Покаяние

Покаяние
(Рассказ)

Сергей Александрович Горбунов

- Стоишь? – ушедший глубоко в свои думы Владимир Михайлович не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Поэтому машинально сказал: «Стою» худощавому, со старческим пушком на голове, подвижному мужчине, неизвестно откуда и когда появившемуся рядом с ним.
Не обращая внимания на ответ, незваный собеседник даже с каким-то торжеством продолжил:
- А я тебя сразу узнал!  Когда ты к развалинам церкви на машине подъехал и долго там стоял. Ты же сын того попа, которого арестовали в нашем селе в 1933 году?
-Ну, и что дальше? – Владимира Михайловича начала раздражать назойливость и чрезмерное любопытство этого сельчанина, которому, судя по внешнему виду, было, как и ему, за семьдесят лет.
- А ничего! Как я понимаю, ты приехал сюда к нам, чтобы вспомнить места своего детства и найти эту самую церковь и ваш поповский дом? А их – нет! Порушили и снесли. Когда сотрудники ОГПУ арестовали твоего отца, а затем и вашу семью выслали, мы, комсомольцы, сбросили с церкви все колокола и вычистили ее от религиозного дурмана. Дом ваш, он крепкий был, не тронули и открыли там школу, так как прежняя совсем развалилась. После войны прошел слух, что в вашем доме твой отец перед арестом церковный клад спрятал. Милиционеры и военные приехали, полы вскрыли, миноискателями землю, как и стены, обследовали. Раскурочили все, перекопали и удалились, а потом кто-то ночью школу поджег. На этом месте теперь Дом культуры стоит. Вот он, рядом, наискосок. Да и тех лачуг, что были в селе, – теперь нет и в помине. Все поменяли, чтобы люди жили не так, как прежде – в темноте и нищете, а светло и радостно. Так что прошлого – не найдешь.
…Память Владимира Михайловича резко метнулось из нынешнего в минувшее время и он, по хромоте топтавшегося на месте рядом с ним человека, узнал того, кто задавал ему вопросы. Это был постаревший, иссушенный временем его одногодок, но такой-же напористый, как прежде активист и комсомолец Павел Липников из детства.
А тот, не обращая внимание на душевное состояние приехавшего откуда-то бывшего односельчанина, упоенно продолжал свой рассказ.
- Значит, вас выслали, и мы за кулаков, эксплуататоров, таких же, как и твой родитель, взялись. Ты их – Маковых и Звонаревых – должен помнить. Они с твоим отцом якшались.
…Фамилии двух крепких крестьянских семей вновь вернули Владимира Михайловича в воспоминание. Это были многодетные труженики, которые, работая от зари до зари, считали это главным предназначением крестьянства и смыслом своей жизни. Так и детей воспитывали, приучая сызмальства помогать взрослым. Отсюда в этих семьях и был достаток. А если Маковы и Звонаревы нанимали работников со стороны, а также односельчан, то платили им по-честному и после посевной и уборки (за что их особо уважали) – накрывали работникам праздничные столы с выпивкой.
Вообще, о революции и последующих годах новой власти – Владимир в те годы знал в основном из рассказов родителей, так как был еще мал. Детская память лишь сохранила то, как к ним приходили какие-то люди в военной форме, кричали на отца и что-то искали. А еще, выплывало из глубин заплаканное мамино лицо и ее постоянный вопрос: «Мишенька, что будет с нами и детьми?». Отец гладил ее по голове и что-то успокаивающе говорил, но в его голосе чувствовалась какая-то неуверенность и грусть. Потом однажды ночью отца забрали и увезли на повозке, а, спустя пару месяцев, из села вывезли и их – поповичей: его, Володю, сестру Валю и маму – Наталью Федоровну. Увозили днем, на глазах сельчан, которые молча смотрели, как люди из города, закинули на первую подводу их скарб в двух узлах (все, что разрешили взять), усадили выселяемых и тронулись в путь, сопровождаемые другой подводой с тремя солдатами. Когда Володя собрался сесть на предназначенную им телегу, то получил от неожиданно выбежавшего из толпы с Петра Липникова пинок под зад. Дополненный криком: «Катись, попович, и не возвращайся!». Это было не столько больно, сколько обидно до слез. Тем более, что молодежь, которой верховодил комсомольский вожак, засмеялась. Утешило лишь то, что стоящие неподалеку и утирающие слезы женщины, испуганно вскрикнули, а мужчины глухо зароптали в ответ на такую неприличную по крестьянским понятиям выходку активиста. Помнит Володя и то, как его, тоже плачущая мама, обернулась к сельчанам и громко крикнула: «Простите, люди добрые, если что-то было не так! Храни вас Бог и не поминайте лихом!». За что получила тычок от того, кто правил лошадью.
- Когда сослали кулаков и начали организовывать у нас колхоз, мы потом в церкви общий инвентарь хранили и склад зерна устроили, – Липников рассказывал без передышки, словно боялся того, что не успеет все рассказать. – А одно время там даже лошадей колхозных содержали. Добротное было здание. После войны хотели его разобрать, чтобы кирпичи на постройку лечебницы добыть, да ничего не вышло. Стены крошатся, а на кирпичи так и не разделяются. Ковыряли-ковыряли, рушили-рушили – и отступились.
…Память Владимира Михайловича вновь перелетела в прошлое. Много годов прошло, а он помнит ту небольшую, беленькую сельскую церковь, стоящую на возвышенности, и протоптанные тропинки, ведущие к ней.  А также негромкий, но зазывный праздничный звон ее колоколов, напевы которых пресекли спустя несколько лет после укрепления советской власти. Но, даже боясь наказания, люди продолжали ходить в церковь, в том числе и тогда, когда Петр Липников и его комсомольцы с плакатами клеймили, на Пасху и Рождество Христово у попов и религиозный дурман. Не обращая внимание на богохульников, сельчане, стоя перед алтарем, ликами Иисуса Христа, Богородицы и святых, уходили в другой мир, где они чувствовали поддержку и прибавления сил, порядок во всем и веру в лучшее. И вот от церкви, светлой и зовущей, остались лишь руины.
Дожив до старости, Владимир Михайлович никак не мог понять: почему в те годы хитрая и, зачастую, жестокая власть большевиков – начала ломать веру и устои народов страны, подгоняя их духовность под свою идеологию, не приспособив ту под многовековой уклад людей? Не устыдились же позже партийцы создать «Моральный Кодекс строителя коммунизма», который подозрительно перекликается с библейскими нравственными заповедями.
И еще, чего не мог уяснить сын священника: за что расстреляли его отца, который не покушался на устои власти, не призывал народ к неповиновению ей, а нес людям – слово Божье и любовь друг к другу? А может потому, что в случае каких-либо житейских сомнений и затруднений, прихожане шли не в сельсовет, к тому же Петру Липникову, а к батюшке – его отцу. Вот это, наверное, раздражало и, даже, пугало власть – отчего она и принялась под корень рубить духовенство и память о религии.
…Очередной вопрос вновь вернул Владимира Михайловича в реальность.
- Ты че, меня не слышишь? – Липников даже начал сердиться. – Раз приехал, то смотри, запоминай и навостри уши. Вряд ли, гляжу я на тебя, ты еще у нас появишься. Твои родные где сейчас и как они? И ты что в жизни испытал? Да че мы все на ногах разговоры ведем… Вон скамеечка неподалеку, пойдем, присядем и покалякаем. И хотя мы с тобой в детстве друзьями-товарищами не были, а все же интересно узнать: что да как у тебя получилось?
…Приехавший на свою родину – не испытывал желания разговаривать с этим человеком, но, возможность узнать о том, как все эти годы жили земляки, пересилила неприязнь, и он направился к скамейке, неподалеку от Дома культуры.
- В общем так, – присев, Владимир Михайлович начал рассказ коротко, по-военному. – Увезли нас на Урал. Отца, как я узнал позже, расстреляли за шпионаж в пользу Японии. Мама, надорвавшись на лесоповале, вскоре умерла, а нас с Валей определили в детский дом. Я из него вышел раньше и пошел работать, а она еще три года была там. То, что я сын священника, не скрывал. Комсомольцем не был, но поступил в электротехнический техникум. Работал на заводе. Началась война – ушел на фронт. Ускоренно окончил военное училище, потом командовал в артиллерии взводом. В запас ушел из Венгрии в звании капитана. Имею боевые награды. Вернулся на завод. Заочно получил высшее образование инженера. Женился, у нас с Татьяной трое сыновей, один из них привез меня сюда. Позже я руководил одним крупным заводом в Свердловске, пока не ушел на пенсию. Валентина живет в Омске, работала учителем, директором школы. Сейчас воспитывает внуков от сына и дочери. Вот собственно и все.
…После рассказа Владимира Михайловича наступила пауза. Ее, как-то нехотя прервал Липников.
- Хорошая биография. Мне мой батя всегда говорил, чтобы я учился. Дескать те, богатые и образованные с царских времен, когда пришла советская власть, враз своих детей правдами и неправдами стали в институты и наркомы продвигать. И пока такие же идейные, как я – воевали на фронтах гражданской войны и устанавливали на местах, борясь с контрреволюцией, нашу власть, – эти дети стали начальниками, командирами, профессорами и генералами. И, в свою очередь, принялись проталкивать вверх своих детей. Тоже самое делают и в наши дни. Вот и ты, попович, так же в люди выбился.
…Владимир Михайлович хотел встать со скамейки, послать Липникова по-армейски куда подальше и уйти к автозаправке, где был сын с машиной, но почему-то не сделал этого. Тем более, что собеседник даже не обратил внимание на порывы бывшего односельчанина.
- А меня, как ты должен помнить, тогда выдвинули в сельсовет за мою активность и нелюбовь к чуждому народу элементам, – это было сказано с нескрываемой гордостью. – Потом послали учиться на политкурсах.  После чего я был направлен в наше село создавать в нем партийную ячейку, так как я уже вступил в ВКП (б), то есть – в марксистско-ленинско-сталинскую партию большевиков и мне, как задание, поручили участвовать в создании в нашем селе колхоза. Перед войной я стал его председателем, так как прежний запил. На фронт меня не взяли из-за хромоты. Но я тебе скажу, что мы в тылу работали не хуже, чем вы воевали на фронте. Не даром же поэт сказал: «Из одного металла льют – медаль за бой, медаль за труд». Я, к слову, медалью за доблестный труд в Великой Отечественной войне» награжден. И почетных грамот у меня много.
После войны работал в райисполкоме, возглавлял его жилищно-коммунальное хозяйство, архивный отдел, занимал другие руководящие должности. После выхода на заслуженный отдых руковожу советом ветеранов.  У нас с женой двое детей. Сын офицер-пограничник, а дочь – врач.
…Чтобы продолжить из вежливости беседу, Владимир Михайлович спросил о земляках-ровесниках, которых, собственно говоря, он помнил смутно, так как они избегали его – сына попа.
- Тех, кого ты знал, уже нет, – ответил Липников. – Одни погибли на войне, другие разъехались по другим местам, третьи – умерли, состарившись, или от водки. Я лишь один еще в строю из тех, кто рос вместе с нами. А село, как видишь, не чета тому, что было.
… И вновь возникла пауза. Но, скорее всего, не столько егозливый нрав Липникова, сколько какая-то мысль, свербевшая у него в голове, заставила бывшего борца со старым бытом – вновь обратиться к собеседнику.
- Ты вот большим начальником был, так скажи мне: почему сегодня мы живем не так? – старческая фигура даже согнулась вроде вопросительного знака.
- Как понять не так? – Владимир Михайлович задал встречный вопрос.
- Семья наша жила бедно. Батяня не очень был охоч до работы (другие уже сеять заканчивают, а он только плуг да борону в поле везет) – оттого и хлеба никогда сытно не ели. Поэтому я всех богатеев, кому повезло в жизни, не любил и все время с ними боролся. А тут – перестройка началась. Я поначалу обрадовался тому, что людям правильные идеи в головы вобьют, порядок в стране наведут. А вышло не так. Даже те, с кем работал в райкоме партии и райисполкоме, в своем большинстве перевертышами стали. Кооперативы и магазины открыли, недвижимость и землю к рукам прибрали и богатыми враз стали. Да что они! Дочь моя (откуда прыть появилась?) – взяла с мужем кредит и теперь у них в городе две квартиры, одну из которых сдают внаем. Бизнес у них такой! Говорят, намерены еще одной квартирой обзавестись, чтобы была прибавка к зарплате. А я дочь такому не учил! Почему так получилось? – рассказчик сердито наморщил лоб.
- Жизнь, время и рыночная экономика просвещают людей, – коротко бросил Владимир Михайлович.
- Слышал я эти песни! – Липников досадливо махнул рукой. – Выходит, мы к старому времени и буржуйскому режиму возвращаемся? А зачем же мы тогда с ними боролись и почему так быстро забыли советскую власть и нашу коммунистическую партию? А, главное то – во что мы верили!? Теперь вот у нас церковь на месте бывшей хотя возвести! Дожили!
…Не собираясь втягиваться в дискуссию и, давая понять, что незапланированные встреча и беседа подошли к концу, – Владимир Михайлович более чем открыто посмотрел на наручные часы. Это не ускользнуло от Липникова, как-то поникшего к концу беседы.
- Уходишь? – он спросил с нескрываемым сожалением. –Да че я спрашиваю… Так и должно быть: тебя тут уже ничего не держит. Ни твоего дома, ни прежних односельчан нет. Ну, прощай. Вон, похоже, и твой сын сюда едет – И, не протягивая руку, Липников обогнул скамейку и шагнул в аллею сквера Дома культуры.
…Свидание с родиной на этом не завершилось. Сын направил машину к универмагу, чтобы купить в дорогу продукты и сигарет. А затем, по просьбе отца, еще поколесил по улицам райцентра, так как тот хотел найти что-либо из прошлого. Но, его стерло время и новые интересы людей. Хотя – не совсем. Когда машина, направляясь на магистральное шоссе, вновь проезжала мимо Дома культуры, наперерез ей выскочил какой-то человек, показывая руками, чтобы она остановилась. Узнав в нем Липникова, Владимир Михайлович вышел из автомобиля и направился к запыхавшемуся одногодку. Тот, сблизившись и переведя дыхание, неожиданно выпалил:
-Ты меня, попович, прости за то, что я тебя тогда пнул, когда вас увозили. Я ведь этого не забыл. Да и ты вряд ли, хотя и поговорил со мной. Не обижайся – время такое было. Мне, тогда и позже, – все было ясно, а сейчас – я ничего не понимаю, – Сказав это Липников, повернулся и, прихрамывая, пошел в противоположную сторону.
- Чего он хотел? – сын переключил скорость и нажал на педаль газа. – Странный какой-то дедок.
- Да нет, – Владимир Михайлович отрицательно мотнул головой. – Просто он шел, шел по выбранной им дороге, а она привела его не туда, куда желал. А еще он не может понять: почему люди решили в селе построить церковь.