Страсти по Парижу

               
      
                В память Миши Сурнина

 
 
     Память… Она бесцеремонна, как уличная девка. Прильнёт липко и нашёптывает жарко о давно минувшем, раздувая пепел былых страстей и уверенно ныряя в самую глубь бережно охраняемого мной омута воспоминаний, не обращая ни малейшего внимания на несвоевременность своих домогательств. Вот и сейчас, в порыве шальной ностальгии она навалилась, выхватив меня из красочного вернисажа чужой жизни.
     Бог ты мой! Как мы мечтали тогда, в своём захолустье, изредка вырываясь то в Москву, то в Питер, чтоб глотнуть свежих впечатлений, смелых мыслей. Как мы мечтали, ну только бы одним глазком, только бы на миг оказаться в Париже!
Париж!
     Спектакль рождался сам собой, от одного только этого магического слова, без всякого сценария! От одной только жажды, ну хотя бы помечтать о нем!
     Они — это три незадачливых художника, не имеющих ни гроша за душой, ни собственного угла, но с амбициями. Проснувшись утром под случайной крышей и почёсываясь там и тут, они мечтали о Париже! Это было основной фабулой ненаписанной пьесы, которую мы тогда разыгрывали. Мефодий, Ухтинский, Серж и, конечно же, незабвенная Светик, в роли музы для всех троих.
     Мы рисовали картинки, одна краше другой, заражая друг друга своими фантазиями: Париж ночных утех, Париж кабацкий, бега и казино, Париж богемный — у каждого свой. Буйство наших эмоций буквально потрясало обшарпанные стены Дома культуры, перманентно пребывающего в аварийном состоянии.
     «Париж-ж – это ж парижанки… казино… кутеж-жи… Мулен Руж-ж!..» – благоговел громогласно Серёга, имея великую слабость к прекрасному полу и прочим радостям, с ним связанным, при этом оттягивая свои подтяжки от штанов и смачно щёлкая себя по телесам.
     «Да нет, Париж – это бабки… кабаки… бабы и снова бабки… бабки – много бабок!» – ревел Ухтинский, брызжа слюной, расшвыривая претендентов на его «святыню» и напяливая ободранный кумачовый фрак поверх пижамы.
«Господа, господа! Как можно?! Париж – это же Елисейские поля… Роден… Собор Парижской Богоматери… Монмартр, господа!» – попискивал малорослый Мефодий, бегая сзади, подпрыгивая там за спинами в цветных семейных трусах и с бабочкой на голой цыплячьей шее, пытаясь вырваться на передний план со своими прекрасными грёзами.
     И так, толкаясь и хватая друг друга за грудки и прочие места, с пеной у рта, как маклеры на финансовой бирже во время дефолта, спорили: чей-же Париж прекраснее, нагоняя тоску своими воплями на убитых разваливающимся бытом вахтёров и прочих случайных свидетелей этой шизофренической эйфории.
Мы играли – нас: забытых, затерянных в том человеческом муравейнике, нужных только самим себе, пусть и без штанов, пусть и на свалке ненужных вещей. Мы еще мечтали! Азартно, неудержимо, яростно!..
     «Париж! Бургундское… Духи Шанель… и парижанки на Эйфелевой башне… и под нею!» – вожделел донжуанистый Серега.
     «Бордели… бабы голые на штанге… не грех помацать!» – орал Вован-пролетарий.
     «Но, господа! Она же Муза!!! Писать её! Писать… не лапать, Серж!» – умолял впечатлительный поклонник спутниц Аполлона Мефодий.
     На площадке бушевали нешуточные страсти и паяцы уже раздирали Светика – материализовавшуюся Музу – на части, каждый себе… каждый под себя!
Мы, художники, редко церемонимся со своей Музой, редко когда с придыханием к ней… Все больше с наскока, по-будёновски, и тут же нам Славу подавай, да чтоб всенародную! Но эти две дамы нечасто дружат меж собой, в лучшем случае — терпят друг друга. А как же иначе, если я между ними никак не разберусь – кого хочу больше.
     Мы городили свой Париж из трёх заезженных чемоданов, конструировали и собор, и башню, и бордель, изощряясь архитектурными пассажами, и тащили Светика-Музу через все прелести парижской благодати, каждый на свой лад изгаляясь над ней, одержимые своими фантазиями. А она безропотно отдавала себя на растерзание каждому, удовлетворяла и грязные помыслы, и страстные души порывы. Всем без остатка… Всем до конца…
     Наша повседневная жизнь была безнадёжна переплетена с той, балаганной, в которой мы большей частью существовали, сливаясь воедино и порою теряя ориентацию, где мы - на подиуме или на кухне, в рампе света или в бесконечной очереди за синенькими бройлерами… Сюрреализм такого бытия в двух мирах одновременно только усиливался на общем фоне краха и тотального грабежа начала девяностых, нами не замечаемого.
     «Карету мне! Карету! – ликовал Серега, схватив Светланку и вскочив на чемодан. Он уже в Париже, – и с ветерком, по Набережной — в Мулен Руж-ж!»
«Мадам! Да ну его в ж… в этот самый… Мулен Руж! В мой кадиллак и в номера, мадам… в номера!» – тащил её к себе на колени Ухтинский, оседлав свой дорожный ящик.
     «Месьё, оставьте!.. Зачем вам Муза? Для куража возьмите лучше водки!» – вопил Мефодий, взлетая к ней на руки. – «На Монмартр, мадам, на Монмартр!»
     Мы всё мочалили бедную девушку по чемоданам, а что ей станет — она же Муза! Её хоть в номерах… хоть на Монмартре… Ее же не убудет! Так мы и жили, растрачивая вдохновение на всякий хлам, в угоду сиюминутности, собираясь творить вечно. Ведь, если оно возникает как бы из ниоткуда, значит ниша эта бездонна - на всё хватит!
     «Нет, не-е-eт!» – взревела Муза, разметав атрибуты багажа вместе с нашими героями. Уселась на пол и… ОКАМЕНЕЛА.
     А «творцы», вдруг оглохшие и отупевшие, теребили ее потерянно: «А Мулен Руж?.. Монмартр?.. номера?.. Шанель?.. а бабы?.. а Роден?.. бургундское?.. бордели?.. парижанки?..» – все повторяли они, медленно пятясь в разные стороны, побросав чемоданы и забившись по углам в одиночестве. Обрушилось ушатом ледяной воды осознание той реальности, которую мы имели – где мы и где Париж!
     Да и нас, актёров той так и не написанной пьесы, разбросало по всему «шарику», припорошив пеплом горечи и разочарований, оставив только память в утешение.
     Да, только наши победы чествуем мы вместе. Не поражения… А горе, так и вовсе в одиночку. Уж больно обременительно оно для окружающих.
     И вот, спустя пару десятилетий, исколесив пол-Европы, я снова в Париже, на Монмартре. Жадно вглядываюсь в картины уличных художников, надеясь найти в них воплощение своих былых фантазий, картинки из прошлого. Но отчего-же так муторно на сердце, так больно в груди? Отчего же мне так хочется назад, домой в моё захолустье, к друзьям, в мою звенящую счастьем молодость! Только бы одним глазком… Только бы на миг…
 
 
                январь 2014