Оля насыпает сахар в пустую баночку для специй, которую она использует, как сахарницу. На боку у баночки рисунок с осенними листиками и рассыпавшейся корзинкой круглых фруктов. Сахар сверкает, как снег. Оля переводит взгляд и видит рядом ещё одну банку со снегом. Она не заметила, что уже доставала сахар, уже насыпала его в банку.
Две сахарницы со снегом.
Будто Оля снова маленькая девочка, лепит снежные куличики, это у неё кухня. Во рту привкус мокрой шерсти от шарфа, темнеет, в снежной мгле бродят огоньки фонарей. Рядом стоит снеговик и ждёт, когда Оля сделает чай. Снизу на боку снеговика след от мокрой земли и пожухлой травы – они тяжело катили его вдвоем с Павликом, прилипая к снегу варежками. Ком получился огромный, твёрдый, не совсем ровный, сырой. Всех детишек уже забрали, они с Павликом остались вдвоем. Оленька быстро и ловко лепит куличики, чтобы снеговик не остался голодным в темноте, когда их тоже заберут, уйдут воспитатели и сторож закроет ворота садика.
Где-то за большой пуговицей пальто, под маминым ещё детским свитером, под тонкими рёбрышками затаилась Радость. Оленька очень любит зиму за то, что уже с начала декабря, и даже раньше, как только ложится на землю первый снег, к сердцу, как котенок, залезала эта радость, и грела её. Когда засыпала и когда просыпалась, когда шла с мамой за ручку в садик, когда лепила с воспитательницей грибок и играла с Павликом в самолеты. Когда шел снег.
Радость называлась – Новый год. Скоро Новый год! Скоро Новый год!! Скороновыйгод, Скороновыйгод, скороновыйгод!!!
– Оля, прекрати уже, сколько можно.
Оленька смотрит на маму и продолжает повторять про себя. Она ждет больше не подарков, не Деда Мороза…Хотя, конечно, она их очень ждёт! А новогодних огней, ёлочных игрушек, пахучих иголок, блестящего «дождика», огромной кучи конфет в разноцветных фантиках! Вырезанных снежинок на окнах! Длинного хоровода в садике! Новогоднего Чуда.
Что теперь делать с сахаром?
Пакет уже выбросила. Поставить на стол, к чаю. Две одинаковые баночки с сахаром. Как бы для красоты. Всё равно ничего больше к чаю нет. Оля бережет фигуру и сладости себе позволяет редко. У Олежека – аллергия.
Но ведь гости. Когда гости – можно. Она не успела купить ничего, бежала с работы, в садик. Знает ли этот Сашкин друг, что в доме ребенок? Сашка редко ей про кого-нибудь рассказывал… и кому-нибудь, наверно, редко рассказывал про неё. У него другое было важное.
Сашка, как и другие мужчины в Олиной жизни, не понимал главного: все люди в мире очень одиноки. Всем некогда, некогда, а потом поздно.
Оля смотрит на руку – рукав халата в мелкий цветочек, а кожа в мелких пупырышках. Гусиная кожа это называется.
Оля загадывает: если он, Сашкин друг, принесет конфет, всё будет хорошо. Олежек просовывает в кухню голову-одуванчик:
- Мама, мы уже будем ужинать?
- Нет пока, подожди. Гость придёт.
- Гость?! А кто это – гость?
- Любопытной Варваре…
- Это папа Игорь, да, мам?
- Нет, не папа Игорь.
- Это дядя Саша?!
- Я тебе сто раз уже говорила, дядя Саша не придет.
- Ну почему, мама?
- Олег, ты не понимаешь, что я тебе говорю?!
Оля уже два раза переставила с места на места сковородку с соусом. Нужно положить салат из капусты с морковкой в хрустальную вазочку, нарезать хлеб, выложить на тарелку... Салфетница по центру, вскрыть упаковку салфеток, соль, ножи. Сервиз?
- Так, Олега, марш в комнату. Если будешь хорошим мальчиком, получишь сегодня конфету.
- Конфету?!
Оля спиной чувствует, что он медлит. Ставит вазочку с салатом на стол чуть громче, раздраженно стряхивает руки, капля холодной воды отлетает и жалит в щеку.
- Конфету прям? Ух ты! Ничего себе! А откуда конфеты у тебя? …
Вот же зря сказала.
- Ты в магазине купила, да, мам?
..и ножи положить справа от тарелки, не слева, не деревня. Так.
Оля поворачивается.
- Дядя принесет конфеты. Но только если ты будешь хорошим мальчиком. А это значит ты пойдешь сейчас, и тихонько поиграешь в своей комнате.
- Ура! Мама! Я буду хорошим мальчиком! Я буду! Я пошел.
Голова-одуванчик спряталась в коридоре. Топоток бегущих ног по коридору. Оля раскладывает хлеб на плетеную тарелку, падают крошки. Не сразу получается их собрать пальцем, ребром ладони сметает в горсть, руки деревянные.
Звонок в дверь.
Так, а сервиз? Или теперь уже не до сервиза?
Оля развязывает фартук, приглаживает волосы. Оглядывает накрытый стол, пол. Бежит в прихожую. Ногой поправляет половичок, одновременно заглядывая в зеркало. Успевает увидеть руки и волосы, кусок стены.
Открывает дверь. Замок щелкает и тянет холодом. Далекий скрип двери в подъезде...Он.
- Здравствуйте.
Большой, длинный, скособоченный. Глаза блестят близко к носу. Голос приятный, низкий. Тихий только.
Каспер стоит на пороге со стекающими по лбу волосами. Пальто промокло и пахнет шерстью. Оля автоматически смотрит на пол. На половичке стоит, не капает. И руку с пакетом, который ещё блестит от влаги - не вытягивает, приподнимает:
- Вам.
- Зачем? Не надо было. Вы что!
Оля говорит с интонациями из кино. Всё ненастоящее, и белый пакет из длинного рукава черного пальто.
- Если захотите, может быть на стол. Белое вино, французское. … это к рыбе, например. Вроде, неплохое. Если такое любите.
Он говорит, как будто всё ещё по телефону. Что в пакете?
Оля перехватывает пакет снизу и берётся за полителеновую помятую ручку. Бутылка оттягивает вниз и становится понятно, что больше ничего нет.
То есть про Олежика не знает? И не говорил ему Сашка? Ни игрушки, ни шоколадки… Про Олю – сказал.
Этот принёс вино. Понимать, как подарок.
Не хотел светить, что «с хвостом»? Нет, нет, не то. Он с виду неуклюжий, его друг. Может, просто не догадался. Не вспомнил, что ребенок.
Оля думает про чай и две сахарницы. На антресолях могло остаться варенье. Черная смородина, скороварка. Для торта она его оставляет, на день рождения.
Но даже если оно там есть, как она полезет при чужом?
- Спасибо! Как раз к ужину. Проходите!
- Да нет, в смысле, спасибо, я это вам. Я не голоден, ненадолго только. Поговорить.
- Проходите, проходите. Там дождь? Давайте Ваше пальто, я его пока в ванну, если не возражаете. Пусть стекает.
И вот эти тапочки надевайте, синие. 45 размер, не должны быть малы. Надевайте-надевайте, простудитесь. У нас пол холодный.
Из своей комнаты высовывается Олежек, и тут же прячется. Каспер как раз снимает один ботинок, стараясь, чтобы с него не летела грязь. Оля отводит глаза, поправляет держатель для газет, сделанный Игорем. Надеется, Олежек не заметит. В другое время она бы его отругала за невоспитанность и заставила подойти поздороваться. Но лучше после. Там видно будет.
- Вот здесь можно руки помыть. Полотенце слева от зеркала, красное. Давайте я вам сейчас ещё одно дам – обсохнуть.
Каспер улыбается, опустив голову. Начинает поднимать руку - пригладить волосы, он и не заметил, что промок. Оля принимает это за отказ из вежливости:
- Берите-берите! Вы простудитесь, если не обсохните.
И Сергей старательно сушится, ероша волосы полотенцем, вытирает лицо и шею.
Полотенце с махрушками, пахнет утюгом. Когда ему последний раз гладили полотенце? Только бабушка, когда Серёжа навещал её в деревне, она всё гладила. И трусы, и носки, и полотенца…
У бабушки был большой шкаф с бельем, рядом с его комнатой. Она доставала оттуда для Серёжи такие вот мохнатые полотенца и тонкие от стирки и глажки простыни. Стелила ему сама, даже когда была уже очень старенькой. Она не заметила, что он вырос.
«Ой, не надо, я сама, ты не знаешь, как!» - Каспер всё-таки успевал раздвинуть вздувшиеся бока дивана в разные стороны, помогая себе коленом – с каждым разом тот поддавался все неохотнее.
Бабушка сначала сворачивала жгутом одеялко и запихивала в щель между двумя половинками раскоряченного дивана. Сверху стелила ещё одно толстое одеяло. Так он казался её достаточно ровным, чтобы постелить простыни и положить подушки. Они были огромные, пухлые, из настоящих перьев, одно всегда вылезало через дырочку в углу наволочки.
Потом бабушка всегда спрашивала: «Может быть, тебе ещё подушечек, маленьких, подоткнуть, а, Серёж? Ты не свалишься, смотри, как неровно?» Бабушка смотрела на него, и круглые очки увеличивали её выцветшие родные глаза.
Бабушка умерла в сентябре, четырнадцать лет назад. Каспер тайком прижимается носом к полотенцу, вытирает щёки и лоб. Передает его Оле.
Она оказалась совсем и не такой, как он себе её представлял. Ему казалось, Оля должна быть непременно вся белая, и брови - черные ниточки, ровно нарисованные от руки. Или другого цвета, не белая. Но светлая и чужая. Такая, какими женщины выходят из салонов, из парикмахерских, какими они бывают в офисах и других общественных местах…
Как они это делают? Они умеют убирать со своего лица всё личное и становятся просто красивыми.
Оля оказалась не белая. С золотыми русыми волосами, халатик в цветочек. Халатик держит за талию и чуть расходится у колен – не модный, такой, как были раньше. Какое счастье, что она немодная и немолодая. Что у неё эти веснушки и морщинки. Так с ней можно разговаривать. И пока Каспер извиняется и не знает, с чего начать, его уже усаживают, дают тарелку с горячей и - господи, - приготовленной дома, женщиной, едой.
«Я как солдат на побывке, - думает Каспер. – Я страшно живу. Всегда так было – внутри война. Без единого выстрела. Без причин и врагов».
- Вы знаете, у меня такая …странная жизнь. Очень редко удается поесть домашней еды даже, да…Спасибо большое.
Оля заверяет его, что всё в порядке. Подкладывает салат, предлагает хлеб. Сама ест мало, глаза отводит. Когда начинает громко работать холодильник, Сергей решается:
- Я бы, наверно, не посмел назваться Сашкиным другом, если бы со мной всё не было так странно.
В голосе его звучит искусственный смех.
- Мне казалось, что дело в общении между мной и Сашкой… Я авансом всё хочу сказать: дружба. А что там на самом деле было…Вы извините, правда, что я вот так. Пришшел к Вам…Именно в этом авансе все дело. Во мне самом, конечно, ничего нет… Я хочу сказать, нет ничего особенного, чтобы со мной дружил такой человек, как Грэм.
Каспер трогает волосы, они почти высохли.
- Я обычный инженер. Даже внешне похож, да? Мне говорили, что похож.
Алина, клавишница, как-то так сказала, про инженера. Сказала, что ему бы пошел хаер. Может, шутила. Ему трудно иногда определить, люди говорят всерьёз или шутят, и он на всякий случай все считает шуткой.
- Возможно, я просто оказался в нужное время в нужном месте, не знаю. Но с тех пор жизнь для меня обрела.. несколько иной смысл.
Про себя Каспер добавил, что в его жизни было совсем немного смысла до этой встречи.
- Я путанно говорю?
Оля улыбается, кивает, и включает боковой светильник. Потом идёт к плите за картошкой, потом к холодильнику – за солеными огурцами.
- Мне бы хотелось узнать, говорил ли Грэм про меня что-нибудь.
Оля идёт к раковине, ставит банку. Включает воду, ополаскивает вазочку для огурцов. Ставит на стол. В один из огурцов втыкает чистую вилку. Присаживается.
Каспер замечает, что она поставила бутылку на стол, но не принесла штопор. Он старается не смотреть на бутылку.
Он спросил. Беспомощно ждет теперь её слов. Говорил ли что-нибудь о нём Сашка или нет? Оставил ли он ему послание, весточку. Что-нибудь, чтобы всё стало по-другому. Он понимал, что ждал от Грэма невозможного: объяснить собственную смерть.
Пауза затягивается, Каспер начинает думать, что она не услышала вопроса. Чувствует себя неловко.
- А давайте пить вино.
Он хочет, чтобы это вышло весело и непринужденно, но выходит не так. Он забыл, что штопора нет, что он не хотел её беспокоить, что белое вино не пьют с картошкой.
Оля вскакивает. Обнаруживает отсутствие бокалов. Придвигает табуретку к шкафу, ступает босой ногой на вязанный коврик, коврик съезжает. Оля встает на носки и вытаскивает рюмки с верхней полки. Каспер вскакивает, готовясь то ли ловить её, то ли предложить свою помощь, и поэтому, когда она поворачивается – он видит её очень близко, снизу.
Вдруг захотелось обнять её ноги, унести. Оля отпрянула.
Но стала проще, ближе. Она вытирает рюмки полотенцем, Каспер продолжает стоять так близко, что его задевает бахромой. Оля сует Касперу штопор. Они молча выпивают первую рюмку. Каспер опять думает про горячую еду, тапочки, её халат и веснушки.
Для чая Оля ставит две красивые баночки с желтыми листьями. В каждой из них - сахар. Странно, что у Оли нет ни конфет, ни чего-нибудь к чаю… сахар блестит, как снег.
- Так вкусно всё. У меня просто нет слов. Если бы Сашка…
- Он ничего о Вас не говорил.
Оля встает, берет свою чашку, идёт с ней к раковине и выливает остатки чая. Включает воду, наливает до краев. Оставляет отмокать в раковине. Каспер сидит, не шевелясь.
- Думаю, да. Я не был чем-то значимым в его жизни.
Каспер слышит звуки поезда. Где-то рядом есть железная дорога. Пригородные электрички. Последние пассажиры едут домой.
Он хочет распрямится, посмотреть Оле в глаза. Показать, как ему всё – легко и не важно, все – шутка. И не может - позвоночник тяжелый как штырь, пригвоздил к табуретке. Рёбра мешают выдохнуть – он бы хотел суметь сейчас рассмеяться.
«Наверно, всё-таки простыл» - думает Каспер, чтобы не думать.
Оле противно. Больше от себя самой, от безволия и привычки следовать за всеми. Особенно мужчинами. Противно от привычки делать то, что ей говорят.
Вот этот: не звали- не ждали, а позвонил, как к себе домой - я мол, зайду. Утром. Хорошо, перезвонил, а то стоял бы завтра перед дверью со своей бутылкой. Пальто воняет, течет. А ты и полотенце ему дай, ужином накорми…
Для неё больно – невыносимо - трогать то место внутри, где был Сашка. Всего два месяца назад он был жив. Она хотела услышать от этого что-нибудь об этом. Что-то, что могло объяснить Оле хотя бы, почему Сашка ушел от неё. Почему умер.
А он вот вырядился и сидит, как у себя дома. Пиджак дорогой, а толку. Мозгов все равно нет, так пиджак не поможет. Философствовать пришел. И спрашивает, говорил ли Сашка мол о нём…. ему даже в голову не приходит подумать о ком-то, кроме себя.
Позвонить жене, например. Ведь наверняка волнуется. Ушел вечером непонятно куда. Интересно, правду он ей сказал, или наплел что-нибудь? Кольцо светлое, тонкое, такие недавно стали делать. Пожалел денег нормальное купить, или нет их? Поженились, значит, а он вот тут уже.
Оля сразу поняла, когда ноги под халатом разглядывал. А потом ещё и прибежал хватать её под юбку, господи! И жадные глаза такие снизу.
Вино принес, в подарок, ага. Выпить хотел. Оля забыла, забегалась, а он вдруг так, тоже, по-хозяйски – давайте выпьем. И опять не нашлась она, не смогла ни вытолкать, ни сказать, что не хочет. Как же. Неудобно.
После Игоря она не пьёт – поперек горла. Как пригубит, сразу вспоминает, всё вспоминает, всю свою семейную, чтоб её, жизнь. Чуть не давясь, пьет, как миленькая, маленькими глоточками, побыстрее, чтобы закончилось. И салатика подкладывает. Дура. С ней невозможно по-другому, вот все мужики так и поступают.
Это все не зря с ней было – и Игорь, и Сашка… никакой гордости, ничего.
Вино расслабляет, раздвигает изнутри тело. Не привычная она к нему. Мысли улетают, Оля не старается их удержать, она старается только быть вежливой.
Она совсем забыла, зачем пришел этот мужчина. У него глаза серые – тёмно-серые, как асфальт на детской площадке. Асфальт потрескался, и девчонки рисовали классики, чиркая мелками по краям трещины, и продолжали через разрыв, как ни в чем не бывало.
Вот и в нём какой-то разрыв. Слишком узкая переносица, что ли, поперечные морщинки у бровей. Он молчит, и ей неловко, что не развлекает гостя. Может, обидела, не поддержала беседы об их дружбе с Сашкой, не похвалила вино…
Ведь была мысль, что это Сашка его послал. Что он не умер, только скрывается, и вот теперь послал «друга», с вестью. Ведь она его никогда в глаза не видела, Каспера этого.
Фамилия ещё такая – как пароль. Это же шутка, привидение в мультике. Чего только себе не напридумываешь… Снег, сахар, Новый год. Не было уже сто лет – Олиного Нового года.
- Оля, простите меня пожалуйста. Я так потревожил вас….
- Нет-нет, что вы!
- У вас, наверно, были свои какие-то планы, и вы все приготовили. Так обременительно….
Вы чудесная, Оля.
Каспер тяжело поднимается и целует ей руку.
Не как медведь, каким он сейчас выглядит. В том, как он целует ей руку, легкость, нежность, неосознаваемый аристократизм.
Оле никто никогда не целовал рук.