“И Свет во Тьме светит, и Тьма не объяла Его”
От Иоанна.
Склоны сплошь устилали сухие прошлогодние листья. Из-под них уже пробивалась зелёная поросль, но хрустели они по-прежнему оглушительно. Он сошёл с грунтовки, постоял и решительно зашуршал вверх по склону, наполняя лес слаженным хрустом. Под ногами трескалось. Он улыбался. Это было действительно здорово – впервые за долгое время оказаться по-настоящему одному. Лезть вверх, не разбирая дороги, хрупать листвой и, засунув руки за лямки, отдыхать, с наслаждением вдыхая запах своего пота.
Добравшись до гребня, он сбросил пропотевший рюкзак, сел рядом и, расшнуровав ботинки, зарылся босыми ступнями в ломкие листья. Земля была тёплой. Он чувствовал это тепло и с удовольствием шевелил отвыкшими от горных ботинок пальцами. Листья по-осеннему хрумкали. Устроившись поудобнее, он вытянул ноги, свернул себе самокрутку и глубоко затянулся. С непривычки кружилась голова. Время подходило к полудню, но склон за спиной оставался в тени и спешить было некуда. Он неторопливо курил, поглядывая вниз, с удовлетворением отмечая пройденный путь. Далеко под ним, над чайными полями висела смутная дымка. Где-то в ней потерялся посёлок. Было тепло. Долина уже оделась в листву, но здесь деревья ещё стояли голыми. Ниже, отчётливой линией заканчивалась сочная весенняя зелень, и лишь невидимый отсюда подлесок слегка оживлял строгий и пустынный буковый лес.
Сигарета тлела быстро. Докурив, он плюнул на зашипевший окурок, сунул его в палые листья и замер неподвижно, улыбаясь как Будда. Лес молчал. Затем осторожно, стараясь не очень шуметь, он встал, надел рюкзак и, перевалив через гребень, начал спускаться. Здесь было прохладно и сумрачно. Листья то и дело уезжали из-под ног и приходилось идти зигзагами. Показалась тропа. Впереди замаячил просвет и открылась поляна, уставленная сколоченными из тонких стволов настилами. Поодаль, прямо в земле чернело отверстие. Из него тянуло воздухом. Кору ближайших деревьев бороздили бесчисленные следы верёвок. Отсюда, стараясь не потерять высоту, он взял вправо, сквозь заросший кустарником склон. Ветки царапались, но он упрямо лез напролом и вскоре наткнулся на старый, вывороченный с корнем буковый ствол. Кора на нём сгнила, ветки заросли мхом, а яму между корней доверху заполняли всё те же бурые, свёрнутые в трубку, полусгнившие листья.
Внизу шумела река. Он оглянулся. Место за пять лет не изменилось нисколько. Тогда, в девяносто пятом, он наткнулся на него совершенно случайно. Поднимался в темноте от воды и слегка заблудился, а позже, утром, пока все спали, наведался к нему ещё раз. Он вспомнил, как его тогда озарило, и то самое ощущение, хмельное и радостное, накатило на него снова.
Сбросив рюкзак, он принялся выгребать листья. Под ними оказалась решётка из тонких стволов и мокрых, осклизлых веток. Он откинул их в сторону и, нагнувшись над отверстием, почувствовал как «задышала» пещера. Присев, он подставил под дующий снизу ветерок лицо, а затем, подхватив рюкзак, в три минуты оказался на небольшой, висящей над самой рекой полянке.
Вода была ледяная. Он пил её понемногу, согревая во рту. Иногда стёкла очков касались воды и тогда перед глазами, как в маске, оказывались обросшие камни с крохотными блестящими пузырьками меж зелёных, спутанных как нечёсаная борода, волокон...
Вещи из рюкзака – старые, тёртые, явно используемые напоследок. Новой была только верёвка. Для экономии места он уложил её не смотанной и как следует умял ногами. Теперь же он аккуратными кольцами укладывал её в узкий, сшитый из толстого техкапрона мешок. Закончив, завязал на конце верёвки узел, продел в него карабин и, прищёлкнув к одной из лямок, уложил мешок рядом с видавшей виды шахтёрской каской и старым, «фирменным», непромокаемым комбинезоном. Рядом лёг ещё один мешок – маленький и тяжёлый, с лямкой через плечо.
Закипела вода. Он высыпал в кипяток овсянку, размешал, добавил сахара, размешал снова. Снял. Держась за ствол, свесился к ручью, зачерпнул алюминиевой кружкой воды и поставил её на огонь. Отрезал колбасы с хлебом, пододвинул к себе котелок.
Управившись, он снял кружку, прихватив её за ручку носовым платком и, кинув в неё пакет, чая щедро засыпал сахаром из бутылки. Пока заваривалось, свернул самокрутку. Закурил, потянул из кружки.
Клонило ко сну. Он лениво прикидывал – спуститься к ручью или нет. Потом всё-таки решил не ходить. Докурил и отрешённо уставился на палатку. Потом вскочил, упал на руки и несколько раз, прогоняя сон, отжался. Сунулся в палатку, достал блокнот и, стоя на четвереньках, написал несколько слов. Вырвал листок, сунул его в пакет с документами, кинул поверх спальника. Затем, надев на шею армейские цепочку с жетонами, задним ходом выполз обратно. Тщательно завязал вход, поправил полиэтилен и, навьючившись снаряжением, полез вверх.
Дыра зияла в окружении разбросанных листьев.
- Сокрытая в листве!
Он вспомнил: Япония, ”Хагакурэ”, древний самурайский кодекс — бесстрашие, чистота и путь, подобный полёту стрелы, без оглядок и компромиссов.
Он стал одеваться. Затянулся ремнями, пристегнул исцарапанное снаряжение. Проверил свет. Фонари горели исправно. Он вставил один в гнездо на каске, а смотанный синей изолентой блок из четырёх батареек сунул в карман подмышкой. Попрыгал, понагибался с удовольствием вслушиваясь в железное бряцанье. Обвязал верёвкой ближайшее дерево, пристегнулся и стал медленно протискиваться в дыру. Вход был узок. Мешок болтался под ним метрах в полутора на тонком капроновом шнуре. Веревка, выходя из мешка, протискивалась сквозь спусковое устройство и медленно уползала вверх. Он не спеша выдавал её правой рукой. Временами мешок застревал. Приходилось его подтягивать и пускать вниз чуть в ином направлении. Почувствовав натяжение он отпускал шнур и лез дальше, то и дело упираясь локтями и чиркая по камню изодранным, пластмассовым козырьком. Два метра, три... Стены вдруг разошлись, и он повис в пустоте. Здесь было уже совсем темно. Он включил свет. Метрах в трёх от него медленно проплывали красные известковые стены. Дно не просматривалось. Слегка увеличив скорость, он поехал вниз и вскоре уже стоял на огромной куче полусгнившей листвы...
Листья кончились быстро. Стенки покрывал слой глины и он порядком вымазался. Свод постепенно становился всё выше, можно было уже встать на четвереньки, дальше – пойти согнувшись, а скоро и совсем выпрямиться. Ход обрывался уступами. Он слез с одного, с другого, посветил вниз и повернул обратно.
Мешок дожидался его под колодцем. Стоя на листьях, он обрезал верёвку и, щёлкнув зажигалкой, старательно оплавил концы. Уложив остаток обратно он, извиваясь, снова ввинтился в узкое, раскопанное в листве отверстие. Мешок упирался. Он пихнул его сапогом и нетерпеливо выругался. Чавкая глиной пополз дальше. Стало просторней. Закинув мешок за плечи, он полез по уступам. Дошёл до колодца. Кинул вниз камень. Прислушался. Кинул ещё один. Камни летели недолго. Он осторожно лёг и, свесившись, старательно просмотрел дно. Затем развязал мешок, вытащил молоток, пробойник и, выбрав место, стал выдалбливать дырку. Из-под пробойника сыпалась белая пыль. Закончив, он снял очки, дунул в отверстие и сунул в сверкающую белизной дырку крюк. Несколькими ударами вогнал дюбель и крюк, расклинившись, крепко засел в породе. Продев в него карабин, он пристегнулся и, разматывая по ходу веревку, съехал вниз. Ещё раз обрезал её и с похудевшим мешком за спиной зашагал вглубь.
Поворот следовал за поворотом. Перед глазами проплывали окаменевшие, свёрнутые блюдечком раковины. В одном месте в стене чётко, со всеми подробностями, отпечатался раскидистый куст – возможно, когда-то здесь был коралловый риф. Он не очень то разбирался в геологии, предпочитая ходить наобум, безо всякой науки, и особенно как сейчас – в одиночку, наслаждаясь своим одиночеством, своим открытием, своим приключением: медленно, со смаком, предвкушая каждый глоток…
Он прислушался. Впереди стал угадываться неясный шум. Обрадованный, он заспешил дальше, но ход суживался и ему приходилось забираться всё выше и выше так, что вскоре он уже шел упираясь руками и ногами в красные стенки. Шум усиливался, гул переходил в грохот, воздух стал ощутимо влажным. Внезапно, в общем грохоте он различил плеск падающей воды, стены разъехались и он оказался в могучем колодце. Здесь уже было совсем холодно. Колодец простреливался капелью и сверху непрерывно летели тяжёлые капли. Дальше идти было некуда. Он начал вбивать крюк.
Прямо под ним гремел водопад. Прищёлкнув верёвку к крюку, он подложил под неё пустой мешок и медленно стал спускаться. Верёвка уходила в поток. Он завис, осматриваясь. Заметил каменный клык – если привязать за него, каскад останется в стороне. Пристегнув зажимы, он поднялся на пару метров, выбрал верёвку и, завязав широкую петлю, стал раскачиваться. Закачнувшись, накинул петлю на клык, перестегнулся и снова поехал вниз. В трёх метрах от дна верёвка кончилась. Он мог лишь беспомощно наблюдать, как падающая сверху вода исчезает в широком тоннеле. Гремело вокруг оглушительно. Водяная пыль клубясь, завивалась на несколько метров. Поднимаясь, он заметил, что воду от стены относит на метр, и уходящая вниз верёвка будет под ней как под крышей. Развязав петлю, он кинул верёвку в поток, нахлобучил поверх каски капюшон и, набирая скорость, въехал в струю. Лицо обожгло ледяным, треснуло по плечам, обдало дробью по каске и вот он, прижимаясь к стене, уже выходит из-под каскада.
По тоннелю он шёл налегке. За спиной стихал шум, вода стала прозрачней и что-то тихо бормотала, заворачиваясь вокруг голеней. Поворот — и он оказался в небольшом зале: ручей с островком посередине, натёки на стенах, большой сталактит и десяток помельче. Ход, уходящий под воду в дальнем углу. Между сводом и водой оставалось сантиметров сорок и там, в глубине, виднелось нечто вроде подъёма, затопленной водой галереи. Пещера продолжалась. Нагнувшись, он долго просвечивал полость, затем вернулся и с силой оттиснул на влажной глине островка два своих следа. Снял каску, достал из неё сигареты, блокнот и, закурив, написал несколько слов. Щурясь от дыма, он вырвал листок и, вложив его в алюминиевый футляр из-под сигары, сунул в трещину над ручьём. Докурив, зашагал обратно, обернувшись у поворота. Футляр тускло отблёскивал в свете налобника.
Он здорово протёк на подъёме. Поток оказался мощным и его проняло через манжеты до самых колен. Сухой оставалась лишь спина. Стуча зубами, он вытянул верёвку, не отщёлкивая запихал в мешок и, оставив её висеть на крюке, полез вверх. Останавливаться было нельзя. Упираясь в стены, он шёл, греясь движением. Почувствовав пол, развернулся боком и, не обращая внимания на треск капрона, прибавил ходу. Вывалился к колодцу, пристегнул зажимы и быстро пошёл вверх. Не сматывая за собой верёвку, полез по уступам. Известняк был изъеден водой и лезть было удобно. Острые грани окончательно добили перчатки, но он поменял правую с левой, надев их тыльной стороной вниз. Скоро он уже полз в глиняной каше. Комбинезон дал течь, но сейчас, в двадцати метрах от входа, это не имело значения. Измазанный глиной и облепленный листьями, он пристегнулся к последней верёвке. Здесь торопиться было опасно. Наверху, в узости, её могло тереть о скалу и потому он лез медленно. Верёвку и впрямь сильно потёрло, но в узкой трубе входа её можно было уже не нагружать.
Упираясь спиной и коленями, он вылез на поверхность, наслаждаясь хлынувшим на него теплом. Стояло раннее утро. Воздух был неподвижен и свеж. Между деревьями висели клочья тумана и небо среди ветвей ещё оставалось непонятного серо-голубого оттенка. Ломая кусты он ринулся вниз, стаскивая на ходу грязную, испачканную глиной одежду. Нырнув в спальник и оставив не завязанным вход, он мгновенно уснул...
Проснулся он часов через шесть. Солнце било прямо в лицо. Он потянулся в мешке и некоторое время пребывал в приятной истоме. Затем выполз из палатки. Повсюду валялась задубевшие, успевшие высохнуть шмотки. Светло-серый, заскорузлый от грязи комбинезон ломкими пластами ниспадал с прогнувшихся веток.
Хотелось есть. Он нагрел чаю и умял под него оставшуюся колбасу с хлебом. Закурил. Достал маленький, «городской» рюкзачок, кинул в него джинсы, зелёный армейский свитер и пакет с документами. Привязал снизу свёрнутый в трубку спальник. Всё остальное тщательно упаковал в рюкзак. Снял палатку, запихал сверху. Босиком, в одних шортах поднялся к пещере и вскоре вернулся, держа в руке свободный конец верёвки. Завязав узел, он пристегнул её к рюкзаку, а затем старательно, в несколько слоёв, обернул его полиэтиленовым тентом, заклеив получившийся тюк целым рулоном прозрачного скотча. Взвалив его на загривок, вернулся к пещере. На траве лежали петли верёвки. Подобрав валявшиеся перчатки, он стал медленно опускать тюк в дыру. Расставив ноги, стоял над отверстием, понемногу выдавая верёвку и стараясь не расклинить рюкзак в узости. Почувствовав провис, ослабил хватку и верёвка, брызгая глиной, побежала быстрее. Кончик верёвки ужом проскользнул между ладоней, снизу раздался шорох, а за тем негромкий хлопок. Всё.
Он вернулся к поляне, обулся и спустился к ручью умыться. Обтёрся футболкой и, закинув за спину рюкзачок, зашагал вверх. Проходя мимо пещеры остановился, сложил ладони и неглубоко, словно японец, поклонился.
На гребне он сел, свернул самокрутку и похлопал себя по карманам. Полез в рюкзачок, проверил карманы в джинсах. Все зажигалки остались в том, большом рюкзаке. Он спрятал сигарету и, зарываясь ботинками в листья, зашуршал по склону, чувствуя приятную ломоту в теле. Вышел на грунтовку. Дорога шла вниз и он почти бежал. Из-под ног порскали юркие ящерицы. Свистели птицы. Вокруг царила свежая зелень. Оживший лес окончательно стряхивал зимнее оцепенение.
Вдоль дороги потянулись чайные поля. В воздухе висел рокот. Пруды кишели лягушками и он остановился посмотреть. Выдувая из ушей пузыри, кавалеры, встав хороводом, орали на даму, пока один, прорвав окружение, решительно не залез на неё сверху. Возникла пауза.
- Мужики уважительно замолчали. – Показывая пальцем на земноводных, он прикурил у остановившегося армянина.
Те, как по команде, заорали снова. Армянин улыбнулся.
- Завыдуют! – и пошёл дальше.
Докурив, он защёлкнул бычок в пруд, норовя попасть в амфибий, но промахнулся. Присев на проходящую рядом трубу, надел джинсы, запихал в рюкзак спальник, а свитер завязал вокруг пояса.
На остановке он тормознул легковушку.
День добрый, уважаемый. Подкиньте до города, если по дороге, конечно.
Садись.
Дорога петляла, утопая в зелени.
- Москвич?
- Боже упаси!
Водитель ухмыльнулся
- Из Питера.
- О, сила! У меня брат там живёт. В пещерах был или так?
- В пещерах.
- С таким-то рюкзаком?
- Рюкзак там оставил – приеду скоро.
- Работаешь?
- Угу. Врачом на «скорой».
- В отпуске?
- Не. С ребятами поменялся дежурствами. Пять дней у меня. Я закурю?
- Кури.
- Будете?
- Не, спасибо. На поезд?
- На самолёт. Поездом сюда ехал.
- Ну, ты даёшь! На два дня, что ли?
- Ага. Рюкзак занести, разведать кое-что.
- Разведал?
- Не то слово! А вы куда едете?
- Да я тебя довезу. Тебя как звать-то?
- Веня. А вас?
- Авас. Шутка. Рубен меня зовут. Своих встречать еду, в аэропорт.
- Эт-то я удачно зашёл!
- Фильмы любишь?
- А то!
- Я в театральном учился, веришь? На кукольном. Тоже в Питере.
- А сейчас?
- Сейчас пасека у меня, виноградник. Мёдом торгую, вино делаю. Адрес дам – гостем будешь.
- Идёт. А я вам свой, в Питере. Окажетесь – заходите.
- Договорились...
В аэропорту он купил билет и, в ожидании рейса, вышел на улицу. Солнце склонялось, самолёты растворялись в закате. Он курил, провожая взглядом взлетающие аэробусы, и от рёва двигателей внутри становилось жутко и весело. Он вдруг пронзительно свистнул вслед уходящему в небо лайнеру. На него смотрели с сомнением, но он не обиделся.
В самолёте он вытащил спальник и, укрывшись, проспал весь полёт.
На стоянке его спросили:
- Куда, командир?
- На Охту.
Назвали цену. Он отказался. На автобусе въехал в город, а там пересел на маршрутку. За полночь он был на работе. Там не удивились. Он принял душ, поужинал и завалился спать. И никому ничего не сказал. Весь день обслуживал вызова и улыбался.
Ноябрь 2002 г.