Так уж случилось, что в конце августа 1943 года мама упала
с воза на стяг, расшибла спину, не могла шевелить даже руками.
Её увезли в больницу. Мы с сестрой стали хозяйками в доме. На
наших руках старо да мало – дедушка, и братик, и всё немудрё-
ное хозяйство. Нелегко! Пришло первое сентября. Мне уже во-
семь лет. Пора в школу. Учёба тогда начиналась с восьми лет. И
вот без мамы, без цветов, одетая в то, что было, вместе с сестрой
иду в школу. Учиться мне было легко. Я уже бегло читала, ещё в
городе от сестры научилась. Умела считать, задачи решать, петь,
стихи читать. Я же – садиковская девочка, из города.
Первое впечатление: практически стерильная чистота, стро-
гий порядок, никто не бегает, не шумит, не толкается, даже рука-
ми к стенкам не прикасается. Мы теперь не просто дети, мы те-
перь ученики. Для меня непривычно. Школа не похожа на ту, го-
родскую, где училась сестра. Всего две классных комнаты, при-
хожая, две учительницы. Идём в свой класс. Справа – четырёх-
местные чёрные парты для первоклассников, слева, через про-
ход, парты двухместные, но поставлены рядом по две и полу-
чаются тоже четырёхместные – для четвероклассников. Спра-
ва за парту сажусь я, первоклашка, слева моя сестра – четвёр-
тый класс. Знакомимся с учительницей, она у нас общая. Это
Рогалёва Мария Николаевна: высокая, подтянутая, аккуратная
во всём, в строгом костюме с белоснежной блузкой, в туфель-
ках на низком каблуке. А что за причёска! Такие причёски вош-
ли в моду гораздо позже. А у Марии Николаевны она была безу-
пречной. Парикмахерской не было. Кто её так подстригал, никто
не знал. Но до старости причёска не менялась. Густые, волни-
стые волосы с проседью будто уложены умелыми руками парик-
махера. Ни одна волосинка не сбивается. До сих пор у меня пе-
ред глазами её облик, её манера двигаться, говорить, учить и на-
ставлять. И вот урок. Мария Николаевна даёт задание четвёрто-
му классу и начинает раздавать старенькие, потрёпанные буква-
ри. Я вижу первый учебник, но оказалось, что не всем их хвати-
ло. Мария Николаевна, как бы извиняясь, говорит: «Вот, не всем
хватило. Я твой букварь отдам другому. Ты у нас умеешь читать.
Потерпи до Нового года. Мы получим новенькие, и я тебе по-
том дам его».
Надо сказать, что в то время обучение по букварю было це-
лый год. И так я осталась без букваря на первое полугодие. Сло-
во своё Мария Николаевна сдержала. В первый день после кани-
кул она дала мне новенький, голубенький, по форме похожий на
тетрадь, на железных скрепочках, букварь. До сих пор поража-
юсь: шла жестокая, кровопролитная война. Главный лозунг жиз-
ни был: «Всё для фронта, всё для победы», а учебники выпуска-
лись и выдавались на пользование бесплатно.
Гораздо позже я узнала, что система обучения в нашей Кар-
голицкой школе отличалась от других двухкомплектных школ.
Это она, Мария Николаевна, болела душой за честь школы, за
качество знаний своих выпускников, поэтому «старт» – первый
класс и финиш – четвёртый класс – она брала себе, чтобы за-
ложить основу и знать итог обучения. Второй и третий классы
учила Мухина Евдокия Ивановна – очень спокойная, добрая учи-
тельница, а четвероклассников муштровала Мария Николаевна.
Не зря в Емецкой средней школе говорили с почтением: «А-а,
ты из Карголицкой школы. Ну, всё понятно». Вот у такой учи-
тельницы я получала школьные азы. Но, как сказать – «получа-
ла»… Ежедневно сестра жаловалась дома: «Мама, она ведь не
учится. Сегодня опять не училась. Она вместо Марии Николаев-
ны учила ребят». Это так придумала она, моя первая учительни-
ца. За партой я только писала. Всю устную работу с первокласс-
никами вела я: спрашивала читать, отвечать правила, проводи-
ла устный счёт, проверяла знание стихов. Большую часть урока
я стояла перед классом вместо Марии Николаевны. Она следи-
ла за мной и классом боковым зрением, а сама занималась с чет-
вёртым классом. Ей важно было передать в среднюю школу до-
стойных выпускников. Она, талантливый педагог, умела распре-
делять своё внимание, следила за мной, что я «творю», слышала,
как дети отвечают, все ли ответы правильные. А когда четверо-
классники выполняли самостоятельную работу, она давала нам
новый материал. Она была строгая учительница. Поблажек мне
не давала, хотя доверяла такую ответственную работу. Вспоми-
наю, как анекдот, ужасный случай со мной на уроке письма. Ког-
да я училась в первом классе, знания наши оценивались: «отлич-
но», «хорошо», «посредственно», «плохо» и «очень плохо». Со-
кращённо писалось: «отл.», «хор.», «поср.», «плохо» и «оч. пл.».
Но в этом же году перешли на пятибалльную систему оценок:
«5», «4», «3», «2», «1». Хотя с бумагой было очень плохо, но для
письма в классе нам выдали тетради в косую линейку. Сейчас та-
ких тетрадей нет в помине, а тогда была строгая система работы
над каллиграфией: у каждой линии и каждого уголка своё назна-
чение, буквы писались с нажимом и без нажима – волосяные ли-
нии. Учили беречь каждую строчку, но при оценке Мария Нико-
лаевна не скупилась. Оценки – цифры ставила огромные, в три
строчки. Вот такую огромную 2 однажды она поставила мне за
диктант за единственную поправку: после точки в конце предло-
жения я первое слово нового предложения написала с малень-
кой буквы. Ошибку обнаружила сразу, но, как исправить, не со-
образила. Решила «д» маленькую стереть, но ластиков не было.
Послюнила палец и стёрла букву, но образовалась на этом ме-
сте дырка. От газеты – обёртки – оторвала чистый кусочек, на
нём написала заглавную «Д» и на слюни приклеила эту заплатку
на дырку в тетради. Других ошибок не было. Но за такое «твор-
чество» – огромная «двойка». Детскому горю не было измере-
ния. Но тут же поняла, зачем человеку голова нужна. Для того
она дана, чтобы думать и принимать разумные решения. На всю
жизнь урок. Строгая, умная, талантливая была наша Мария Ни-
колаевна. Многое в жизни мы получили от неё. Она была настоя-
щим источником знаний. И только когда я сама стала учительни-
цей начальных классов, поняла, что нарушения в её работе были
очень серьёзные. В нашем расписании фактически не было уро-
ков физкультуры, пения и рисования. Объяснить это можно, при-
чины объективные. Война… Рисование – ни альбомов, ни кра-
сок, ни цветных и даже простых карандашей не было, а без этих
принадлежностей и урок невозможен. Физкультура… Полуго-
лодные дети. После физической нагрузки ещё больше есть захо-
чется. И Мария Николаевна урок этот тоже переносила на пере-
мены. После каждого урока мы выходили в общую для всех клас-
сов прихожую. Помню, что в школе нас было восемьдесят че-
тыре человека, из них двадцать четыре первоклассника. В пере-
мену можно было сходить в туалет, но бегать по коридору стро-
го запрещено. Поэтому в прихожей мы чинно рассаживаемся на
скамейках. Вот тут проводятся интересные беседы на самые раз-
ные темы. Тут и пение, и физкультура, и искусство. И это не раз
в неделю, а ежедневно, на каждой перемене. Мария Николаев-
на сама хорошо пела, разучивала с нами разные песни на два го-
лоса, учила инсценировать песни, сама слушала любые песни
в нашем исполнении. Я знала много песен, и детских, и взрос-
лых, хорошо пела, могла показать гимнастические номера. Де-
тям это было интересно. И Мария Николаевна с удовольствием
пользовалась этой возможностью показать им всё это и научить
их даже водить хороводы – тут и пение, и движение. Однажды по
её просьбе – спеть что-нибудь – я спела совсем не детскую пес-
ню «Незримая рана». Я не до конца понимала её содержание, но
искренне переживала боль и страдания неизвестного моряка. А
главное – я заметила, как по лицу учительницы идёт дрожь. А по-
том она ежедневно просила меня спеть «Незримую рану». Мне
было больно, но отказать ей я не могла. Вот она – эта песня. Как
и когда я её выучила, не знаю. Ни радио, ни – тем более – телеви-
зора тогда не было. Мелодию я запоминала с одного раза, а сло-
ва… Это тоже просто, но откуда взяла – не помню.
О чём ты тоскуешь, товарищ моряк?
Гармонь твоя стонет и плачет,
Ресницы повисли, как траурный стяг.
Скажи нам, что это всё значит?
Друзья, я вам горе своё расскажу,
Скрывать перед вами не стану –
Незримую рану на сердце ношу,
Кровавую, жгучую рану.
Есть муки, которые смерти страшней…
Они мне на долю достались,
Над гордой и светлой любовью моей
Немецкие псы надругались.
Её увели на позор и на стыд,
Скрутили ей нежные руки.
Отец её ранен, братишка убит…
Мне так написали подруги.
Играет и плачет по милой гармонь.
Она так любила трёхрядку…
Скорей бы услышать команду: «Огонь!»
И броситься в смертную схватку...
Спела её для Марии Николаевны множество раз, пока учи-
лась у неё, поэтому до сих пор её помню, но больше никогда не
пою. Больно! Мелодия песни «Раскинулось море широко…».
Такие необычные уроки пения вряд ли были в какой-то другой
малокомплектной школе. Мария Николаевна не наша, не мест-
ная. Тогда никто не знал, откуда она, есть ли у неё родственники,
была ли семья. С жителями Рато-Наволока у неё были чисто де-
ловые отношения. Жила она в комнатке на вышке – в мезонине
школы. Я не раз бывала у неё дома. Исключительный порядок,
идеальная чистота. Дела для меня находились разные. Но чаще
всего – надо было переписать каллиграфическим почерком раз-
ные бумаги. У Марии Николаевны был свой необычный почерк:
буквы очень крупные, с какими-то закорючками и сложным рос-
черком. Высокие буквы (б, в) – выше нормы, длинные (д, з, р, у,
ф) ниже нормы, словно росчерк пера. Содержание бумаг меня не
интересовало, поэтому я просто, слово за словом, переписыва-
ла всё молча. Если что-то не могла прочесть, спрашивала у неё
и писала дальше. Главная задача – писать красиво, без помарок
и ошибок. Однажды в четвёртом классе (тогда она уже не вела
уроки, была заведующей школой) она сняла меня с уроков, что-
бы измерить площадь всех помещений школы. Моя задача – дер-
жать и прикладывать кончик верёвочки в указанном месте. Вто-
рой конец Мария Николаевна держала сама и делала записи. Она
готовилась к ремонту школы.
Был и такой случай. По какому-то недоразумению бросил
школу Коля Шайкин, долго не учился (обязательного образова-
ния ещё не было). Он 1932 года рождения, старше меня на три
года. Война уже закончилась. Их папа вернулся с фронта и заста-
вил сына вернуться в школу. В январе со второго полугодия Ма-
рия Николаевна посадила его в третий класс рядом со мной и
обязала меня помогать ему, если что-то не будет получаться. Он
быстро усваивал всё, что требовалось, а в благодарность за по-
мощь взял меня под свою защиту, как старший. Мы подружи-
лись, и в четвёртом классе нас посадили снова рядом. Он сму-
щался, ему уже было четырнадцать лет, но учился прилежно. И
вот однажды Мария Николаевна снова забирает меня с урока,
приводит в прихожую (там была вешалка для верхней одежды –
раздевалка). Состоялся такой диалог:
М.Н.: Ты знаешь фуфайку Кольки Шайкина?
Я: Да (я же не знаю цели вопроса).
М.Н.: Говорят, он носит в школу карты. Посмотри в карманах.
Я вынуждена это сделать, ей ведь нельзя противоре-
чить, шарю в чужом кармане.
М.Н.: Нашла?
Я: Нет (трясусь от страха и «честно» вру).
М.Н.: В обоих карманах посмотрела?
Я: Да.
М.Н.: Нет?
Я: Нет (уже смелее вру).
М.Н.: Иди в класс.
Какое было продолжение, не знаю. Меня Мария Николаевна
больше не спрашивала, Колю тоже (я ему всё честно рассказа-
ла). Перепроверяла она его карманы или нет? Ведь карты-то там
были, там и остались. Если да, то как она расценила мой посту-
пок, известно осталось только ей одной. Но результат был нуж-
ный ей – Коля карты в школу больше не носил, а меня надёжно
взял под свою защиту и доказал на деле.
Вернусь к уроку физкультуры, хотя тоже их не было. Сидим
в прихожей, слушаем рассказы Марии Николаевны, поём. Мария
Николаевна рассказывает свои «вещие сны» про каждого маль-
чишку, как они ссорятся, ругаются и даже дерутся. Поражаются
точности «сна», и никто не догадывается, что Мария Николаев-
на открывает окно своей комнаты на вышке, наблюдает и слуша-
ет всё, что происходит на середине деревни. Результат один: раз
Мария Николаевна сквозь землю видит, значит, так вести себя
нельзя, надо следить за своим поведением и речью.
Перемены у нас могли быть не десять-пятнадцать минут, а
сколько потребуется Марии Николаевне. А потом вопрос: «Ну,
что? Пробежимся?». Все рады. Она открывает парадную дверь.
Все, друг за другом, не толкаясь, бегут по коридору через парад-
ный выход на улицу, по мосточкам, через чёрный ход, по коридо-
ру снова в прихожую. Отдышались – и на урок. Это и была наша
физкультура. Бегали без верхней одежды, но не болели.
А ещё наша прихожая была и столовой. Замечательный, до-
брой души человек Клавдия Ивановна Минина варила овощной
суп: картошка, капуста, брюква или турнепс – вот состав, сварен-
ный на воде с солью. Но у каждого была своя глиняная чашка и
ложка, каждому наливался этот суп. Вкусным его не назовёшь,
но витаминный – это точно. Это наш бесплатный обед. Он заслу-
живает похвал в адрес Марии Николаевны.
Звонка в нашей школе не было. Всё делалось по слову нашей
учительницы.
И праздники были. Новый год с ёлкой в школе. И даже пода-
рок – по одной конфетке-подушечке. Я в ладошке несу её домой.
Режу на четыре части, и пьём чай все четверо.
По «красным» датам календаря концерт для жителей всего
Рато-Наволока, а перед концертом доклад о празднике и наших
успехах. Это поручалось мне, аплодировали тоже мне. И это ра-
дость моя.
За счёт уроков пения, рисования и физкультуры добавлялись
лишние часы для основных предметов.
Наша Мария Николаевна дружила, поддерживала связь и
встречалась с учительницей начальных классов Васи Сталина,
сына Иосифа Виссарионовича. Один из эпизодов я помню до сих
пор, только имя учительницы Васи не помню, не ставила такой
цели тогда. Вождь позвонил ей: «Анна Ивановна (так назову её),
это я вас беспокою. Извините, как там мой оболтус?». Анна Ива-
новна перечисляет положительные качества ребёнка и делает на-
мёки на его озорство. Сталин спрашивает: «А почему вы мне не
позвонили сразу?». Ответ: «Так вы очень занятой человек, я не
могу вас беспокоить». «Что значит «занятой человек?» – «Так
вы же Сталин». – «Это в Кремле я Сталин, а для вас я как все –
обычный отец Васьки Сталина. В следующий раз звоните в лю-
бое время дня и ночи».
Тогда, в сороковые годы, Мария Николаевна и предположить
не могла, что будет придуман «культ Сталина». Она готовила и
принимала нас в пионеры, учила с нами «законы» пионеров и
призывала: «За дело Ленина-Сталина будьте готовы!» – И мы
всегда были готовы.
В третьем классе и я стала пионеркой и сразу председателем
совета дружины, составляла какие-то планы, проводила сборы.
Однажды была даже делегатом районной конференции, сидела в
президиуме, со взрослыми серьёзными дядями. И это тоже по ре-
комендации Марии Николаевны.
Но, как и у всех, у нашей учительницы был серьёзный недо-
статок: очень многим детям она давала прозвища: «заяц чухоц-
кий», «медведь толстопятый», но хуже всего, когда прозвище по
какому-то физическому недостатку. Так было и со мной, хотя я
была для неё правой рукой. И вот на перемене девочка меня обо-
звала этим прозвищем. Я ответила ей : «А ты Патя». Так звали её
маму. Мы подрались. За этим занятием и застала нас Мария Ни-
колаевна. Единственный раз в жизни я надерзила учительнице,
когда она стала выяснять причину драки: «Сама надавала всем
прозвищ, теперь все друг друга дразнят». Она нас обеих втолкну-
ла в пустой класс и со словами: «Ещё председатель совета дру-
жины...» – сорвала с меня галстук. Добилась ответа, как мы обо-
звали друг друга. Той девочке сделала внушение: «Она назвала
тебя «Патя», так назови её «Катя» (это имена её мамы и моей).
Сама снова повязала мне галстук и добавила: «Оставайся пред-
седателем совета дружины». А в прихожей строго запретила все
прозвища.
Для себя я на всю жизнь запомнила этот урок. Сорок пять
лет сама проработала в школе. Если уж в чём серьёзном прови-
нились дети, моё внушение одно: «Бессовестные. Неужели не
стыдно? Совсем совесть потеряли». И никогда никаких прозвищ
и кличек. И детям строго запрещала оскорбления и драки.
На всю жизнь запомнила, как в самом начале работы учитель-
ницей у доски навзрыд заплакал семиклассник. Он не понимал
правила сокращения алгебраических дробей. Я дала себе зарок:
поругать можно того, кто не хочет учиться, ленится, а тому, кто
не понимает, я обязана помочь. Главное в нашей работе, чтобы
дети нас не боялись и с радостью бежали в школу.
Но я обязана слова благодарности выразить Евдокии Иванов-
не Мухиной. У неё я училась во втором и третьем классе. Уди-
вительно спокойный человек. Все знания нам давала как будто с
улыбкой. Будто хотела сказать: «Я это знаю, дети, и вы от меня
это узнаете». Вот у неё в третьем классе я просто «заболела» ма-
тематикой.
Думаю, что уроки Евдокии Ивановны с блеском в глазах, эта
тихая спокойная обстановка настроили меня на движение впе-
рёд. Любую задачу я решала легко. И уже в четвёртом классе
на экзамене (тогда экзамены начинались с четвёртого класса)
по арифметике перед членами комиссии (они были из Емецкого
РОНО) Мария Николаевна решила похвалиться моими способ-
ностями и, после моего ответа по билету, стала подсовывать не-
решённые другими детьми задачки, одну за другой. Глаза её бле-
стели от гордости. Тогда я этого не понимала, а теперь разделила
бы с ней и радость, и гордость, хотя в четвёртом классе нас уже
учила Минина Зоя Ивановна – шустрая, боевая, эмоциональная и
очень молодая девушка. Всегда весёлая, немного крикливая, она
пыталась поднять нам настроение, развеселить нас, угнетённых
недавно кончившейся войной, голодом и тяжёлой работой, на-
равне со взрослыми. У моих подруг папы вернулись. А нам всю
мужскую работу по дому приходилось делать самим, мы с ноя-
бря 1939 года уже жили без папы, без его помощи и ласки, без за-
щиты и радости.
Вот так, за четыре года учёбы в начальной школе, через мою
жизнь прошли умная, талантливая Рогалёва Мария Николаев-
на, добрая, уравновешенная Мухина Евдокия Ивановна, весё-
лая, жизнерадостная Минина Зоя Ивановна и наша кормилица
Минина Клавдия Ивановна – моя крёстная мама, человек с труд-
ной судьбой и чистой, светлой душой. Это потом я узнала, ка-
ким тяжёлым, грубым человеком был её муж, из-за которого она
осталась без дома, в её доме было правление колхоза, а она жила
при школе, у Марии Николаевны. Это она, разливая суп детям,
держалась спокойно, а на кухне горько плакала, жалея нас. Она
понимала, что овощной отвар из брюквы и турнепса неприятно
пахнет, но варила, зная, что надо нас накормить, во что бы то ни
стало. А ведь к супу хлеб нужен, а он был не у всех. Видя наши
страдальческие лица, она плакала. Сама одинокая (её дети умер-
ли рано, когда они жили в Питере), она – интеллигентная женщи-
на – была практически прислугой.
Учителей, всех четверых, я отлично, до каждой чёрточки
лица, помню. Всем им, от всей души, благодарна. Они уже давно
ушли из жизни. Вечная им память! Вечный покой!
А память снова возвращает к войне, к беде, к горестям и стра-
даниям. Всё это мы переживали тяжело. Но у нас был свой дом.
Все мы после уроков бежали домой, чего не было у детей, эва-
куированных с прифронтовых территорий. Им труднее было.
Это семьи из Ленинграда и Ленинградской области. Их посели-
ли в пустующие дома, где голые стены: ни одежды, ни посуды,
ни дров. В двухэтажном доме Никитичны на первом этаже посе-
лились Аламартины. Роза училась с нами. Были у них малень-
кие детишки. Что-то не припомню, чтобы они выходили на ули-
цу. Видимо, надеть было нечего. Пустовал тогда дом семьи Фа-
теевых. Там поселилась Шура Кононова с двумя дочками. У них
вообще никаких вещей не было. Печать горечи поселилась в гла-
зах этой Шуры. Работу ей дали ночной дежурной на телятнике,
за километр от дома. Девочки-дошкольницы ложились спать, а
мама уходила на работу. Утром мы шли в школу, а она бежала до-
мой. Вместо портфеля у меня был чёрный чемоданчик из фане-
ры, похожий по конструкции на современный «дипломат», толь-
ко, вместо замочка, в проволочную петельку вставлялась дере-
вянная палочка. Мой «дипломат» – моя гордость, ни у кого та-
кого не было. Одна беда – иногда палочка выскакивала, «дипло-
мат» раскрывался, и всё содержимое вываливалось на дорогу. В
этот морозный зимний день я бежала в школу одна. Дорога шла
через чистое поле. Был сильный ветер. И как назло – чемоданчик
раскрылся, вещи все высыпались, а рваный учебник по чтению
рассыпался на листочки. Ветер подхватил их и понёс по снегу,
по целине. Уверена, что сейчас ни один ребёнок не побежал бы
за ними вдогонку, а я оставила всё на дороге, сняла рукавицы и,
проваливаясь выше колена в снегу, побежала собирать эти пока-
тившиеся по снежной целине книжные листочки. Я боялась Ма-
рии Николаевны. Метров сто я брела вдогонку. Когда был пой-
ман последний листок, повернула обратно, держа окоченевши-
ми руками эту святую драгоценность. Укладывать вещи в чемо-
данчик уже не получалось, пальцы не сгибались и не разгиба-
лись. Я плакала. И вот, как Бог послал, подбежала Шура Кононо-
ва, быстро сложила все принадлежности, растёрла до красноты
мои руки, надела мне рукавицы, прижала меня к себе, успокои-
ла, направила на дорогу и побежала к своим детям. От её добро-
ты я оттаяла, перестала плакать и поспешила в школу. На урок
не опоздала. Это был второй класс, учила Евдокия Ивановна,
она ничего не заметила. Марии Николаевне я не показала учеб-
ник. Дома привела его в порядок и успокоилась. А Шура на всю
жизнь осталась в моей памяти. Если бы не она, я бы руки отмо-
розила, точно, и учебник не спасла тоже.
В доме Павловых жила семья Никитиных. Лида училась с
моей сестрой, Валя со мной, были ещё малыши – многодетная
семья. Папа их почему-то не был призван в армию. Он сапожни-
чал на дому. Вот с ними мы даже дружили. После окончания во-
йны они уехали домой, в Лодейное поле. Мы долго переписыва-
лись. Потом связь прервалась. Лет семь назад я пыталась найти
их через передачу «Жди меня», послала фотокарточку Лидино-
го класса, но ответа не получила. Второй раз написать не собра-
лась. Жалею очень.
В деревне, где стояла наша школа, тоже жили эвакуирован-
ные. Очень красивый, всегда в нарядном костюме, мальчик
Игорь. Моя сестра с ним часто пела дуэтом на концертах. Удиви-
тельно сливались их голоса. Их «Уралочку» помню и сейчас. Он
тоже некоторое время писал Тасе письма. Помню Борю – моего
одноклассника. Это он принёс в класс самую главную радость.
На уроке попросился выйти. И вдруг пулей, с высоко поднятыми
руками, влетает обратно в класс и во всё горло кричит: «Победа!
Победа! Война кончилась! Уроки отменяются». Где он подслу-
шал эту весть, видимо, в коридоре, но её мы услышали от него.
А потом пришла Мария Николаевна, сообщила эту радость и по-
здравила с праздником. На минуту воцарилась мёртвая тишина.
И вдруг девочки третьего класса упали головой на парты и запла-
кали так громко, надрывно, как взрослые. Мороз пошёл по коже.
Потом был праздник. Об этом надо писать отдельно.
Во время войны, по заданию Марии Николаевны, мы перепи-
сывались с детьми Раменского детского дома в Москве. Хорошие
письма писали, обменивались своими новостями.
После окончания войны, летом, навсегда уехали наши эваку-
ированные. Думаю, что нашу школу и нас они тоже запомнили.
Дети есть дети. У них всё бывает. И ссоры, и драки, и обиды. Но,
чтобы обидеть эвакуированных? Этого никогда не бывало. Это-
го позволить мы не могли. Есть ли из них кто-нибудь в живых?
Где они? Так хотелось бы увидеться! Узнать их судьбу. А вдруг
эту книгу, если она выйдет в печать, кто-нибудь из них случайно
увидит… Интернет может всё! А вдруг? А вдруг?! Как бы я хо-
тела этого!.