Глава XVII. 1. Авария на К-223

Альберт Иванович Храптович
       На снимке: погрузка баллистической ракеты в шахту подводного ракетного крейсера. Снимок со спутника.(Предыдущее http://www.proza.ru/2015/11/10/644)
         
      Вскоре мы закончили регламент ракетного комплекса, который проводился с участием гражданских инженеров Группы гарантийного надзора, (ГГН), и приступили к погрузке ракет. Весьма ответственная, трудоемкая операция. Командующий флотилией стал нас поторапливать –  кого-то надо было менять на Боевом патрулировании. Мы работали почти круглосуточно, с перерывами только на сон в ночное время, старались успеть к заданному сроку. Последнюю ракету загрузили 8 июня около 22 часов. Поскольку  было приказано уже в 6 утра выйти в море на контрольный выход, я вынужден был приказать командиру БЧ-2 заканчивать проверки систем обслуживания последней ракеты силами своей боевой части, остальной команде ужинать и спать.  Подъем для приготовления корабля к бою и походу предстоял в 5 утра, так что отдохнуть было крайне необходимо. В том числе и мне самому.
 
        Не успел прилечь, как командир БЧ-2 доложил мне, что один из блоков аппаратуры систем обслуживания ракеты, (АУ КСППО), неисправен и его надо заменить. При замене обязательно должны присутствовать специалисты  ГГН. Я распорядился  позвонить на базу, чтобы их оттуда доставили на корабль, и с их прибытием заменить блок.  Да, не стоило бы затевать всё это, на ночь глядя. Куда проще было бы доложить командованию, что выйти в море в заданный срок из-за неисправности не сможем, и сделать всё днём. Но… Не хотелось срывать планы командования из-за такой мелочи. И, кроме того, был больше чем уверен -  начальство, как обычно, прикажет мне всё сделать до утра, так что всё равно придется так сделать. Решил их не беспокоить. (Как говорится – знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил).  Когда к полуночи мне доложили, что специалисты ГГН прибыли на борт и мои люди под их контролем приступили к замене блока, я успокоился и уснул.


А в 04 часа 52 минуты 9 июня командир БЧ-2 постучал ко мне в каюту:
-  Товарищ командир, у нас серьезные неприятности. После замены блока, при его проверке внезапно запустились насосы заполнения шахты №2. Автоматика отказала, останавливать их пришлось с местного поста. Пока останавливали, вода попала в шахту…
Не дослушав до конца, даю команду в ЦП:
-  Аварийная тревога, поступление воды в шахту №2!
По кораблю зазвенели звонки аварийной тревоги, моряки побежали по своим Боевым постам. А мы с командиром БЧ-2 в ракетный отсек. Смотрю на табло аварийной сигнализации и ни одного красного сигнала не вижу. Ни повышения давления, ни температуры. Горит только зеленый  «Наличие воды в шахте». На душе чуть полегчало. Очень неприятно, конечно, придется докладывать командованию о «ЧП», будет сорван выход в море, о котором уже дано оповещение по флоту. Выслушивать ругань, упреки. Выгружать ракету, устранять последствия и т.д. Но самое главное – большой опасности, похоже, нет.

        Приказал подготовиться к осушению шахты, но, прежде чем идти в ЦП, звонить оперативному дежурному, интуитивно, каким-то особым командирским чутьём понял, что на всякий случай надо отдраить кремольеру крышки шахты №2. (Кто не знает,что такое кремольера – это устройство, намертво фиксирующее крышку шахты в закрытом положении).  По инструкции в подобном случае ничего такого не предполагалось. Но я дал команду отдраить кремольеру, и пошел в ЦП.
Только собрался оповестить экипаж по общекорабельной трансляции о том, что случилось, и дать отбой тревоги, как вдруг снаружи, по корпусу раздался сильный удар, потом второй, третий послабее. Даже зазвенело что-то в ЦП. И тут же запищал сигнал вызова от верхнего вахтенного и тот закричал по связи:

-  Центральный!  Огонь и дым из второй шахты!!!

          Трудно в это поверить, но факт:  только что я переживал о том, что надо докладывать начальству, будут неприятности и т.п. А тут вдруг наступило полное спокойствие! И это при том, чтоавария с боевой ракетой, у которой ядерная боеголовка, мщностью в десятки бомб подобных той, что была сброшена на Хиросиму!  Всё постороннее отошло на второй план. Мгновенно понял:  ракета потекла, там горючее, окислитель самовоспламенились, быстро нарастающим давлением крышку шахты отбросило вверх как только была отдраена кремольера. Крышка упала назад, ударив о коминс шахты, (отсюда удар по корпусу), возможен взрыв… Всё это пронеслось в голове  в одно мгновение, и дальше:
-  Четвертый!  Открыть полностью крышку шахты №2! Включить орошение! Убрать посторонних людей из отсека, выставить вахту у переборок четвертого!
И далее всё, что полагается в подобных случаях: Наддув смежных отсеков, контроль ПДК по газу в 4 и смежных отсеках, включение в средства защиты и т.п.  С этого момента и дальше всё, что происходило на подводной лодке строго и точно документировалось. (Забегая вперед, скажу, что никаких замечаний по принятым мерам борьбы за живучесть корабля Госкомиссией ПОЗЖЕ сделано не было).
          Оперативный дежурный пункта погрузки ракет позвонил сам, (он видел лодку и клубы густого дыма с пламенем над ней из своей рубки):
-  Что там у вас происходит?!
Я коротко обрисовал ему обстановку, попросил убрать всех с пирса, организовать его оцепление, немедленно доложить во флотилию. Найти 4-5 человек, одеть в защитные комплекты и прислать ко мне на пирс, чтобы отдать швартовы. Корабль должен был отойти подальше в море, чтобы не подвергать опасности базу и ближайший посёлок. Могло случиться всякое, и даже просто пары горючего, окислителя выходившие в виде пара и дыма из открытой шахты, были смертельно опасны для окружающих. 
 
           О том в пункте перегрузки все прекрасно знали. Потому пространство вокруг корабля моментально опустело, ни о каком оцеплении, тем более об отдаче швартовых кораблю не было и речи. Корабль нами был полностью загерметизирован, я вел наблюдение за внешней обстановкой из боевой рубки через перископ. Хорошо видел полностью открытую крышку шахты №2 и часть самой шахты с ракетой. Из шахты валил густой дым, видны были струи воды системы орошения, обливавшие ракету. Огня видно не было.

          Должен  отметить здесь одну, на мой взгляд, немаловажную деталь. Как мне позже рассказали,  несколько моих мичманов курили на пирсе, провожая одного из своих товарищей, который был отчислен из экипажа и уходил с корабля. Так вот, когда  грохнула крышка шахты и оттуда повалил  дым, вырвалось пламя, все они, (включая отчисленного мичмана!), бросились не прочь от корабля, а вниз, в отсеки, на свои Боевые посты! (Позже  я пытался отстоять того мичмана перед командованием, вернуть его на службу. К сожалению, ничего не вышло). Такими моряками я, как их командир, могу только гордиться.

            Всё это время шло экстренное приготовление корабля к бою и походу. Минут через сорок я доложил Командующему ТОФ о готовности корабля к выходу в море. (По тревоге были подняты командующие и штабы от нас до Москвы включительно, и установлена прямая связь с Командующим ТОФ и ГК ВМФ).  Тот приказал мне подождать командира дивизии с флагманскими специалистами дивизии и флотилии, которые вот-вот уже должны прибыть, взять их на борт и немедленно отходить. Вскоре они действительно показались на пирсе. Я приказал принять их на борт через люк десятого отсека и там пока их оставить. Как ни настаивал комдив пропустить их в ЦП, я не разрешил, поскольку еще не был уверен в том, что в четвертом нет ядовитых паров или они не появятся.

    Комдив, (видимо по совету флагманского ракетчика), посоветовал мне по "Каштану" начать прокачку аварийной шахты водой. Я категорически отказался, сказал, что пока система орошения справляется, смесь воды с компонентами топлива откачивается под нище моего крейсера за борт и там растворяется. А прокачка вынесет в малейших концентрациях в воздухе смертельно ядовитую ядовитую смесь для людей наверх. Я стою вплотную к плавкрану, всё прольётся и на него, может и там всё отравить. Комдив меня понял, своё предложение снял.

    Одетые в защитные комплекты мои моряки отдали концы, я тоже одел защитный комплект и поднялся на мостик, задраив за собой люк. Управлять кораблем при выходе из базы иначе было невозможно. Оперативный обещал  прислать буксир, чтобы он помог мне развернуться в узком месте, но я, не ожидая его, отошел от пирса:
- Турбине малый назад!  Лево на борт! 
Команды приходилось подавать, снимая для этого защитную маску. А шахта по-прежнему дымила ядовитым коричневым дымом почти совсем рядом с мостиком. Уже почти развернулся на выход из бухты, когда подошел ко мне буксир. На палубе у него, естественно, ни души. Капитан общается со мной из наглухо задраенной рубки через динамик, вынесенный на мачту. Я объясняюсь, в основном жестами, куда подойти, где помочь. Капитан буксира опытный, понимает меня без слов. Я лег на курс выхода из бухты, буксир идет со мной, рядом с носовой частью, на всякий случай, пока не пройду боновые ворота. Дали ход побольше, ветерок стал относить дым из шахты к корме. Появилась возможность снять маску, подышать. И вдруг на палубе буксира появляется… мой Алексей!  Кричит:
-  Отец!  Как там у тебя?!     - Я ему:
-  Ты как здесь оказался?! Ты же должен был улететь в Ленинград!
-  Да уже собрал чемодан, когда услышал, что у тебя авария!
Ну что тут скажешь? 
-  Ладно, спрячься пока. У нас все живы и здоровы.

               Позже выяснилось, что он действительно уже был готов ехать в аэропорт, когда кто-то позвонил им на рассвете и сообщил, что у меня тяжелая авария. Алексей сказал матери, что мне может понадобиться буксир, а в дежурстве как раз тот, на котором он работал. И что он там нужен.  Побледнев, как полотно, она только и  сказала: «Если так, то беги».

                Вскоре мы прошли боновые ворота, там взял нас в сопровождение сторожевик с КВФ.  Буксир вернулся в базу. Авачинский залив словно вымер. Ни одного судна, ни рыбака, ни души. Пока шли в заданный район слива горючего и окислителя, дымить из шахты стало меньше.
       Мне доложили, что в четвертом отсеке паров не обнаружено, и я разрешил проход в ЦП комдиву с флагманскими специалистами. Вызвав на мостик старпома, я спустился вниз. Там у нас и состоялся первый разговор с комдивом. Надо отдать ему должное – и на этот раз он не стал возмущаться, кричать. Хотя мог предположить, что его карьере конец, (я уже говорил, что его предшественника, Привалова, сняли с должности за куда более мелкую аварию). Просто расспросил,  что и как произошло, что было сделано. Прибывший к нам флагманский механик Л. Полещук, (да-да, тот самый, молодой механик с «К-122», теперь уже капитан 1 ранга и флагмех дивизии), осмотрелся, проверил состояние систем, механизмов и остался доволен – с его стороны по действиям его подчиненных никаких замечаний не было. Куда хуже было с ракетчиками.  Те были потрясены, подавлены.

       Но даже флагманский ракетчик флотилии Борис Ревенков, известный своей придирчивостью, язвительностью, спокойно разбирался в том, что произошло, и голос пока не повышал. (Интересно заметить, хотя, может быть, и не к месту, что у меня на корабле никто из начальников не кричал, не ругался, тем более на меня лично. Не знаю почему. На других кораблях такое бывало нередко. У меня, возможно, общая  обстановка к тому не располагала).

       Еще на подходе к району получили радио с ТОФ: «К вам идет группа офицеров штаба флота. Принять на борт, обеспечить безопасность». 
Через какое-то время подошел эсминец,  лег в дрейф на почтительном расстоянии от нас. Оттуда вышел на связь начальник штаба ТОФ вице-адмирал Р. Голосов. Передал, что с ним группа 15 человек, и спросил, готовы ли мы их принять.
Я комдиву:
-  Зачем нам столько?  У нас и так офицеров из штабов много. Тем более, что в группе у  Голосова наверняка половина политотдельцев. Где их размещать, как кормить?
Комдив мне:
-  Да не обостряй ты, пусть идут.
Но я уперся. Согласились на том, что я сошлюсь на наличие серьезной опасности на борту и предложу Голосову взять с собой минимальное количество людей. А там пусть сам решает. Я знал Голосова еще по Северу и был уверен, что лишних он с собой не возьмет.
       Всё точно: получив основание для сокращения числа штабных, он подошел к нам всего с четырьмя офицерами. Включая флагманского ракетчика,  без политработников.

         Когда Голосов поднялся на мостик, я коротко доложил ему обстановку. Он тут же, не теряя времени на разговоры, спустился вниз в ракетный отсек с офицерами штаба, и стал разбираться в сути дела на месте. Спокойно, без показной строгости, по-деловому. Позже он был назначен Председателем Государственной комиссии по расследованию причин нашей аварии. В этом плане нам повезло.

          Через двое суток горючее, окислитель были слиты, шахта с пустой ракетой, (ядерные боеголовки оставались на месте), была прокачана, промыта и осушена. Можно было возвращаться туда же, в пункт погрузки-выгрузки, выгружать аварийную ракету и приступать к изучению обстоятельств и выяснению причин аварии. Страшная тяжесть свалилась с души не только у меня...

            На пирсе нас уже ждала целая группа гражданских представителей науки и промышленности во главе с первым заместителем Генерального конструктора ракетного комплекса. Он был весьма важным, представительным и очень самоуверенным  мужчиной, говорили, что он академик, (жаль, фамилию не запомнил).
             Флагманский ракетчик флотилии Б.Ревенков сострил:
-  Ну, готовься, Альберт Иванович, сейчас тебя начнут раздевать!
            -  Это в каком же смысле, Борис Павлович?
-  А в таком, что когда подобная авария произошла у Брычкова, тот готов был штаны с себя снять, чтобы комиссию ублажить.
-  Ну не знаю, Борис Павлович, что там было у Брычкова, а за свои штаны я спокоен.
-  Ну-ну, поглядим.

          А почему я так ответил?  Да потому, что к тому времени кое в чем мне удалось разобраться самому. Не вдаваясь в подробности, скажу:  основное, что я понял, так это то, что прямой вины моих подчиненных в происшедшем, похоже, нет.
Подозревал кое-что, но прямых улик к тому не было.  Каких-то грубых ошибок с их стороны, которые могли привести к аварии не было видно. Причину нештатного срабатывания насосов найти пока не удалось, времени на то было мало.  Её предстояло выяснить комиссии.

                Продолжение:  http://www.proza.ru/2017/12/06/1609