Глава тридцать третья
Октябрь 1911 года
Лето пролетело в трудах и заботах. От Василия было еще мало проку, и Лисицкий с Николой вынуждены были «пахать» от зари до зари. Закончив укрепление загона для скота и ограды, они перешли на пашню, изрядно заросшую кустарником и молодыми деревцами. И вот тут-то выяснилось, что раскорчевка кустарника - весьма непростое дело. Корни кедрового стланика и можжевельника прочно держались за жизнь, не желая покидать лоно матери-земли. Даже подрубленные со всех сторон, они рвались, трещали, лопаясь, но не сдавались. Пришлось некоторые кусты выдирать с помощью волов. И все же к концу сентября они смогли расчистить лишь треть пашни.
В последний день месяца погода резко испортилась - всю ночь шел снег, и к утру земля сплошь была покрыта толстым его слоем. Небо не прояснилось и днем. Снег продолжал идти, сопровождаемый сильным западным ветром. Впрочем, обращать внимание на капризы погоды хуторянам было некогда, и они с утра принялись за работу.
Но ночью дождь «съел» весь снег и продолжал лить весь день, так что пришлось заниматься скотиной и денником для лошадей.
С наступлением холодов настроение Лисицкого вдруг резко поднялось. И причиной тому служила не погода, которая по-прежнему оставалась мерзкой. Его радовала полная свобода и самостоятельность. Он так долго стремился к ним в своей прошлой жизни, что даже предстоящие трудности суровой зимы не препятствовали поднятию духа. Теперь его благополучие зависело только от него, от способности вжиться в этот мир, от сил — и физических, и особенно духовных. И он чувствовал, что их у него очень много, гораздо больше, чем требуется. Поэтому преграды и трудности Лисицкого нынче мало трогали. Они просто были сами по себе, а его существование заключалось в их преодолении. Не преодолеть их — значит не жить. Но он намерен был жить. И притом на всю катушку!
На третий день непогоды Лисицкий решил выйти в лес, поскольку все припасы были съедены, а резать домашнюю скотину, не зная насколько суровой будет зима, хуторяне не хотели.
Утро выдалось морозным, небо прояснилось; моховой ковер леса, в котором вчера Лисицкий тонул почти по колено, сегодня прихватился морозом и на открытых участках выдерживал тяжесть его веса. Но в лесу мох оставался глубоким, и идти было тяжело - колени приходилось поднимать чуть ли не до подбородка. Шаг получается короткий, а сил затрачивается много. По берегу идти гораздо легче. И чтобы добыть глухаря, Лисицкий спустился к реке. В тихих заводях, где не было сильного течения, уже появились забереги — тонкие пленки льда у самого уреза.
До проплешины, где набивали камешками желудки глухари, ему нужно было пройти две версты, и чтобы сократить расстояние, он решил весь путь проделать по берегу. И тут произошла катастрофа, которая, в сущности, была вполне предсказуемой. Проходя очередной участок галечника, он ступил на прикрытую снегом наклонную скользкую плиту. Поскользнувшись на мокром камне, он дернулся всем телом назад, но не смог удержать равновесие и почти по грудь очутился в обжигающей ледяной воде. У него перехватило дыхание, и он судорожно хватал широко отрытым ртом воздух, пытаясь выбраться на берег. Ухватившись за жердину, нависающую над водой, он все-таки смог выбросить свое тело на гальку. Быстро поднявшись на ноги, он сбросил сапоги, потому что ноги сразу стали коченеть. И тут же ощутил холодные ветер, которого раньше почему-то не замечал. Кое-как выкрутив портянки и выплеснув воду из сапог, Лисицкий снова влез в мокрую обувку. Надо было двигаться, потому что он быстро начал коченеть. Лисицкий вскарабкался наверх, в лес, где не было ветра. Там он разжег костер, благо трут и огниво были всегда с ним – в непромокаемом пакете из промасленной парусины. От мокрой одежды, которая на ветру покрылась ледяной корочкой, у костра повалил пар. Слегка согревшись, Лисицкий быстрым шагом, почти бегом пошел обратно на хутор.
Никола, увидев промокшего и продрогшего барина, подал ему сухие вещи, и Лисицкий переоделся. Мокрую одежду Никола вынес на двор и развесил на веревке сушиться. Чтобы согреться, Лисицкий поставил лавку к печи и уселся на нее. Прижавшись спиной к живительному теплу печки, он почувствовал, наконец, как замерзшая кровь вновь начинает бурлить в его венах. Только окончательно согревшись и пообедав куском вяленого мяса, Лисицкий почувствовал прилив сил…
К вечеру сильно похолодало, и пошел снег. Впрочем, зима продолжалась недолго. Утром подул ветер с юга, и снег начал таять. Температура неуклонно поднималась вверх, явно держась выше ноля градусов, даже ночью. Вскоре шуга на реке сошла совсем, оставив только забереги в тихих заводях. Странная это была осень: то ранние морозы, то затянувшаяся оттепель.
В начале октября, числа десятого погода вновь резко испортилась - пошел обложной дождь. Лисицкий по опыту жизни на острове хорошо знал, что в такой дождь из избы можно не выходить. Вся живность в такое время прячется, и на охоту идти бесполезно. В такую погоду каждая веточка норовит обдать тебя целым каскадом брызг. Промокнешь в одно мгновение. А в лесу, несмотря на дождь, лежит снег.
Лисицкий ожидал, что такая погода продержится пару дней, но ему пришлось томиться от безделья целых пять суток. В первые дни у него еще была работа — чинил лыжи, которые нашел под навесом, затем шил из парусины седельные сумки. Но на третий день он уже места себе не находил от безделья. И на шестой - решил все-таки выйти в лес…
Разумеется, ни о какой добыче Лисицкий и не мечтал. Так, была смутная надежда подстрелить пару пернатых… Пройдя до солонца, где порой собирались олени и косули, он не встретил в лесу ни птички, ни зверушки. Возвращался на хутор по заберегам. Шел по льду, как по натертому паркету в бальном зале. Но вода в реке поднялась от дождя и в некоторых местах покрыла припай. Ступать на него теперь было опасно, и Лисицкий выбрался по крутому берегу в лес. Снег в лесу подтаял, и высота его покрова не превышала двадцать – тридцать сантиметров. В условиях тайги этого слоя явно недостаточно. Придется дожидаться, когда снег не только станет глубже, но и уплотнится.
Лисицкий пребывал в благодушном настроении, которое не смогла испортить погода. И, наверно, поэтому не сразу обратил внимание на стук, похожий на деревянный, раздавшийся из ближайшего кедровника. Услышав стук, Лисицкий подумал, что зверь в лесу все-таки есть, и сдернул с плеча ружье, пристально вглядываясь в лесной сумрак. Краем глаза он заметил мелькнувшую в зарослях тень, которая спешила ему наперерез, и выстрелил, мгновенно рассчитав упреждение. Но вместо звериного рева услышал он вскрик, явно человеческий. Лисицкий бросился на крик, ломая кусты.
У векового кедра обнаружил он пятна крови и брошенный кем-то лук с наложенной на боевой упор стрелой. Стрела была будто из пещерного века – грубо обработанная, с наконечником из какого-то камня черного цвета. Таким же выглядел и лук, обмотанный для крепости сухожилиями какого-то зверя и с тетивой из свитых в косу тех же сухожилий.
Лисицкий присел на одно колено, перезарядив ружье и внимательно вслушиваясь в звуки тайги. Он опять услышал деревянный стук и выстрелил на звук из обоих стволов, не думая попасть в цель. Но вновь услышал вскрик и треск ломаемых на бегу кустов. Уходил не один, треск был такой, будто сквозь кустарник продиралось стадо оленей…
Лисицкий перезарядил ружье и только сейчас сообразил, что его выстрелы не могли причинить серьезного вреда человеку, а в том, что он стрелял в человека, он не сомневался, ибо патроны были заряжены дробью на птицу – он ведь шел в лес в надежде добыть пару глухарей или рябчиков…
- Ну, теперь жди беды! – вслух произнес Лисицкий. – Какое-то местное
племя вышло на охоту, и вот, что получилось. Будут мстить!
Он не ошибся в своих предположениях, и судьба очень скоро подтвердит это…