Черный копатель.
Городское фэнтэзи.
Рассказ основан на реальных событиях из астрального мира. Другими словами - хотя для рассказа в стиле фэнтези это излишне, все же, учитывая привычку некоторых граждан видеть несуществующие детали, намеки и тому подобное там, где их нет и не могло быть, предупреждаю: все имена, равно как и клички животных, а также события и населенные пункты в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми, животными и событиями случайны. Страна, в которой происходит действие рассказа, также вымышлена и существует только в больном воображении автора.
1.
Сейчас мне уже трудно воссоздать в деталях события того долгого года. Точно помню, что в день, когда мы получили ответственное задание, в городе шел холодный осенний ливень. Если быть точной, на тот момент город уже несколько месяцев как переименовали в экопоселение «Веселая Радуга».
Веселье началось еще в феврале: тогда рабочие бензопилами срезали самый большой в городе рекламный экран. Он с треском рухнул на брусчатку и взорвался, а вместе с ним рухнули и надежды горожан на спокойную жизнь. Сначала запретили автомобили и повсюду прочертили велосипедные дорожки. Потом этого им показалось мало, и под запрет попали велосипеды, самокаты и гироскутеры, а также все прочие изделия, содержащие металл в любом процентном отношении. Передвигаться разрешили только пешком или на полностью деревянных скейтбордах.
Несчастным государственным служащим и это было недоступно: им выдали для передвижения пластмассовые машинки «толокары» - вроде детских ходунков. На них ездили, отталкиваясь от земли ногами, а депеши передавали только нарочно, потому что сотовые телефоны, фотоаппараты и рации тоже повсеместно запретили. Лишь редкие приезжие из других городов могли щеголять на улицах указанными техническими благами цивилизации, но только до той поры, пока их не замечали полицейские либо другие надзирающие структуры, коих в экопоселении развелось невиданное доселе количество.
Меня зовут Тамара Викторовна, и я – бывший водитель трамвая. На тот момент я уже полгода как была без работы. Трамваи запретили после серии подозрительных дорожно-транспортных происшествий, когда был нанесен ущерб нескольким десяткам автомобилям. Трамваи заперли в депо, а рельсы выкорчевали в течение месяца после этого. Общим распоряжением администрации под угрозой повешения были запрещены фотографии и видео с трамваями, и даже любое упоминание о них в случайном разговоре.
Конечно же, мало кто верил, что истинной причиной запрета были происшествия на дороге, которых, к слову, с участием автобусов и троллейбусов происходит ничуть не меньше. На тот момент все думали, что трамваи пали жертвой объявленного старостой экопоселения табу на железо. А табу было всеобщим, и его предписания выполнялись с фанатизмом, характерным для времен инквизиции или культурной революции в Китае.
Тяжелые грузовики с дюжими молодцами срезали стальные ограды и ворота вокруг парков, школ, больниц, ломали и увозили дорожные знаки, светофоры, километры железных кабелей. Они выкопали все трубы водоснабжения и канализации и оставили по всему городу длинные ямы, в которые по ночам проваливались инвалиды и старики. Владельцы биллбордов пытались объединиться и противостоять модному поветрию, но безуспешно – их фирмы бесследно исчезли в течение одной ночи, причем вместе с владельцами.
Потом совет экопоселения вынес решение о полном запрете использования стальных изделий в быту, а также о переходе на современные стандарты цивилизованного мира в отношении окружающей среды, животных и растений. По всем квартирам прошлись вооруженные комиссии: поголовно конфисковали газовки, стиральные машины, меховые изделия, микроволновки и унитазы.
Вы спросите: при чем тут унитазы? – оказывается, в передовых западных странах люди полностью уравнены в правах с животными. А, если животных нельзя приучить к унитазам, то вот людей вполне можно низвести к санитарной культуре животных, что и было сделано.
В итоге, постановили, что люди не имеют права использовать животных и растения для одежды, еды, развлечений и других целей. Разрешено только сыроедение и веганство. И когда они говорят «сыроедение» - это вовсе не поедание сыра (размечтались, сыр – это вкусно, а все вкусное и радующее глаз было запрещено), а употребление в пищу только сырых продуктов.
Впрочем, в унитазах и раковинах необходимость отпала сама собой, поскольку трубы выкопали уже давно, и все это перестало работать. В каждом дворе и парке теперь существовала общая выгребная яма, от которой исходил смрадный запах. Начались повальные болезни. Люди кинулись в аптеки, но их тоже скоро закрыли. Совет экопоселения призывал народ вернуться к естеству, а лекарства, по убеждению старосты, являются порождением алчных фармацевтических компаний и разрушают организм человека. Аптекари стали торговать из-под полы, и тогда по городу прошлись так называемые «флэшмобы», организованные советом экопоселения. Молодые люди в черных масках молча несли развернутые вдоль пустынных улиц огромные, размером едва ли не с футбольное поле, флаги экопоселения (веселая радуга и розовый единорог на фоне голубого неба), а вслед за полотнищами шагали сотни других активистов с закрытыми лицами. В руках они несли длинные тяжелые палки. В ходе массовых флэшмобов аптеки были уничтожены и разорены, а фармацевты – повешены на столбах. Потом в течение одной ночи трупы бесследно исчезли.
Последним из известных мне достижений старосты был призыв вовсе отказаться от любой еды и питаться энергией солнца. Сам староста уже много лет ничего не ел и не пил, сидел в одной долгой медитации, а весь совет экопоселения, кроме него, состоял из собак, кошек и крыс. Животных, и особенно крыс, убивать и употреблять в пищу строжайше запретили еще весной. Они расплодились в диком количестве и в поисках еды охотились на одиноких детей и стариков.
Такая вот обстановка была в городе в тот вечер, когда я покинула свою холодную квартирку и вышла под промозглый ливень. Потоки холодной воды с неба несколько приглушили вонь от выгребных ям и гарь от костров, которые люди разжигали повсеместно для того, чтобы тайком приготовить себе еду (естественно, большинство нормальных людей так и остались грешниками-мясоедами и потребителями прочей запрещенной пищи; только все это ушло в глубокое подполье). Деревьев во дворе и во всем городе сильно поубавилось – несмотря на строжайший запрет, их постепенно рубили на костры.
Комендантский час еще не начался, однако на улицах уже появились полицейские патрули. Они ездили по трое-четверо, на приземистых пластмассовых ходунках-толокарах. Спрятавшись за угол, я пропустила один такой патруль. После того, как полицейские, чертыхаясь и неуклюже отталкиваясь от асфальта грязными ботинками, укатили в сторону проспекта, появился другой патруль. С десяток мрачных солдат в наглухо закрытых костюмах химической защиты шли цепью, проверяя металлоискателями остатки железа во дворах. Позади них шли трое с автоматами наперевес. Они открывали огонь на поражение при малейшем подозрении, что кто-то еще прячет у себя запрещенный металл.
Я убежала от страшных искателей железа вниз по проспекту. Поперек каждого перекрестка были протянуты транспаранты с призывами вернуться к естеству, охранять животных, есть сырую пищу и питаться от солнца, отказаться от лекарств. Из разграбленного, зияющего пустыми глазницами темных витрин супермаркета «Столешный» вылетела целая армия тощих ворон. На моих глазах огромные стаи голодных собак вступали в сражения с полчищами обнаглевших крыс. Немногочисленные прохожие, худые, оборванные и запуганные, в страхе обходили места этих сражений стороной.
Я вспомнила, что работники «Столешного» во все времена славились своим особенным, характерным только для этого магазина хамством. Они хамили посетителям не просто так, на ходу или от несчастной жизни, а расчетливо, с подготовкой, выбирая наиболее меткие слова и выражения, с яркой, неугасимой ненавистью в глазах. Испортить посетителю настроение было главной задачей их жизни и деятельности, за это они, как я думаю, даже получали премии. По всей видимости, в «Столешном» еще с восьмидесятых годов проводились специальные тренинги по хамству, а персонал имел на рабочем месте особые тетради с записью различных манер поведения, отторгающих людей от магазина любым доступным и недоступным способом. Причем люди продолжали туда ходить, так как больше магазинов в округе не было, и этот факт доставлял продавцам дополнительную радость. Так дворовый хулиган замирает от счастья, когда, сидя на крыше, видит внизу знакомую голову, оплеванную им на прошлой неделе. В «Столешном» для обхамленного посетителя в следующий раз был наготове новый способ обмакивания его в моральные помои, поскольку к прежним методам хамства человек уже к тому времени привыкал, и со временем этот факт непрерывных гадостей даже начинал доставлять отдельным покупателям некое сатанинское, мазохистское удовольствие.
Теперь же я скучала по крикам и пренебрежительным взглядам из-за касс «Столешного», была готова выслушать миллионы хамоватых замечаний и взглянуть в наглые глаза не одному, а всем работникам супермаркета, и все это для того, чтобы в итоге подойти к витрине со свежими кусками мяса, почувствовать холодок от бутылки с молоком и набрать домой целую корзину продуктов.
Размечталась, конечно. «Столешный», как и все остальные магазины города, давно уже не работал, а его продавцы разбежались – видимо, хамили теперь всем встречным на улицах и в микрорайонах, чтобы не потерять навыки.
Только на Старой площади царило оживление. Несколько сот активистов столпилось перед деревянной трибуной, с которой выступал с очередным воззванием староста экопоселения. Я остановилась и послушала его в течение десяти минут. Говорил он то же, что и всегда: дикий, сумбурный набор общих фраз об охране окружающей среды, любви к животным, призывы еще раз сплотиться и поднажать, чтобы войти наконец-то в первую двадцатку цивилизованных стран. Много раз прозвучало надоевшее гражданам за последние месяцы выражение «метод Джона Гейна» - то есть, по мнению руководства экопоселения, нечто высокое и недостижимое, к чему мы все должны стремиться.
- Мы не должны останавливаться! – кричал староста. – Конечно, мы многого достигли за этот год, действуя по методам Джона Гейна. Мы запретили все вредные химические вещества, в том числе стиральные порошки и другую мерзость, невинно прозываемую «бытовой химией». Мы отключили электричество и центральное отопление и уничтожили тем самым наиболее опасные для окружающей среды факторы загрязнения. Мы сделали в нашем поселении обыденными такие полезные практики, как сыроедение, солнцеедение, веганство. Сегодня мы можем гордиться тем, что наши жители стопроцентно примкнули к полезному движению закаливания, причем не выходя из собственных квартир! И все это мы делаем совершенно добровольно и по инициативе самих жителей, а также исходя из нашей главной и единственной задачи – заботы о наших дорогих поселенцах! И помните – Джон Гейн бы гордился нами!
Несмотря на промозглый холод, староста был босоног и одет по последней моде – в костюм из листьев натуральной капусты. Его движения, как обычно, были скованными, однообразными и деревянными, а лицо не выражало никаких эмоций и напоминало маску китайского болванчика. Его сподвижники столпились вокруг старосты живым щитом и не подпускали к нему восторженных поклонников на расстояние ближе десяти метров.
По окончании своей яростной речи староста взял в руки саксофон и заиграл печальную мелодию. Играл он неплохо – все-таки, это была его основная специальность, на саксофониста он много лет обучался где-то в Филадельфии – там, кстати, он и нахватался цивилизованных идей, в которые теперь вверг целый город.
Под заунывную мелодию я направилась вниз по проспекту Радости и спустя десяток перекрестков оказалась на вокзальной площади. Было ровно семнадцать часов – а именно на это время меня пригласил на строго секретную встречу следователь линейного отдела внутренних дел Темиржол Ментыбаев.
Продолжение следует.