Уникум из Лисовки 26. Разборка в подвале

               
               Толян медлил. Он стоял в проёме, упершись руками в дверные косяки, нагло, оценивающе рассматривая загнанную в угол жертву, и протянул, шаря жадными глазами по скорчившейся фигурке:
               – А ничего, клёвая тёлочка! Сейчас поразвлекаемся, да?
               – Не прикасайся ко мне, тварь! – угрожающе прошипела Люся, уничтожая взглядом нового подонка.
               – Не боись, тебе понравиться! – глумился Толян и шагнул.
               И тут неожиданно за спиной у него раздался шорох и приглушённый утробный рык:
               – Ах, ты пидор вонючий!..
               Толян вздрогнул, отпрянул вглубь комнаты, и правая рука его мгновенно мелькнула в задний карман.  Полуприсев, выставив руки вперёд, он, сузив взгляд, приготовился к драке.
               Фрич, не остывая, пивший почти двое суток, помятый и опухший, вперив в наглеца свирепый взгляд, вдруг сделал неожиданный для такого грузного застоявшегося тела стремительный выпад, и его прямой правой врезался Толяну в скулу, едва не оторвав ухо. Сокрушительный удар пришёлся вскользь, иначе бы бой уже закончился.
               Толяна качнуло, он, побледнев, пригнулся в боевой стойке и встряхнул правой рукой, распуская нож-бабочку.
               Ослеплённый яростью, не замечая ножа, озверевший Юран, молотя кулаками, как поршнями, попёр на отступающего противника, прижимая его к стене.
               Толян, улучив миг, резко от левого плеча отмахнулся ножом, и хищное стальное жало балисонга, чиркнув, просекло Юрану под подбородком кожу, мышцы, отворило яремную вену, и кровь, покидая тело, толчками стала выбрасываться из пореза.
               Юран в остервенении ещё пару раз попытался достать ненавистную оскалившуюся физиономию, словно ничего не случилось, затем инстинктивно схватился за горло, стараясь зажать рану, остановить смертельный красный ручей. Багровое в свете голой лампочки лицо его посерело, ноги ослабли, не удерживая тела. Юран осел на пол, что-то прохрипел, глядя на Люсьена, и завалился на бок. Жизнь от него ушла.
               Толян некоторый срок не сводил с упавшего мутный, словно хмельной взгляд, затем подошёл к нему, наклонился, заглянув в лицо. На глаза Юрана уже натянулась туманная безжизненная пелена, да так и застыла. Толян выпрямился, презрительно пнул неподвижное тело ногой, сплюнув грязное ругательство, по-хозяйски окинул помещение и упёрся в Люсьену взглядом, в котором читался приговор.
               Девушка, от разыгравшейся при ней жуткой сцены, была на пороге обморока, и, в ужасе, не пуская ладонью вырывающийся крик, не сводила затравленного взгляда с убийцы.
               А он, с ножом в руке, торжествующий победитель, повернулся к ней и, часто и шумно дыша, ещё не отойдя от угара смертельной драки, раздувая ноздри, двинулся в её сторону, не сводя красноречивого взгляда и не скрывая намерений.   
               В подвал кто-то вошёл, даже вбежал.
               – Геныч, ты что ли? – с досадой обернулся Толян, – погоди, за мной… будешь… – и подавился последним словом.
               Его встретил направленный прямо в глаза пистолет. Суровый мент, державший Толяна на прицеле, приказал:
               – Брось нож!
               Пальцы у Толяна вдруг против воли потеряли силу, нож выпал, и ошеломлённый парень, не дожидаясь новой команды, скукожившись, медленно завёл руки за затылок.
               Люка, не сразу поняла, что произошло – так быстро менялись события. И только, когда на убийцу накинули наручники, она осознала, что спасена. Люка отшвырнула «розочку», измученное заплаканное личико её с огромным синяком, стало расправляться, и уже слёзы радости увлажнили прекрасные и горькие, словно постаревшие, глаза. Она, пошатываясь, выбралась из угла и, проходя мимо последнего своего мучителя вдруг, закусив, нижнюю губу, со всей силы хлестнула его по ненавистной, ставшей жалкой морде, и ещё раз, и ещё, мстя за унижение, страх и боль.
               Уколов старший перехватил её руку, приобнял за плечи и повёл из подвала, приговаривая:
               – Успокойся, дочка, пойдём, пойдём, всё кончилось.
               Яркий, ликующий свет ослепил девушку, хотя день уже подбирался к вечеру, теряя знойный напор. Она, жмурясь, разглядела милицейские автомобили, успевших собраться любопытных обитателей двора, рванувшегося к ней с тревожной улыбкой Мику и испуганную девочку Гулю с собачкой.
               Мишка, страдая, смотрел на разбитое её лицо, и повторял, наполняясь радостью и ловя её руку:
               – Жива! Люка, жива!
               А Люка, уставшая, измученная, то и дело вздрагивающая от кошмарных воспоминаний только что пережитых событий, с трудом улыбнулась, и, прикоснувшись к его ждущей руке, смущенно произнесла:
               – Подожди, Миша, потом… – Она покраснела, – мне, кажется, я такая грязная.
               Люся даже не заметила, что впервые назвала его Мишей, впрочем, он тоже.
.