Я шел восемь лет. За это время у меня было три боя. Я трижды удлинял свое последнее письмо в кармане. Я трижды непомерно богател. Я три дня еще жил. Две тысячи пятьсот дней - из которых три дня жизни.
Две тысячи четыреста девяноста семь дней угасания. После каждого боя мой огонь медленно мерк. Каждый первый год я неистово брался за самоподготовку, самосовершенствование во всем. Потом мне это надоедало. Потом меня это раздражала. В конце меня это приводило в бешенство от неудовлетворенности вызванной осознанием никчемности собственного бытия. А потом глаза вновь резко загорались. Три раза.
Три дня – это мало или много? Кто-то скажет мало, но я ему парирую. А сколько живет он? В своих очень важных заботах, в своих величайших свершениях. Сколько? Многие не одного дня, ни разу ни чувствовали себя счастливыми. А если думают, что чувствовали, то не могут вспомнить этого.
Три дня это вечность для пацана, который в свои восемнадцать лет не выходил дальше родного городка, который вовсе и не жил еще, и который получает пулю в сердце также просто как свинья в деревне получает полбу огромным молотом во время забоя, за идеалы, которых не пацан ни свинья не понимают. Три дня в сравнении с секундами боли прострелянного сердца - это бесконечный рай. Абсурд вечен – счастье скоротечно.
И так было, пока я еще раз не встретил ее, ту девушку из моего начала. Ту, которую я ждал на остановке. Раньше это было неважно, но сейчас ее звали Света.
Мне было тридцать три, ей тридцать. У нее многое было, точнее ничего не было, так случается. У меня ничего не было, а значит многое было, так вышло.
Ее улыбка встретила мое пасмурное лицо таким же невзрачным осенним утром.
- Привет, - удивилась она, что я не умер, не сошел с ума, и даже неплохо сохранился.
- Привет, - удивился я, что она сияла все той же искренней привлекательностью.
- Ты…,
- Да, это я.
- А я…
- Вижу…
- Вечером?
- Да. В восемь. Я найду тебя.
- Я побежала.
Да, вот так коротко. Иногда слова не имеют никакого значения. Хотя пожалуй не иногда, а почти всегда. Значение имеет другое. Что? Словами не описать.
В тот день еще было много событий, точнее они сводились к разъедавшему меня саморазрушению. Так было до семи. Потом… Я обо всем забыл.
В восемь я стоял на той самой остановке. Уже с цветами, по взрослому. Восемь тридцать, девять, девять тридцать… Я потух, я остыл, почти также сильно как в шесть часов вечера на третий год после боя. Я собрался уходить. Я подарил цветы какой-то бабушке. Она очень растрогалась. Мне было почти приятно. Я с досадой развернулся, стараясь улыбаться хотел уйти.
- Думал, не приду? – она стояла и тоже улыбалась бабушке.
- Я…
- Я тоже думала, – она дерзко улыбнулась мне, - что будем делать?
- Я просто отведу тебя к твоей…
- … Двоюродной бабушке?
- Нет маме, - вспомнил я и очень обрадовался.
- Мама умерла, - спокойно сказала она.
- Я не…
- Это было давно. Я рада, что пришла. Пошли.
Мы шли долго. Столько нужно было рассказать друг другу. Она постоянно смотрела мне в глаза. Ее глаза блестели. Мои уверен тоже. Я жил. Жил этот вечер, жил этой жизнью.
Я рассказывал, то что мог рассказать, она тоже рассказывала, то что могла. Мы не ангелы, у каждого свои тараканы в голове. Но это не имело никакого значения, важен был блеск глаз и больше ничего.
Она предложила зайти, я не отказался.
Это было не так как раньше. Нет, не было какой-то модной дикости, неистовой страсти. Было ощущения полноты, ощущение того, что ты подходишь, как часть более сильного целого. Думаю, это и есть польза, если здесь это уместно.
От неистовой страсти устаешь, от своего места никогда.
Утром мы пили ароматный кофе, молча. То есть и сказать-то было особо нечего. Рано еще было что-то говорить.
Она улыбнулась и ушла, думаю, на работу. Я тоже вышел и захлопнул за собой дверь, нажав на кнопку-замочек. Глупейшее из изобретений человечества, ведь если кто-то точно хочет закрыть дверь, то он использует для этого ключ, а если не использует, то значит и не захочет. А может у него нет ключа? Ну, тогда по хорошему ему и нечего делать в этой квартире. Например, мне? А так эта кнопка столько раз случайно, автоматически, по привычке нажималась мною, а потом начинались судорожные поиски ключа, заканчивавшиеся в конце дня оплатой эквивалента бутылки слесарю (уж не знаю, что он делает со всеми этими бутылками, но говорят действительно выпивает). Ведь никто же не додумался «красную кнопку» президента поставить на пульт дистанционного управления телевизором или вывести на мобильный телефон, чтобы он сначала нажал, а потом схватившись за голову сказал: е-мое, оно мне надо было? Я не видел, но надеюсь, что все-таки не додумался.
Целую неделю я бродил бесцельно по городу. Шел дождь, нечего было делать. В Городе многое зависит от погоды, особенно летом. Меня это радовало, я и так ничего не делал - только ждал, но тут это было не по моей вине. Дождь – ничего не попишешь. Печальные прохожие –друзья по несчастью, а ничто так не сплачивает как несчастье. Счастье всегда разъединяет через зависть, а несчастье сплачивает – чему уж тут завидовать. Все одобрительно подмигивают – «да, приятель, понимаем, сами в таком положении». Я панибратски отвечаю, пожимая плечами. Все рады в горести, ведь в эти дни владельцы и работники кафе и лавок не отбывают свой повседневный приевшийся номер.
Я размышлял над тем и над этим. И только в конце недели я понял, что меня уже беспокоят совершенно иные цели. Что меня жжет уже только желание быть с ней. Но обычно люди вспоминают о том, как им было. Хорошо ли? Или плохо? Может ужасно, а может отлично? Но они точно знают, о чем думают. Я же уже забыл ее, забыл ее лицо, характер, ласки. Ничего не помнил. Все сначала, никакой маржинальной полезности, ничего не могло приесться. Ничего не было, а значит не с чем было сравнить. И лишь остался зуд, лишь глубочайшее разочарование, от того что, что-то было, а что - остается неопределенным, невыясненным, режущим.
Все изменилось когда я проснулся в ее постели неделю назад. Я не знал этого, когда мы, улыбаясь, медленно ели завтрак. Я не подозревал об этом когда уходила она, когда закрывал кнопкой-защелкой двери я. Но тогда я уже был в очередной раз совершенно другим человеком. Только раньше я знал это сразу, а здесь мне понадобилось время. Опять кровь перепрограммировала меня. Полностью изменила меня. Сегодня я это уже точно знал.
Я должен был вернуться. Место преступления тянуло меня. Но никакого преступления не было. Значит будет?
Завтра я постригусь, побреюсь, куплю хорошие духи, новый костюм. И, конечно, цветы. Завтра все будет хорошо. Я засыпал, как младенец безмятежно. Я авансом знал, что у меня все будет хорошо.
Но во сне завтрашний день не заладился. Вместо ножниц меня стали стричь опасной бритвой. И хотя у меня один раз был похожий опыт, и тогда пожилой мастер быстро и аккуратно постриг меня лучше всех парикмахеров в моей жизни. Но этот раз молодая девочка неумело держала бритву, и при этом все время ругалась с каким-то парнем по мобильному телефону. В итоге она, в сердцах бросив рубку на свободное кресло, сделала мне довольно глубокий надрез на ухе, который потом довольно профессионально заклеила (судя по всему, это у нее был не первый раз). От бритья я, естественно, отказался.
Духи почему-то разливали из бочек черпаком. При этом там же стояла бочка с селедкой. Торговля селедкой шла более бойко, чем духами, поэтому продавец, то и дело отвлекалась на доставание, взвешивание и заворачивание рыбы в бумагу. Я решил, что в такой ситуации вернее всего будет положится на цветоощущение. Домой я вернулся со сметанной баночкой алых духов. Оказалось, что они пахнут не розой, а скорее кровью.
Все костюмы в магазинах были слишком малы потому, что оказалось, что завтра первое сентября, и все идут в школу. Я и не знал, что у нас столько школьников. Ошалевшие от наплыва покупателей- школьников и их мамаш, продавцы приняли меня за школьника переростка и начали напяливать на меня самые большие свои вещи, которые тем не менее оказывались мне малы. Я на силу вырвался из магазина.
На углу я стал покупать цветы. В продаже были только росянки и жирянки. Они без остановки кусали друг друга. Но делать было нечего - не идти же с пустыми руками. Тем более - с пластырем на ухе, пахнущим кровью, да еще в старом костюме. Я заплатил за букет и пошел. Но когда букет перестал кусать сам себя, найдя внешнего врага в лице моей руки, и стал методично искусывать мою руку, я взвесив возможность букета покусать Свету, а также свой вид и свое положение, впал в отчаяние. Может мне нельзя никуда идти? По крайней мере сегодня.
Зазвонил будильник. Не открывая глаз, я принюхался. Вроде все в порядке. Ощупал ухо, там вроде тоже ничего. Открыл глаза, взглянул на часы: сегодня - сегодня, а не завтра.
Я поспешно встал. С некоторых пор мне перестало нравится валяться в кровати. Никакой радости, только головная боль. Наверно уже старость, боишься, чего-то проспать.
На улице отличный солнечный день. Никакого тебе первого сентября, так июнь. Парикмахерская открыта. Красивая и, как оказалось, опытная девушка быстро и очень профессионально постригла меня. Я сразу же согласился и на бритье, все сделали аккуратно, без единого пореза. Правда дорого, но с недавнего времени меня перестали абсолютно интересовать такие категории.
Оказалось, что в соседнем магазине я очень удобно и быстро купил и отличные духи, и великолепно лежащий на мне, как меня уверяли все продавщицы, да и впрочем, как показалось тоже мне самому, костюм.
Ближе к закату, когда установилась просто божественная теплая погода, я при всем параде вышел на улицу. Я купил на углу великолепный букет роз, длинных, пышных и свежих. Я взял такси с неимоверно болтливым таксистом и отправился к Свете. Таксист убаюкивал меня своими рассказами про причуды клиентов, будни ночных бабочек, городских водителей, которые по его словам были в большинстве своем «криворуким импотентами». Не знаю, говорил ли он потому, что хотел просто выговориться или просто работал на чаевые побольше, но мне лично хотелось верить в первое, что склонило меня ко второму.
Я вышел, щедро расплатился, зашел в уже изрядно забытый подъезд. Я поднимался как почтовый голубь, туда где был не так давно, но дороги куда, я абсолютно не помнил. Вот дверь такая же как все остальные, ничем не приметная. Я позвонил.
Света открыла в вечернем платье, очень красивом, дерзком.
- Привет, ты кого-то ждешь? – почему-то без малейшего удивления спросил я.
- Да, - мягко ответила она.
- Кого?- практически равнодушно спросил я.
- Сейчас знаю, что тебя,- улыбнулась она и открыла двери приглашая меня.
- Это тебе, - я робко вручил цветы.
- Спасибо, очень красивые, мне вечность не дарили цветы.
Я зашел. Вся квартира была в интимном мягком полумраке. Горели теплые неяркие свечи. В большой гостиной был накрыт стол на двоих. Уже стояли закуски и несколько бутылок вина. Я сел за стол и стал осматриваться во круг. Одной из закуской была селедка, что несколько покоробило меня, напомнив мне мой сон, но виду я не подал.
- Как ты узнала, что я приду? – спросил я.
- У меня было сильное предчувствие, что нас к друг другу притянет.
- У меня тоже.
- Открой вино!
- Сейчас.
Я взял, лежавший на столе штопор, и принялся откупоривать бутылку. Получалось как-то неуклюже. В конце концов, пришлось зажать бутылку ступнями и вытянуть пробку. Все получилось как-то неизящно.
Я разлил вино по бокалам, мы выпили, - я свой стакан до дна. Она меня поцеловала.
- Подожди я поставлю цветы и принесу главное блюдо,- сказала Света и скралась на кухне.
Она живет здесь одна, но все очень уютно. Вино приятно растеклось от желудка по всему телу теплой бодрящей волною. Очень кстати из форточки повеял теплый ветерок приправленный летним гудение насекомых. Было очень приятно в целом, а еще приятнее от того, что здесь Света, которая тоже ждала меня. Она сейчас вернется и все будет хорошо, точнее еще лучше. Я налил в бокалы вина.
Света вернулась с подносом, на котором стояло красивое позолоченное блюдо, накрытое такой же изящной крышкой. Она поставила его на стол и села рядом.
Я не видел в точности ее глаз, но мне показалось что они горят, точно так же как я чувствовал, что горят мои глаза. Мы еще раз чокнулись и выпили. Света потянулась к подносу. Я нежно погладил ее по руке.
Света… резко достала из-под крышки подноса пистолет, и нажала на курок, направив его в центр моего лба. Раздался сдавленный щелчок, но выстрела не последовало.
Я машинально, повинуясь мозжечку, выбил пистолет из ее рук. Пистолет сбил свечи и они упали на скатерть. Свечи медленно горели дальше.
Света не растерялась. Поднявшись, она нанесла мощнейший удар ногой над столом мне в грудь. Сбивая свой стул я отлетел назад к окну. Света перескочила через стол и стала ногами добивать меня.
- За что, - зашипел я.
- За твои и мои глаза, - говорила через одышку Света, - у тебя в кармане письмо, - на каждый слог она наносила удар, - у меня такое же, ошибки быть не может, ты мне зубы не заговаривай.
Скатерть разгоралась, комнату озарил сильный Свет.
- Но это было до того, как я осознал, что я влюбился, - я шипел, задыхаясь кровью, - мне сейчас нужна только ты!
Света перестала меня избивать. Мое тело было почти бессильно. За волосы она подтянула меня к пылающей скатерти. Взглянула в глаза.
- О, черт!- злобно прокряхтела она и бросила меня лицом о пол.
Света вышла, и через несколько секунд вернулась с ведром воды. Она окатила стол, и скатерть потухла. Я лежал на полу весь в крови.
- Ладно полежи и проваливай! – безучастно сказала она.
- Как проваливать? А ты? А я? А мы? Что мне делать? – умоляюще просипел я.
- А что я? – раздраженно бросила она. – Я остаюсь избранной или проклятой, не знаю как и назвать меня, но знаю, что мне надо убивать.
- Но я изменился, значит и ты тоже изменилась! Я видел тот блеск в глазах!
- С чего ты взял? Ты, к сожалению, льстишь себе. – ухмыльнулась она. – На - взгляни, она посмотрела на меня пронзительно.
Глаза были полны злобы и неудовлетворенности. Она без сомнения была тем, чем еще недавно был я.
- Это был блеск предвкушения охоты, у тебя, думаю, тоже.
- Но что же делать мне? – как можно мягче спросил я.
Света внезапно сорвалась на крик:
- Откуда я знаю, что делать тебе? Я не знаю, что делать мне, как я могу давать советы другим. – после паузы Света добавила,- Наверно любить, возможно страдать. Если хочешь ждать. Не знаю.
Я поднялся, превозмогая боль, и направился в ванную. Кое-как смыв кровь, я подошел к входной двери, тихонько открыл ее и вышел. Мельком в гостиной я видел, что Света прикрыла лицо руками, по-видимому всхлипывает. Мне стало больно за нее, я чем-то ее обидел. Я мягко нажал на кнопку-собачку и пошел вниз по лестнице.
Я шел прямо и долго, пока не наткнулся на еще работающее кафе. Слегка выпив, я немного заглушил то ли обиду, то ли разочарование, то ли стремление к смерти. Я не мог иметь то, чего больше всего хотел.
Из ресторана я вызвал того же таксиста, который меня подвозил к Свете. По дороге таксист сказал, что судя по-моему виду вечер не удался. Я не понял, что он имел ввиду упоминая мой вид – грусть или «помятое» лицо, но мне пришлось хоть и нехотя, но справедливо с ним согласиться. До конца поездки, он как ни странно задумчиво молчал, чем в очередной раз заработал себе солидные чаевые.
В квартире я опять подумал про самоубийство. Но я это уже проходил. Не получилось, потому что оно мне не надо. Да и деньги надо назад перевести. А что делать? Следовать совету Светы – любить, страдать. В конце концов так на 99% своей жизни живут все из нас.
Ждать – пока зов крови не поведет тебя к новым целям.