Истории появления людских прозвищ весьма интересны и, порой, даже очень поучительны. Многие люди всю свою жизнь помимо имени, отчества, родовой фамилии и других паспортных атрибутов ещё ухитряются иметь неофициальное и очень устойчивое обозначение собственной персоны.
Однажды сорвавшееся с языка какого-нибудь острослова незначительная реплика или острое словечко в чей-то персональный адрес частенько становятся его вторым «Я», прозвищем, изменить или избавиться от которого, практически, нет никакой возможности.
А если появление подобного «второго имени» связано с необычным происшествием или курьёзной ситуацией, то данное обстоятельство переходит в разряд безнадёжных. Хочет того или нет, обладатель этой персональной отметины, а будет она преследовать его на протяжении всей его жизни.
В молодёжной среде принято давать всевозможные прозвища друг дружке. Они редко бывают долговечными, но многие имеют под собой забавную основу.
Например, когда я учился в мореходном училище, ещё не был открыт
105-й элемент Таблицы Менделеева. Научная общественность работала над открытием этого очень тяжёлого элемента, а творческая курсантская мысль уже предложила назвать его в честь нашего очень большого, крепкого и тяжёлого училищного чемпиона по боксу, курсанта Странадко.
Предложение в силу разного рода причин принято не было, но чемпиона после этого уже никто больше не называл иначе как «Странадий» или просто «105-й».
В той же мореходке, на первом курсе у нас часто делали переклички. Преподаватели, ещё не успевшие привыкнуть к разнообразию наших фамилий, частенько путались в их произношении.
Чтобы облегчить жизнь себе и преподу, один из наших ребят вместо обычного ответа «Я» на не совсем правильное толкование своей фамилии бодро представился: «Кануткин через Т». Последовал взрыв общего хохота, а незадачливый курсант так и училище закончил с прозвищем «Кануткин через Т».
Учился у нас в группе очень хороший парень с несколько необычной фамилией - Тихоход. Казалось бы, именно из-за своей необычности она должна была легко запоминаться, но этого почему-то не происходило.
На протяжении нескольких лет многие преподаватели в запарке, вспоминая нужную фамилию, начинали импровизировать: Быстроход, Широкоступ и даже - Луноход. Парень не обижался и относился к этим ошибкам с юмором. Видимо, поэтому никакое, даже доброжелательное прозвище вокруг его фамилии и не возникло.
Зато, какое поле деятельности в создании всевозможных прозвищ было у нас в отношении офицеров-командиров учебных рот. Особо доставалось офицерам, досаждавшим курсантам строевщиной, «несправедливыми» нарядами, разными придирками и чрезмерными требованиями.
Папа Карло, Максвелл, Помазок, А-ну-ка-Запишу, Тараканище, Мариванна. Не прозвища - песня. Причём каждое имело свою причину появления.
Папа Карло, например, имел, чисто внешнее сходство с небезызвестным персонажем. Был всеми узнаваем.
На праздники Первого Мая или Седьмого ноября наше училище парадным маршем проходило перед праздничными трибунами по главной улице города. Перед одной из рот чеканил шаг и Папа Карло. Среди восторженных граждан обязательно находились шутники, лично приветствующие его именно этим прозвищем. И над праздничными колонами проносилось это громогласное: «Папа Карло-о-о…»!
Максвелл – назван с иронией, за свою недалёкость, как антипод великому физику. В отличие от своего знаменитого прототипа – панически боялся любого начальства.
Помазок – офицер «ни рыба – ни мясо».
А-ну-ка-Запишу – большой любитель писать кляузы на курсантов в Училищную книгу замечаний (Была у нас и такая).
Курсанту, попавшему в эту Книгу, светило, как минимум, 5 нарядов вне очереди от имени вышестоящего начальника. Характерно то, что, прихватив какого-либо курсанта на нарушении - опоздание из увольнения, отсутствие форменного галстука (сопливчика) или потерянного в автобусной давке ремня,- А-ну-ка-Запишу долго мучался, страдал, переживал, но в результате всё же вынимал блокнот и со словами «Нет, всё-таки запишу» вносил фамилию жертвы в красную книжицу. Не мог он перенести мук собственной совести.
Тараканище ( или Таракан) - при своём небольшом росте носил длинные усы и имел исключительно вредный характер, из-за которого он вечно попадал в какие-нибудь переплёты и неприятности. (Не без помощи курсантов, разумеется). И даже тогда, когда он решился сбрить свои мохнатые знаки отличия, прозвище за ним так и осталось.
Мариванна - большой, сильный, добродушный человек. Капитан третьего ранга. Настоящий опекун и любимец курсантов. Прозвище ему было дано с любовью и уважением.
Был у нас ещё один примечательный офицер. Невысокого роста, сутуловатый, с вечным взглядом исподлобья, с отсутствующей шеей, из-за чего погоны, казалось, «росли» у него прямо из ушей.
Был он в больших чинах и высоком звании. Состоял в руководителях военно-морской кафедры и, по иронии судьбы, читал нам лекции по истории военно-морского искусства.
Отличительной особенностью этого представителя офицерского сословия было то, что, исключая заученные лекционные тексты, всё остальное общение с нами, курсантами, он вёл исключительно на очень доходчивом, но очень матерном языке. Что его подвигало к такого рода беседам с нами, ещё вчерашними мальчишками, – трудно даже предположить.
Лекцию ведёт – ну вроде бы нормальный человек. Стоит сделать шаг в сторону и бедный, попавший под его горячую руку или цепкий военно-морской взгляд курсант минут десять должен был стоять по стойке «смирно» и выслушивать целый поток скабрезности и похабщины, от которой не только уши вяли, но и видавшие виды люди приходили в шоковое состояние. Что уж говорить о нас, курсантах.
Большой был мастер сквернословия, неутомимый выдумщик и импровизатор. Получить от него несколько нарядов вне очереди считалось у нас за благо – легко отделаться. Лишь бы не попадать на разборки в его кабинет под сокрушительный обстрел виртуозного низкопробного красноречия.
Не зря он носил характерное прозвище – Пушкарь.
Но были и другие офицеры. Как красиво и как-то по-гусарски проводил лекции по военной специальности капитан третьего ранга Беневаленский! Всегда гладко выбрит, опрятен, с неизменным запахом хорошего одеколона появлялся в аудитории ровно минута в минуту положенного времени.
После приветствия шнурованный конспект лекции водружался на кафедру, правая рука перелистывала страницы, а левая изящным движением, освободив пуговицы и откинув фалду мундира, упиралась в бок. Этот жест у нас назывался «оголить подтяжку».
Ровным, хорошо поставленным голосом офицер начинал ритмично вещать о премудростях военной техники. Ничто уже не могло помешать или остановить стройный поток течения лекции.
Из озорства, мы, время от времени, всё же пытались это проделать: «Товарищ капитан третьего ранга, а, сколько стоит атомная подводная лодка соответствующего проекта?»
На что следовала мгновенная реакция лектора: «Не приценивался! Дамские вопросы – после лекции!» И повествование продолжалось без снижения темпа.
Ровно за секунду до звонка конспект закрывался и офицер покидал аудиторию. Был он человеком с прекрасной эрудицией и с великолепной памятью. Всех курсантов знал пофамильно и никогда не позволял себе оскорбительных выпадов или незаслуженных упрёков. На групповых занятиях умел и о науке интересно рассказать и, при необходимости, забавный случай ввернуть по теме. Как не старались наши острословы, никакое прозвище к этому бравому морскому офицеру так и не пристало.
Все прозвища имели свою реальную основу.
Уже, работая на флоте, частенько приходилось сталкиваться с прозвищами, когда какая-нибудь распространённая фамилия не давала возможности представить, о ком идёт речь. Например, в обсуждении какого-то дела упоминалась фамилия Иванова, Петрова, Сидорова или кого-то другого. Но это ни о чём не говорило. Всегда находилось 5-6 однофамильцев, и начиналась путаница среди имен и отчеств.
И здесь на помощь приходило прозвище. Так и возникали колоритные Иванов-шилом бритый, Петров-топ нога, Сидоров-тот, который… и т.д. Другие не менее сочные прозвища достаточно известных моряков.
Один заслуженный капитан рассказывал о происхождении очень живучего прозвища одного из своих коллег. Фамилий называть не будем, а суть истории заключалась в следующем.
Сам рассказчик и ещё группа, в то время молодых людей, учились в мореходке и плавательскую практику проходили на одном из торговых судов, приписанных к порту Архангельск. Все были зачислены в штат матросами, поставлены на полное довольствие и добросовестно исполняли обязанности полноправных членов палубной команды.
Время было послевоенное, не самое легкое и не самое сытное. Но моряков на судах снабжали всем необходимым достаточно хорошо. Грех было жаловаться.
Было, правда, одно отличие от современных судов в снабжении продуктами. В то время морозильные камеры на судах были редкостью, а вернее – на многих судах их вообще не было, и в дальние рейсы, чтобы не кормить команду одними консервами, поставляли мясную продукцию в живом виде.
Где-нибудь на корме или в районе румпельного отделения строился загон для скота, куда помещали одного-двух поросят, иногда барашков, ставились клетки с курами, запасались соответствующим количеством кормов и, специально выделенный, матрос-скотник следил за чистотой и порядком в этом импровизированном зверинце. Хлопот было побольше, но зато время от времени экипаж в дальнем походе имел возможность разнообразить свой рацион свежим мясом.
Так было и на судне, где проходили практику наши герои. Экипаж лесовоза был достаточно большим, и служба снабжения расщедрилась, выделила для них даже корову. Кормили её запасённым сеном, а когда судно приходило в порт, и была такая возможность, то бурёнку отпускали на берег, на подножный корм.
Операция по спуску коровы на вольные хлеба была чётко отработана. Животное закреплялось лямочными стропами под брюхом и с помощью кран-балки аккуратно переносилось на берег, на зелёную травку. Чтобы корова могла подальше отойти от причала туда, где травы было больше, к её ошейнику привязывали длинный и прочный повод, основной конец которого крепили возле парадного трапа.
Приглядывать за кормилицей поручалось вахтенному матросу. На судне даже шутили, что непонятно чем вахтенный занимается: то ли трап стережет, то ли корову охраняет. Но хлопот с ней было не так уж много, да и сама животина была рада радёшенька погулять по родной земле, отдохнуть от надоевшей железной палубы и проклятой качки. Перед отходом в рейс вся процедура повторялась в обратном порядке.
И вот однажды, с приходом в Архангельск, судно стояло у причала на Бакарице. Команда, в основном архангелогородцы, после рабочего дня разошлась по домам. На судне остались одни вахтенные. Вахту у трапа ( и при корове) мужественно нёс один из курсантов.
Время было позднее. На дворе – лето. Белая ночь. Тишина. Корова мирно щипала травку и бродила по пустырю вблизи причала. Вся обстановка располагала к безмятежной расслабленности. Ничто не предвещало беды. Вахта у трапа неслась с полным знанием дела и осознанием ответственности.
Только на какой-то момент бедолага курсант ослабил бдительность и не заметил, как бурёнка зашла за угол старого пакгауза и почему-то надолго там задержалась. Слишком длинный повод дал ей такую возможность.
Когда вахтенный спохватился, то было уже поздно. Коровы и след простыл, а обрезанный повод оказался привязан к старому, покосившемуся забору. Местные жулики корову украли.
Это было чрезвычайное происшествие. Для курсанта - вообще катастрофа. Мало того, что команда осталась без изрядной части продовольствия, но по тем временам можно было ещё и под суд загреметь за потерю госсобственности.
Что уж говорить – с училищем за такую оплошность пришлось бы точно расстаться. В общем, бедному парню грозил весь набор соответствующих «удовольствий» за эту серьёзную провинность.
На выручку пришла, конечно, команда. Экипаж на судне был дружный и своих не выдавал. Деньги за безвременно утраченную корову собрали и внесли в судовую кассу, а про этот случай договорились никуда не сообщать.
Была корова и сплыла: «Съели – пусть даже и не мы. Кому какое дело?» Незадачливого морского «студента» спасли. Но в памяти этот случай остался.
Большинство курсантов успешно закончили мореходку, разошлись по разным флотам. В дальнейшем многие стали заслуженными капитанами. Стал таковым и герой нашего повествования.
Но в любой ситуации, когда среди коллег моряков заходил разговор о нём, всегда находился человек, который задавал привычный вопрос: «Это какой, какой такой капитан (Иванов-Петров-Сидоров и т.д.) ? Не тот ли, у которого корову украли ?»
Всю долгую и нелёгкую морскую жизнь преследовала человека эта история. Живучесть её была безмерна. Так и бродила она за моряком от судна к судну, от одного порта к другому, этим, вроде бы безобидным прозвищем, напоминая о неприятностях далёкой юности.
Умудрённый жизненным опытом моряк, исколесивший вдоль и поперек моря и океаны, так и ушел на заслуженный отдых с извечной присказкой-прозвищем «А не тот ли это капитан, который…», что, конечно, ни в коей мере не умаляет его заслуг перед флотом. Моряком, говорят, он был хорошим.
Но из песни слова не выкинешь.