Гл.39. Родина.
«… Еду я на Родину, пусть кричат - уродина…»
Из песни.
15 сентября 1964 года, в Посольство Советского союза в Нью-Йорке, с целью получения туристической визы в СССР, обратился гражданин США Тобис Штайнер.
Его принял один из советников посольства занимающийся этими вопросами, но поговорив с ним, несколько минут, срочно вызвал к себе в кабинет военно-морского атташе капитана первого ранга Петра Константиновича Елагина.
Ждать пришлось недолго, и когда Елагин вошёл в кабинет, то кроме советника и машинистки, увидел в кабинете ещё одного человека – мужчину лет сорока, темноволосого, с красивыми чертами лица и явно не славянского происхождения.
- Пётр Константинович, тут к нам обратился человек, являющийся гражданином США с неожиданным заявлением, что он якобы является, сыном советского разведчика Василия Николаевича Антонова, который служил в военной разведке у самого Берзина.
Елагин, удивлённо посмотрел на сидящего, на стуле человека, и спросил по-русски:
- И Вы это чем-то можете подтвердить?
- Могу. Отец умер в 1961 году, в день, когда Юрий Алексеевич Гагарин полетел в космос, а через полгода умерла и мама. Мы остались с младшим братом Ленцом, который сейчас проживает в городке Эйда штат Оклахома и работает инженером на телефонной станции.
В конце сентября 1937 года, мы всей семьёй переехали из Нью-Йорка, где папа служил инженером в акционерном обществе Амторг, в город Эйда, где он открыл часовую мастерскую и работал там, до самой смерти.
Причину переезда он нам вначале не сказал, однако в этот небольшой городок, мы приехали уже не как Антоновы, а как семья Стефана Штайнера.
Я стал не Алексеем, а Тобисом, а Николай, мой младший брат – Ленцем.
Мама тоже сменила имя, и вместо Марии, стала Мартиной Штайнер.
Мы жили в Нью-Йорке с осени 1929 года, когда в стране началась Великая депрессия, и до осени 1937 года. Отец всё это время служил инженером в Амторге.
В 1933 году, когда в Нью-Йорке открылось русское посольство, и там открылась русская школа для сотрудников, мне было уже десять лет, и меня приняли сразу в третий класс, потому что мама и папа учили меня читать и писать дома.
Живя в США, мы с братом быстро научились говорить и понимать английский язык, а вот с немецким языком было труднее.
Когда мы переехали в Эйда, папа, объяснил мне, как старшему, что мы теперь швейцарцы, а не русские и почти месяц, не выпускал нас из дома, пока мы с Ленцем, не научились называть папу и маму новыми именами, и немного говорить по-немецки.
Мы сняли домик на окраине города, получили вид на жительство, и папа сразу же открыл часовую мастерскую по ремонту часов всех систем, и в первую очередь швейцарских. В этом деле он был большим мастером, и вскоре его уже все в городе хорошо знали.
Кое-как сдав проверочный экзамен, я поступил учиться сразу в шестой класс местной школы, и смог вскоре догнать своих сверстников, среди которых было много детей эмигрантов.
В этом же году, Ленц, который тоже в 1934 и 35 годах, учился в русской посольской школе в 1-м и 2-м классах, сдав экзамен, пошёл учиться снова во второй класс, его подвело плохое знание английского языка.
После окончания школы, эта дата как раз совпала со временем, когда нам по письменному заявлению отца предоставили американское гражданство, я поступил в технический колледж, при авиационном заводе в городе Талса и поехал туда жить и учиться. А Ленц, пока оставался с родителями.
Когда началась война с фашистами, мы всей семьёй очень переживали за нашу страну, и ловили по радио все новости, которые сообщали о событиях в Советском Союзе.
Папа и мама очень переживали, услышав о том, что немцы находятся уже недалеко от Москвы, и что блокирован Ленинград, в котором папа, оказывается, учился в военном училище, правда тогда, он назывался Санкт-Петербургом… А потом Петроградом.
- Простите, что я Вас перебиваю, - внезапно остановил его военно-морской атташе. – А Ваш отец не говорил, в каком именно военном училище в тогдашнем Санкт-Петербурге он учился?
- Говорил. И очень много о нём рассказывал. В Михайловском артиллерийском училище.
- Понятно, продолжайте, пожалуйста.
- Ну, а когда Советские войска под Сталинградом дали фашистам под зад коленкой, папа впервые в жизни напился, и пришёл с работы пьяным и очень весёлым. Мама на другой день шутила, что она его в таком виде, увидела в первый раз…
Весной 1942 года, меня, как военно-обязанного гражданина США, которому исполнилось 19 лет, призвали в армию. И я, как специалист, окончивший технический колледж при авиационном заводе, оказался в группе авиационных механиков, которых в то время категорически не хватало на авианосце «Энтерпрайз». А уже в период с 3 по 6 июня 1942 года, наш авианосец участвовал в сражении против японцев у острова Мидуэй.
Тогда сильная японская группировка в составе 4-х авианосцев при поддержке кораблей Первого японского флота, направлялась к острову Мидуэй, с задачей нанести удар, а потом и захватить этот остров.
Одновременно ими проводился демонстрационный рейд против Датч Харбора на Алеутских островах.
Однако японская попытка атаки на остров натолкнулась на сильное противодействие американских авианосных сил, состоящих из 17-го оперативного соединения.
В его состав тогда входили авианосец «Хорнет – CV 5» и 16-е оперативное соединение с авианосцами «Хорнет - CV 8» и «Энтерпрайз - CV6».
В том тяжёлом бою, где мы потеряли много людей, четыре японских авианосца были потоплены, а вместе с ними 258 самолётов и большое число хорошо обученных лётчиков с боевым опытом. Эти потери, японцы так и не смогли восстановить до самого конца войны.
В начале 1944 года, я был переведён старшим механиком на авианосец «Хорнет – С12», который постоянно участвовал в боевых действиях. А 19 июня этого же года, началась настоящая морская битва в Филиппинском море.
Сражение началось с того, что наш авианосец нанёс сильный удар по нескольким береговым аэродромам на Сайпане. Мы тогда успели осуществить его до появления самолётов с японских авианосцев.
Появившиеся вскоре самолёты, провели на наши авианосцы подряд четыре массированные атаки. Это был настоящий ад. Что тогда творилось в воздухе и на море, не передать словами.
Однако истребители с нашего, и других авианосцев, уже научившиеся воевать против японцев, отразили все их попытки потопить наши корабли. Практически все японские самолёты были в том бою сбиты. Лётчики прозвали этот бой «морской охотой на индеек».
У японцев, по данным американской разведки в строю осталось лишь 35 боеспособных самолётов из 430, с которыми японский адмирал Озава начинал битву на Филиппинском море.
Американские воздушные силы в ходе того сражения потопили японский авианосец «Хиджи» и серьёзно повредили два танкера, которым с трудом удалось уйти.
В начале октября 1945 года, через месяц после окончания войны, я уволился с флота, и вернулся домой, в звании капрала и с целой кучей медалей. Среди них были: Военно-морской крест, Солдатская медаль, Медаль за участие в азиатско-тихоокеанской компании, Медаль Победы во второй мировой войне и Медаль за безупречную службу.
Отец всё также занимался тем, что чинил часы, а Ленц работал на заводе, по производству резиновых шин.
Его в армию не взяли из-за плоскостопия. Мама тоже чувствовала себя хорошо, и очень обрадовалась мне, потому что мы, после того, как я уехал жить и учиться в другой город, а потом оттуда ушёл на службу, виделись очень редко, да и письма с моря, где я воевал, тоже долго шли.
Отец подробно расспрашивал меня о войне, интересовался, на каких кораблях я служил, чем они отличаются друг от друга, их боевые характеристики и какие самолёты они несут на своём борту.
Что-то записывал в одну из своих толстых тетрадей, которые никому не показывал.
Немного отдохнув, я снова отправился в город Талса, устроился на завод механиком-испытателем по авиационным моторам, снял квартиру. Через три года встретил девушку, по имени Лиза, из семьи русских эмигрантов и женился на ней.
В феврале 1950 года, у нас родился сын – Стефан, в 52 году – дочь Нина, сейчас они оба школьники.
Когда в апреле 1961 года, неожиданно умер отец, потом оказалось, что это был инфаркт миокарда,сразу после его похорон, мать передала мне большую коробку, перевязанную верёвочкой, на которой было написано рукой отца: « Передать Тобису после моей смерти».
Отец умер на 73-м году жизни, хотя до этого времени никогда не жаловался на здоровье.
Открыв коробку, я увидел там пять, исписанных отцом общих тетрадей, а сверху письмо, написанное на английском языке, которое меня буквально ошарашило. Отец писал:
« Тобис, сынок, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Так получилось, что я русский офицер, всю свою жизнь посвятил служению своей Родине – России. Служил, не щадя своей жизни, не думая о своей семье и детях. Родина, вот что для меня было самым главным. И именно из-за этого, вы, мои любимые сыновья, русские по крови и по рождению, должны теперь носить чужие имена и фамилии.
Моё настоящее имя и фамилия - Климентий Алексеевич Горшков, хотя в Италии и в США, я служил под фамилией Василий Николаевич Антонов. Твоё настоящее имя – Алексей Горшков, и ты русский, как и твой брат Николай. И маму зовут не Мартина, а Мария.
Я полковник советской военной разведки, находившийся на службе сначала в Италии, а потом и в США, по заданию руководителя военной разведки РККА Яна Карловича Берзина. Моё кодовое имя и позывной - «Георг».
В августе 1937 года, когда в СССР пошли аресты, связанные с «заговором маршалов», в результате которого были арестованы и расстреляны маршалы Тухачевский, Блюхер, Якир и Егоров, меня срочно вызвали в Москву, для дачи показаний по делу Тухачевского, с которым я был лично знаком, и выполнял за границей его задания.
Однако видя, что все сотрудники НКВД, служившие в Торгпредстве СССР в США, после их вызова в Москву не возвращаются обратно, а исчезают неизвестно куда, я, ради тебя с Коленькой и мамы, принял решение, не выполнять команду из Москвы, и просто исчезнуть, то есть перейти на нелегальное положение.
Возможности у меня такие были, и вскоре мы, уже, как швейцарские эмигранты, с другими паспортами, под другими фамилиями и именами, оказались в городке Эйда, где я стал работать часовых дел мастером, чтобы нас всех прокормить.
Однако, даже перейдя на нелегальное положение, и потеряв связь со своим руководством, получив гражданство США, что было просто необходимо для твоей с Колей дальнейшей жизни в этой стране, я оставался советским разведчиком и продолжал заниматься делом всей моей жизни, работать на пользу моей Родины.
В этих тетрадях, плоды моей многолетней работы, заметки и наблюдения, которые могут быть полезны СССР.
Постарайся найти возможность, и передать эти тетради в советское посольство, и будь осторожен. Записи, хоть и зашифрованы, но всё равно таят в себе большую опасность для вас. Удачи тебе сын! Я верю, что ты проживёшь свою жизнь, так же как и я, честно и с любовью к своей Родине. Обнимаю тебя, твой отец… 25 марта 1961 года».
Письмо отца я помню наизусть, я его выучил, и спрятал в надёжном месте.
Действительно полистав тетрадки, я там ничего не понял, потому что там был просто набор слов, и ничего не значащих предложений. И честно скажу, я побоялся нести такую белиберду, в посольство, посчитав, что отец, к старости, немного свихнулся…
- Теперь, понятно, почему Вы тогда, ещё в 1961 году, не обратились к нам, - тут же вставил Елагин, внимательно слушавший, рассказ гостя.
- Да, именно так. Но если честно, я немного испугался. Нам жителям США, так много говорили о коварности НКВД, о ГУЛАГе, о кознях КГБ, поэтому я решил пока спрятать эти записи подальше.
Не решился приехать к вам даже тогда, когда мама, уже перед самой своей смертью, рассказала нам с Ленцем, о том, как она познакомилась с папой, как он выкрал её в Турции, и с контрабандистами привёз в Россию, и кем он был на самом деле, и кто его родители.
Я не сказал о тетрадях никому, не своему родному брату, не любимой жене, а просто хранил эту тайну в себе, пока, наконец, не решился, приехать к вам. Приехать, ради памяти отца всё рассказать, попросить туристическую визу в Советский союз на мою Родину, и слетать туда, благо, что теперь между Москвой и Нью-Йорком налажено постоянное авиасообщение.
Ещё хотим съездить в Нижний Новгород, где жили папа с мамой, и положить цветы на могилы бабушки и дедушки.
- Вы хотите сказать, что Вы привезли эти тетради с собой? – тут же спросил Елагин, глядя на посетителя.
- Нет, не привёз. Побоялся, что меня даже перед подходом к зданию российского посольства может арестовать, полиция или агенты ФБР, найти тетради, признать иностранным агентом и посадить в тюрьму.
Поэтому они спрятаны у меня в моём городе, в надёжном месте. И если эти документы вас интересуют, то я готов их вам передать, но на месте там, в городе Талса, штат Оклахома, где живёт моя семья. А Ленц до сих пор живёт в домике родителей, писал, что недавно женился, и тоже на русской девушке – Наташе. Это, наверное, зов крови, - и все в кабинете весело заулыбались.
Визу туристическую гражданину Тобису Штайнеру и его жене Елизавете Штайнер, в советском посольстве от-крыли, а перед тем как улететь в Москву, Тобис встретился с человеком, пришедшим к нему прямо домой, под видом налогового инспектора, и передавшим ему привет-пароль от капитана первого ранга Елагина, которому он и передал тетради отца.
Уже через неделю после этого, тетради лежали на столе у начальника ГРУ ГШ ВС СССР - генерал-полковника Савостина Фёдора Ивановича, приказавшего немедленно найти в архиве и принести к нему в кабинет, личное дело полковника Горшкова Климентия Алексеевича (Антонова Василия Николаевича) 1888 года рождения.
Тетради были срочно переданы специалистам по дешифрованию, и вскоре на стол генерала легли расшифрованные записи полковника Горшкова, представляющие огромную ценность для страны несмотря на прошедшее время.
Фёдор Иванович, дал команду, отследить прилёт сына Горшкова с женой, в Москву и захотел лично встретиться с ним.
Встреча состоялась, на одной из подмосковных дач, принадлежащих ГРУ, и обе стороны, остались ею, очень довольны. Сын согласился продолжить дело отца…
4 декабря 2017 года.