(Предыдущая глава: http://proza.ru/2017/12/05/44 )
30. Предсказание и обретение
"Во имя Двух Богов и во славу их!
Доподлинно знаю: при'идет день претворения, настанет час могущества, и свершится издревле предначертанное.
Доподлинно знаю: воссияет в ночи звезда полудня, и смерть, запертая в узилище, впитает в себя свет её. Растечется по каплям вчерашняя твердыня, и мужем обратится дева юная. Первыми станут последние, ученики же научат мудрости учителей своих.
Доподлинно знаю: огнём подземным и хладом небесным испытана будет земля из края в край, но омоется она слезами безутешных и укроется власами неподвластных суду мирскому. Падшая дочь возвысится, и причислит её безмужняя жена к семье своей.
Доподлинно знаю: обретут убежище гонимые и восстанут они заново из безвестности в силе и славе повсеместной.
Доподлинно знаю: близятся уже Трое, несущее зерно мудрости, Четвёртая же примет его в лоно благодатное. Бархатом вешних трав приласкает всякого сущего плод её, но он же и раздерёт в клочья когтями звериными. Не останется в Круге Земель ни единой твари, ему неподвластной, будь то человек или тролль, гном или оборотень, ведьма или вампир. Склонятся пред ним маги и жрецы, титулованные и чернь, поэты и батраки – склонятся долу, понеже бысть он осенен милостью обоих богов.
Знаю сие доподлинно, ибо ниспослал мне откровение Арман первотворящий в бесконечной доброте и мудрости своей. Слушайте же божественную истину не ушами, но сердцами – и не говорите, что не слышали."
– Даже и не знаю, что вам сказать, почтенный Бахрав, – неторопливо проговорил жрец, осторожно откладывая в сторону ветхий пергамент. – Запись древняя и ценная, вне всякого сомнения. Любой музей не пожалеет золота, чтобы приобщить ее к своему собранию: что императорский в Хеертоне, что сокровищница при дворе падишаха в Шахваре, не говоря уже о нашей храмовой библиотеке.
Абу-Фаризи остановился на несколько мгновений, обдумывая свои следующие слова. Его густые черные брови озабоченно сдвинулись к переносице, на венчавшем узкое лицо высоком лбу прорезалось несколько морщин, а и без того широкие уши Его Святейшества, казалось, оттопырились еще сильнее.
– Что же касается истинности и боговдохновенности самого откровения... Боюсь, что не могу сказать ничего определенного. Принадлежит ли пророчество самому Исмахану, – да пребудет над нами мудрость и величие его – как это указано в тексте, и если да, то насколько полно и правильно записаны слова пророка? Этот вопрос решать не мне, но всешахварской жреческой коллегии, если даже не высшему межхрамовому собранию. В любом случае, документ должен быть тщательнейшим образом обследован и изучен. И если вы, господин губернатор, любезно согласитесь предоставить сей, найденный в Вашей провинции, пергамент для надлежащего изучения в наш шахварский храм…
Сделав выразительную паузу, первосвященник дождался утвердительного кивка своего собеседника и уже более твердым и уверенным тоном продложил:
– … то я совершенно уверен в том, что не зря потратил свое время на поездку в самый отдаленный уголок халифата. Да пребудет с вами, господин Бахрав, благословение Творца нашего Армана – с вами и с опекаемой вами губернией.
И, нисходя от храмового к мирскому, добавил:
– Разумеется, его сиятельному величеству будет должным образом доложено о вашем рвении и доблестном труде на благо церкви и государства. И вы, ваше превосходительство, можете не сомневаться в том, что подобные заслуги будут должным образом оценены.
-Бу-бу-бу, – тихо подумала про себя Айюль, тайно слушавшая беседу отца с прибывшим из столицы первосвященником из-за плотной парчовой занавеси, отгораживавшей маленький личный кабинет губернатора от парадного зала, где тот имел честь принимать сейчас высокого столичного гостя. – Теперь они еще полчаса будут друг перед другом расшаркиваться, хотя всё, что можно было бы сказать по существу, уже давно сказано.
И крупная дама в ниспадающем до пола тяжелом платье бирюзовой с золотом расцветки брезгливо поморщилась. По всем понятиям ей, старшей дочери губернатора, полагалось бы сидеть сейчас на женской половине своего дома, помыкать младшими женами любезного супруга, наводить страх на служанок и нянек, а также зорко следить за тем, чтобы многочисленные дети были одеты, обуты, накормлены и надлежащим образом воспитаны. А вместо этого?!
За Рустама ее просватали, когда малышке не было еще двух лет, а выдали замуж сразу же, как стало дозволено – в пятнадцать. Сын крупнейшего торговца, державшего в своих руках всю торговлю рисом и шелками на необъятных просторах Шахваристана, был прекрасной партией для Айюль абу-ль-Бахрави, дочери самого Бахрава. И, наверное, они могли бы стать прекрасной крепкой семьей... Но богатство родителей слишком часто становится проклятием их детей – в этом различие между той властью, которую приносят деньги, и теми деньгами, которые приносит власть. Сама Айюль с детства была воспитана в осознании своего долга и ответственности перед родителями, перед младшими и перед честью рода. Любезный же муженек пошел по легкому пути, обретая радость в дурман-траве и продажных девках. Девиц скоренько сменили молоденькие мальчики, дурман-траву – "чжэнгойская дурь", а скабрёзный трёп в компании таких же пропойц и весельчаков чем дальше, тем сильнее заполнялся богохульством и поношением высочайших особ. И когда отец-торговец вместе с тестем решились вмешаться, им уже оставались на выбор лишь самые крайние меры: Рустамчик был практически невменяем и ничего, кроме новой порции дури, его в этой жизни уже не интересовало.
Так что ныне её досточтимый супруг изволили навечно пребывать в "домашнем пансионе" на территории одного из отдаленных губернаторских владений, который отличался от шахского зиндана разве что хорошей кормёжкой и незлобивостью тюремщиков. Но запоры и решетки в этом "пансионе" были точно такими же, как в лучших государственных тюрьмах.
А сама Айюль, лишенная возможности обрести счастье в супружестве, ведении дома и материнстве, стала вместо этого первым помощником отцу в его государственном служении. Мало кто знал о ее роли, о степени осведомленности в делах провинции и о том, что ни одного важного решения Его Превосходительство не принимает, не посоветовавшись прежде с дочерью. Мало кто знал достоверно, это так, однако же подозревали очень и очень многие, и поэтому недостатка в лести, попытках подкупа или соблазнительных предложениях Айюль-ханум уже давно не испытывала. – благо, слава Арману, корыстной она не была, да и слабостью на передок тоже не отличалась.
И теперь она снова возвратилась мыслями к тому пергаменту, который обнаружила, разбирая сундуки отцовской сокровищницы, собранные еще дедами и прадедами. И на который обратила внимание отца, справедливо предположив, что подобная редкость может заинтересовать Его Святейшество. Что, в свою очередь, сможет улучшить отношения между Шахваром и их отдаленной, но богатой провинцией, на которую многие в столице начинают уже косо посматривать.
– Нет, ну надо же, "безмужняя жена"! Словно про меня сказано, не приведи Арман. Еще и падшую дочь какую-то приголубить, Тинктаровым попущением... Ладно, проехали. Что там дальше у отца в программе, совещание о налогах и податях?
.....
Всё в этой жизни когда-нибудь случается в первый раз.
Разумеется, ни единому смертному не дано вспомнить своего первого шага или первой ложки каши в младенчестве. Но тот миг, когда ты в первый раз сел на лошадь, или первый день ученичества – это запоминается навсегда. И первый раз, когда родители привели тебя в храм, и первая встреча с магом. А твоя первая женщина... и уж тем более, твой первый мужчина, если ты девушка, точнее, была ею до того…
И самый первый из тех, кого ты убил.
Первая кровь.
Первая смерть от твоей руки.
До сегодняшней ночи убивать Юраю не доводилось еще ни разу. Спасать односельчан от смерти своими травами и настойками – это завсегда пожалуйста. Заехать ближнему по морде, случалось, конечно, и не раз, по пьяному-то делу – куда от этого в деревне денешься. Но вот так, чтобы в здравом уме и трезвой памяти порешить кого-нибудь насмерть? Никогда. И разбойники за Змийгородом здесь не считаются, не надо! Во-первых, тот магический удар был спонтанным и неуправляемым, почти не зависящим от его сознательной воли. А во-вторых, Юрай и сам не знал толком, убил ли тогда хоть одного из лихих "робят" или нет – его же выкинуло за тридевять земель, да еще и в таком бессознательном состоянии, что очнулся он только у Всесвята, а обо всем случившемся по дороге в Новый Удел мог лишь догадываться по рассказам Зборовского.
Наверное, именно поэтому и не находил себе сейчас места бывший алхимик, раз за разом вспоминая командный 'окрик барона, свой собственный удар мечом и предсмертный хрип вора в оконном проеме. Порошок бадьянова корня тоже исправно делал свое бодрящее дело, и о том, чтобы забыться теперь сном, оставалось только мечтать. Сам Влад ушел вместе с хозяином и его родней, сжигать трупы бандитов: придуманную бароном легенду надо было поддерживать, а с трупами вурдалаков и упырей полагается поступать именно так. Здесь Юрай в очередной раз поразился изобретательности Зборовского и быстроте его реакции: хозяин заведения мгновенно зауважал путешественников еще больше, а к прибытию стражников поутру никаких следов от трупов уже не останется, одно лишь дворянское слово барона, подкрепленное свидетельствами трактирщика и его родни. И – никаких неприятных вопросов.
Юрай с удовольствием пошел бы сейчас вместе со всеми остальными, но просто не смог – дрожали руки, да и ноги тоже не слишком хорошо держали. А оставаться в таком раздрызганном состоянии совершенно не хотелось: жизнь есть жизнь, и дело движется к тому, что в будущем ему придется убивать еще не раз и не два, хотя бы это и было распоследним из занятий, о которых он мог мечтать – он, многие годы только лишь лечивший и помогавший. Но нервная дрожь и напряжение во всём теле отчаянно искали выхода, просто требовали разрядки...
Мысль пришла в голову внезапно и неожиданно. Мысль простая как бревно и, казалось бы, лежащая на поверхности. Мысль, до которой он должен был бы додуматься сразу же...
– Кольцо!
Если Вайниэль смогла активировать подаренное валькирией кольцо, если это кольцо "знает" теперь свой металл, пусть даже и не принадлежащий здешнему миру... И ведь оно уже вбирало в себя раньше и холод Эльбенборка, и жар эльфийского лона!
И теперь Юрай, старательно вспоминая давние полузабытые уроки в школе при Университете, а заодно и более свежие наставления Энцилии перед отъездом из Вильдора, попытался ощутить бушевавшую в нем пробуждённую Силу. Ощутить, прочувствовать, принять в себя и собрать потом всю её в одном месте – в том пальце, что был опоясан полоской переливающегося жемчужными и перламутровыми бликами металла.
Поначалу он не ощутил вообще ничего. Но постепенно, пусть не с первой попытки, что-то начало получаться. Вот в однородном течении пронизывавших его стихий (оказывается, он снова начал их чувствовать!) стали появляться какие-то сгустки. Потом эти сгустки начали слипаться между собой – подобно тому, как собираются вместе мельчайшие крупинки масла, когда пахтаешь сливки. Наконец, поток силы, отчетливо окрашенный теперь уже в зеленоватые тона (стихия огня, стало быть!) закружился по кольцу, вбирая в себя напряжение и дрожь начинающего волшебника. Этот поток кружился все быстрее и быстрее, постепенно вовлекая в свое движение и новый, оранжевый слой (вода? снег? холод?), к самому же Юраю все увереннее приходило успокоение и ощущение равновесия. И когда в их новую комнату вошел пропахший дымом костра и отдающий холодом ночной улицы барон, он застал своего товарища совершенно спокойным, собранным и созревшим для следующего шага.
– Смотри-ка, уже светает. Ну что, служивый, позавтракаем – и на Фанхольмскую гору?
...
По сравнению с Эльбенброком, и уж тем более с Двурогом, который, полностью оправдывая свое название, парой заостренных пиков-близнецов царственно вздымался надо всей горной грядой, – по сравнению с ними располагавшаяся западнее и давшее название городу Фанхольмская гора казалась вовсе не горой, а скорее невысоким пригорком, со своей изрядно стертой кособокой верхушкой и ступенчатым склоном, на уступе которого навечно застряла тоненькая полоска тумана. Внимательному взгляду открывались и следы, оставленные в теле горы поколениями гномов – тех самых, что некогда добывали здесь самородные медь и серебро, да и вкрапленными в породу мелкими золотыми чешуйками тоже не брезговали. Но все металлоносные жилы были уже давно выработаны, и на память о былых стараниях горнодобытчиков остались только испещрившие гору многочисленные шахты, штольни и штреки – старые, полуобвалившиеся, заросшие бурьяном и мелким кустарником…
Изо всех многочисленных входов в тело Фанхольмской горы Юрая со Зборовским интересовал сейчас только один – тот, откуда отчетливо доносился странный, незнакомый и весьма тошнотворный запах. Поначалу этот душок воспринимался просто как досадная помеха, но по мере приближения к пещере кобольдов источаемое ею зловоние становилась все сильнее и все отвратнее. О да, теперь можно было очень хорошо понять жителей Фанхольма и его окрестностей, которые прозвали гору нечистой и предпочитали обходить ее стороной, и подальше. Но путешественникам, как ни печально, надо было сейчас именно туда, к источнику этого смрада и зловония, и они упрямо продвигались вперед и вверх – благо особого мороза, не в пример давешним высотам Эльбенборка, не замечалось, да и налетавшие порывы ветра иногда чуть развеивали гадостные испарения, позволяя вдохнуть глоток-другой относительно свежего воздуха. Один раз Зборовского все же вытошнило на слегка припорошенный мокрым снегом склон, но Юраю, более привыкшему к отвратным запахам алхимических процедур, пока еще удавалось удерживать свой желудок от извержения. И они осторожно, но неуклонно шагали теперь именно туда, куда им столь настойчиво не советовали сейчас себя совать их собственные носы.
Впрочем, человек ко всему привыкает. Говорят, что даже и к виселице: сначала подергается-подергается, а потом, глядишь, и привыкнет. Вот так же и к нынешнему тошнотворному смраду: войдя в узкий полуразрушенный лаз, откуда исходили раздражающие миазмы, оба энграмца с удивлением почувствовали, что дышать стало как бы даже и легче. А впереди обнаружились разрежавшие темноту пещеры отсветы огня, и куда им направляться дальше, сомнений уже не оставалось.
...
– Трор, Рафф, вы только поглядите, кто к нам пожаловал! Людишки – ай да оказия какая!
Одноглазый Хайек, завидев гостей, захохотал высоким и хриплым, каким-то каркающим смехом, отчего нерасчесанные космы на его голове затряслись в веселом непотребном танце. Два других кобольда, сидевшие вместе с ним за крепко сколоченным деревянным столом перед очагом, пылавшем в дальней стене широкой, но приземистой пещеры, поспешно хихикнули в ответ. Оба брата были заметно крупнее своего предводителя – но, в отличие от него, уже практически не имели волос на голове, отчего их крючковатые провалившиеся носы и морщинистые уши придавали вытянутым лицам еще более злобное выражение. Сам же старший кобольд, невысокий и круглолицый, мог бы, наверное, даже показаться довольно милым и забавным, на манер рыжего клоуна, если бы не уродовавшее его лицо огромное бельмо вместо правого глаза.
– Чего припёрлись, короеды? Вас здесь только не хватало... Золото свое ищете, серебро с медью, железо да олово? Нет их у нас, да и у вас самих тоже никогда уже не будет!
И Хайек снова захохотал, чрезвычайно довольный как самим собой, так и той гадостью, которую он приготовил этим жалким отродьям, только лишь и умеющим, что топтать землю по поверхности. Одно слово, короеды.
Не только Юрай, но даже и многое повидавший за время своей службы Влад Зборовский был слегка ошарашен столь нелюбезной встречей. Конечно, то немногое, что было известно об этом народце, описывало кобольдов как натур склочных и пакостливых, но оба энграмца сходились на том, что пакостей тех следует ожидать чуть позже, исподтишка. А так, чтобы с места в карьер... Звезды на небе, что ли, неудачно стали, или просто день неподходящий выдался?
Предводитель кобольдов тем временем продолжал брызгать желчью, явно не собираясь останавливаться.
– Нет, нет и еще раз нет! Одно только это слово у меня для вас и найдется, слышали?! "Не-е-ет". Ни одного из ваших пяти металлов нет! Сказано. – Хайек раздраженно высморкался в руку. – И совета вам тоже не будет, да и подмоги не ждите. Можете убираться себе восвояси, а здесь вам искать нечего.
– Так мы ведь и ищем как раз то, чего нет, любезный – барон сумел-таки вклиниться в кликушеские заклинания карлика.
– Пяти металлов нам маловато будет, уважаемый, – поддержал его Юрай. – Нам шестой нужен. Тот самый, которого вроде бы как и нет! Как раз по вашей части, достопочтенный, я не ошибся?!
Теперь настал уже черед лохматому старшине кобольдовской артели озадаченно приумолкнуть.
– Это какой же еще такой шестой метал? – осторожно и вкрадчиво спросил Хайек после долгой паузы, как бы нащупывая ногой твердую кочку в болоте разговора. Его невидящий белесый глаз нервно задёргался, производя еще более жуткое впечатление, чем прежде, хотя всё остальное лицо оставалось невозмутимым и словно замороженным.
– Да тот самый, который только вы добывать и умеете. Гномы его "поганым серебром" кличут, людские горняки да металлурги – "обманным", а уж подлинное его имя вы нам сами и назовете. Больше ведь оно никому не ведомо?
– Хе, – хмыкнул старший кобольд и обернулся к своим приятелям. – Слышь, чего людишки захотели?!
Братья хором хихикнули, но как-то недоуменно, не понимая толком, какой реакции ожидает от них "старш'ой". А когда Хайек возвратился взглядом к Юраю со Зборовским, в его глазах сверкала хитрая злость, явно предвещая какую-то каверзу.
– Ну и как же вы его забирать собираетесь, если от меня получите? В карман положите или в рюкзачишко свой? – Кобольд скептически окинул взглядом заплечные мешки своих незваных гостей.
– Да нет, отчего же, – Юрай неторопливо скинул свою рюкзак. Чуть повозился, развязывая горловину, но потом осторожно достал из него приобретенную у аптекаря стеклянную склянку и протянул Хайеку. – Вот сюда и нальём.
– И откуда ж вы на мою голову такие умные?! – разочарованно вытянулось лицо кобольда. – А не боитесь?
– А чего нам бояться, уважаемый? Вы сами-то пока еще живы! Вот и мы уж как-нибудь да продержимся.
Зборовский тем временем весь подобрался и незаметно положил руку на рукоять меча, готовый действовать в любой момент. От него не укрылось то, как вспыхнул единственный видящий глаз хозяина пещеры в то мгновение, когда тот, принимая склянку у Юрая, заметил мифрильное кольцо у него на пальце. Но на этот раз тревога оказалась напрасной.
– Ну что же, короед, – обратился кобольд теперь напрямую к Юраю, оставив барона где-то побоку. Скорченная при этом мина не предвещала алхимику ничего хорошего, но никакой непосредственной угрозы при этом тоже не несла. – Просишь ты у нас то, чего не бывает, а сам при этом на пальце тоже носишь такое, чего давным-давно уже в здешних краях не видывали …
Хайек слегка помедлил, прежде чем продолжить.
– Будь по-твоему! Получишь ты свое текучее серебро, и даже истинное имя этого металла тебе открою. Однако же заплатить за него придётся... И плата будет под стать товару – как раз то, чего нет. Готов?
– Платить тем, чего нет – это чем же таким?
– А вот это ты узнаешь только после того, как согласишься. Если согласишься, конечно. – И кобольд захихикал прежним пакостным смешком.
Юрай в нерешительности посмотрел на своего товарища – в словесных баталиях и хитросплетении условий и оговорок барон был явно сильнее и опытнее. А покупать втёмную очень не хотелось, особенно учитывая славу кобольдов как обманщиков и мошенников. Но условие Хайека как бы ничем особенным не грозило: с тем, чего нет, вроде и расставаться не жалко…
Дождавшись от Влада еле заметного утвердительного кивка, алхимик решился.
– Готов.
– Ха-ха-ха, – радостно откликнулся одноглазый кобольд, – вот и договорились. Подставляй свой бутылёк!
Конечно, в принципе алхимик знал, чего ждать: объяснения Вайниэль были подробными до мельчайших деталей. Но одно дело знать по рассказам, и совсем другое – увидеть собственными глазами. Зрелище серебристого потока, перетекающего из кобольдовского кувшина в принесённую от аптекаря склянку, завораживало без всяких заклинаний: льющийся металл, причем не докрасна раскалённый, как это бывает, например, при выплавке железа, а, наоборот, отдающий ледяным холодом! Текучий, струящийся и рассыпающийся на дне сосуда мельчайшими неуловимыми шариками, которые в следующее же мгновение снова сливаются в единую округлую массу… Даже привычные к работам с "обманным серебром" помощники Хайека не удержались и поднялись со своих мест, чтобы полюбоваться его течением. Во все глаза смотрел и Зборовский, хотя и не теряя осторожности и подозрительности. А залюбовавшийся на текущий металл Юрай едва не упустил момент, когда надо было остановить кобольда. Но всё-таки успел в последний момент опомниться:
– Стоп-стоп-стоп, хозяин! Только до середины, не больше.
– А чего ж так? Плата от расхода не зависит! – усмехнулся Хайек, но тем не менее послушно приподнял и отставил свой кувшин, оставив юраеву склянку заполненной чуть больше чем наполовину. – Вот тебе твой металл, которого нет.
В смрадном и тяжелом воздухе тут же стало еще одним металлом больше: это был тот металл, которым зазвенел голос кобольда.
– Внемли истинному имени сего текучего металла: зовется он...
Хайек вдохнул поглубже и повторил еще раз, выделяя ударениями каждое слово, словно забивая гвозди в доску или ударяя зубилом по камню:
– Зовется он на истинном наречии... РТУТЬ.
Раскатистое "ррр" и почти свистящее "ттть" приглушенным и наводящим ужас эхом отдались от стен пещеры. Но еще большим ужасом отозвалась в голове та цена, которую назвал своими последними словами хозяин пещеры и властелин ртути:
– А заплатишь ты за него… девством своей великой княжны!
И он снова захохотал, но на сей раз уже не хрипло, а громогласно, едва ли не заклиная. Или – словно произнося смертный приговор.
– Тем самым, которого нет!!!
(Следующая глава: http://proza.ru/2017/12/05/1858 )