Он плохо помнил своё рождение. В памяти осталась удушливая атмосфера полутемной мастерской, спертый воздух, пропитанный запахом клея и стружки, резкие неприятные звуки электрических пил и непрерывное перестукивание молотков. Длинные ряды уродливых криво-косо стоящих табуреток стояли перед ним.
В каждой из табуреток чего–то не хватало, но как только к ним приделывали недостающие детали, и они начинали стоять более-менее прямо, табуретки сразу уносили из мастерской, и их места занимали новые уродцы.
Он уже смирился с участью стать одной из них, когда его бесцеремонно схватили, и он сначала почувствовал, а потом и увидел свою первую прямую изящную ножку, так сильно отличающуюся от коротких толстых ног табуреток. Не успев придти в себя от потрясения, он уже стоял на четырех улучшенных ножках, и мастер соединил их между собой элегантными перекладинами. «Почему здесь нет зеркала?» - успел подумать он, заинтригованный переменами в своем облике. Ночью он почувствовал завистливый шепоток коротконогих табуреток, а одна их них попыталась даже швырнуть в него деревянным бруском.
Утром к нему приделали высокую спинку и, даже не дав покрасоваться, отнесли в другую мастерскую. Там его обрядили в красивый дорогой материал и бережно понесли к уже поджидающему извозчику.
Он удивился и даже обиделся, что его поставили в телегу вниз сидением кверху ножками, но с удовлетворением почувствовал, что его накрыли теплым и плотным покрывалом. Лошади тронулись...
Его поставили рядом с другими одиннадцатью стульями, точь-в-точь похожими на него как близнецы, вдоль стен в большом красивoм и светлом зале заседаний. Не веря в свою прекрасную судьбу, он робко скрипнул, пытаясь завести беседу с соседним стулом, но в ответ было лишь высокомерное молчание. Еще долго ощущал он их холодное презрение к себе, не понимая, почему они не принимают его в свою дружную семью.
Но проблемы были и у них.. В центре просторного зала стоял большой стол, вокруг которого стояли роскошные кресла.
Витые изящные спинки с гордыми вензелями вверху и изогнутые ножки были столь изящны, а белая узорчатая атласная обивка так сверкала, что красные стулья, стоящие у стен, выглядели как лакеи, вытянувшиеся по струнке в ожидании своих господ. Среди них красовался и герой нашего рассказа.
Зал обычно пустовал. Но дважды в день здесь проходили недолгие совещания. Вокруг стола в кресла рассаживались важные мужчины в роскошных мундирах. Каждый из них приходил в сопровождении своих адъютантов, которые cадились вдоль стен и подскакивали к столу, завидев повелевающий жест своего командира. Стул лишь поскрипывал от их этих адъютантских усердных пробегов к столу и обратно, сопровождающихся резким вскакиванием с насиженных мест и с обязательным плюханьем обратно на красное бархатное сиденье стула. Стул обильно потел от изрядного адъютантского веса, так как эти угодливые и послушные воли суверенов господа не забывали накануне плотно закусить. Однако гордость за выполнение ими столь важной задачи своевременного информирования влиятельных особ по разным вопросам, позволяла стулу некоторое время мириться с этими мелкими неудобствами.
Но чувство зависти к креслам ежедневно терзало, и стул принял решение стать одним из этих красавцев под этими генералами и занять почетное место в центре зала. А потом уж, мечтал он - чем черт не шутит, мог бы и стать одним из этих вершителей судеб, кому предназначалось само кресло. «Изогну-ка я себе ножки для начала сам», - подумал он и стал раскачиваться, стараясь оставаться незамеченным.
Настойчивость и терпение привели к тому, что скоро одна из ножек закачалась, но так и не стала такой же изящной, как у кресла. В один злосчастный для стула день, присевший на него некий усатый и важный, и совсем не адъютант, господин, чуть не упал, из-за этой самой подвернувшейся ножки. После этого стул был моментально вынесен из зала, под презрительными взглядами оставшихся стоять вдоль стен своих собратьев - стульев. Кресла, казалось, даже не заметили досадного события.
Несчастный стул оказался в самом темном углу кладовки. На него было навалено какое-то нечистое тряпье, от которого он задыхался. Бедняга пытался протестовать, жаловаться, звать на помощь, но все было тщетно - его забыли.
Постепенно он стал привыкать к жизни в темноте.
Узкая полоска света иногда пробивалась через единственное зарешеченное окно и освещало лишь один старый огромный платяной шкаф, вынесенный сюда лет 50 назад. Частенько шкаф хвастался, рассказывая пикантные истории из своей прежней жизни в спальне хозяев. За свою верную службу, был он уверен , его и поместили на это почетное место возле оконца. Этот шкаф был постоянным объектом насмешек со стороны других обитателей этого места заключения. Летом шкаф жаловался на жару, а зимой на холод и сырость. Наш стул сначала все больше молчал, не собираясь присоединяться к этому хору отставного хлама. Потом, однако, привык, смирился со своим новым незавидным положением и сам стал скрипеть вместе с остальными обитателями.
Иногда за дверью раздавались шаги, и на пороге появлялась фигура человека. Обычно сюда что- нибудь приносили, забирали гораздо реже. Вот и сейчас, лакей выбросил целую охапку красных и белых сидений. Это были жалкие остатки прежде гордых и заносчивых кресел из парадного зала.
В ту ночь стулу не спалось. Нехорошие предчувствия переполняли его. Его чувства заострились, и, казалось, он слышит каждый шорох и чувствует малейшее движение в этой темной, переполненной хламом кладовки. Он первый услышал грохот открывающейся двери, и, его ослепил удивительно яркий свет включенной лампы.
Какие-то мужики грубо схватили его и бесцеремонно потащили куда-то. Его пронесли мимо так хорошо знакомого зала заседаний, и он успел заметить, что вдоль стен, где раньше стоял он со своими собратьями, теперь стояли другие стулья.
Раннее весеннее солнце ослепило его. Он почувствовал запах горевшего дерева. Затем неожиданно остро увидел, как корежатся ,погибая, шикарные прежде, но теперь вышедшие из моды вещи. В последнюю минуту он попытался осознать свою жизнь.
Вначале он неожиданно для себя превращается в красивый и изящный образец для подражания. Завистливый шепоток слышит он от не столь удачливых творений. Вот он скромно стоит вдоль стеночки и мечтает занять престижное место в центре зала. А потом он буквально ломает себя, идя к своей цели. В результате попадает в кладовку, заваленную всяким хламом. Наконец, этот мучительный и страшный конец.
А если бы его жизнь шла по-другому? Создали бы его табуреткой, и стоял бы он у кого- нибудь в кухне или в кладовке. Или не стал бы он, превозмогая боль и ломая себя, стараться встать в ряд избранных. Ну и продолжал бы свою жизнь, пусть в разобранном виде, как его оставшиеся в кладовке собратья – но эта была бы тоже жизнь.
Так что же? Стремиться к своей цели, мучить себя и подвергать свою жизнь опасности, а в конце безвременно сгореть? Или по-другому. Прожить свою жизнь тихо и спокойно, заранее подчинившись своей судьбе, волнуясь лишь, когда независимые от тебя обстоятельства меняют твою жизнь. Заранее покориться судьбе и жить, жить, жить. В любых обстоятельствах жить – ведь жизнь самоценна!
Он даже не представлял, что эти вопросы очень давно волнуют все человечество...