1.ВОЗВРАЩЕНИЕ В БАЗУ.
(Продолжение. Предыдущее см. http://www.proza.ru/2017/12/04/1511)
В конце июля мы получили радио с берега с приказом о возвращении в базу. Наше время Боевой службы в Средиземном море истекло. Конечно, все обрадовались, (нередко сроки продлевают), однако расслабляться было нельзя. Опыт показывал, что именно на этапе возвращения в базу чаще всего случаются неприятности, иногда очень большие.
Как-то в кают-кампании зашел разговор о доме, о семьях. Аркадий Иванович сказал, что, если человек не испытывает в плавании тоски по дому, это ненормально. Конечно мысль правильная. А я? Честно признаться, испытывал двойственное чувство. С одной стороны, разумеется, как и все, скучал по дому, жене, детям. Сильно устал. Но с другой – на берегу меня ждет не только семья. В море особое состояние души. Дел много, но все они нужные, корабельные. Надо мной только один начальник – командир, и то, если он в Центральном посту. На базе забот у меня прибавляется в несколько раз, причем нередко совсем ненужных. Море бумаг, казарма, приборки, наряды, хозработы, проверки штабом, различные комиссии. И это еще не весь перечень. Не обрадуешься…
Многие из офицеров, мичманов перед выходом в море отправили свои семьи на юг, к теплу и солнцу. Кто-то с подначкой, невинно спрашивает штурмана:
- А Вы, Александр Алексеевич, отправили жену на юг?
- Что-о?! Какой может быть отдых, когда я работаю? Не-ет, им дай волю, они возьмут две. Должна сидеть дома и ждать!
Причем всё это на полном серьёзе, без тени юмора. Такой был у нас штурман, и о том мы все знали.
И вот наш поход подошел к концу. Всплыли в заданном районе, вошли в Западную Лицу и вскоре были у родного причала. На пирсе, как полагалось, нас встречало командование дивизии, флотилии с оркестром и поздравлениями. Пробрались как-то поближе к пирсу и те жены с детьми, которые оставались здесь или успели возвратиться. Была среди них и моя Александровна. Естественно, как всегда, возглавляла женскую кампанию, т.е. женщины как-то к ней тянулись. В первый момент, как она потом сказала, даже не узнала меня из-за бороды. Но потом объятия, поцелуи, слёзы.
Чуть позже, кого можно было, отпустили по домам. Но большинство экипажа, во главе, конечно, со старпомом осталось на корабле. Выводить ГЭУ из действия, расхолаживать реакторы, приводить в исходное положение механизмы. Только на следующий день можно было оставить всё на дежурно-вахтенную службу и уйти домой. Я ходил по затихшему, как бы постепенно остывающему кораблю с таким чувством, будто расстаюсь с живым существом, для меня дорогим и близким…
Через несколько дней мы сдали корабль второму экипажу и начали готовиться к отъезду в санаторий под Москвой на послепоходовый отдых и профилактику. Поправить здоровье было действительно необходимо.
В своих воспоминаниях я ни слова не сказал о том, чем питались мы, подводники в походах, особенно на дизельных подводных лодках, но и на атомных тоже. Писал об ограниченности пространства, о постоянном гуле механизмов, (часто сам себя чувствовал одним из них), об отсутствии свежего воздуха и т.д. А вот о том, чем питались, как-то упустил. Не так давно пришлось прочитать в стихотворении одного из гражданских моряков, что надо бы побыстрее в очередной порт, и почему именно:
"А то так скоро есть начнём,
Тушенку с кашей, сухофрукты".
А мы, подводники, в море, в своих дальних походах так питались после того, как через неделю-две заканчивались в холодильниках запасы с базы, всегда. Месяцами. Консервированными, преобразованными на небольшом камбузе в приемлемый вид продуктами, и консервированным на спирту хлебом. При ограничении движений, многие из нас, если не пропускали специально обед или ужин,(я, например, в походах так делал всегда), набирали лишний вес, кожа приобретала землисто-зеленый цвет, а ноги долго еще болели на суше с приходом в базу. Многие из нас, включая меня, уже на пенсии страдают от этих самых болей, только они уже не проходят...
Так вот о послепоходовом отдыхе. В те времена такой порядок соблюдался незыблемо. И надо сказать был чрезвычайно полезен не только для здоровья, но и для сплочения экипажа. Ведь в санаторий отправлялись все офицеры, мичмана вместе, причем с женами. (Так же и матросы со старшинами, но в другие места). Можно себе представить эту большую семью собиравшуюся на пикниках в лесу у костра, на спортплощадках, концертах и т.д. Потом предстоял отпуск. Но до того надо было рассчитаться с базой и сдать все отчеты за БС. Надо сказать тяжелая и неприятная работа!
Если говорить об итогах похода, то после изучения представленных отчетов наша Боевая служба была оценена на «отлично». Мы выполнили все поставленные задачи без замечаний,были в постоянной готовности к боевым действиям с использованием оружия, и будь на то приказ командования, выполнили бы его без колебаний. У нас не было аварий, больших поломок, грубых нарушений воинской дисциплины. Нас никто не обнаружил. С одной стороны было приятно, что мы не подкачали, оправдали доверие командования дивизии и флотилии. Это да. Но, всё же, нам не удалось сделать главное – найти и следить за пларб. А мы ведь в первую очередь противолодочники. Впрочем, может, в назначенном нам районе поиска её и не было. Однако и для каких-то серьёзных выводов данных пока было мало.
К сожалению, уже на берегу между мной и командиром вышла неприятная размолвка, (первая, но, к сожалению, не последняя). По итогам похода и у нас на корабле, естественно, издавался приказ с поощрением отличившихся. Так вот, обычно любой приказ командира готовится с участием старпома, а в большинстве случаев готовится им самим. Ну, если приказ о поощрении или наказании, то участвует и замполит. На сей раз меня почему-то обошли. Сначала я не придал тому значения, мало ли, был занят отчетами. Но когда услышал его содержание перед строем экипажа, не поверил собственным ушам. В нем, в числе отличившихся с объявлением благодарности, оказались кое-кто из тех, кто в походе за ту или иную провинность были мной наказаны, и с кого я взыскания еще не снял! Получалось так, что они добрые дяди, а я вот бездушный деспот. Даже не подумали над тем, что ими, во-первых, был грубо нарушен Устав, запрещающий поощрять тех, кто имеет неснятые взыскания, а, во-вторых, над тем, что они унизили меня, старпома, в глазах подчиненных! Пренебрегли и старым, петровских времен, правилом для военачальников: «Награждая недостойных, ты унижаешь тех, кто награды заслужил, и сеешь недовольство среди остальных». Можно же было предварительно поговорить со мной, я бы просто снял с них взыскания, чем потом поощрять их в приказе. И все было бы в порядке. Так нет!
Всё это я и высказал командиру прямо, ничего не смягчая, и не оставляя, как говорится, камень за душой. Ну и, конечно, ничего, кроме испорченного настроения и трещины в отношениях не добился. Аркадий Иванович попытался убедить меня, что я излишне щепетилен, что в данном случае ничего особенного не произошло… Не убедил.
В августе мы разъехались по отпускам. Еще в буквальном смысле болели ноги непривычные к ходьбе по суше, а мы уже катили на юг, в Мелитополь, к теплому Азовскому морю. Из Мелитополя к морю выезжали всем семейством на стареньком «Москвиче» Александра Ильича, он возил нас туда с большим удовольствием. Изумительной чистоты вода, чистый песчаный пляж, людей мало, солнца много, дети, жена рядом – что еще надо уставшему подводнику для отдыха? Заезжали, конечно, и к моей матери в Донецк. После выхода на пенсию она вместе с мужем, (моим отчимом), перебралась туда, поближе к отчему дому, где по-прежнему жила бабушка Полина. Там по соседству жили её сёстры Елена, Катерина, Люба, брат Илья, которых я любил с детства, и они, меня, соответственно, тоже. Часто собирались за одним столом, угощались, с удовольствием пели песни. Они гордились мной, и я, конечно, ценил их отношение.
2.ПОДГОТОВКА К НОВОМУ ПОХОДУ.
В начале ноября возвратились на Север. Здесь в военном посёлке у нас была хорошая трехкомнатная квартира с горячей водой и газом, (в бытовом отношении СФ отличался от ТОФ в лучшую сторону). Дети, помимо школы, занимались в различных кружках, (музыка, танцы, бассейн), Алексей даже грамоты по плаванию получал. Так что семья была устроена неплохо, за неё я был спокоен.
Иное дело – служба. Там дел скопилось невпроворот. Отпускная инерция, вакханалия с организацией, порядком и даже дисциплиной, матросы, остававшиеся без нас, малость подраспустились. В казарме холодно, надо утеплять, многие офицеры, в том числе командир, еще не вернулись с отпусков, всё на мне. И тем не менее я доволен: нам поставили задачу немедленно принять свой корабль и снова готовиться на Боевую службу! Еще раз напомню, это притом, что некоторым таковую не доверяли вообще.
Снова интенсивная нелегкая работа по подготовке к плаванию, восстановлению приобретенных в прошлом походе навыков, выходы в море на стрельбы, подтверждение задач. К тому же, часть людей с экипажа ушла, уволились в запас старослужащие матросы и старшины. Вместо них пришли другие, их еще учить и учить. Кстати, уходящие в запас меня тепло поблагодарили, подарили сделанную собственными руками небольшую картину с изображением нашей подводной лодки. На обороте надпись: «Капитану 2 ранга Храптовичу Альберту Ивановичу. В знак уважения и в память о совместной службе. От уходящих в запас старослужащих моряков экипажа «К-323». Нехитрый подарок, но он очень для меня дорог. Оказывается, люди умеют понимать строгость, если она по делу.
К установленному сроку мы были готовы. На этот раз я решил во что бы то ни стало сдать все положенные зачеты на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой. Что это значит, думаю, надо рассказать.
Это значит сдать зачеты флагманским специалистам штаба флотилии по знанию и умению практически выполнять в полном объеме всё то, что знают и умеют они. А это флагманские штурман, ракетчик, торпедист, связист, РТС, флагмех, (все его помощники по ГЭУ, электротехнической части, устройству и живучести корабля), химик и даже доктор, (этот по защите от ОМП и оказанию первой помощи). Сдать их очень непросто. Требуется много сил и времени, да и среди принимающих зачеты есть разные по характеру люди. После сдачи всех зачетов флагманским специалистам проводится заключительная беседа у Командующего или начальника штаба флотилии. Тот проверяет знание Корабельного устава, всевозможных руководящих документов, (их десятки), знание сил и средств вероятного противника, (ТТД, всех кораблей и подводных лодок, их оружие и его возможности, тактику действий), управление кораблем, использование своего оружия в различных ситуациях. И вообще может задать любой вопрос, какой посчитает нужным, в том числе из специальных, которые сдают флагманским специалистам.
К сожалению, здесь не обошлось без осложнений. И возникли они там, где я их никак не ожидал. Дело в том, что последним зачетом, который я должен был сдать флагманским специалистам, был зачет у флагманского минера флотилии капитана 1 ранга Меринова. Старый подводник, участник боевых действий в ВОВ, весьма бодрый для своих лет и хорошо знающий своё дело, (только потому его не увольняли на пенсию), он отличался въедливым нравом и весьма непредсказуемым характером. Об этом меня предупреждали коллеги, но я особо не беспокоился, поскольку это была моя специальность, готов был ответить на любой вопрос. Сначала так оно и было – по знанию оружия и вооружения подводной лодки, правил ухода, обслуживания, использования и т.д. ко мне не было никаких претензий. Потом я должен был выполнить торпедную атаку надводной цели на тренажере. Условия атаки Меринов ставил сам, лично. Причем стрельба должна была выполняться только прямоходными торпедами, никакого самонаведения. Чтобы попадание было прямо в цель, как в Великой Отечественной. И вот тут неожиданно у меня случился облом.
В первой же атаке при стрельбе по цели, идущей на зигзаге, я постарался произвести залп с максимально возможной дистанции. И пока торпеды шли к цели, она успела повернуть на другой курс. Промахнулся. Ну и что, ничего страшного, так бывает и бывало в реальной обстановке во время войны. Готов был (как было на войне) повторить атаку с учетом допущенной ошибки. Но Меринов никаких повторений не допускал. Следовало готовиться выполнить упражнение на тренажере в другой раз, согласовав с ним день и время.
Повторная атака - опять безуспешно! Но на этот раз я был абсолютно уверен, что всё сделал правильно, промахнуться не мог. А почему не попал – никаких разборов, объяснений Меринов не делал. Просто уходил и всё. Еще дважды приходил, с трудом упрашивал Меринова повторить попытку сдать зачет – то же самое! Здесь я уже заподозрил что-то неладное, вплоть до того, что Меринов мог после моего залпа намеренно тут же менять курс или скорость корабля-цели.
Был почти в отчаянии, сдача зачетов срывалась. Но сдаваться было нельзя. Долго думал, как быть, и всё-таки выход нашел. Попросился на прием к Михайловскому, особо не распространяясь в своих подозрениях, попросил его лично посмотреть мою атаку на очередном моем заходе к Меринову. А если я что-то делаю неправильно, на разборе указать мне на ошибки. (Чего, повторяю, Меринов не делал). По реакции Михайловского понял, что он не в первый раз слышит о подобных осложнениях на зачетах у Меринова. Он без каких-либо вопросов, сказал, что самому ему некогда, но на моей атаке быть моему командиру А.Семенову. А Меринову приказал его в кабинет торпедной стрельбы допустить. В присутствии командира (а я попросил его внимательно смотреть на действия Меринова) атаку я выполнил успешно. И Меринов вынужден был тут же поставить мне зачет. Зачем, почему ему было нужно так иногда поступать, (напоминаю, не только со мной), осталось загадкой. Возможно, не могу того исключить, он хотел чтобы мы достигали совершенства в мастерстве торпедных атак. Только почему, в таком случае, он не указывал нам на ошибки?
Но Бог с ним, главное – нужный результат был достигнут. Затем около часа заключительной беседы у Михайловского, без особых проблем. После чего, по представлению флотилии, Приказом Командующего Северным флотом я был допущен к самостоятельному управлению подводной лодкой 671 проекта.
3. СНОВА В МОРЕ. ПЕРВЫЙ ОПЫТ ТВОРЧЕСТВА.
В январе 1972 года мы вышли из базы теперь уже действительно в темноте зимней полярной ночи, погрузились в заданной точке и пошли по плану. Задачи нам были поставлены, практически те же, втягивание в режим подводной жизни заняло не так много времени, как в первый раз, и вскоре мы уже работали в полную силу.
Но, чтобы всё было идеально – так не бывает. Были и сбои в работе систем, и неполадки в технике, с ними, как обычно, справлялись. Но об одном случае надо сказать особо. Где-то ближе к концу Боевой службы в четвертом отсеке по вварышу кабеля размагничивания в прочном корпусе образовалась трещина и в отсек под большим давлением хлынула вода. Объявили аварийную тревогу, всплыли на перископную глубину, чтобы уменьшить поступление воды. Течь заделали подручными средствами, поставили два раздвижных упора для прочности. К счастью, вахтенный в отсеке успел вовремя доложить в ЦП об аварии, всё удалось сделать быстро. Электрооборудование не затопило, так что пожара не случилось, и никто не пострадал. Однако глубину погружения пришлось ограничить 45 метрами. О чем командир вынужден был доложить по радио на берег. С Центрального командного пункта, (ЦКП), дали команду продолжать выполнение боевой задачи с учетом ограничения по глубине. С ухудшением ситуации немедленно всплыть и донести. И мы продолжили поход, благо до его окончания оставалось не так много.
К сожалению, были и неприятности в личных отношениях. В середине февраля мне пришлось иметь еще один неприятный разговор с командиром один на один. Практически на ту же тему, как в первый раз. Не сдержавшись, я назвал «политической проституцией» то, что произошло на партийном собрании. Там рассматривали заявление о приеме в партию одного из наших офицеров, которого, на мой взгляд, не то, что в партию, на корабль пускать было нельзя. Кроме моих, он имел взыскания и от флагманского специалиста за халатное отношение к своим обязанностям, и даже от самого командира. Ну что касается нашего замполита Евгения Ландика, здесь всё понятно – чтобы доложить потом в политотдел на базе о пополнении рядов КПСС на Боевой службе, он готов принять в партию кого угодно. Его там, конечно, за это похвалят. Но командир? Голосует «за»?! (Конечно, кто после этого будет против). Как это еще можно назвать иначе, чем я сказал? Аркадий Иванович, отличный в целом мужик, имел одну, присущую тогда очень многим из нас слабость – ни в коем случае не портить отношения с политорганами. В том числе со своим замом по политчасти. Он краснел, пыхтел, злился, естественно, на меня. Как это я не понимаю простых вещей. Но возразить мне по-существу, ему было нечего.
На собрании я, конечно, выступил против приема в партию того офицера, причем в довольно резкой форме. Мол, если уж мы говорим, что принимать в КПСС надо лучших из лучших, достойных, то давайте и делать будем так.
- В американском флоте, - сказал я, - такого давно выгнали бы со службы. А мы с ним возимся, мало того, в партию принимаем.
Даже не думал, как мои слова аукнутся мне потом, на берегу. Не зря говорят: «Язык мой – враг мой». Промолчи, и всё будет в порядке. Так нет, считаю подобное молчание унизительным, чем-то вроде трусости.
На этот раз я что-то стал уставать уже к середине похода. Время моей вахты в ЦП тянулось нестерпимо медленно. То и дело вспоминал жену, детей. Не выходил из головы тот случай с партсобранием и разговором с командиром. Всё думал – если мне когда-нибудь придется командовать кораблем, постараюсь воспитать своих офицеров так, чтобы не приходилось потом говорить своему старпому:
- А почему вы не добиваетесь от него выполнения своих обязанностей?
Что же это за офицер, если исполнения своих обязанностей от него надо «добиваться»? Видимо эти нелегкие размышления и переживания и сказались на моём самочувствии и здоровье. Но знать о том никто не должен был, и не знал.
И всё же, как ни тяжело в море, а всё-таки лучше, чем на берегу. Здесь четкий круг обязанностей, всё зависит от тебя самого. Можно в совершенстве изучить своё дело, освоить что-то дополнительно. При желании и настойчивости расширить кругозор в области литературы и искусства, если поставить себе такую цель и взять в поход необходимые книги, записи. Здесь нет курения, выпивки, (не считая небольшой порции вина за обедом, полагающейся нам, как полезной для здоровья). Если не расслабляться, можно и в тесноте выполнять какие-то физические упражнения. В общем, какой-никакой, а режим.
У меня, например, появилась мысль разобраться с некоторыми вопросами, касающимися нашего торпедного оружия, шумности наших подводных лодок, скрытности их действий. Опыт походов, практических торпедных стрельб и изучение тактико-технических данных сил и средств вероятного противника показывали, что наши подводные лодки шумят сильнее лодок вероятного противника, отсюда проигрыш в дальности взаимного обнаружения, а торпеды, некогда самые лучшие, тоже начали отставать от современных требований. И при использовании в бою против современных скоростных и глубоководных подводных лодок могли оказаться недостаточно эффективными.
Несколько дней на вахте, если всё было спокойно, и в свободное от вахты время рассматривал различные варианты уклонения от обнаружения противником и от его торпед. Думал и над собственными способами стрельбы, учитывая принципы самонаведения наших противолодочных торпед, (углы и периоды сканирования их систем самонаведения и т.д.), возможные способы уклонения противника от них с использование глубин и скоростей хода их современных атомных подводных лодок, и пришел к выводу, что был, к сожалению, прав. Еще несколько дней заняла разработка предложений, как можно улучшить эффективность стрельбы торпедами, которые у нас на вооружении в настоящее время.
Большое внимание уделил также способам преодоления противодействия вероятного противника на противолодочных рубежах при наличии той техники и акустики, которая у нас сейчас. А вопросам снижения шумности наших лодок, совершенствованию акустических систем и торпедного оружия, предложил уделить больше внимания соответствующим специалистам и конструкторам.
В конце-концов что-то, на мой взгляд, интересное из всего этого у меня получилось, я упорядочил и изложил всё в секретной тетради и решил показать командиру. При передаче вахты в Центральном посту я отдал ему тетрадь и попросил высказать свои замечания по моим запискам. Он был явно удивлен, видимо, не ожидал, что я нашел время еще над чем-то, кроме своих обязанностей, работать. Но тетрадь взял и обещал посмотреть.
Сдав вахту, я ушел к себе в каюту и впервые за много дней и ночей сразу же уснул, как убитый. Мне повезло – ни одной тревоги за те несколько часов, которые я проспал. Однако, как только проснулся, поджилки у меня задрожали – что скажет Аркадий Иванович? Времени почитать и подумать над моими записками у него, на мой взгляд, было достаточно. А ну, как посмеётся, мол, чепуха, не стоящая внимания?
Когда подошло время моей вахты, пошел в Центральный. Аркадий Иванович встретил, как будто приветливо. От души отлегло – иронии на его лице я не увидел. Поговорили о делах, о плане на предстоящие сутки. Я всё жду. И вот он, как бы между делом:
- Ну что… посмотрел я твой труд, почитал…
Его отзыв меня просто ошеломил. Он нашел мой труд важным и нужным. Обратил внимание на слабые места, что где требует дополнительных расчетов, уточнений. Но в целом работу одобрил. А в заключение сказал:
- На твоём месте я бы всё это отослал в секретное приложение к «Морскому сборнику». А вообще, - добавил он, - из такого в Академии диссертации делают.
И попросил оставить ему мою тетрадь еще на некоторое время.
После такого разговора, я долго не мог придти в себя. Сердце трепыхается, ног под собой не чувствую, в голову лезут всякие мысли… В общем – телячий восторг, витание в облаках. Не сразу, но всё-таки восторг прошел, и я занялся своими обычными старпомовскими делами.
На следующий день, когда Аркадий Иванович вернул мне мой труд, у нас состоялся еще один серьезный разговор по существу затронутых мной вопросов. Кое-что он еще подсказал и добавил, над чем еще надо бы подумать. Казалось бы, все было строго между нами. Однако, как говорится, шило в мешке не утаишь, о моих трудах вскоре в экипаже узнали. Я чувствовал это по отношению ко мне со стороны офицеров. Как бы там ни было, но мне пришлось впервые испытать радость творчества, чувство ни с чем несравнимое.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/11/09/1467