(Предыдущая глава: http://proza.ru/2017/12/05/975 )
31. В столицах и на окраинах
Неожиданный визит высокого чжэнгойского гостя пришелся совершенно некстати. Дел у Клариссы и без того было по самое "не могу" – столько сумел наворотить за сравнительно недолгий срок своего пребывания на посту верховного мага её предшественник Вачи Сальве. И что самое печальное, не по злому умыслу ведь наворотил, а исключительно по причине собственной бестолковости и самоуверенности, каковые князь Ренне поначалу счел было за деятельность и мастерство. О чем монарх впоследствии успел пожалеть не раз и не два. "Вот уж действительно, – мысленно вздохнула верховная волшебница, – недаром в народе говорят, что услужливый дурак опаснее врага!"
Главной задачей её предприимчивого предшественника было, судя по всему, произвести впечатление на правителя: лорд Сальве старательно вкладывал магическое воздействие не там, где оно более всего требовалось, а прежде всего там, где оказалось бы наиболее заметным. Ну зачем, спрашивается, посредством заклинаний заделывать трещины в стенах княжеского дворца, и уж тем более столешницу парадного обеденного стола? Пара каменщиков и умелый столяр вполне справились бы с такой мелочью безо всякого волшебства. Любому понятно, что никакой запас магической силы не безграничен, да и насыщать ею пространство можно только до определенного предела. Вот и трещала по швам защита монарших персон от дальновидения, теряли за считанные дни силу приготовляемые в обсерватории амулеты, а маги всех остальных городов Энграма, кроме столицы да еще разве что Эгедвереша, оставались и без помощи, и без присмотра. И все ради того, чтобы пустить пыль в глаза их высочествам! А разгребать эти завалы приходилось теперь ей, Клариссе.
Так что можно повторить еще раз: неотложных дел и забот у графини Мейвенберг оставалось выше крыши. Надо ведь и повседневной рутиной заниматься, и за помощниками и младшими магами прислеживать, а тут еще у Энцилии д'Эрве – ее гордости и надежды, а с некоторых пор уже и ближайшей помощницы – постоянно какие-то проблемы возникают: то с его высочеством, то с настоятелем "темного" храма...
– Простите, экселенц. Спрашивая о свежем пополнении в наших рядах, вы имели в виду леди Энцилию?
Нгуен, а если уж совсем официально, то его сиятельство Нгуен Эффенди, верховный маг и волшебник империи Чжэн-Го, свалился на голову донельзя замотанной волшебницы совершенно непредвиденно и был поначалу воспринят ею исключительно как досадная надоедливая помеха, от которой, к превеликому сожалению, никак нельзя отмахнуться. Эдакий жужжащий чжэнский шершень, причём превосходящий ее саму по магическому рангу (ну как же, несменяемый член Коллегии), да в придачу к тому еще и состоящий в прекрасных отношениях с великим князем. "Вот же принесла нелегкая!" Впрочем, через несколько минут, успокоившись, Кларисса решила, что чему быть, того не миновать, и – так уж и быть – ради высокого гостя отложила на завтра все намеченные было дела. Не сказать, чтобы она была напрямую обязана Эффенди своим нынешним высоким положением, но определенную роль в ее назначении он все же сыграл, и ей не хотелось бы показаться неблагодарной.
Зато теперь, когда день вплотную приблизился к вечеру, а все положенные по протоколу телодвижения уже проделаны – и обзорная экскурсия по Обсерватории с посещением всех сколько-нибудь значимых отделений, и торжественный обед во дворцовых апартаментах Конклава, и встреча с учениками и помощниками – вот теперь можно было и позволить себе слегка расслабиться за парой бокалов вина в приятной компании коллеги-мага. Тем более, что тем для разговора хватало с избытком. Несмотря на прежнее, достаточно долгое пребывание сегодняшней графини Мейвенберг при дворе в ранге высокой волшебницы и на её успевший уже поднакопиться опыт полновластного управления всеми магическими делами Великого Княжества, многое всё же оставалось непроясненным: и её собственная роль в Конклаве, на шаг позади "большой пятерки", и нынешняя степень влияния архимага на князя Ренне... Но особенно интересовали волшебницу планы Нгуена в отношении Юрая и отведенная тому роль в интриге чжэнгойского чародея. А в том, что это именно преследующая какие-то тайные цели интрига, Кларисса не сомневалась ни минуты: от нее не ускользнуло ни то, насколько умело уговорил Эффенди великого князя разыскать и вытащить из безвестности вестенландского изгнанника, ни самолично изъятое арихимагом из архива ученическое кольцо Юрая. И поэтому глава Обсерватории тотчас же сделала стойку, когда хитрый южанин как бы невзначай подвел разговор к тому, чем занимается сейчас её подопечная. (Родители самой Клариссы происходили из Алтан-Абая далеко на севере Чжэн-Го, который славился простодушием своих обитателей, и поэтому для нее Нгуен, выходец из самой столицы, раз и навсегда оставался именно что "хитроумным южанином", а в минуты раздражения – так и вовсе даже "хитрозадым", не сказать грубее).
– Итак, правильно ли я поняла, экселенц, что, спрашивая о свежем пополнении в наших рядах, вы имеете в виду леди Энцилию?
Кларисса улыбнулась, элегантно пригубила вино из своего кубка и поставила его на стол. Чжэнский маг последовал ее примеру и сделал маленькую паузу, смакуя вкус напитка, прежде чем ответить.
– Совершенно верно, миледи, именно её. Как мне помнится, во время обучения в Университете девушка подавала большие надежды. И произвела большое впечатление на Мальгариона на выпускном экзамене, кстати. Только вот собранности ей всегда не хватало, – легкий вздох мага обозначил его сдержанное сожаление по этому поводу.
– Но сейчас, насколько я слышал, возлагавшиеся на неё надежды юная магиня вполне оправдывает...
Нгуен выжидающе посмотрел на собеседницу, делая очередной глоток "Амедонского сухого". И читалось в его глазах какое-то странное выражение... Такое выражение, на которое Кларисса отреагировала совершенно непрофессионально и чисто по-женски. Усталость ли была тому виной, лишний ли глоток вина, или простая бабская неустроенность, которая преследовала ее все последние годы, безжалостно обрывая любые намётывавшиеся отношения с мужчинами… А может быть, сыграли свою роль воистину колдовские, и в прямом и в переносном смысле, слегка раскосые тёмно-карие глаза гостя? Но, так или иначе, вспыхнувшая неизвестно откуда волна острой ревности к молодой и удачливой подчиненной заставила волшебницу проглотить уже заготовленную было нейтральную реплику и ответить резко, даже с некоторым вызовом.
– Если вы, экселенц, питаете в отношении Энцилии определённые надежды на остаток сегодняшнего вечера...
Слово "определённые" при этом было отчетливо выделено ударением и интонацией, не оставляющими ни малейших сомнений по поводу того, какие именно вошедшие уже в поговорку привычки его сиятельства верховного мага и т.д. имеются в виду.
– ... то вынуждена буду вас разочаровать: госпожа д'Эрве в настоящий момент пользуется в этом смысле высочайшим покровительством. Так что я скорее порекомендовала бы вам обратиться по этому поводу к небезызвестным дамам из свиты Великой Княгини, с которыми вы имели честь близко познакомиться во время прошлого визита. – Голос Клариссы оставался сейчас абсолютно бесстрастным, но затаившаяся в уголках рта презрительная усмешка недвусмысленно объясняла любому внимательному наблюдателю, какого мнения о вышеупомянутых дамах придерживается она сама.
Интересненькое дело! Вообще-то Нгуен Эффенди, задавая свой вопрос, не имел никаких задних мыслей и всего лишь рассчитывал осторожно выяснить, в какой мере Энцилия вовлечена в миссию Юрая на Севере и есть ли какие-нибудь сведения об их со Зборовским дальнейшей судьбе. Но если уж рыбка сама плывет в сети, то решение вселенских проблем можно на некоторое время и отложить, не правда ли?
– Ну зачем же ходить так далеко, моя дорогая Кларисса, – голос мага приобрел мягкость и вкрадчивость, а взгляд пресловутых колдовских глаз буквально вонзился в собеседницу, обволакивая и словно впитывая в себя ее округлое открытое лицо с пухлыми губами и очаровательным маленьким носиком. – Единственно достойную внимания даму я вижу сейчас перед собой. Причем достойную, не могу не отметить, абсолютно во всех отношениях, а не только в определённых.
Теперь уже сам Нгуен на слове "определённых" довольно удачно спародировал прежнюю интонацию своей собеседницы.
– Так почему бы нам не продолжить столь удачно начавшуюся "встречу на высшем уровне" в несколько ином аспекте?!
И он широко улыбнулся ей могообещающей, исполненной откровенного соблазна улыбкой.
....
"Арман первотворящий, я сошла с ума? Что я сейчас делаю, почему я позволила этому свершиться? И сама ведь, по доброй воле..."
Ощущений такой силы, такого накала сладострастия Кларисса не испытывала уже много лет. Пожалуй, что еще с той студенческой поры, когда она делала только самые первые шаги по дороге плотских утех, преисполненная любопытства и присущего молодости задора. И сейчас, распластанная на широкой кровати в дворцовых апартаментах Конклава, насквозь пропахшая ароматом желания, она снова и снова принимала в себя закаленное до совершенства и, по весьма достоверным слухам, отточенное в неимоверном множестве сражений мужское орудие чжэнгойского коллеги. О да, Нгуен оказался роскошным любвником, и все её тело буквально трепетало и содрогалось теперь под напором его мощных ударов, доводящих до исступления и самозабвения...
Но, как ни странно, какой-то частью своего восприятия Кларисса сумела (или захотела?) остаться при этом совершенно холодной и рассудительной, словно со стороны наблюдая и бесстрастно анализируя ту ситуацию, в которой – совершенно неожиданно для себя самой – она оказалась.
Разумеется, само по себе расщепление потоков сознания было достаточно распространеной практикой, доступной любому дипломированному магу, и волшебнице тут же припомнился некий уникум из школы Элементов и Стихий, который был способен управлять одновременно ни больше, ни меньше чем пятнадцатью независимыми мыслетечениями. А уж три-четыре параллельных потока мог вести едва ли не каждый второй магистр. Но сейчас, отдаваясь своему гостю и собрату по магическому цеху, вплетая вместе с ним в музыку сладострастных стонов еще и заклинания, усиливающие наслаждение и наполняющие его новыми оттенками и красками, взмывая к потолку тончайшим облаком истомы и кружась в радужном водовороте стихий – одновременно смотреть на себя самоё извне и предаваться абстрактному теоретизированию?
"Чудны дела твои, Создатель и Владетель! Даже и не подозревала за собой способности на такое безрассудство... Ну что же, будем теперь знать. И иметь в виду на будущее, кстати. "
Идя навстречу не высказаному вслух, но обозначенному прикосновением ладоней и подтвержденному яркой мысленной картинкой пожеланию партнера, Кларисса изящным кошачьим движением перевернулась на живот, дугой выгибая спину и открывая мужскому желанию еще б'ольшие глубины своего тела, но параллельное "я" неугомонно продолжало размышлять о том, что же с ней такое сейчас происходит.
С женщинами всё было просто. С той же Энцилией, например – та послушно принимала правила игры, предлагаемые ее старшей подругой, причем старшей, заметьте, как по возрасту, так и по рангу. И в рамках этих правил можно было отдаваться и брать, повелевать и подчиняться, ласкать, целовать и вновь ласкать, опять и снова доставляя маленькие радости и себе, и своей возлюбленной. Но при этом игра всегда оставалась игрой, и после того, как пламя желания стихало, обе спокойно и ненатужно возвращались к прежним "служебным" отношениям. Постель постелью, а дело делом.
Гораздо сложнее с мужчинами. Кларри сходилась с ними легко и ненавязчиво, но столь же быстро приходило разочарование – иногда с её стороны, иногда со стороны мужчины, чаще же всего разочаровывались оба. И в глубине души она уже давно махнула на себя рукой в матримониальном плане, приняв как неизбежность тот факт, что простое бабское счастье супружества и материнства – не для неё. Так что дом ей заменила Обсерватория, а семью – местное сообщество магов, которому Кларисса мало-помалу стала самой настоящей заботливой маменькой.
Но сегодня, здесь и сейчас, она вдруг ощутила себя как никогда желанной, счастливой и... Свободной?
Да, пожалуй, что и свободной. А почему, спрашивается?
Ответ пришел в голову сам собой, но поначалу главной волшебнице великого княжества не понравился. Ну очень не понравился:
"А потому, дорогая, что сегодня можно быть слабой. Можно разрешить себе быть слабой. "
Здесь, в Вильдоре, все её ухажеры были из числа натуралов. И даже в ту пору, когда сама Кларисса не была обременена ни дворянским титулом, ни высшей магической властью в княжестве, она всё равно оставалась сильнее и могущественнее любого из кавалеров, которому случалось разделить с ней постель, будь тот сколь угодно знатным и титулованным. Причем пользоваться магией, чтобы утвердить свою власть, было совершенно не обязательно – достаточно того, что она в любой момент могла это сделать и оба партнера это прекрасно понимали. Так что волшебнице волей-неволей приходилось сдерживать себя, ни на мгновение не теряя контроля над ситуацией, чтобы ненароком не нанести непоправимого вреда здоровью или рассудку мужчины случайно вырвавшимся заклинанием. Не говоря уже о том, что не все в этой жизни сводится к постели, а вне ее пределов над Клариссой во всем княжестве не был властен никто вообще, за исключением лично Его Высочества. Который, по-первых, был совершенно не в ее вкусе, а к тому же и сам слегка побаивался прямоты и острого языка своей не привыкшей стесняться в выражениях волшебницы даже в ту пору, когда она еще не была – его же милостью – ни Верховной, ни графиней. Слегка побаивался и предпочитал сохранять дистанцию, благо недостатка в подданных женского пола, способных утолить его сладострастие, не испытывал никогда.
Но сейчас, сегодня ночью, с Нгуеном, столь неожиданно и необъяснимо вошедшим не только в ее жизнь, но и в ее тело – с ним можно было позволить себе всё. Буквально всё, что угодно. И Кларисса – позволила, легким усилием мысли заткнув голос своего рассудка и выпуская вместо него на волю все то женское, или даже попросту бабье, что столь долго хранилось под спудом в глубине ее души, надежно укрытое привычной маской преуспевающей повелительницы стихий, матери-наставницы и светской дамы. А после этого никакой речи о расщеплении потоков сознания уже и идти не могло, а были только полёт и упоение двух сплетающихся тел, упоение и полёт. И больше – ничего.
Лишь под утро, уже засыпая в изнеможении после изнурительных ласк и череды острых всполохов страсти, верховная волшебница все-таки вспомнила про оставшееся незавершенным дело у себя в Обсерватории. И ласково прошептала на ушко медленно приходящему в себя Нгуену:
– Но завтра, милый, мы с тобой Энцилию все-таки обязательно навестим. Там у нее небольшая проблема возникла, несхождение потоков... Хотелось бы, чтобы ты посмотрел свежим взглядом.
....
– А позолоти-ка ручку, бриллиантовый!
Вот только приставучей цыганки и не хватало сейчас Юраю со Зборовским. Времени в их распоряжении оставалось совсем немного: ядовитые пары "гномского серебра" обладали свойством рано или поздно проникать сквозь любую преграду, кроме разве что сплошного стекла. В любой из пяти известных металлов эта загадочная "ратуть" въедалась сразу же, растворяя и поглощая их без малейшего остатка. С тканью, деревом или глиной она справлялась медленнее, но всё равно справлялась. Юрай, как опытный алхимик, сделал все возможное, чтобы задержать распространение смертоносных испарений: залил поверх текучего металла изрядный слой воды (недаром он позволил тогда кобольдам заполнить сосуд лишь до половины), после чего тщательно заплавил воском все швы между горлом склянки и закрывавшей её пробкой. Но все это были только временные меры, и теперь они со Зборовским стремились как можно скорее достичь того единственно известного им места, где можно было бы наглухо заключить смертоносный металл в сплошную стеклянную оболочку – или, по крайней мере, попытаться это сделать. Ведь уж на что кобольды, равно как и гномы, устойчивее людей к ядам, но одного лишь взгляда на облезшие остатки волос, провалившиеся носы и воспаленные глаза Хайека и его товарищей хватило путешественникам, чтобы оценить всю опасность их нынешней ноши.
К несчастью, зима была уже в полном разгаре, время неумолимо близилось к солнцевороту, и светлого времени в сутках, пригодного для продолжения пути, оставалось все меньше. Только лишь поэтому Юрай со Зборовским и позволили себе задержаться на день-другой в Тремпеле, небольшом городе на берегу Харреаны, чье неторопливое течение разделяло земли Свейна и Альберна. Тем более, что здесь было на что посмотреть. В северных землях круга праздник "Низкого солнца" традиционно отмечали с гораздо большим размахом, чем в Энграме, не говоря уже о тех краях, которые простирались еще дальше на юг – Шахваре и Чжэн-Го. Там главным событием года было празднование "Солнца высокого", в середине лета, а вот Средизимье стоило отмечать как раз в Свейне или Альберне. Тремпеле в этом отношении пользовался всеми преимуществами приграничного городка, притягивая приезжих с обоих берегов реки, из обеих провинций, не говоря уже о гостях из более дальних мест – тех, кто направлялся, например, из Хеертона в Алатырь-город или, наоборот, шел на торговых судах из центрального Вестенланда вниз, к рыбацким поселениям на берегу Северного моря. И поэтому разукрашено, подсвечено и выставлено на продажу здесь было сейчас всё, что только душе угодно – и повсюду, где для этого находилось хоть мало-мальское завалящее местечко. Но главным центром празднества являлась, разумеется, бурмистерская площадь.
Наскоро сколоченные лавки, помосты и торговые будки заполнили её практически полностью – начиная прямо от ступеней ко входу в городской храм Армана и вплоть до располагавшегося, по традиции, напротив от него бурмистерского дома. И вовек не перечесть того товару, которым эти лавки и будки полнились. Здесь были фрейольские медовые коврижки и румяные калачи, которые пекари умудрялись сохранить тёплыми даже на открытом зимнему морозу пространстве, заворачивая свои плетеные короба со сдобой в теплые одеяла. Можно было отыскать здесь и белозерской работы женские серьги из чернёного серебра, и расписные платки асконской выделки, и знаменитые деревянные лошадки – детские игрушки, которыми прославился на весь круг земель сам Свейн. Малоросские вышитые рубахи, баххарские ковры, благоухающие ароматические свечи из Шэньчжоу... В храмовой палатке продавались небольшие статуи обоих богов для домашнего обихода и армитинки на любой вкус, от золотых и серебряных до сплетенных из древесной коры и выжженых на маленьких дощечках, тогда как в магической палатке по соседству вас ожидали амулеты на все случаи жизни и охранные свитки с заклинаниями для входных дверей. Ткачи, по сезону, предлагали теплые шелковые ткани любых расцветок, зато оружейники – луки со стрелами и украшенные чеканкой ножи, причем ремень и чехол для такого ножа можно было купить тут же, у кожевенника за соседним прилавком...
Сгущавшаяся к вечеру темнота не распугивала посетителей, а, наоборот, только раззадоривала их и прибавляла праздничного настроения. Торговцы зажигали всё новые факела и свечи, а народ тем временем разогревался горячим вином, медовухой и сбитнем, которые продавались буквально на каждом углу. Тут же пара фигляров в вывернутых наизнанку кафтанах, напялив на себя еще и высоченные меховые шапки с разноцветными ленточками, без устали веселили народ скабрезными песнями, сопровождая их столь же непристойными жестами, но Юрай на них даже и не оглянулся: его влекло к следующему помосту, на котором забавлял публику ловкач-волшебник.
Серьезные чародеи, как известно, "потешную" магию не жаловали и не принимали, относя ее к самым низким и примитивным разновидностям волшебства, хотя, если заглянуть в историю, возникла и развилась эта ветвь колдовского искусства из самой что ни на есть серьезной магии – боевой. Но пускать файерболы и сияющие молнии в небо на потеху простонародью вместо того, чтобы разить ими врага?! Высокомерные ревнители чистоты магического искусства из Хеертонского университета подобное презирали, почитая за проявление более чем дурного вкуса. Сам же народ, впрочем, свой вкус дурным отнюдь не считал, и сейчас у помоста "кудесника цветных огней", как представил себя обряженный в потрепанную колдовскую мантию синего цвета и остроконечную, столь же синего цвета шляпу маг, столпилось изрядное количество зевак и любопытствующих. Разноцветные огненные вспышки полыхали тут и там россыпями звезд, возносясь ввысь или же, наоборот, ниспадая с небес беззвучными ослепительными водопадами, и почти таким же водопадом падали со звоном медяки восхищенных зрителей в подставленную волшебником чашу – такую же синюю и украшенную серебристыми звездами, как и его мантия и шляпа.
Но Юраю было не до праздного любования магическим фейерверком. Ему хотелось, прежде всего, посмотреть со стороны на работу другого мага. Почувствовать потоки сил, усиление или ослабление вибраций, понаблюдать за тем, как ведет и направляет баланс стихий самый что ни на есть рядовой волшебник, и вообще проверить, сможет ли он, Юрай, хоть что-нибудь почувствовать и понять в чужой волшбе? Ведь какие-то первые признаки возвращающихся к нему уже по третьему разу (после лишения по приговору императорского суда и после катастрофы под Змийгородом) магических способностей он ощутил еще в памятную ночь в Фанхольме, после того, как они отбились от посланников Воровской гильдии. С тех пор лже-священник, он же посланник Великого князя, не упускал ни малейшего случая, чтобы попробовать пробудить к жизни свое мифрильное кольцо, уловить хоть какие-нибудь отклики на собственные беспомощные и безуспешные попытки заставить работать хоть какое-нибудь из запомившихся ему простых заклинаний – того же "светлого огня", например, или "глубокой тишины". Но до сих пор, несмотря на все его усилия, ни светлее в комнате не становилось, ни гомон уличной толпы или разудалый хохот подвыпивших гостей в трактирах по его повелению стихать не желали.
Сейчас же, у помоста кудесника, подаренное валькирией и пробужденное к жизни эльфийской девой кольцо словно сорвалось с цепи, пытаясь активно вмешаться в чужую магию, впитать ее в себя или перехватить контроль над потоками. А Юрай изо всех сил старался удержать свое кольцо в рамках наблюдения и не позволить ему своевольничать с протекающими рядом магическими процессами. Именно так объезжает порой всадник своего нового коня – норовистого и своевольного, впервые познавшего узду и стремена. Где-то твердостью и строгостью, где-то лаской и обманной уступчивостью, но всякий раз предугадывая лошадиные выбрыки и ни на секунду не теряя уверенности в себе. Безмолвный и невидимый поединок длился недолго, но был яростным и мощным. Сердце Юрая отчаянно колотилось, лоб покрылся испариной, и воздуха не хватало, несмотря на участившееся дыхание и открытый рот... Но в какой-то момент кольцо, наконец, сдалось и подчинилось своему носителю, признавая его право повелевать и направлять. Лишь только теперь Юрай сознал, что он с трудом держится на полусогнутых ногах и непременно свалился бы наземь, не поддерживай его за плечи донельзя обеспокоенный Зборовский.
– Ну что, пошли отсюда? – участливо спросил барон, приберегая все остальные серьезные вопросы на потом.
– Да, пожалуй, – растерянно ответил Юрай, отдышавшись. И вот тут-то, не успели они сделать и нескольких шагов по направлению к выходу с праздничной и празднующей площади, Зборовского и ухватила за локоть цепкая рука черноглазой и черноволосой цыганки:
– А дай погадаю, бирюзовый ты мой, ненаглядный! Что было, что есть, что будет, и на чем сердце успокоится...
– Да пошла ты, – лениво отбрехнулся было барон, который и вообще-то гадалок не любил, а уж сейчас, когда надо было Юрая в чувство приводить, слушать красивое пустословие и многозначительные туманные обещания был тем более не настроен.
– А что ж так, соколик? – лукаво и с подковыркой спросила красотка в цветастом платке. – Али услышать боишься, яхонтовый, что пышногрудая чаровница твоя, да с глазами сердоликовыми и кудрями медовоцветными, тебя и как звать позабыла?!
Нарисованный цыганкой образ Энцилии был настолько ярок и точен, что Зборовский просто замер.
– А ну-ка, постой! Ты откуда зна...
Влад оборвал себя на полуслове, осознав, что гадалка с вильдорской волшебницей вовсе не знакома, а всего-лишь-навсего хорошо знает свое дело.
– Уговорила, Тинктар с тобой. Держи вот пятиоскольник... даже два, пожалуй, и расскажи-ка мне всё, что видишь у меня в будущем.
– А ты не торопись, служивый, да и меня не торопи. Посмотрим сперва в прошлое, а там и до будущего доберемся. Порядок во всяком деле нужен, а уж в гадании особливо, – сварливым, но при этом донельзя довольным голосом проговорила цыганка, одновременно вытаскивая кошель из под пяти, наверное, длинных и широких юбок. И только после того, как полученные от Зборовского монеты были упрятаны в кошель, а кошель, в свою очередь – обратно под юбки, она снова развернулась к барону лицом и протянула ему открытую вверх ладонь.
– Давай-ка руку, драгоценный. Да перчатку-то сыми! Я хоша и гадалка, а сквозь кожу видеть всё одно не умею.
Зборовский нехотя стянул с руки кожаную перчатку.
– Так, так, что у нас здесь? О, да мы, оказывается, из благородных! Как же, как же: барон фон Вышел-вон, маркиз де-Ржись, граф Лезь-под-шкаф... А линия жизни-то ух какая извилистая. Ох, и немало поколесил ты по жизни, служивый, да и кровушки чужой испил достаточно, как я погляжу.
Гадалка опасливо взглянула Зборовскому в лицо, словно опасаясь, что тот сейчас выпустит наружу свои вампирские клыки.
– Ну да ладно, – заторопилась она, – а ведёт тебя теперь по казенному делу дорога дальняя да спешная. Заодно с дружком твоим вдаль ведет, покуда зазноба твоя сероглазая вас дома поджидает-караулит. И ждать ей осталось еще... Ох!
Плавный ход цыганского гадания вдруг споткнулся на ровном месте, словно налетев на пень. Или скорее даже – ударившись с размаху лбом в каменную стену.
– Далёко твой путь проложен, ваше благородие, да боюсь, суждено ему накоротке оборваться! – Голос гадалки стал тише, опускаясь до пугающего шёпота. – Берегись дамы пиковой да короля бубнового, замыслили они на тебя недоброе. Пуще холеры да чумы берегись! Коли сумеешь им не уступить и не поддаться, все у тебя впереди будет: и богатство, и титул повыше, и супруга владетельная, и дом наследников полон...
Цыганка подняла на барона горящий взор и докончила уже звонким голосом:
– Всё обретёшь в конце концов, всё, что что пожелаешь, да еще и многое сверх того. Только супротив короля бубнового выстоять сумей, да ещё пиковой даме одолеть себя не дай!
– Красиво поёшь, пташка вольная, – Влад хотя и был озадачен загадочным предсказанием и намеком на коварных врагов, о которых он пока что еще и слыхом не слыхивал, но краем глаза успел заметить, что Юрай тоже слушает гадалку внимательно и заинтересованно, постепенно приходя в себя после странного приступа, приключившегося с ним во время представления с фейерверком. На щёки волшебника вернулся прежний румянец, а лицо заиграло улыбкой, да и на ногах он держался уже уверенно и твёрдо. – Ну, а другу моему тоже погадаешь?
– Дык отчего ж не погадать, если еще пятиоскольник накинешь...
Но, взяв было в свою руку послушно протянутую ладонь Юрая с переливающимся радужными бликами кольцом на указательными пальце, мгновенно отшатнулась от него, как от прокаженного.
– Нет, не буду я ему гадать.
– А почему ж так, красавица? – Барон был настойчив, моментально почувствовав, что цыганка недоговаривает что-то важное и серьезное. – Или твоё гадание теперь дороже стоит? Так я могу и серебряный "герцог" заплатить.
– И за "герцог" не стану, ваше благородие, – голос цыганки стал подчеркнуто почтителен и сух. – Ступайте себе, и сохрани вас Арман на пути вашем.
– Неужели и за золотого "государя" не погадаешь? – не унимался Зборовский.
– Цельный золотой, без обману? – в голосе гадалки была душевная мука, и выражение ее лица тоже выдавало напряженные терзания и сомнения. Ох уж эта жестокая и бескомпромиссная борьба собственной жадности с собственной же осторожностью! Вряд ли сыщется среди рожденных под небесами Круга Земель хоть один смертный, кому не довелось хоть раз стать полем этого сражения. Да и за пределами Круга, впрочем, тоже. Наконец, цыганка пришла к какому-то, явно нелегкому для себя, решению.
– За золотой, пожалуй, что и погадаю. Но только не я. Идите за мной следом! – и она, развернувшись, семенящими шажками заторопилась куда-то прочь.
...
– Вот, мастер, посмотрите сами, – Энцилия протянула архимагу только что осторожно снятую с шеи цепочку, на которой висел в золотом кольце-обруче розоватый шарик из вложенных одна в другую ажурных сфер.
Кларисса уже успела вкратце ввести Нгуена в курс дела, и теперь обеим энграмским волшебницам оставалось только внимательно наблюдать за тем, как их высокий гость – верховный маг соседнего государства – сосредоточенно изучает её амулет, не касаясь его руками, а только удерживая на весу за цепочку в приподнятой левой руке, в то время как длинные и тонкие пальцы правой осторожно и ласково обводили сам артефакт кругами, оставаясь от него на расстоянии в полпальца или менее.
Боги мои, какие же у него нежные пальцы! Кларисса не нашла в себе сил удержаться от приятного воспоминания о прошлой ночи, когда те же самые пальцы столь же нежно и пытливо ласкали ее изнутри, направляя потоки сил в самые чувствительные точки распахнутого лона. Но сейчас эти пальцы снова и снова осторожно кружили вокруг "Талисмана сплетения сфер", легонько зондируя его прикосновением тонких потоков то одной, то другой стихии.
Наконец напряжение на узком лице мастера Эффенди спало, и он так же деликатно протянул цепочку с артефактом обратно Энцилии.
– Ну что сказать вам, коллеги? Вы совершенно правы: внутри пятой сферы талисмана действительно размещается некая субстанция, изначально принадлежавшая другому уровню Мироздания, причем скорее всего – ближнему высокому. Именно она и наделяет амулет свойствами и способностями, зачастую непостижимыми и неподконтрольными любым силам из тех, которые доступны магам нашего Круга. Но что это за субстанция и каким образом она была помещена в талисман, сказать я, увы, не могу.
"А если точнее, то не хочу и не считаю нужным на данном этапе".
Но этих, про себя произнесенных, слов его сиятельства Нгуена Эффенди, верховного мага и волшебника империи Чжэн-Го, ни одна из двух волшебниц, естественно, не услышала.
(Следующая глава: http://proza.ru/2017/12/06/60 )