не проедет мимо, заглянув в окно, не съезжу к нему на хату. Она верила, еще встретятся. Сама виновата, пусть бы пил, обкуривал комнатушку, пусть бы в ванну писал и блевал, не надо было передавать с рук на руки Лиде. Обе сделали подлость, предательство, бросили, оставили жить одного, он же беспомощный, как ребенок, ему мамка нужна, ему поддержка в запой нужна. Лида сто раз говорит спасибо, за избавление от него, вовремя я их развела по разным дорогам, мучилась она с ним двадцать лет, сейчас похорошела, живет свободно, неужели сердце не болит, нет человека, нет!.. Как теперь без него, зачем  здесь, зачем всё, почему с собой не взял? Он часто говорил о смерти, велел похоронить со своим батей. Шутил… придешь, говорил, ко мне на тот свет - в котел рядом сядешь, нам полешков подкинут, мы ведь оба грешны.

. Все на свете не зря. Грань миров невидима. Человека, желающего вернуться на землю, провожают убитые горем небесные родные, живущие в прозрачных телах. Людей, умирающих на земле, встречают ангелы - всё есть одно течение.
Но это не ее любовь, не ее, это иллюзия сознания, с этим мужчиной искала недостающее, настоящее, нехватку детского тепла.


В комнате слышались четкие шорохи: то упадет зубная щетка, прищепка, то промелькнет тень, то не горит дневная лампа, то внезапно по стене пробежит клоп, таракан, чего и в помине не было. Он часто мылся в этой маленькой ванной, хвалил, за правильное решение, провести воду. Он настелил новый пол, в последнее время очень скрипевший, напоминавший о мастере. Он делал антенну, к удивлению работавшую теперь с большими помехами, он делал боковушки окна, когда Вика его не пускала в дом, он бросал камушки. Недавно стук повторился, никого не увидела, стук был и в дверь. В часы полного отчаяния, вырубается телевизор, мелькает, ни картинки, ни звука, говорят, это выходит на контакт чей-то дух.
Она захотела избавиться от его подарков: ангела подсвечника и пепельницы. Пепельница не его, просто он в нее очень много курил, а еще порвала фотографию. Таким образом, считала - так будет легче. Однако выбросить не получилось, через три  дня вещи вернулись обратно. Сначала Любава забрала пепельницу и ангела, через день и подсвечник. Почему мужчина, которому она его отдала, поставил обратно на площадку, почему все проходили мимо, словно незрячие? Когда хотела вылить рюмку, налитую Толику, в ней плавали четыре пята плесени, четыре вещи, напоминавшие о нем, вернулись домой. Когда на пол поставила тяжеленный подсвечник, на диване обнаружила большую искусственную бабочку вместе с иголкой, на которой она висела на шторе. Как это могло быть, как она могла сама попасть на диван? Обычно все вещи тут же подбирали соседи, видимо, он не хочет, чтобы его забыли. Когда узнала о его уходе в иной мир, насекомые покинули ее дом. Осознав происходящее, она поняла: вещи вернулись, это хорошо, теперь можно разговаривать с Толиком целыми днями напролет, жить стало намного легче, чем быть одной. Она его слышит, кажется и видит, он постоянно дает о себе знать.
Однажды приснился сон, они встретились сердцами, вернее – душами. Чувства были настолько реальны, словно Толик на время ожил. «Я бы хотел себе памятник, где мы тянемся друг к другу сердцами. Представь ангелов, тянувших друг к другу руки, но не дотянувшихся - и в этом вся сила любви. Мы не долюбили, любовь спасает, греет на небе».
В конце августа она посмотрела фильм «Цветение сакуры» и истошно зарыдала.
Два пожилых человека поехали навещать взрослых детей, натолкнувшись на их равнодушие, родители просто мешали, были в тягость, даже внучка обиделась за занятую комнату, все ждали, скорее бы уехали, дети не знали, как от этого избавиться. Родители случайно подслушали разговор, дотемна слонялись по чужому городу, не подавали виду друг другу, хотелось дольше остаться с детьми, но не выдерживает и умирает, все спохватились, как ее не хватало. Вылетев рано из гнезда, они рано стремились быть независимыми, в связи с этим, обделили себя родительской лаской, охладели, стали чужими. В последний вечер жена нарядилась в красивый, японский халат, тем самым мысленно приблизила к себе третьего сына, жившего в Японии. Увлекая мужа мистическим танцем, чему он был удивлен, она прощалась с миром…
Между ними была настоящая любовь,  они шли рука об руку до старости. Дети вздохнули, одной проблемой стало меньше, теперь надо ждать, когда уедет отец. Он отправился в Японию. Занятому на работе сыну бизнесмену, отец был не нужен, старик  услышал, как он  жаловался кому-то по телефону о мешавшем отце. Япония, это каменные, чужие джунгли. Отец целыми днями сидел в пустой квартире, без нормального питания, пришлось переучиваться, вспоминать рецепты жены, она делала отменные голубцы. Однажды сын напился и сильно оскорбил отца, пришлось старику слоняться по улицам. Чтобы узнать свой однотипный подъезд, он завязывал на перила носовой платок. В одном из парков он увидел удивительную, молоденькую танцовщицу, красившую лицо белилами. Танцуя с длинным телефонным проводом и трубкой, она делала загадочные движения, словно держала связь с потусторонним миром, мамой, рано оставившей ее. Несколько дней мужчина приезжал на то место, завороженно наблюдая и изучая необычные движения рук и тела, вскоре они подружились. Девушка скрывала, где живет, но он выследил, пока спала в палатке, мужчина до утра просидел на скамейке. Она повезла его в гостиницу, обещав показать прячущуюся большую гору, несколько дней они караулили, пока не сойдет туман. Почувствовав острую боль в животе, переодевшись в халат жены, накрасив лицо и губы, ночью он вышел к озеру, в котором отражалась красота горы. Исполнив танец, представляя рядом жену, он умер, оставив ей кучу валюты в евро. Отражение в озере символизировало связь земного и небесного.
Во сне она попала в красивый, безветренный парк, потом оказалась в зале, напоминающем вокзал Шереметьево.  Тихо, свободно и хорошо. Потом появился ветерок, сверкнула молния, окружавшие ее люди, среди которых не было равнодушных, мирно разговаривали, они предупредили о прибытии самого Бога. Вика задала вопрос, проходившему мимо мужчине, словно он шел со свидания в больнице, в свою палату: «Почему не выходит Толик?» Ей сказали, он до сих пор не может оклематься лежит вон на тех полатях, наверху, она рванулась туда, но вошедший мужчина в черном костюме, с белой, коротко постриженной бородкой, остановил. Он ходил между всеми, наставляя, давая поручения, успокаивая. «Скажите, почему я не могу увидеть Толика, я без него жить не могу, покажите, почему он не выходит?»
- Не волнуйся, - спокойно сказал мужчина, - он в реабилитации, ему сейчас плохо. Я пришлю тебе посланника из научных кругов, его фамилия Филогонов или Филогенов, ты не будешь одна, уходи». Окружавшие ее сочувствующие люди, теснили на выход, молодая чета, уделяла особое внимание, женщина попросила подержать сумочку. Когда Вика оказалась близко к дверям, оглянулась, за ней бежала та самая дама, махавшая рукой. Спохватившись, Вика отдала ей кошелек, не знамо, как оказавшийся в руках, сумочку отдала раньше. Шарф женщины развевался белыми крыльями. По левую сторону шел охранник, в фойе между дверями, за стеклом, стояли связанные на продажу елки, до нового года далеко, а их связали. Полицейский с удовольствием втянул ноздрями воздух: «Эх, хороши, пахнут хорошо», и выскочил в ослепленный светом проем.Вика отстала, проснувшись, прочувствовала всю тяжесть свинцовых, земных одежд, здесь мы другие, не настоящие, слишком много на нас навешано горя и страданий, тащим всё, считая такой образ жизни за норму.
Шевелиться неохота,
ни рукой и ни ногой.
Заполняются пустоты
неуемною тоской.
Нет любимого на свете,
ум потери не поймет.
Может, ходит
рядом где-то,
может, все-таки придет?
Больше камушком
не стукнет
в одинокое окно.
Неужели уж не будет
этой сказки - как в кино?..
Лучше б пил запоем
сильным,
в дверь настырно колотил.
Что теперь?
Теперь так больно,
да и жить, нет больше сил…

Вика проснулась от своего крика: «Боже, опять я здесь, опять жить одной в своей сиротливой комнатушке. Не хочу, не оставляй меня, Господи, не оставляй, зачем Толик меня оставил, зачем мне одной? Покажи его облик, пошли посланника, дай знак, где он, пусть появится. Не оставляй меня, Господи, страшно здесь, очень страшно оттуда возвращаться, там душевные качества проявляются всей полнотой чувств, там нет одиночества, все участливо помогают, нет отторжения, не оставляй!» И тут же услышала внутренний голос:

Я прилечу к тебе душой.
Все беды отведу улыбкой.
Я нахожусь в небесной зыбке,
мечтая встретиться с тобой».



2009г.