Клараштрассе оказалась довольно живописной улицей, под прямым углом пересекающейся с длиннющей Баутцнер штрассе. По обе стороны улицы чинно выстроились утонувшие в зелени деревьев двух-трехэтажные особняки под красными черепичными крышами. Проезжая часть улицы была покрыта асфальтом, а вот тротуары на всем протяжении вымощены брусчаткой. Вот и нужный мне дом № 10, в котором живут Лангсдорфы. Дом старой постройки, двухэтажный. По фасаду - на первом и на втором этаже по три широких окна. В глубине, за домом, виден гараж, к которому ведет неширокая, вымощенная брусчаткой дорожка. Перед домом – невысокий заборчик из штакетника, и непременный цветник.
Всё семейство Лангсдорфов было в сборе. После взаимного представления выяснилась следующая картина: меня ожидало три поколения семейства. Самая старшая – Гизела, жена не дожившего до конца войны Йохана – сына капитана цур зее Ханса Лангсдорфа, её сын Франк с женой Мартой и их тридцатилетний сын Ханс, названный так в честь деда. К деду в семье отношение было трепетным. Мне показали его кабинет – комнату на первом этаже, где всё осталось таким, как во время его службы в штабе Кригсмарине. На стене висел потрет Ханса Лангсдорфа в парадном мундире, написанный маслом. Мне показалось, что я уже где-то видел подобный портрет. Из мебели здесь был уютный кожаный диван, большой письменный стол, рабочее кресло, четыре мягких стула, стоящих вдоль стены, и книжные шкафы, заставленные книгами. На письменном столе стояла настольная лампа со стеклянным абажуром зеленого цвета и письменный прибор начала прошлого века.
Я тут же высказал предположение, что портрет хозяина кабинета написан не с натуры, а с какой-нибудь фотографии. Гизела подтвердила, что так оно и есть, и из выдвижного ящика письменного стола достала наклеенный на картон выцветший лист бумаги формата А-3, на котором был изображен Ханс Лангсдорф. Я без труда опознал в нем тот самый портрет, который напечатал на принтере третий штурман “Елабуги”. Гизела сказала, что этот портрет и, письма и кое-какие вещи им передал один из офицеров, служивший на "Графе Шпее". Семейство очень дорожит этой реликвией, над которой безжалостно время, и что они заказали портрет Лангсдорфа в масле, чтобы не рисковать изображением на бумаге. Она же предложила накрыть в кабинете стол и устроить вечер воспоминаний, посвященный Хансу Лангсдорфу-старшему. Все поддержали её.
Всё получилось лучше, чем я ожидал. На столе были разложены альбомы с семейными фотографиями и я был посвящен в историю семейства Лангсдорфов во всех подробностях. Было озвучено одно обстоятельство, бросающее тень на личность уважаемого предка – он косвенно виноват в смерти своего сына Йохана. Дело в том, что по его ходатайству Йохан был направлен в конце 1944 года на курсы подготовки командиров подводных лодок в Данциг, и во время эвакуации погиб на лайнере “Вильгельм Густлов”. Перед отправкой в Данциг Йохан получил краткосрочный отпуск, во время которого успел жениться, благодаря чему на свет появился его сын, увидеть которого ему было не суждено.
- А чем Вас заинтересовала личность Ханса Лангсдорфа? - обратилась ко мне Гизела.
Мне пришлось начать с извинений за некоторую мистификацию.
- Я не историк и не пишу монографию о Кригсмарине. Но! Я выполняю обещание, данное три недели тому назад капитану цур зее Лангсдорфу. Он попросил меня найти членов его семейства и рассказать им всё, что я посчитаю нужным. Так вот, я убедился в том, что Ханс Лангсдорф не забыт и что члены его семейства чтут его память, поэтому я расскажу о нашей встрече на борту “Адмирала графа Шпее”, произошедшей совсем недавно, и продлившейся чуть более часа.
За столом воцарилось молчание и все с удивлением воззрились на меня, решив, что я сморозил недопустимую глупость. Я, не обращая внимания на реакцию присутствующих, принес из гостиной пакет, с которым пришел, и достал из него точно такой же, но только свеженапечатанный на цветном принтере портрет Ханса Лангсдорфа, какой мне показывала Гизела. Потом я достал два экземпляра книги В.Кофмана “Корсары третьего рейха. Пираты фюрера”.
- Вот, Гизела, книга, которую недавно держал в руках Ханс Лангсдорф, и из которой я вырвал главу с описанием последнего боя “Графа Шпее”, а вот экземпляр книги, в которой вырванные листы на месте. Эту главу с описанием последнего боя Ханс Лангсдорф прочитал перед самой своей смертью и совершил то, что должен был сделать. А вот что касается его косвенной вины в смерти сына, то тут всё, как раз, наоборот: это он продлил своему сыну жизнь на полгода.
Я подал потерявшей дар речи Гизеле оба экземпляра книги и цветной, отпечатанный на принтере портрет. За столом воцарилась мертвая тишина. Первым пришел в себя Франк Лангсдорф и попросил рассказать всё с самого начала, чтобы им стало понятнее, как могла произойти моя встреча с их знаменитым родственником, давно ушедшим из жизни. Я, ничего не скрывая, рассказал о нашей встрече в океане.
- А началось всё с того, что мы на лесовозе “Елабуга” прошли через аномальную зону в океане и оказались в прошлом. Там мы встретили “Графа Шпее”, шедшего через Атлантику к берегам Бразилии. Ханс Лангсдорф тоже не мог поверить, что мы явились из будущего, и только книга, которую я сейчас передал Гизеле, убедила его, в том, что так оно и есть. Что касается его сына Йохана, то он должен был погибнуть в конце 1944 года во время испытаний сверхмалой подводной лодки “Бибер”. Для Ханса был только один путь попытаться спасти сына - избавить его от службы на сверхмалых подводных лодках, но… судьбу обмануть не удалось. Прощаясь, он попросил меня найти вас – членов его семейства, и рассказать о том, что ему довелось узнать и о смерти своего сына, и о бесславном окончании войны, принесшей столько горя народам. Я выполнил свое обещание, данное Хансу Лангсдорфу, и надеюсь, что он выполнит своё. Мои последние слова заглушил раскат грома. Началась гроза.
Наш “вечер воспоминаний” затянулся до позднего вечера. Оказалось, что Франк Лангсдорф - физик по профессии и преподает в техническом университете. Мы о многом с ним переговорили и он был в курсе последних новостей из мира науки и проблемы времени в частности. Поскольку дождь не собирался прекращаться, мне было предложено заночевать у Лангсдорфов. Гизела предложила постелить мне на диване в кабинете Ханса, на что я не раздумывая согласился.
Наконец, богатый на события день подошел к концу и все разошлись по своим комнатам. Я лежал на диване в кабинете Ханса Лангсдорфа и прислушивался к монотонному шуму дождя за окном и поскрипыванию деревянных панелей, которыми были облицованы стены кабинета. Через открытое окно в комнату вливался воздух, напоенный влагой и свежестью, к которому примешивался запах каких-то цветов. Где-то неподалеку изредка проезжали одиночные машины, и приглушенный шум их моторов на короткое время заглушал невнятное бормотание ослабевшего дождя. Наконец, усталость взяла своё и я уснул.
Пробуждение оказалось несколько неожиданным для меня: утренняя прохлада проникла под одеяло, что-то коснулось моего лица, по телу побежали мурашки, я почувствовал во всём теле дрожжь…, и … проснулся оттого, что кто-то негромко произнес: “Доброе утро, Борис!”. Я открыл глаза и увидел залитый утренним солнцем кабинет, вчера показавшийся мне темным и мрачным, а в открытом окне улыбающегося Франка.
- Просыпайтесь, Борис! Завтрак готов, и мы сразу же после завтрака едем в замок Кёнигштайн на экскурсию.
После завтрака, я с сожалением отклонил приглашение на экскурсию, сославшись на жесткий лимит времени. Прощание с гостеприимными хозяевами не заняло много времени. Меня заверили, что я всегда буду желанным гостем в этом доме. Кроме непременных сувениров я получил в подарок тот старый портрет Лангсдорфа, который был подарен нами Хансу в Атлантике. Теперь в путь. Через четыре часа я уже сидел в ТУ-154, летевшим в Москву.
Во времена Пушкина жизнь текла размеренно, не спеша. Тогда принято было вести дневники. Люди общались письмами, которые неделями и месяцами везла на лошадях неторопливая почта. Потом на смену лошадям пришли поезда, автомобили и, кажется, совсем ещё недавно, самолеты. С тех пор многое изменилось. Жизнь проходит с такой скоростью, что дух захватывает. Теперь уже некогда вести дневники, да и сами письма, кроме деловой переписки, постепенно уходят в прошлое. Вот Пушкин полгода ехал на лошадях в Крым, а я, между делом, за месяц объехал почти полмира и увидел столько, что о таком впору сказки сочинять. Так думал я, усаживаясь в такси в аэропорту в Шереметьво. Была суббота, но до конца рабочего дня оставалось ещё достаточно много времени, и я решил ехать на службу.
Шеф оказался на месте, но пребывал в удрученном состоянии.
- Похоже, что твой проект окажется последней значительной работой в истории нашей конторы, - сказал он мне. Ну, а ты чем порадуешь?
Я коротко доложил о результатах поездки в Дрезден и показал портрет Ханса Лангсдорфа, совершивший удивительное путешествие через годы и расстояния. Всё это произвело на Юрия Сергеевича большое впечатление.
- Технический отдел заканчивает обработку видеоматериалов, привезенных тобой. Так что, заканчивай свой отчет по проекту и особенно подумай над своими выводами и предложениями., - закончил он.
- Мне кажется, что спешить не следует, - возразил я. Дело в том, что мне не дает покоя эпизод на ходовом мостике “Елабуги” в момент старта из-под воды НЛО. У вахтенного штурмана и у рулевого провал в памяти на события, примерно, минут на сорок. Неплохо было бы, будь такая возможность, провести с ними сеанс регрессивного гипноза.
Шеф задумался, теребя мочку правого уха, а потом вдруг радостно воскликнул:
- Будет, будет тебе сеанс регрессивного гипноза! У капитана “Елабуги” и у тебя точно такой же провал в памяти. Было бы неплохо и капитана нам заполучить, но будем исходить из того, что есть. Значит так: во вторник я должен быть в Институте мозга, в Питере, у Натальи Петровны Бехтеревой. Её институт получил экспериментальную установку визуализации зрительных образов. Я переговорю о возможности сеанса регрессивного гипноза и у тебя, быть может, появится шанс, стать первым пациентом, на котором испытают её. Ты рад? Я сейчас же позвоню в Наталье Петровне и обо всё договорюсь. Всё, свободен. Поезжай домой и отдохни с дороги.
Продолжение
http://www.proza.ru/2017/12/05/173