Рвануть днём котел не мог: брали горячую воду, наполнялся он тут же холодной. А вот ночью, когда все ушли, часа через четыре и рвануло. Две бетонных плиты потолка слетели как фанерные, оборудование всё покорёжено, не стало столовой в самый разгар уборки. Это уж потом мне Николай про кран рассказал, тайком, без следствия. Я благодарил Бога про себя за то, что никто не погиб. Пришлось закрыть детский сад и обеды готовит на кухне сада. К осени столовую восстановили. Николая я пожалел, не рассказал следователям о его «заботе» о жене. Но эта была последняя из бед, которые просто преследовали меня в первый год председательствования. О мелких пакостях я и не говорю, хотя их было через край. То закинут лом в измельчитель соломы – кормоцех встал, то жене позвонят среди ночи, когда я в отъезде, что меня убили, да много чего ещё было, устанешь перечислять.
Не прошли, видимо, даром все эти баталии, впервые я почувствовал своё сердце, узнал, как оно болит. А в колхозе не унимаются, добить спешат: это он от наркомании лечится, да не в больнице он, с девочками в гостинице развлекается, да и сын у него где-то есть незаконный. Выписался я из больницы, созвал собрание внеочередное, положил заявление и ушёл, сломался, и обиделся сильно. Обиделся на подлое враньё: по работе-то сказать противникам моим было нечего: уже построены 9-ть квартир, крытый ток, ангар для зерна, шли дела и в полеводстве, и в животноводстве, всё это всего за два года. Сторонники мои с просьбами пошли: то квартиру дай без очереди, то место тёплое, мы же за тебя были. Ты руководитель, вот ты и живи по справедливости, а мы уж так привыкли. Это что же в итоге получается? Что бы нормально работать, надо душой кривить на два фронта, и перед колхозниками, и перед теми, кто распределяет цемент, кирпич, лес, технику? Да тут никакой души не хватит! Моей и не хватило. Я плюнул на всё и ушёл. Вместе со мной ушли и ведущие главные специалисты: агроном, инженер, ветврач и зам. по идеологии, парторг раньше назывался. Я их уговаривал не бросать хозяйство, но они ушли в фермеры, которые тогда только что появились. Отговаривал от такого шага меня и Василий Лаврентьевич Шегуров, говорил, что это просто депрессия, усталость, что всё пройдёт, но я его не послушался. Может и зря. Присутствовал на собрании Василий Лаврентьевич по старой советской традиции, их колхоз назывался им. 21-ого съезда КПСС, а наш- им. 22-ого съезда КПСС , мы были соседями, соревнующимися хозяйствами.
Я не только бросил работу, но и уехал из села, столь велика была обида на всех и на всё. Мимоходом замечу, что дней десять сидел на двух стульях: в посёлке Нижнесакмарский меня выбрали Главой администрации, а в Тимашево я ещё был председателем колхоза. Уехал к родителям, туда, где жили они. Здесь всё почти похожее, разница одна, но главная - официально коммунизма уже не было, власть медленно, но верно уходила из рук хозяйственных руководителей, а на местах никто её не брал. Главами оставались всё те же председатели сельсоветов, денег у них не было, брать ответственность, добывать, выбивать нужные деньги они не умели, да и не хотели, привыкли жить тихо, мирно, особо не напрягаясь.